Текст книги "Деньги за путину"
Автор книги: Владимир Христофоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Так продолжалось до тех пор, пока однажды чукча-старик Нноко, гостивший у рыбаков, не кинул щенку со стола мясную косточку и не сказал: «Ешь, сынок!» Кличка Сынок закрепилась окончательно.
Анимподист привел вожака своей собачьей упряжки – серьезного и гордого пса. Он никому не мешал, не признавал никаких нежностей. И вообще подпускал к себе только хозяина да Нноко.
На ременных поводках буквально волоком притащил двух совершенно диких молодых псов Шелегеда. Нашел он их в коробе теплотрассы. «Пусть живут. Зимой обдеру на шапки», – сказал он. Псы будто чуяли это и, завидев хозяина, стремглав удирали прочь. Шелегеда стал их привязывать, но тогда поднимался такой вой и визг, что даже у Омельчука на время пропадал сон. В конце путины они бесследно исчезли.
Не остался в стороне и Бенедикт Бенедиктович. Он перекупил у сторожа рыббазы лайку со странной кличкой Эрет. Витек, имевший привычку все коверкать на свой лад, назвал его Уретом, а после очередной стычки с «Бандитом Бандитовичем» раз и навсегда обозвал лайку Адольфом.
Характер у Адольфа, надо сказать, был прескверный. Пакостил он на каждом шагу: то норовил напиться из только что принесенного ведра, то макал морду в кастрюлю с супом, крал из-под нар носки, береты, полотенца. Но более всего досаждал Славе Фиалетову. С первого же дня ему приглянулась капитанская палатка. Утром, когда Слава выходил, он украдкой шмыгал внутрь и, развалившись на чистых простынях, крепко засыпал. Причем Слава часто зашнуровывал вход, не зная, что там уже затаился Адольф. А обнаружив непрошеного гостя, обижался на ребят, думал, что это их рук дело. Адольф, впрочем, умудрялся залезать в палатку даже тогда, когда она со всех сторон была обложена камнями, досками и непременно зашнурована. Правда, кое-кто подозревал Витька: мол, его рук дело. Однако, когда Бенедикт Бенедиктович покинул рыбацкий стан, всем еще некоторое время не хватало проказливого Эрета. Привыкли. И даже Славка три дня ходил с грустной миной.
Поводом к уходу повара из бригады – событию, в общем-то, чрезвычайному – послужил целый ряд обстоятельств. Не последнюю роль в этом сыграла записная тетрадь в коленкоровом переплете, куда перед отходом ко сну Бенедикт Бенедиктович регулярно заносил все услышанное и увиденное.
Собрались как-то рыбаки в баню. Был субботний день. Бенедикт Бенедиктович от поездки в город отказался, но и дежурить не согласился: «Раз постановили освободить повара от дежурства, будьте любезны соблюдать». Жребий пал на Витька-морячка.
Только катер исчез за Нерпичьей косой, Бенедикт Бенедиктович запер на кухне Эрета – чтоб, значит, сторожил продукты, а сам залез в Славину палатку. Витек некоторое время слонялся без дела по берегу, пока не родилась у него шальная мысль провести вечерок в ресторане. «Все равно ребята вернутся к утру, а за вечер с неводом ничего не случится, – размышлял он. – Вон штиль какой! Да и повар остается». А пока рассуждал, ноги сами вынесли его на вершину горы, где пролегала дорога. Спустя час, в «выгребном» костюме, умытый и несколько ошалелый, Витек деловито выписывал под грохот оркестра замысловатые па со знакомой телефонисткой. После закрытия ресторана он пригласил на невод знакомых парней, легкомысленно пообещав каждому по мешку рыбы. Компания, распевая во все горло песню о том, что лучше гор могут быть только горы, двинулась вдоль берега.
Развели костер и в хорошем настроении продолжили вечер. Закуски под рукой не оказалось. «Братва, еды – море!» – воскликнул Витек и полез наверх. За ним – остальные.
На двери кухни висел замочек, но кто-то уже с профессиональной ловкостью прытко вынул оконную раму – оттуда показалась разъяренная морда Эрета. Захлебываясь лаем, он норовил выпрыгнуть наружу. Один замахнулся палкой, но другой протянул псу конфету – Эрет приутих. Витек с опаской оглянулся на палатку, в которой спал Бенедикт, и подумал о том, что им здорово повезло с глухим поваром. Брать много не стали – пару банок и булку хлеба.
Веселье продолжалось. К рассвету, забыв про обещанные мешки с рыбой, компания соблазнилась другой идеей Витька. Он нарисовал гостям такую необыкновенную картину о женском рае на рыббазе, что все тут же, не сговариваясь, попрыгали в лодку. Силясь разглядеть сквозь предрассветную хмарь огоньки «женского рая», гости неловко налегли на один борт, и лодка тотчас перевернулась. К счастью, вода в том месте еле доходила до колен.
На рыббазе все женское население спало взаперти. На стук из форточки показалась голова в бигуди и молча указала на телеграфный столб, добавив: «Прямой провод с милицией». Это отрезвило. По приливу они благополучно возвратились. Витек попрощался с приятелями, с грустью оглядел свой «выгребной» костюм и прямо в нем полез на нары.
Рыбаки явились на рассвете и потребовали есть. Бенедикт, несколько торжественный и загадочный, расставлял тарелки и молчал. Как правило, раздачу пищи он сопровождал нескончаемым потоком мелких оскорблений персонально по адресу каждого, исключая лишь бригадира и его зама – тех он поносил за глаза. Обычно начиналось так:
– Завтрак бюргеров! Тьфу! – И вздыхал. – Чего рыло воротишь? Ему каша, видите ли, не нравится! Подавай им семена лотоса, молодые побеги бамбука.
– Сам Баобаб Бамбукович, – огрызался. Витек.
– Зажрались! Прислуживай тут перед вами, молокососами. Да уж лучше горошину четыре километра… – И сам себе причитал: – Вот дурень-то! На старости лет соблазнился в рыбаки. Тьфу! Бездельники тут, а не рыбаки.
Шелегеда не выдерживал и кричал в ухо Бенедикту:
– Рыба, рыба скоро пойдет. День и ночь будем работать. День и ночь! На твоей улице праздник будет. На твоей. Как понял?
– Да понять-то понял, Григорий Степанович. Я тоже не боюсь физической работы. Ты думаешь, я не смогу на переборки ходить? Еще как! Ты не смотри, что я толстый – сила есть, ума не надо. А поварство я это в гробу видал… Вон гляди, – Бенедикт показывал на Витька, – сел, называется, молодой человек за стол. На руки его посмотри, на харю. Да он не умывался уже неделю, а лапой туда же, в общую кастрюлю… А этому чего на неводе делать, который в очках-то? Дистрофик, он и есть дистрофик. Сидел бы себе да перекладывал бумажки или щелкал фотоаппаратиком. А этот бугай! Только и потеет всю дорогу. – Бенедикт сверлил деформированными глазками краснеющего Антонишина. – Интеллигент, видите ли, нашелся, – кивал он на Тома Корецкого. – Ему в ателье мод, а не на путину. На шее цветной шарфик, поди, у бабы косынку содрал и напялил, Любовь, как же… Тьфу!
Реагировали по-разному. Витек за словом в карман не лез – отвечал тем же. Савелий краснел и, смущенно покашливая, тщательно протирал стекла очков. Антонишин свирепо вращал белками глаз, потея, огрызался всегда одной и той же фразой: «Эт, черт! Что за человек?» Корецкий взрывался. Срываясь на фальцет, поносил повара всякими словами, но, спохватившись, махал рукой: мол, чего с него взять.
Ну, а в это утро Бенедикт Бенедиктович молча расставил тарелки, молча разложил кашу.
– Не заболел ли, Бенедиктыч? – участливо заорал бригадир. Повар от неожиданности вздрогнул.
– Ну, да как сказать, Григорий Степанович. Не спал, почитай, всю ночь. Голова болит, напряжение какое-то нервное…
– А чего не спал-то?
– Ночник писал, ночник.
– Чего?
– Ночник, говорю. После завтрака прошу никого не расходиться, будем читать ночник. Так сказать, производственное собрание с персональным делом.
– С каким это еще персональным? Что случилось? – Все повернулись к Витьку и только тут обратили внимание на его испачканный и мятый костюм.
Витек пожал плечами, уткнулся в тарелку.
– Все зафиксировано в ночнике. – Бенедикт Бенедиктович запустил руку за пазуху и извлек толстую записную тетрадь в коленкоровом переплете, потряс над столом. – Тут все есть. Меня голыми руками не возьмешь. Как говорится, не первый год замужем.
Установилось недоброе молчание.
– Дневник, что ли, ведешь? – спросил бригадир.
– Ночник. Потому что пишу ночью – днем некогда, – уточнил повар. – Документальное, так сказать, жизнеописание наших быстротекущих трудовых будней. Не запрещено, учтите.
– Ну, давай, читай, как это там у тебя – про быстротекущее…
– Значит, так. Кхе, кхе! – он прокашлялся, высморкался, раз чихнул. – Значит, так. В семь ноль-ноль, ну может быть, с копейками, – повар пошевелил туда-сюда пальчиками. – Плюс-минус десять минут. Время, правда, не засекал, потому как часы остановились. Барахлить что-то стали. Да и не мудрено. Ведь тут вода соленая. Кстати, дежурный должен мыть посуду! Хватит! До каких это пор будет такое продолжаться? Совесть надо иметь. Да… – Бенедикт строго посмотрел на сидящих. – Так вот. – Он снова уткнулся в тетрадь и забубнил: – За… залез в палатку, ну, погонял минут двадцать комаров, а сам на… надя… Подожди, какая Надя? Надеюсь? Вишь, темно было, писал огрызком на колене. Так. А сам на… на… А, наблюдаю сквозь марлю за дежурным. Он исчез. Я долго сидел на корточках, никого не было, думал уснул. Спать посчитал пред… под… судно… А-а, предосудительным. Но вскоре задремал. – Бенедикт Бенедиктович вытер пот со лба и перевернул лист.
Кто-то уже начинал хихикать.
– Да ты своими словами, Бенедиктыч.
– Проснулся – было темно. Дежурный с компанией незнакомых хулиганов орал во всю глотку. – Повар спохватился: – Не думайте: я плохо слышу, но хорошо вижу. У меня бинокль с цейсовской оптикой. Таких сейчас не выпускают. Эти, что в магазине по пятьдесят три рубля, – дрянь, а не бинокль. Да, так вот. Смотрю, полезли на кухню. Тот, что был без шапки, кудрявый, замахнулся на Эрета палкой, а второй дал ему поесть. – Бенедикт посмотрел поверх очков на рыбаков и серьезно добавил: – Видно, добрый человек попался. Потом, пьяные, они сели в лодку и чуть ее не утопили, так как опрокинулись вместе с ней в воду. А если бы шторм? – И он опять задумчиво оглядел всех. – Поплыли. Откуда-то взялись комары. Ну, я опять погонял немного, задремал. Ружье при мне. Мало ли что… Вернулись – светло уж было. Понял – на рыббазе, значит, прели… прелесть… Тьфу! Прилебодествовали, значит. Я сам был молодой, не думайте. Помнится, одна была, а-а-а… – Бенедикт закатил глаза, но вовремя опомнился. – Невод – это не игрушка. А если б что случилось? А дежурный где? – он возмущенно взмахнул рукой и задел очки – они звякнули об пол.
Омельчук поднял их.
– Спасибо! – поблагодарил его Бенедикт.
– Видно, добрый человек попался, – не к месту добавил Витек.
Палатка колыхнулась от дикого рева.
– Ржете? – грустно проговорил Бенедикт Бенедиктович. – Ржите, ржите. Посмотрим в конце путины, кто будет ржать, а кто плакать. Дорого я возьму за эту тетрадочку…
Шелегеда хлопнул ладонью по столу.
– Ладно, хватит! Виктору Варфоломееву – предупреждение: еще раз подобное случится – тут же наверх, в гору. И – до свиданья! Я дважды одно и то же не повторяю. Как понял?
– Слышимость отличная, понял все хорошо, – отрапортовал Витек.
– То-то. А теперь – всем на строительство рамы. Лишняя не помешает.
Однако ни у кого из головы не выходила записная тетрадь в коленкоровом переплете.
Бенедикт Бенедиктович
Вся его жизнь проходила где-то посередине между физическим и умственным трудом. Владея рабочей профессией столяра-краснодеревщика, Пастухов, однако, толкался постоянно возле людей искусства, ученых. Долгое время работал столяром в институте им. Лесгафта, потом занимался реставрационными работами в музее, немного преподавал труд в школе, а перед Чукоткой специализировался в основном на частных заказах: кому модную стенку под орех, кому дачу оборудовать в стиле русской избы, кому секретер, встроенный бар или камин. Заработок шел солидный, но когда время подошло к пенсии, оказалось, что начислять ее по сути не с чего – выходили гроши. Спасти могла только Чукотка. Но Север в профессии краснодеревщика высокого класса пока не нуждался, требовались просто плотники. Бенедикт Бенедиктович на стройку не пошел и устроился художником-оформителем в краеведческий музей – все легче! На путину Пастухов пошел исключительно с единственной целью – заготовить перед отъездом на «материк» рыбы и икры. Откуда ему было знать, что должность повара в рыболовецких бригадах одна из самых трудных и неблагодарных?
Томительное ожидание кеты охватило все три бригады. Невода лениво процеживали зеленоватую воду. Ячеи опутывали космы бледных водорослей, забивали плавучим мусором. Доставалось пока только поварам – остальные целыми днями слонялись по берегу или забивали «козла». Станы бригад напоминали небольшие базы отдыха. Термин «база отдыха» стал популярным с легкой руки корреспондента местной газеты. Она писала: «Среди живописных вечнозеленых кустов веселыми пятнами выделяются голубые (на самом деле – бурые) палатки, курится дымок костра (на самом деле печи), донося аппетитные запахи рыбацкой ухи… Что это, базы отдыха? Нет, это рыбацкие станы колхозных рыбаков». С тех пор и пошло. Если Витек, скажем, поднимался с берега наверх, он вначале изумленно вскидывал руки и кричал: «Что это, база отдыха? Ах нет, простите, это, оказывается, бригада Шелегеды. Как жаль…»
Заметка в газете называлась «Идут гонцы», имея в виду самых первых кетин-разведчиков. Кто-то приклеил вырезку к дверям палатки и дописал к заголовку два слова: «в пятый магазин». Только в пятом магазине был специализированный винный отдел…
Нервничало начальство совхоза. Почти ежедневно приезжал Чаквария, говорил о мощном косяке лососевых, который обнаружила в море воздушная ихтиологическая служба.
Савелий спросил Дьячкова, много ли было кеты раньше.
– О, очень много! Неводов не знали, ловили сетками. Там, где сейчас морпорт, была небольшая бухточка – все жители выходили как на праздник. Горели костры, варилась уха, бегали дети… Ночевали прямо на берегу. – Анимподист вздохнул.
– А теперь обыкновенный промысловый отлов, – заключил Савелий.
– Почему же? Коренным жителям и сейчас дают лимиты. Вот увидишь. Они ловят теперь на колхозном берегу. Но праздник, как бы это сказать, слегка потускнел. Да и рыбы стало меньше.
Чаквария прислушивался к их разговору.
– Поэтому, – сказал он, – промысел кеты строго лимитирован.
Шелегеда не любил разговоры о лимитах.
– Гибнет, гибнет природа, – махнул он рукой. – Никакие лимиты не помогут. Лет через сто Чукотка превратится в безжизненное сплошное болото. Сам видел, как испахана тундра вездеходами. А говорят, гусеничный след может восстановиться через тридцать-сорок лет.
– Все верно. Через тридцать-сорок, – согласился Чаквария. – Мы своих колхозных вездеходчиков ограничиваем маршрутами. Только не уследишь за каждым. Потом, создаются заказники, где вообще ездить нельзя…
Анимподист не дал договорить:
– Что вездеходы? Что вездеходы? Один пеший человек может такое натворить в тундре! Откуда пожары? Да от одного осколка бутылочного стекла. Солнце у нас сами видите какое – палит круглые сутки. Вот мох и загорается от паршивого осколка.
– Как это? – не понял Савелий.
– А так. Иной осколок вполне заменит увеличительное стекло. Я вот был недавно в стаде. Как проходишь мимо населенных пунктов или геологических партий, обязательно олени ранят ноги о стекла или консервные банки.
– Ты, Подя, видал летом промысловые избушки в тундре? – спросил Шелегеда.
– Еще бы! Раньше в каждой найдешь готовую растопку, спички, сухари. А сейчас двери вырвут с петлями, да еще по окнам дробью шарахнут.
Чаквария налил себе чаю.
– Да, воспитывать надо.
– В газетах надо писать, по телевизору показывать, – мрачно проговорил Антонишин. – О несчастных алкашах вон уже сколько фильмов. О вреде курения чуть ли не ежедневно…
– Эти варвары газет не читают, – заключил молчавший до сих пор Витек.
– Да ты их не лучше. – Корецкий приподнялся со своей лежанки. – Я сам видел, как ты отдирал от избы старой рыбалки шифер.
– А что я сделаю, если надо мной протекает, – недовольно прорычал Витек. – В той избе никто не живет.
– Вот так и рассуждают все, – сказал Чаквария, – сегодня не живут, завтра – придут. Ладно, не ругайтесь. Я съезжу в соседнюю бригаду. Ждите, вот-вот пойдет кета.
Но кета все не шла.
Особенно долго тянулись вечерние часы. Когда карты надоедали, брались за «опыты». Однажды Омельчук как-то признался ребятам, что еще ни разу в своей жизни не видел снов. Ему никто не поверил. Корецкий авторитетно заявил, что во время сновидений у человека должны вращаться или хотя бы вздрагивать под веками глазные яблоки.
– Проверим? – предлагал кто-нибудь.
– Проверим. – Все тихонько рассаживались вокруг мирно посапывающего Омельчука, осторожно снимали с его лица полотенце, подносили свечу и ждали.
Омельчук крутил носом от дыма сигарет, морщился, жевал губами, но не просыпался. И если вдруг веки его действительно начинали вздрагивать, внезапно будили и разом начинали спрашивать: «Сон? Какой сон видел? Говори, только быстро! Сон». Омельчук ошалело оглядывал всех, божился, что ничего не видел. На него даже обижались. Омельчук поворачивался на другой бок и продолжал начатое еще с обеда полезное дело. Однако с недавних пор и у него не выдерживали нервы. Он вдруг просыпался и, видя перед собой сосредоточенные маски лиц, вскрикивал, прижимался спиной к стене. Тогда ему говорили: «Спокойно, вы спите, вы спите, вас не мучают никакие сновидения».
Утром Омельчук уверял всех, что ничего не помнил.
Странные вещи происходили с Савелием. Для притока свежего воздуха он вырезал в торцовой стенке палатки маленькое, шириной с ладонь, оконце. Однажды во сне рука его просунулась в это оконце, и дежуривший Витек, обходя палатку, кратко и энергично пожал торчащую ладонь. Тотчас изнутри раздался испуганный крик. Загалдели остальные: кто? что?
– Руку. Кто-то за руку схватился, вот е-е, – уверял всех Савелий. – Я сплю, а он раз – и поздоровался.
– Ну и ты бы сказал: «Здорово, Витек!» – откликнулся бригадир, догадавшись о проделках дежурного.
Однако в другой раз Савелий опять проснулся от того, что кто-то пожал ему руку. На этот раз он не кричал, а растолкал соседа. Витек пересчитал рыбаков – все оказались на месте.
– Показалось, – сказал Витек.
Савелий уверял, что он запомнил даже оттенок рукопожатия: так по-дружески, как бы мимоходом.
– Может, Адольф лизнул? – предположил Витек.
– Да какой Адольф! Что я, спятил?
Как и большинство людей, Витек имел свой, как говорится, пунктик. Его волновали все необыкновенные и необъяснимые случаи, происходящие на земле. Он мог часами говорить о странном и непонятном явлении Бермудского треугольника, участившихся авиакатастрофах под Ле-Бурже, верил, что можно на расстоянии ломать вилки, как это делал один француз, рассказывал о неизвестных чудовищах, обитающих на глубине морей, доказывал о существовании снежного человека и знал якобы местонахождение мифической серебряной горы на Чукотке. Поэтому он в другой раз лег на место Савелия и с вечера высунул «на приманку» свою руку.
Часа в три ночи Витек с ревом подпрыгнул на матрасе и почти радостно объявил, что да, кто-то с ним поздоровался. Пересчитали спавших рыбаков – опять все были на месте. С Савелием они выскочили наружу, обошли палатку.
– Он где-то здесь, – шепотом произнес Витек.
Савелию стало страшновато.
Они просто не знали, что как раз мимо их палатки проходила ночная тропа, соединяющая город с рыббазой. По ней часто сновали туда-сюда рыбообработчики. Кое у кого вид протянутой из ночи руки, наверное, и вызывал машинальное желание пожать ее.
«Еще несколько дней безделья, – думал в своем углу бригадир, – и начнется черт-те что. Скорее бы рыба пошла, дьявол ее возьми! Неужто действительно пролов?»
Бригада скучала.
– А знаете, килограмм сушеных комаров стоит четыреста рублей, – заявил вдруг Том Корецкий, которого всегда и в любое время интересовал бизнес.
– Да ну?! – удивился Витек. – А зачем?
– Медицине требуется.
Антонишин прихлопнул на лбу комара и поинтересовался, как же их заготовлять.
– Придумай и станешь богачом. Без путины.
Слава Фиалетов, как всегда, молчал, но на этот раз не выдержал – все, что касалось техники, его не могло не интересовать. Продолжая ковырять вилкой в лапше, он соображал: как же можно механизировать процесс заготовки комара? Всякие там липучки и отравы отпадают. Тогда…
– Эка! Да очень просто, – воскликнул он.
– Что просто? – все уже забыли об очередном рецепте Тома Корецкого.
– Да о сушеных комарах. Просто обыкновенная втягивающая установка. В раструбе вентилятор всасывающий. Или компрессор. Небольшой, так сказать, портативный. Поставил в самом таком месте, да хоть возле нашей палатки, и соси себе на здоровье.
– Умно, – почесал затылок Витек.
– А энергия? Чем питать компрессор? Значит, надо и маленькую электростанцию, – развил творческую мысль Фиалетова Том Корецкий. – Следовательно, горючее надо, небольшой такой ГСМ, сушильный цехик…
– Интересно, а сколько килограммов сушеных комаров будет в мешке? – мечтательно произнес Савелий.
Никто не ответил. Тему «сушеных комаров» исчерпали как неосуществимую.
Во время ужина Витек однажды вынул из кармана дохлую мышь, протянул Антонишину и громогласно проговорил в расчете на слабый слух Бенедикта Бенедиктовича:
– Антонио, тебе от меня презент. Изучай!
Шелегеда, сидевший рядом, покосился на презент, лишь усмехнулся:
– А я небрезгливый.
Повар молча встал и с чашкой в руках демонстративно вышел.
Антонишин внимательно со всех сторон оглядел мышь.
– Обыкновенный копытный лемминг, – пробурчал он, – но вот окрас довольно редкий. Спасибо! Сейчас я займусь им.
– Лошадь это, что ли, – копытный? – спросил из дальнего угла Корецкий.
– Самый что ни на есть копытный, – сказал Антонишин. – Гляди сам. – Он через, стол протянул лемминга Корецкому. Тот замахал рукой и убрал тарелку подальше:
– Верю-верю. Не показывай, ради бога.
– Тогда ты посмотри и подтверди, – Антонишин сунул лемминга под нос Савелию.
Савелий разглядел маленькие двойные копытца на мышиной лапке.
– Провалиться мне сквозь землю, если это не копыта, – Савелий перекрестился.
– Ничего вы про лемминга не знаете, – с сожалением сказал Антонишин. – Он один из немногих теплокровных, которые жили еще при мамонтах, саблезубых тиграх и шерстистых носорогах.
Витек с поднятой ложкой у рта уставился на Антонишина.
– Врешь?
– Доказано наукой, – авторитетно заявил Антонишин. – Читай труды.
– Так расскажи, старина, нам, что здесь было при этих саблезубых.
– О, это целая поэма! – неожиданно расцвел Антонишин. – Похлеще любого детектива. Саванна здесь простиралась на многие тысячи километров. Стояли яркие солнечные дни. Небо без единого облачка. Сухой прекрасный климат. Ледовитый океан еще не вскрывался, и сайгаки мчались к нему по степи, чтобы лизнуть студеную изморозь…
В этот вечер Антонишин раскрыл свою походную лабораторию и позволил каждому посмотреть в микроскоп на волос лемминга.
– Я курсовую по нему пишу, – откровенно признался Антонишин.
– Неужели интересно мышей изучать? – Корецкий состроил на лице довольно презрительную гримасу. – Я вот электроникой увлекался – так у этой науки будущее какое. А мыши что?
Антонишин загадочно улыбнулся. Его лицо прямо-таки светилось радостью человека, владеющего каким-то секретом.
– Лемминг – пока нераскрытая тайна. Еще науке многое о нем неизвестно. Например, какой скрытый механизм регулирует численность его? Лемминг знает, что следующий год будет беден кормами, значит, потомство должно быть меньше. А пути миграции? И здесь многое не ясно. Есть даже предположения, что жизнь лемминга связана с Луной. Недаром триста лет назад считали, что лемминги падают на землю с неба. Вообще это очень сообразительный и умный зверек. Познай его, мы бы могли руководить численностью белых песцов – лемминг для них основной корм. А песцы – это пушнина, золото, деньги, если уж на то пошло.
– Вот и опять, значит, пришли к деньгам, – философски заметил Корецкий и заботливо поправил на спящем Омельчуке одеяло.
Когда улеглись, Витек шепотом сказал Савелию:
– Антонио-то, а? Голова! Так бы мне автодело знать, как он мышей своих.
Савелий вздохнул.
– Я сам об этом думаю. Сам знаю, что любая специальность хороша, если ее любишь и если она нужна кому-то. Вот он ученый будущий, ты – шофер, а я кто? Фотограф. Да еще начинающий. Стоит ли единственную жизнь тратить на фотографию? Она хороша как увлечение, как побочное дело.
– Зря ты так, – опять шепотом заговорил Витек. – Что, например, я по сравнению с космонавтом. Тьфу – и растереть нечего. А вот если я, скажем, изобрету новый двигатель или даже деталь одну к нему – тогда я уже космонавт в своем деле. У меня, Савелий, есть одна задумка насчет муфты, но… т-с-с! Это пока секрет.
– Чего вы там шушукаетесь! – не выдержал Корецкий. – Разрабатываете тему «сушеных комаров»?
