Текст книги "Деньги за путину"
Автор книги: Владимир Христофоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Том Корецкий
Толик Корецкий рос мальчиком стеснительным. Местом его игр были уединенные уголки приусадебного яблоневого сада – традиционного почти для каждой семьи этого небольшого зеленого городка Тимофеевска. Помидорная лихорадка только-только набирала темп и еще не коснулась многих семей. Родители Толика жили скромно, но и не бедно – кой-какую выручку давал яблоневый сад. Но о тимофеевских помидорах уже говорили, уже научные сотрудники принялись изучать состав здешних почв, дающих небывалые урожаи томатов. Рынок сбыта оказался рядом – строящийся гигантский индустриальный комплекс.
Помидорные грядки теснили яблони. Город освобождался от садов, словно от одежд. Кто-то умудрялся выращивать овощи круглый год. Тимофеевск оделся в дорогие шубы, улицам стало тесно от машин, а тротуарам – от располневших фигур с сонными довольными лицами. Легкая нажива развратила некогда скромный трудовой городишко. Отец Корецкого, конторский служащий, «для виду» устроился сторожем складов. Сад снесли, превратив его в гигантскую теплицу с помидорными плантациями. Толик, переименовав себя в Тома, с аттестатом зрелости одновременно получил ключи от «Волги». Его устроили в первый попавшийся институт – им оказался сельскохозяйственный. Однако агрономия не увлекла Тома, и он перешел в электромеханический на вечернее отделение, хотя на работу не устраивался – хватало родительских денег. Помидорная лихорадка к тому времени с такой же скоростью, с какой начиналась, катила на убыль. Государство построило плодоовощной комбинат.
Получив диплом, Корецкий поступил в КБ одного института, отпустил бородку, купил кооперативную квартиру, подумывал о диссертации. На беду, а может быть, на счастье, группа инженеров отдела, в котором работал Корецкий, за разработку ценной машины была удостоена правительственной премии. Корецкий в этом списке не значился, да и не мог там значиться. Но посчитал себя обиженным и, вконец рассорившись с коллегами, ушел. Помыкался какое-то время на случайных должностях. Решив, что ученого из него не выйдет, уехал на Чукотку. Так он оказался в старательской артели, честно проработал сезон и… прогорел. Стал перебиваться на разных случайных заработках, которые приносили порою немалый барыш. Как известно, вся Чукотка завалена пустыми металлическими бочками. Не лишенный творческой сообразительности, Корецкий взялся изготовлять для морского порта листовое железо. Здесь он впервые применил наемную рабочую силу. Заключив договор, Корецкий прикинул и нанял двух подвернувшихся бичей. Фирма «Том Корецкий и К0» заработала. Он регулярно выплачивал «рабочим» зарплату, примерно треть денег шла ему в карман. Однако вскоре морпорт своими силами наладил производство железных листов.
От имени старательской артели Корецкий заключил с колхозом договор на строительство передвижных охотничьих избушек. Они получались привлекательными, и колхоз не скупился. Но закрыли и эту лавочку, так как в первую же зиму охотники взвыли от холода.
В другой раз СМУ срочно понадобилось демонтировать металлическую опалубку на строящемся доме. Работа копеечная, но низ опалубки глубоко вмерз в слой снега и льда. По расчетам экономиста, пяти рабочим требовалось на ее демонтаж не менее недели. Корецкий с одним помощником управился за день. Он не стал выдалбливать опалубку из льда, а срезал автогеном весь ее низ. Она стала на метр короче, но на это никто не обратил внимания. Главное – выигрыш во времени. В том же СМУ Корецкий взялся за очистку двадцатипятиметровой трубы котельной. На самом ее верху образовался нарост из сажи и льда. Это затрудняло тягу в котлах. Стройуправление выделило довольно крупную сумму добровольцам. Поразмыслив над логарифмической линейкой, Корецкий взялся выполнить работу в одиночку. Установил у основания трубы бочку с бензином, сделал нечто вроде раструба и поджег. Через минуту труба гудела, словно реактивная, выбрасывая черные столбы сажи и пара. Вознаграждение, выданное согласно договору Корецкому, равнялось среднемесячному заработку высококвалифицированного рабочего.
На окраине поселка Том выстроил себе невзрачную на вид хату, устелил изнутри коврами, для теплоты обил стены и потолок дорожками, обставил полированной мебелью, соорудил стенной бар, купил холодильник, японский «маг» с двумя колонками. Он не курил, пил мало, с женщинами не водился. Жил замкнуто, разрабатывая на досуге очередное «дело».
Мысль о красной кетовой икре привела Корецкого на путину. С ребятами он старался быть на равных, но его откровенно никто не любил – то ли за постоянную презрительную усмешку на губах, а порою и явное высокомерие, то ли за то, что он спал на плоской собственной подушечке. Казенные, по его словам, способствуют образованию второго подбородка.
От безделья рыбаки принялись за строительство персональных шалашей. Первым поставил на косогоре личную палатку, если не считать капитанской, бригадир Шелегеда. К нему часто приходила из города Людмила с дочкой. Им и предназначалась дополнительная «крыша». Затем Витек, исчезавший по вечерам на рыббазу, затеял строительство «своего угла». К этому делу он привлек Савелия и Антонишина, пообещав им помочь в сооружении собственного шалаша.
– На кой шут он мне сдался? – пожал плечами семейный Антонишин.
– Молчи, сделаем фотолабораторию, – перебил Савелий.
Том Корецкий давно подумывал о тайнике, а тут случай подвернулся: место он выбрал дальнее. С моря не подойти – круто, сверху осыпь. Лишь через рыбацкий стан, но посторонних сюда не пускали.
«Частники» с таким рвением принялись поднимать с берега оставшиеся доски и толь, с таким ожесточением вырубать кусты, что даже Омельчук не выдержал и, потягиваясь, вышел из палатки. Бенедикт Бенедиктович забыл об ухе и некоторое время оторопело смотрел на происходящее. Потом его справедливо прорвало:
– Вот она, молодежь современная! Гвоздя не подали, чтоб кухню общественную сделать. Кирпичи, спрашивается, кто таскал? Никто. Лень, видите ли… А я тут корячься. Сопляки грустные… Что касается частного сектора, так у вас не болит ничего, и силы откудова берутся. Во, гляди, аж глаза из очков лезут, а туда же. Да разве с ними новое общество построишь?
Савелию достался пятачок на уклоне, в сырой болотистой яме. Сверху лениво сползал прозрачный ручеек. Пришлось с одной сторону забить подпорки, настелить площадку, а уж потом сооружать крышу. Жилье вышло на славу. В полу Савелий пропилил отверстие и смастерил дверцу – открывай, бери чистую водичку, промывай пленки.
– Для остужения бутильбродов тоже сгодится, – добавил Витек. – Благодать! Может, сходим на рыббазу? Возьмем в лавке винца. Славку уговорим с собой…
– На катере? А может, пешком? – переспросил вечно во всем сомневающийся Слава Фиалетов. – Или вообще не стоит?
Неожиданно поддержал Шелегеда:
– Возьмите у повара денег, хлеба купите да молока. Только мухой – туда и сюда.
По приливу они довольно быстро скатились вниз по реке к рыббазе. Слава хотел остаться в катере, но поддался уговорам Витька. Он их с ходу повел в длинное приземистое здание – женское общежитие. Коридор сверкал чистотой и свежевымытым полом. В конце его елозила тряпкой женщина в коротком цветастом халатике. Как только они вошли, она быстро выпрямилась и одернула халатик.
– Ноги, женишки, вытирайте. Заставлю перемывать…
– Спокойно, Илончик! – бодро крикнул Витек. – Все будет как в главном аптекоуправлении. Женечка дома?
– А где ей еще быть? Хоть бы рыбки принесли – тоже мне женихи! – она посмотрела на Савелия и Славу. – А эти кто?
– Кореша. Знакомься. Сева. Художник, – не моргнув глазом, соврал Витек. – Слава. В прошлом морской офицер-подводник. Теперь наш капитан.
Девушка вытерла о халат руку и подала каждому.
– Проходите, сейчас чаем будем угощать.
Пооткрывались другие двери, выглянули любопытные лица. Савелий перешагнул порог и оробел. В комнате было шесть коек, на тумбочке пыхтел электрический чайник, на столе дымилась кастрюля.
– Честь имею! – Витек слегка шаркнул ногой. – Как вы тут без нас?
С койки поднялась черноволосая девушка в джинсах и в свитере. Улыбнулась:
– Проходите. Зеленый чай будете? У нас еще немного осталось.
Вторая девушка, в узбекском национальном халате или платье, нарезала хлеб. В углу на койке спала женщина, укрытая брезентовым плащом. Вошла Илона. Она повязала голову косынкой и принялась собирать на стол.
– Я мигом. – Витек исчез за дверью.
Савелий нерешительно присел на краешек табурета.
– Хорошо тут у вас, – наконец выдавил он.
– Да ну! Разве это хорошо? – отозвалась девушка в джинсах. – Дома лучше.
– А откуда вы?
– Из Средней Азии. Есть из Ташкента, из других городов.
– Далеко, – удивился Савелий.
– А здесь всегда на рыбу едут ташкентские да еще белорусские. Из Молдавии, правда, есть. Тетя Шура вон из Молдавии. Да вы садитесь.
Витек заявился с двумя бутылками шампанского.
– Самую малость можно, – великодушно разрешил он.
– Ой, мне чуть-чуть…
– И мне. Шампанское я люблю.
Встала и подсела к столу тетя Шура.
– Давайте ребятки, я вам спою, – предложила она. Я ведь в ансамбле у самого Петра Спиридоновича пела. Э-ма, как я пела!
И она запела:
– На Муромской дороге стояли-и-и три сосны-ы-ы… Прощался со мной мила-а-ай до будущей весны-ы-ы.
Она прикрыла глаза, склонила голову набок, сложила большие красные руки на коленях.
– Нет. Не буду петь. Плохо я пою.
Завели музыку. Илона пригласила Савелия.
– Веселее всех острот – танец юности фокстрот! – крикнул Витек.
– Пора, – шепнул он через некоторое время Савелию.
Они вышли в коридор.
– Славка, чеши на катер и жди. Надо кое-что утрясти.
Когда Слава исчез, Витек обрисовал ситуацию:
– Женька согласна к нам в гости.
– Какая Женька? Куда?
– Ну, моя. Та, что в джинсах. Боится правда… Да что мы, звери, что ли, какие? Обещала договориться с Илоной.
– Поедет ли? – засомневался Савелий.
Вышла Женя.
– Мальчики, Шура пристала – возьмите да возьмите… Как-то неудобно, все же вместе живем. Говорит, подругу с собой прихватит…
– Годится, – зашептал Витек. – Женечка, мы на пирсе ждем вас. Только в темпе и без шума, поняли? Чтобы как в главном аптекоуправлении…
Катер уже тихонько урчал, тыкаясь носом в деревянный пирс. Подождали, покурили. Наконец из-за угла икорного цеха показались фигуры.
Первой спрыгнула Женя. Ее подхватил Витек. Савелий сжал протянутую горячую руку Илоны. За ней бухнулась и чуть не перевернула катер тетя Шура.
– Ой, я так не прыгну, я в шпильках, – почти басом промычал кто-то сверху.
– Ребятки, помогите Манечке, – попросила тетя Шура.
Витек и Савелий подняли руки и нащупали чьи-то толстые, словно бревна, ноги.
– Прыгай! – скомандовал Витек. – Катер отходит.
Манечкой оказалась очень толстая тетя в годах. Витек выразительно глянул на тетю Шуру.
– Чего уставился? Раз пригласил – вези.
Возвращались молча. Катер, зарываясь в волны, трудолюбиво преодолевал речные ухабы, старательно карабкался на высокие пенистые гребни и, взвывая облегченным винтом, ухал вниз, к подножию следующей волны. Савелий отдал свою куртку Илоне. Она укрылась с головой, но потом уступила место под краешком полы Савелию. Он чувствовал, как его спину окатывают ледяные брызги – терпел. Его лицо щекотали волосы Илоны. От них исходил волнующий запах. Остальные пассажирки спасаясь от брызг, втиснулись в кабину. Был слышен гогот Витька.
Полярный день еще не растратил силы, но уже чувствовалось какое-то изменение в природе. Солнце к одиннадцати ночи укрывалось за грядой очень далекого Великого хребта. Наступали сумерки. Сейчас небо было забито темно-фиолетовыми тучами, и берег потому казался сплошным черным провалом.
Савелий, не зная, что сказать, вдруг прикоснулся губами к волосам Илоны. Она слегка отпрянула:
– Чего это вы?
– Извините, как-то так вышло. Само собой…
– Вот еще. Не успели познакомиться, а уже с поцелуями лезете.
– Молчите и забудьте. – Мокрая рубаха вызвала у Савелия припадки судорожной дрожи.
– Надо же! – вслух удивилась девушка. – Один поцелуй и…
– З-замерз, извините.
Илона рассмеялась.
– Ой, да вы весь мокрый. Двигайтесь же ближе – не бойтесь, не укушу.
Савелий прижался телом к Илоне, но ему мешала рука, и он высвободил ее и осторожно обхватил ее шею. Она ничего не сказала, а Савелий с тоской смотрел на близкий огонек рыбацкого стана – плыть бы вот так вечность!
На стане в палатке сидели трое – Шелегеда, Корецкий, Антонишин. В свете керосиновой лампы их лица были сосредоточенны, если не сказать – хмуры. Синоптики объявили штормовое предупреждение, а катера все еще не было.
Повар закрылся на кухне и, по-видимому, спал. Анимподист ушел в Энмыгран проведать стариков. Шелегеда точил нож и слушал «Спидолу». Антонишин писал курсовую. Корецкий листал «Советский экран». Омельчук еще с вечера гулял где-то по берегу со своей блондинкой.
Вдруг с моря послышалось равномерное та-таканье. Сидящие враз опустили карты и с недоумением посмотрели друг на друга – сквозь «та-та-та» отчетливо слышалось:
– На Му-ура-ам-ской доро-о-ге ста-ая-ли три са-асны-ыы…
Выскочили из палатки. Снизу уже орал Витек:
– Принимай, бригадир, гостей!
Илона и Женя ловко взобрались по узкому трапу, огляделись, поздоровались с рыбаками. За ними Витек. Он притащил из палатки бухту каната и со словами – держись, девочки! – бросил конец в непроглядную темень. Антонишин тоже схватился помогать. Наконец показалась растрепанная голова тети Шуры.
– Привет рыбакам!
Еще раз бросили конец каната. Снизу басовито проклинала грязь Маня. Выволокли и ее.
А когда посветили фонариком, чуть те упали от смеха: в зубах у Мани торчал туфель, парик съехал на ухо, большие глаза навыкате смотрели сосредоточенно в одну точку. Отряхнувшись и сместив парик на макушку, Маня беспечно произнесла:
– Туфель упал в море. А, черт с ним! У кого есть лишний ботинок? Или сапог на худой конец…
Разместились в большой бригадирской палатке. Расстелили брезент, притащили икры, жареной рыбы, масло.
– Ну-у! – протянули восхищенно гости. – Мы так не едим. Вот это жизнь!
Нашли по «Спидоле» соответствующую музыку.
– За что выпьем? – Витек поднял кружку.
– За женщин! – сказал Корецкий.
– Да, – сказал Савелий и посмотрел на Илону.
– Не надо за нас пить, – возразила тетя Шура. – Выпьем за песню.
– Тогда и споем, – добавила Манечка.
– Сначала выпьем, – серьезно сказал Шелегеда.
– Давайте, давайте! Много говорим, – поторопила Женя.
Чокнулись. Выпили. Антонишин осуждающе посмотрел на Савелия, который не сводил глаз с Илоны.
Женя, забыв о Витьке, принялась кокетничать с Шелегедой.
Витек на глазах мрачнел и сосредоточенно смотрел на огонь керосиновой лампы.
– Какую споем? – тетя Шура утерла рот ладошкой и задумалась.
– Может, нашу? – спросила она Женю.
– Давай.
Грустный и все еще красивый голос тети Шуры не спеша вывел первую фразу:
– Эх, тучки-тучки понависли.
– А с моря, с моря пал туман, – подхватили ее подружки. – О чем же ты призадумался, наш бравый атаман? О чем же ты призадумался…
Пространство в палатке сжалось, упруго зазвенело печальной мелодией. Не пели лишь Шелегеда и Витек.
Разлили по второй. Еще раз спели. Корецкий незаметно исчез. Ушел и Антонишин, погрозив Савелию пальцем.
– Давай пройдемся, – предложила Илона Савелию.
Они постояли некоторое время на берегу. Илона зябко ежилась в Савельиной куртке, молчала. Он нес какую-то чепуху о белых ночах, море, уснувшем перед рассветом, а потом вспомнил о своем шалаше.
– Хотите, я покажу вам свою лабораторию?
Илона пожала плечами.
Савелий влез в «фотолабораторию», зажег огарок свечи.
– Залезай сюда, – позвал он.
Девушка заглянула внутрь, удивилась:
– Какая же это лаборатория?
– Самая настоящая. Здесь я буду проявлять негативы, вот здесь погребок с водой… Залезай, погрейся.
Илона села на матрас, вытянула ноги.
И в этот момент плеснуло коротко пламенем, палатка вздрогнула от взрыва, защекотало в носу от едкого дыма. Савелий инстинктивно навалился на Илону, с силой притянул ее голову к себе. Девушка вскрикнула, обхватила его шею, замерла.
– Не бойся, это ребята резвятся. Я вначале тоже испугался.
– Как резвятся?
– Это взрывпакеты. Безопасно, но напугать можно до смерти. Я им завтра дам!
У самого входа опять что-то плюхнулось, шипя и высекая искры. Савелий вынырнул из палатки и одним махом, не разгибаясь, зашвырнул пакет туда, где находилась палатка Шелегеды. Раздался оглушительный взрыв. Последовал хохот. Кто-то крикнул:
– Ладно, квиты.
Илона вылезла из палатки.
– Проводи меня, – властно потребовала она. – Ну и шуточки у вас.
– А как же подруги?
– Как хотят, не маленькие…
Тетя Шура захмелела и больше не пела. Женя любезничала с Шелегедой. Манечка рассказывала Славе Фиалетову смешную историю про то, как в Средней Азии она свалилась с верблюда. Витек без всякого удовольствия показывал тете Шуре фокусы с монетой.
Снаружи послышался голос Илоны:
– Женя! Я пошла домой.
– И мы, и мы.
Женщины вышли из палатки, поеживаясь от утреннего холода, и с интересом оглядывали стан.
– Хочешь, на катере прокачу, – предложил Шелегеда Жене.
– Хочу.
– Катеру начальник я – не пущу, – решительно произнес Слава Фиалетов.
– Не забывай, начальник здесь я, – лицо Шелегеды сделалось жестким.
Витек похлопал Славу по плечу:
– Жалко, что ли? Пусть что хотят, то и делают.
Вмешалась Илона:
– Не спорьте. Никаких катеров. Женька, не дури! Идем домой.
– А я что, я ничего. Пожалуйста, домой так домой. Витенька, проводи меня, – заискивающе обратилась она к Витьку.
– С чего это? – окрысился Витек. – Как на катер, так с ним, а как провожать…
И тут из-за хребтов брызнуло белое солнце, серебристой рябью зашевелилась река.
Шелегеда глянул на невод, выпрямился и дрогнувшим голосом крикнул:
– Рыба, братцы, пошла. Рыба! Глядите.
Правый садок невода бурлил, пенился, точно там кипела вода.
– Рыба? Точно! Ура! Рыба! – Женя захлопала в ладоши.
Слава Фиалетов нырнул в свою палатку, появился с ружьем, хотел дать салют, но в последнее мгновенье, как всегда, засомневался – дать или нет. Ружье выхватил Савелий и бабахнул дуплетом.
– Пошла, пошла!..
Слава Фиалетов
Всю жизнь Славу Фиалетова одолевали сомнения. Бесконечный выбор одного из двух: лечь головой к стенке или к окну, сесть в автобус или взять такси, купить лотерейный билет или отказаться, бриться или отпустить бороду, жениться или развестись… Наверное, поэтому ему всегда не везло. И прежде всего, как он считал сам, во взаимоотношениях с женщинами. Если Славе и удавалось в холостяцкую бытность заполучить ключи от комнаты приятеля (сам он жил в общежитии) и пригласить туда девушку, то обязательно в самый неподходящий момент что-нибудь мешало: начинался громкий скандал соседей за тонкой стеной, приходили какие-то слесари…
Против него были даже стихийные бедствия. Как-то, находясь в доме отдыха, он с великим трудом уговорил соседку по столу на морскую трехдневную прогулку в Ялту. Закупил отдельную каюту, и вот уже с трапа в самую последнюю минуту объявили: поездка отменяется, так как в Ялте… извините, началось землетрясение.
А специалист Фиалетов был отменный. После училища он ходил механиком по гидравлике на больших судах в Балтийском море, считался первоклассным мастером. Когда женился – поддался уговорам жены, списался на берег, чтоб, значит, к семье ближе быть. Так она хотела. Через нее и на Чукотку попал. Списалась с подругой, оформила вызов на обоих. Она не сомневалась – ехать или не ехать. В маленьком городке Славина супруга стала заметной женщиной, и Фиалетову не раз намекали, что его жену видели там-то и там-то, с тем-то и с тем-то. Но он, как всегда, сомневался. «Работа у нее такая, – оправдывался он, – на виду всегда, с начальством, в командировках. Она же у меня начальник отдела кадров геологической экспедиции».
Часа за три бригада Шелегеды до краев набила сетную раму упругими слитками кетин.
Савелий и Витек с кунгаса заводили колья специального сачка в кишащий садок, с глубины подсекали. Другая пара – на раме – вытягивала веревками колья на край рамы, и сеть тугим кошелем сжимала кету. Третья пара хваталась враз за ячеи сачка, сильным рывком опрокидывала его в раму. А еще надо было постепенно стягивать с боков дель невода, чтобы согнать рыбу к середине. Работали в белых нитяных перчатках. Кроме Савелия, Шелегеды и Анимподиста. Для профессионала считалось унизительным работать в перчатках. Савелий же снял их потому, что то и дело приходилось протирать от брызг очки, а это лучше делать без перчаток.
Когда и вторая рама наполнилась до отказа, кому-то предстояло сопровождать ее на рыббазу. Капитану и бригадиру – само собой. Третьим напросился Савелий, ему хотелось сделать снимки. Он еще не знал, что отвозить рыбу – дело хлопотное и тяжелое: у рыбнасоса умаешься, пока документы оформишь, пока вернешься в бригаду – часа три, а то и все четыре уйдет. Ребята успеют вздремнуть и уже собираются на очередную переборку. И ты с ними, хотя уже отваливаются руки-ноги.
Савелий прыгнул на раму. Бригадир кинул конец Славе. Рама тяжелая, почти вся в воде. Тут не зевай – следи, работай багром, руками. А главное, чтобы самому не свалиться в воду.
Доски скользкие, рама ныряет в волны, катер идет тяжело, выпрыгивая то кормой, то носом. Поэтому стараются буксирный канат распустить как можно длиннее – так меньше дергает, но зато сложнее причаливать к пирсу. А там уже толпа, уже играет музыка. Первая рыба – всегда праздник!
Шелегеда стоял на раме, широко расставив ноги, покуривал.
«Как он держится? – мелькнула мысль у Савелия. – Свалиться ведь – дважды два». Сам он для верности согнулся, ухватился обеими руками за железную вязку, стягивающую доски с пустыми бочками.
– Гляди, как надо. Потом один будешь подходить, – крикнул с другого конца рамы бригадир.
Савелий выпрямился, но тут же чуть не опрокинулся назад. Катер тем временем подошел к пирсу и, набирая скорость, понесся на берег. «Куда же?» – ахнул Савелий. Но Слава у самого берега круто свернул в сторону. Бригадир опустил руку, и вот уже буксирный конец отцеплен от катера – рама плавно подошла к пирсу. Рассчитано точно, учтены ветер, скорость катера и рамы. Шелегеда закинул швартовый в толпу. Раму закрепили под хоботом рыбнасоса. Кто-то щелкнул фотоаппаратом, кто-то протянул руки, чтобы помочь подняться на пирс.
Савелий нашел в толпе Илону. Она махнула ему рукой.
В диспетчерской на скорую руку накрыли стол с бутылкой коньяка. Традиция!
А рыбнасос уже гудел, уже мощная помпа схватила первую струю воды и окатила деревянный лоток эстакады. Гофрированный шланг диаметром с ведерное дно опустили глубже в раму. Он вздрогнул, и в желоб эстакады гулко упала первая рыбина. Ее подхватил стремительный поток воды. Пружинисто изгибаясь и ударяя хвостом, она понеслась по желобу к эстакаде, к длинному приземистому зданию без окон – в в цех.
– Сева, быстро к бункерам! – закричал Шелегеда. – Следи, чтоб затора не было.
Савелий взбежал по шаткой лестнице. Сбоку катились серебристые чушки кеты. Его опередил Шелегеда и дернул в стене небольшую дверку. Туда полетела рыба.
– Здесь разворачиваться надо, – закричал он в ухо Савелия. – Как только наполнится бункер, закрывай и направляй рыбу к другому. Отсюда не видно, когда он наполнится. Придется в цех бегать смотреть. Понял? Давай, – он ободряюще хлопнул Савелия по спине.
Вода хлестала через бортик желоба, окатывала Савелия с ног до головы. Он спрыгнул с эстакады и вошел в цех. В бетонных канавах струилась вода. К длинным разделочным столам были проведены трубы – оттуда била тоже вода. Девушка в резиновой робе поливала из шланга площадку возле бункеров.
Женщины у разделочных столов приготовились к приему первой рыбы. Мастер цеха – седой старик – на виду у всех разделывал кетину. Показывал. Нож в его руке был почти не виден: икра – в одну сторону, внутренности и жабры – в бочку, сама рыба на конвейере поплыла в другой цех. Там ее, пересыпав крупной солью, уложат в бочку – готовая продукция. А икра пойдет в другой цех. И девушки там все в марлевых косынках и белых халатах. Они имеют дело не с ножом, а с точными аптекарскими весами, склянками и колбами, всякими порошками с мудреным медицинским названием. Икра закатывается в деревянные бочонки, дно и стенки их выложены специальным белоснежным полотном. Уже потом, если надо, икру из бочек на заводе расфасуют в небольшие консервные баночки.
Савелий заглянул в бункер и побежал к эстакаде. На ходу он пытался найти среди женщин Илону. Но все они были в одинаковых широченных резиновых костюмах.
Перекрыв первый бункер, Савелий открыл второй. Рыба неожиданно пошла сплошным валом, и он еле успевал разбирать затор. Иные кетины все же падали с эстакады вниз, гулко ударялись о деревянный настил, хватали ртами водяные струи и, тщетно пытаясь удержаться на животе, валились на бок и снова стремились подняться.
А рыба все прибывала. Она неслась по желобу уже трех-четырехслойным рядом. Пошел голец. Он мельче кеты, и потому насос выхватывал его из рамы сплошным потоком.
Из цеха раздался свист. Савелий перекрыл второй бункер, открыл третий…
У Шелегеды другая забота – узнать, кто принимает рыбу. Ага, старая знакомая – Роза. И новенькая, пожилая. У рыбаков с приемщиками должен быть железный контакт. От них зависит и сортность сданной рыбы, и даже количество. Шелегеда прикинул: по нечетным дежурит Роза. Это хорошо, это надо учесть.
Новенькая приемщица – Анна Ивановна – заставила Шелегеду открыть бункера, придирчиво осмотрела продукцию.
– Чего там смотреть? – обиделся Шелегеда. – Свежак сплошной. Ну, немного гольца, так это мелочь.
Анна Ивановна все равно в квитанции пометила что-то. «Ну и дура старая, – обиделся бригадир. – Такой день…»
Он поискал глазами Женю, но увидел веселое лицо Маньки. Она подмигнула ему и толкнула локтем стоящую рядом тетю Шуру. Обе хохотнули.
Начал накрапывать дождь. Слава вызвал по рации колхоз, сообщил о сданной рыбе. Чаквария поздравил бригаду и спросил: все ли в порядке? Микрофон взял Шелегеда: «Порядок! Порядок! Как понял?»
Палатка встретила прибывших молчанием. Даже Бенедикт Бенедиктович со своей мухобойкой сидел, присмирев.
– В чем дело? – бригадир встал посредине палатки и посмотрел на своего зама Анимподиста.
– Повар отказался готовить, просится на невод.
– Хватит! Все! – Бенедикт Бенедиктович рубанул воздух рукой. – Прислуживать не хочу. Вышел из этого возраста…
– Кончай, Бенедиктыч, – вступился Анимподист. – От поварских обязанностей тебя освобождаем. С завтрашнего дня считай себя рыбаком. Все согласны?
– Согласны, – лениво и без всякого энтузиазма протянула бригада.
– А пока повар – корми! – зло бросил Шелегеда.
Решено было по жребию выбирать повара на каждую неделю. Кинули в шапку, первому выпало Витьку. Он не огорчился, только пробурчал под нос: «Пожалуйста, я кроме каши ничего не умею». Никто не обратил внимания на эти слова, но уж точно – долго еще после путины не захочется рыбакам каши.
Первая переборка невода обычно начиналась в три тридцать утра. Очень хочется спать. И всю красоту рассвета начинаешь замечать, когда уже выпита кружка черного как смоль чая, натянуты рыбацкие костюмы, когда лодчонка отчаливает от берега – вот тогда морская прохлада снимает последние остатки сна, а берег еще темен, в распадках лежат синие тени, но здесь, на воде, светло, тихо. Почему-то ветер начинается всегда часам к семи-восьми утра. Зарябит фарватер, заколошматит пенная волна о борт старого катера «Товарищ». Начнется прилив. А в три еще спор воды, она будто сомневается, куда же ей – скатиться в море или направиться вверх, в Лососевую реку. Короткие волны, словно вздохи, ласково лижут ближние глянцевые окатыши. Кажется, река дышит. Подводное население в эти часы выказывает себя неосторожными всплесками плавников. Это нервирует чаек, и они с воплем падают камнем вниз, поднимая фонтаны брызг; изредка в клюве засеребрится добыча – маленькая рыбка. Нерпы бесшумны. Сидишь, задумавшись, в лодке, вдруг с беспокойством оглянешься, ощущая на себе чей-то взгляд. А снизу на тебя таращатся грустные фиолетовые глаза. Не по себе как-то… Белыми колесами медленно перекатывается возле невода белуха – охотница за кетой. В тихий час слышны ее утробные вздохи.
Комар еще не проснулся, пищит тонко и одиноко. Укусы его в эти минуты кажутся острее. Солнце подымается над водой в тумане, будто в дыму. Невод шлепает гирляндами золотистых наплавов, морщится вода в садках – верный признак кеты.
Шелегеда обладал редким даром мгновенно просыпаться и тут же вставать. И сразу начинал будить рыбаков, а будил он, надо сказать, грубовато. Вначале заорет: «Подъе-ем!» Кто-то всхлипнет, оборвав сон, кто-то крутанется под одеялом. И только два человека сразу садились и в таком состоянии еще додремывали несколько секунд, потом спускали ноги, шарили сапоги, пиная подросшего Сынка. Тот принимал это за игру, начинал радостно рычать, прыгать, мотать в зубах портянки.
Эти двое – Том Корецкий и Савелий Водичка. Первого поднимали заботы: надо подвезти бочонок под кетовые брюшки, раздобыть тузлук на рыббазе, завязать контакты с командой морозильщика и так далее. Все это не просто. Савелий соскакивал первым потому, что считал себя самым слабым в бригаде и ему просто стыдно показать эту слабость.
Труднее всех поднимался Омельчук. Его все жалели и будили в самую последнюю минуту. Дело в том, что Омельчук вел ночной образ жизни. Еще не было случая, чтобы часам к двенадцати он не уходил на свидание. При этом, не имело значения – шел ли дождь, падал ли снег, молотила ли берег бешеная волна. Всегда в одно и то же время к нему спускалась высокая блондинка. Они шли по берегу, устраивались возле завала плавника, разводили, если позволяла погода, костерик и молча сидели друг против друга. Странная у них была любовь. Она возникла среди крови и мяса. Оба работали обвальщиками в местном пищекомбинате. Работа тяжелая, малоприятная. Обвалить тушу оленя – то есть небольшим ножом полностью отделить мясо от костей – опытный мастер может минут за тридцать-тридцать пять. Омельчук успевал за двадцать, да еще помогал напарнице. О женитьбе они вслух не говорили, но решили пока вместе провести отпуск. Летом на пищекомбинате работы мало, и Омельчук подался на путину.
Нелегко было разбудить и Витька. К нему Шелегеда применял грубую физическую силу. Он хватал ногу морячка и начинал ее выкручивать. Витек мычал, пинался, клял на чем свет стоит бригадира, путину и вообще весь белый свет. Остальной народ бригады, включая «палаточного» Славу Фиалетова, поднимался обыкновенно, как поднимаются очень усталые люди.
Но это утро омрачилось вчерашним тягостным разговором с поваром. Послали за ним. Кухня, как всегда, оказалась на крючке. Витек замолотил кулаками по стенке – строение зашаталось, но повар не выходил. Тогда принялись стучать палками, каблуками сапог, кидать камни на гофрированную жестяную крышу. Безрезультатно. Изнутри плыл равномерный здоровый храп. Повар действительно был глуховат. Тогда догадливый Том Корецкий вынул из брюк монетку, приказал всем умолкнуть и тоненько застучал ребром по стеклу окна. Зазвенело в ушах будто в глазах зарябило. Храп захлебнулся, умолк. А вскоре показалось мятое широкое лицо повара. С секунду оно неодобрительно разглядывало рыбаков, потом догадливо закивало:
