Текст книги "Деньги за путину"

Автор книги: Владимир Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Шелегеда всерьез поддакнул:

– Ага! Запасемся зимней одеждой, уголька подвезем…

– А на катер ледорез поставим, – буркнул Слава Фиалетов.

Остальные, не веря в серьезность сказанного, все же незаметно разволновались: этим колхозникам все может взбрести в голову, им чего – лишь бы план.

– Мне с первого сентября в отпуск, неожиданно проснулся Омельчук. – Я не могу.

– И нам, и нам, – послышалось с нар.

– Пока не будет плана, никого не отпущу, – строго сказал бригадир, – а кто уйдет самовольно – лишится коэффициента.

– Так план уже почти в кармане.

– Чуть-чуть по-русски не считается.

Проблемы, могущие возникнуть с мошкинским ходом, обсуждали весь день, пока не явился Чаквария. Он долго смеялся:

– Слушай, бригадир. Зачем, понимаешь, травишь своих ребят? Они и так по своим женам и детям соскучились. А ты им про мошкинский… Ай-ай-ай! Такие взрослые, а как дети.

– Николай Захарович, хоть вы объясните про этот мошкинский ход.

Чаквария опять засмеялся:

– Чудаков на свете много. Живет у нас старик Мошкин. Совершенно беспечный человек. Никто не помнит, когда он и откуда появился. Отлично говорит по-чукотски, тундру знает как свои пять пальцев. Раз в год ему, как и всем колхозникам, выдают разрешение на отлов кеты для личных нужд. Сам Мошкин хоть живет одиноко, но разрешительную бумагу всегда ждет с повышенным нетерпением. С самой зимы напоминает нам о себе – как бы не забыли при составлении списков. А получив разрешение, на радостях ставит пятиведерный жбан браги и очухивается, когда бригады укладывают невода на склад. Впрочем, старик не унывает, находит укромную ото льда заводь, ставит свою исчиненную вдоль и поперек сетчонку и замирает возле нее на долгие дни. Упорству его можно позавидовать. И если вдруг чудом удается выловить кетину, Мошкин долго ходит с ней по всему поселку, давая понять, что настоящий рыбак возьмет рыбу в любое время. Да вы еще сами это увидите. Вот и прозвали четвертый ход кеты мошкинским.

Шелегеду все чаще тянуло в Энмыгран. После очередной переборки он наскоро выпивал кружку горячего чая и уходил.

– Надо же! – удивлялся Дьячков. – Бывало, за всю путину в колхоз не выгонишь. А тут… Семья, одним словом. Это хорошо.

Возвращался Шелегеда подобревшим, в чистой рубахе, выбритым. Еще некоторое время он бродил по стану, глядел в небо и вроде бы мурлыкал себе под нос какую-то песню. Но начиналась переборка, и Шелегеда вновь становился бригадиром Шелегедой.

Однажды он принес сверток и вручил его Савелию.

– Держи, гладиатор.

Савелий развернул тряпку и ахнул. Фотоаппарат «Салют»! Мечта жизни! У Савелия даже перехватило в горле:

– Да ты что! Нет, погоди, это же «Салют». «Салют», понимаешь? Высший класс! Он раз в десять дороже, чем мой ФЭД. Нет-нет, так я не возьму. Это ни на что не похоже.

Шелегеда махнул небрежно рукой, но по глазам было видно – доволен!

– Дают – бери. А то мне и этот не мудрено зашвырнуть в море.

Савелий инстинктивно отвел коробку в сторону, точно это собирались проделать сейчас же. Все заулыбались.

– Во повезло! – воскликнул Витек. – Дурак я, не взял свою «Смену». Сейчас бы, может, тоже «Салют» имел.

Корецкий пожал плечами:

– Ну и бригадир, не приведи господь. Жалеет банку икры…

– А что тут особенного? – удивился Анимподист. – Подумаешь, какие-то там три-пять сотен!

Корецкий досадливо крякнул, но продолжать бессмысленный разговор не стал – бесполезно.

Савелий долго не притрагивался к подарку, потом не выдержал, зарядил пленку. Сфотографировались вначале вместе, потом снял каждого в отдельности. И даже Сынка. Потом явился Нноко и сообщил: сегодня вечером уезжают девчата с рыббазы. Савелий чуть не выронил фотоаппарат: а как же Илона? Значит, не хочет даже попрощаться?

Вечером ноги сами понесли его на рыббазу. И долго еще не решался он показаться на пирсе, где собрались отъезжающие. Подошел катер. Высоким хмельным голосом затянула песню Маня. Было грустно глядеть на этих рыбачек. У всех у них был одинокий вид. Савелий пробился сквозь чемоданы и рюкзаки, встал почти вплотную за спиной Илоны. Она, казалось, не спешила и все глядела вдоль берега, где курился еле приметный дымок рыболовецкого стана Шелегеды.

– Илона, – тихо шепнул Савелий.

Она резко обернулась. Широко и удивленно распахнулись ее глаза. Косынка скользнула на плечи, открыв тяжелые волны ореховых волос.

– Ты-ы! – Она на мгновение ткнулась в его плечо. – Ты просто молодчага!

Савелий никак не ожидал увидеть ее такой. Он подготовил себя к тому, чтобы распрощаться как можно беспечнее. Он и на рыббазу-то попал как бы случайно. И потому растерялся.

Сипло прогудел катер. Илона вдруг решительно обхватила его шею одной рукой и сильно почти по-мужски, поцеловала в губы, на короткий миг прижалась к щеке и резко отстранилась.

– Прости меня за все, ладно? Я, кажется, тебя люблю. Нет, не то говорю. Короче, напишу до востребования, – выпалила она одним махом.

– Милая… Я буду ждать. Я ведь тебя сам…

Когда катер отошел от пирса, Савелий вдруг заорал истошным голосом:

– Ило-она! Моя фамилия Водичка. Во-ди-чка.

Из рубки высунулось должностное лицо с рупором:

– Вода? Где вода? – И все на борту посмотрели себе под ноги.

– Это фамилия, фамилия. Илона, ты поняла? – кричал, надрываясь, Савелий.

Она стояла на носу и взмахивала косынкой.

Мрачный мужик не выдержал:

– Чего орешь как резаный? Там же двигателя. «Водичка». Э-эх!.. Чего тут только не насмотришься с этими вербованными!

Савелий еще некоторое время постоял на пирсе, проклиная свою судьбу и фамилию. Потом поплелся вдоль берега, фотоаппарат на длинном ремне болтался у самой земли, иногда задевая за кочки. Но Савелий этого не замечал.

Дни становились все короче, все промозглее. В палатке с вечера засвечивали фонарь, прозванный «племянником солнца». Все понемногу устали друг от друга, подолгу лежали на нарах, разглядывая хлопающий брезентовый потолок. Пропал сон даже у Омельчука, воображение его постоянно уносило к жарким пляжным пескам. Нестерпимо раздражительным стал Корецкий. Почему-то он не мог равнодушно слушать даже сообщения радиодикторов о точном времени. Если, скажем, «Спидола» вещала: «В столице сейчас четыре утра», то он непременно со злобой реагировал: «Да хоть десять!» А когда его подушка ошибочно оказалась на другой постели, что вообще-то было нередко, Корецкий достал авторучку и прямо на середине наволочки крупно вывел свои инициалы.

Один Витек продолжал невозмутимо философствовать на самые неожиданные темы. Однажды он толкнул Савелия в бок.

– А скажи-ка, земеля, как могут терпеть мужья актрис, когда те напропалую целуются с чужими мужиками? Можно сказать, на виду всей Советской страны и даже больше.

– Это искусство. Поцелуй, следовательно, получается не настоящий, – объяснял Савелий, хотя сам не мог представить, чтобы его Илонку даже ради искусства взял бы кто-нибудь да поцеловал.

Витек возмущался:

– Да как не настоящий! Я видел: аж кожа вокруг губ стягивается. Значит, настоящий. Не бревно ведь она…

– А думают они о другом, – не сдавался Савелий. – И поцелуй получается механический.

– Х-м! – недовольно бурчал Витек и отворачивался к стене.

Вдоль берега все чаще стали барражировать лодки рыбинспекции. На невода заглядывали редко, и то – попить чайку, проверить квитанции сданной продукции. Каждый бригадир на период путины одновременно являлся и нештатным рыбинспектором. Однако дошли слухи, что со второй бригады был пойман рыбак, пытавшийся унести ведро икры в город.

– Так и надо дураку? С ведром по берегу? Ха! – Витек от такой наглости даже подскочил на нарах.

– Действительно, куда ему столько? – наивно спросил Савелий.

– Для дела… «Куда»… В прошлую путину один икру припасал для «авторитетных» людей – так он их называл.

– Это как?

– Ну вот, например, руководителю эстрадного оркестра. Ты – икорку, а он тебя обещает научить играть на трубе; мастеру спорта – а тот в бассейн, пожалуйста, в любое время. Или, скажем, художнику, директору кинотеатра…

– Директору кинотеатра – понятно. А зачем художник?

Витек многозначительно поднял указательный палец:

– Рассуждаем так: зима долгая, поселок маленький, заняться вечером нечем. А у меня, говорит, – общество. Галстук на шею, штиблеты в сверточек – и в свет. Встречаюсь с культурными людьми, веду серьезные разговоры. Все руки жмут, мол, пожалуйста, то да се, кофеек с коньячком, покер… Умора!

Анимподист Дьячков в такие вечера замирал над книгой, то и дело бормотал:

– Точно, так и было на самом деле.

– О чем ты, Подя? – спрашивал кто-нибудь.

– Роман Рытхэу. О первом Ревкоме Чукотки. Здорово написано! На самом деле так было. Мне отец рассказывал.

– Прочти.

– Книга на чукотском.

– Переведи.

– Это долго, – и Дьячков своими словами пересказывал иные главы.

Антонишин оглядывал свою курсовую работу, тоже с интересом слушал.

Когда Дьячкову надоедало рассказывать, он говорил:

– Да вы сами почитайте. Книга вначале вышла на русском языке. Называется «Конец вечной мерзлоты».

– А я ее читал, – раздался сверху голос Омельчука. – Ты рассказываешь подробнее.

– Это со слов отца.

– Неужели через пятьдесят лет они сохранились такими же, как и были в момент расстрела? – спросил Савелий.

– Конечно. Ведь они лежали в вечной мерзлоте.

– Пригласи, Подя, к себе в гости. Сфотографировать бы твоего отца.

– Приходи. Мы гостям всегда рады.

– Люди были! – произносил из угла Слава Фиалетов.

Он перешел ночевать в палатку, на катере стало спать холодно. С собой Слава всегда прихватывал инструмент и целыми вечерами возился с какими-то электроприборами.

– Люди были! На Балтике я ходил механиком по гидравлике. А теплоход наш носил имя погибшего в войну капитана. А потом оказалось, что он живой. В плену был, бежал… Но он не знал, что его имя на теплоходе. А потом приехал. Встречали как! Э-эх, уеду я на Балтику.

Витек повесил на стену плакат с дорожными знаками и каждое утро приставал к Савелию, чтобы тот его проэкзаменовал. Сам он закрывал глаза. Экзаменовать принималась вся бригада.

Заканчивалось это обычно свалкой, так как Витек не выдерживал и приоткрывал один глаз – подсматривал. На него набрасывались с подушками, заматывали лицо полотенцем, да еще и связывали по рукам и ногам.

В рамах всегда есть небольшой запас свежих кетин. Для ихтиологов. В ночные дежурства повадился на них Корецкий. Рисковое дело. Сноровка нужна: и чтобы удержаться самому во время болтанки на скользкой доске, и нашарить по плечо в воде самку с икрой. Обычно ее различают по тупому носу, короткой верхней губе. А как на ощупь? Освоил Корецкий и эту премудрость, доступную лишь очень старым и опытным рыбакам. У самок предхвостье обычно несколько удлинено, переход к плавникам мягче, нежнее. Когда подошло очередное дежурство Корецкого, Шелегеда хлопнул его по плечу:

– С сегодняшней ночи будешь работать на меня. Добычу пополам.

– Как так? – побледнел Корецкий. – Я у тебя в ливрейные не записывался.

– А на всякий случай, чтоб потом у следователя не оправдывались: мол, бригадир тоже икорку готовил… Понял?

– Ну уж это слишком! – со свистом втянул воздух Корецкий. – Ну уж нет! Я до этого еще не дошел. Видал, а? Икру ему подавай…

Голос бригадира понизился до шепота:

– И больше чтоб на раме я тебя не видел. Понял?

Спустя несколько дней, за ужином, Корецкий достал из рюкзака полиэтиленовый мешочек с икрой, протянул Шелегеде.

– На, Бугор Иванович, держи взяточку.

Стол замер.

Шелегеда схватил мешочек, деланно хохотнул:

– Вот это забота! Учитесь. А ну, глянем, что за взяточка. – Он вывалил немного икры в чашку, поднес на свет, зачем-то поковырял вилкой, понюхал и сморщился.

– Чего нюхаешь? Чего нюхаешь? – не выдержал Корецкий. – Все по науке: семнадцать минут держал, тузлук нормальный…

– А я ничего. – Бригадир глянул куда-то поверх Тома, побледнел. – Если бы мы сдавали государству такую продукцию, давно бы здесь никого не было. Грязно! Икру делать – не огурцы солить. Можешь выбросить псу под хвост. – С этими словами он швырнул мешочек в открытую дверь.

Корецкий приподнялся, схватился за рукоятку ножа:

– Это… это, ты меня еще вспомнишь. Ты… попомнишь. – Он метнулся из палатки.

– Собирать, видно, пошел, – зевая, проговорил Анимподист. – Может, поможем, сделаем доброе дело человеку? Впрочем, не. – Он громко зевнул. – Лично я спать.

Равтытагин закрыл собрание

Очередное партийное собрание колхоза «Товарищ» приурочили к слету оленеводов – передовиков социалистического соревнования. Так что кворум в любом случае был обеспечен. Вообще в летнее время редко удавалось собрать две трети коммунистов. Да что собрание – само село на этот период замирало: кто рыбачил, кто помогал пастухам в тундре, кто отдыхал на «материке», ребятишки разъезжались по пионерским лагерям. Оставалась старики да малые дети.

Парторга Василия Александровича Равтытагина радовала передышка на неводах. Значит, без ущерба производству можно пригласить и всех колхозных рыбаков-коммунистов.

Дьячков заскочил домой переодеться. Отец его уже собрался. Анимподист сунул роман Рытхэу на полку с книгами:

– О тебе там написано. Почитал бы…

– Глаза болят, – сказал старик. Он был одним из старейших коммунистов округа, помнил расстрел членов первого Ревкома Чукотки, а спустя полвека принял участие в их перезахоронении на высоком берегу лимана, нес Красное знамя окружной партийной организации.

Они сели вместе в первом ряду – у старика уже начал сдавать слух. Коренные тундровики отличались темным загаром лица, одеждой. Иные пришли в легких замшевых кухлянках. А молодой пастух Оттой подпоясал новые брюки походным широким ремнем, на котором болталось немалое количество разных необходимых в кочевой жизни предметов. Нож, самодельная ложка из мамонтовой кости, кусочек наждачного камня, наперсток в чехольчике, бронзовая трубочка с иглами и… древняя праща – чукотская рогатка. Анимподист улыбнулся, вспомнив, как в детстве Оттой вышиб двойные стекла магазина и чуть не переморозил продукты. Некоторые пастухи до сих пор не расстаются с этим атрибутом старины – отпугивающее средство при встрече с крупными хищниками: камень, пущенный из рогатки, рождает характерный шелестящий звук…

Как обычно, у окна сел молодой пастух Векет. Один из немногих тундровиков, он носил большие модные очки, купленные в Болгарии. На оправу их не раз покушались энмыграновские модницы. Векет был влюблен в кинодело. Однажды в местной школе-интернате он показал любительский фильм об оленеводах, чьи дети всю зиму жили и учились в поселке. Что в зале творилось! Ребята узнавали своих родных, тундру, яранги, оленей… Пришлось Векету подарить ленту школе.

Старик Каравье всегда занимал место в самом последнем ряду. Он никогда не снимал летом фуражку, даже в помещении. И сейчас сидел с непроницаемым лицом, уставившись в одну точку. Каравье слыл знатоком всяких чукотских прибауток. Невозможно было понять, когда он шутит, а когда говорит всерьез. Знал он великое множество старинных сказок и легенд. Но умудрялся их перекладывать на современный лад. Все хохочут, а его лицо непроницаемо, как сейчас. Каравье – промысловик. Вот-вот он уедет со своей старухой на реку Автоткуль, где стоит его охотничья изба.

А вон смешливая и краснощекая Катя Кергитят, непременная участница художественной самодеятельности. Сейчас она в брючном костюме, но в тундре на ней расшитая меховая одежда. Катя – искусная швея-мастерица. К ней приезжают из соседних стойбищ заказать кухлянку или торбаза. Всегда щеголевато одет и ее муж, бригадир-оленевод Василий. Пара эта очень смешная. Катя почти на голову выше мужа, крепче его сложением, под стать ей и дети – восьмой недавно родился.

А тот бородач, что сел возле Векета, – радист перевалочной базы на Гагарьем озере Михаил Мячин. Это он однажды попал в пургу и пролежал в снежном укрытии пять дней. На лице его до сих пор остались красноватые пятна – следы обморожения.

Пока не началось собрание, Анимподиста расспрашивали о путине, подбивались на ушицу с икоркой, другие недвусмысленно намекали старому Дьячкову на сегодняшнее важное событие в жизни его сына. Оба отшучивались, обласканные вниманием односельчан.

Пока обсуждались итоги летовочной кампании в оленеводстве, Анимподист отрывочно вспоминал прошедшую зиму, которую он целиком прожил в красноозерском отделении колхоза. Это его туда направил Равтытагин и сказал: «Вот тебе первое партийное поручение. Там много молодежи. Наладьте как следует песцовый промысел, подтяните дисциплинку, помоги им организовать свободное время. Справишься – всем колхозом спасибо скажем».

Что ж, не все получилось так, как хотел парторг, да и он сам. План сдачи пушнины, правда, выполнить удалось, но за счет любительского промысла. А надо развивать профессиональный отлов, осваивать новые места, строить новые базы. Зато здорово вышло с подледным ловом рыбы. Вместе с Шелегедой ребята разведали озера и буквально завалили колхоз мороженой щукой, чиром, хариусом. Правда, Шелегеда предпочел ловить в одиночку, но это его дело. Досуг? Появился маленький оркестрик «Красные зори», но не хватало инструментов и специалиста-руководителя. По-прежнему была низкой посещаемость в школе рабочей молодежи. Здесь сказалась специфика труда промысловиков. Зато удалось расшевелить шефов – морской порт, – они трижды приезжали в село с концертами художественной самодеятельности. Однако материальная база «Красных озер» оставалась все еще слабой, требовалась конструктивная реорганизация всего хозяйства.

Анимподист вспотел от волнения: «Вот сейчас и спросят, как он выполнил партийное поручение».

Первым принимали из кандидатов в члены КПСС Оттоя. Анимподист наконец вспомнил его школьную кличку – Копьеносец. Слабость была у парня – мог с утра до вечера кидать в стены домов свое родовое копье. Брал даже его с собой в школу. Однажды произошел целый скандал. Оттой нечаянно поранил ездового пса каюра Айнавье. Это была любимая собака старика. Отец отобрал копье и сказал: «Когда подрастешь, отправлю к морзверобоям, там кидайся гарпуном сколько хочешь». Но Оттой стал пастухом, хотя, говорят, по-прежнему любит посоревноваться с тундровиками в метании любимого копья.

Как летит время! Надо же, бывшего сорванца по кличке Копьеносец принимают в партию.

– Прошу голосовать.

«Так быстро?» – удивился Анимподист. И когда Оттой сел, он, не ожидая приглашения, вскочил с места и вышел на сцену. Все заулыбались – какой быстрый!

– Спешишь, Дьячков, – мягко проговорил Равтытагин.

– Ничего, я лучше здесь подожду, – не растерялся Анимподист.

Пока зачитывали рекомендации, пока выступали коммунисты, ни один мускул не дрогнул на лице Анимподиста, хотя его внутреннее напряжение чувствовалось во всей фигуре. «Надо же, как хвалят, – подумал он. – Ничего я там в этих «Красных озерах» и не совершил…»

Потом он обратил внимание на то, что в зале сидело необычно много народу. Неужели столько коммунистов? Хотя вон старик Нноко сидит, а он беспартийный. Значит, открытое собрание. В дверь просовывались любопытные детские мордашки. В фойе раздался требовательный рев, и одной из женщин пришлось выйти навести порядок. За окном протарахтел вездеход. Председатель – крупный чернобровый человек – часто поглядывал на часы, его заботили какие-то неотложные дела. Впрочем, вот-вот собрание должно закрыться. Приемом в партию Дьячкова повестка дня исчерпывалась.

– Есть еще вопросы? Прошу вас, задавайте любые…

Из угла немедленно поднялся Нноко. У ног его лежал большой лохматый пес.

– Любые? – переспросил он.

– Что у тебя, Нноко? – сказал ведущий собрание Равтытагин.

Старик поскреб лысую макушку черенком мундштука.

– Я вот сидел и все думал, что они едят? – Он ткнул пальцем в подоконник, на котором стоял аквариум с рыбками. – Живут, не дохнут. Однако не растут, икру не дают. Почему?

Последние его слова потонули в грохоте откровенного смеха. Долго не могли успокоиться, иные утирали слезы. Вообще народ здесь жил смешливый, острый на словцо. Во время демонстрации кинофильмов – особенно комедий – приходилось по несколько раз прокручивать понравившиеся эпизоды.

Равтытагин, сам еле сдерживая улыбку, тщетно пытался восстановить порядок в зале.

– Сядь, Нноко. Это же партийное собрание.

– А зачем говоришь «давай любые вопросы»? – крикнул старик. – Зачем? Ответь, почему тогда рыбки не растут и не дохнут?

Новый шквал хохота потряс зал.

– Карлики они, Нноко, карлики. Рыбьи лилипуты. – крикнул Чаквария.

– Карлики? – серьезно переспросил Нноко. – Не слыхал такой породы.

Когда улегся шум, слово попросил мастер икорного цеха Васильченко, человек суровый и принципиальный. Он возглавлял в колхозе группу народного контроля.

– У меня, товарищи, такой вопрос к Дьячкову. Как получилось, что в разгар путины из вашей бригады ушел повар? Кто в этом виноват?

В зале сразу установилась тишина. Анимподист пожал плечами:

– Наверное, сам. Ему не подошли условия. Попытался работать на неводе – тоже не смог.

Васильченко обвел сидящих значительным взглядом, достал из кармана листок бумаги:

– Признаться, я ожидал более искреннего ответа от молодого коммуниста. Жаль, придется внести ясность. В начале прошлого месяца к нам поступило письмо от бывшего повара. Да-да, не удивляйтесь. Послушайте, что пишет.

Раздались голоса:

– Это к делу не относится.

– При чем тут Дьячков?

Равтытагин поднял руку, призывая к порядку.

– Пусть прочтет, а мы решим, относится это к Дьячкову или нет.

Васильченко громко и внятно начал:

– «Дорогие товарищи! Довожу до вашего сведения, что бригадир колхозной рыболоведческой бригады Шелегеда Григорий Степанович, с молчаливого согласия остальных, подрезал оттяжки невода и обманным путем занял самое уловистое место…»

Анимподист скосил глаз на отца. Старик, до этого сидевший внешне безразличным к происходящему, слегка подался вперед и теперь в упор смотрел на Васильченко.

– Далее, – продолжал Васильченко. – «В бригаде процветает пьянство и разврат. Однажды ночью привели на стан девок с рыббазы…»

Вторично скрипнуло кресло под Дьячковым. Ухватившись за подлокотники, он теперь немигаючи уставился на сына. Анимподист залился краской, но это было не смущение, – а злость.

– Неправда! – крикнул он в зал. – Не так было.

Равтытагин постукал карандашом по графину:

– Тебе слова не давали, Дьячков.

– Далее: «В бригаде процветают хищения социалистической собственности…»

Кто-то выдохнул:

– Это же преступление!

Но Анимподист не слышал слов; он смотрел на отца умоляюще, словно говоря: «Ну успокойся же, старина. Тебе нельзя волноваться. Успокойся, дома потом все объясню. Не так все это было».

Васильченко сел. Наступила неловкая пауза.

– Теперь вы рассказывайте, товарищ Анимподист Парфентьевич Дьячков. – Равтытагин впервые так обратился к Анимподисту.

Дьячков переступил с ноги на ногу, сжал руки, опустил их, потом спрятал за спину.

– Все это… не так, не так было.

– А как?

– Не так, говорю. Повар плохой человек. – Анимподист умолк, насупился.

– Можно мне внести поправку? – поднял руку Чаквария. – Да, в бригаде были некоторые ЧП. Но перестановку невода санкционировал я. Анимподист ни при чем, не имеет он отношения и к случаям нарушения дисциплины…

– Как это не имеет? – раздался голос из задних рядов. Анимподист узнал парня из соседней бригады по прозвищу Кудлатый. – Выходит, моя хата с краю?

Зашумели все враз.

Поднялся Равтытагин:

– Вопрос первый: Шелегеда срезал оттяжки?

– Не знаю, сам не видел! Может быть, и срезал, – крикнул Анимподист. – Течение там… сильное. Не взяли бы плана.

– Знаем мы это течение, – опять донеслось из зала.

– Вопрос второй: пьянки были, воровство было?

Анимподист смотрел на отца – тот сидел с опущенной головой.

Женский голос с места громко произнес:

– Да что же это? Выходит, не прием в партию, а персональное дело?

Встал Васильченко:

– Мы намеревались проверить жалобу. Но как вы слышали, многие факты подтвердил сам Дьячков, заместитель бригадира. Товарищи, конечно же, контингент в рыболовецких бригадах довольно разношерстный, трудный. Ни одна путина не обходится без этих, как тут сказали, ЧП. Но тогда зачем, спрашивается, каждый раз мы стараемся укрепить бригады коммунистами, снимаем их с других участков производства? Далее. Почему все эти факты не учитываются при подведении итогов соревнования? Ведь можно давать проценты, ходить в передовиках и быть, простите, нравственно недоразвитым человеком, этаким доисторическим питекантропом? – Васильченко обрушивал слова, точно молот.-За что же, с позволения сказать, этим питекантропам вручать знамя, давать премии? – Он перевел дыхание. – Но я отвлекся, это другой вопрос. Да, фамилия Дьячкова в жалобе не фигурирует, но это не снимает с него ответственности как с кандидата в члены КПСС. Зная вас лично много лет, я не допускаю, чтобы вы сами были активным участником всех этих, как тут говорили, ЧП. Однако бездействие – это тоже действие.

Привстал Нноко и крикнул Васильченко:

– Зачем так говоришь? Плохо говоришь!

Равтытагин сердито хлопнул по столу:

– Сядь, Нноко!

Слово взял председатель колхоза:

– Это хорошо, товарищи, что сегодня и именно на партийном собрании так горячо говорят о делах на путине. От фактов никуда не денешься. Признаться, я об этом не знал, а товарищ Чаквария, видимо, не захотел выносить сор из избы. Случай с кунгасом, обвалы после ливня, перестановка невода – все это не просто случайности или стихийные бедствия. Мы потом разберемся. Сейчас коммунисты принимают в свои ряды нашего земляка Дьячкова, которого многие из сидящих в зале знают чуть ли не с рождения. Пусть сегодняшнее собрание послужит ему хорошим уроком на всю жизнь. Это хорошая школа принципиальности. У меня есть предложение принять Дьячкова в партию.

– Какие еще будут предложения? Может быть, еще кто-нибудь желает сказать?

– Голосовать! Голосовать!

И в этот момент тяжело поднялся старый Дьячков. Он нерешительно потоптался на месте, неловко нахлобучил шапку – даже летом он с ней не расставался – и медленно, на виду притихшего зала, вдруг направился к выходу. Никто не смел его остановить. Анимподист сделал шаг вперед и до боли в сердце увидел, как стар и немощен его старик – некогда славный охотник и рыбак, неутомимый каюр, отважный и веселый человек, чье имя знало и любило все чукотское побережье.

У самой двери старик приостановился, оглянулся, хотел, видимо, что-то сказать, но вдруг странно привалился к косяку, схватился за грудь и медленно стал оседать. Анимподист первым метнулся к нему, поддержал, усадил. Кто-то уже вызывал «скорую», кто-то наливал в стакан воду, подносил валидол.

Равтытагин закрыл собрание.

Дома старику полегчало. Слабым голосом он потребовал, чтобы Анимподист немедленно шел на невод, в бригаду.

– Успею, – сказал Анимподист. – Зря ты волновался, старина. На путине, сам знаешь, всякое бывает…

Старик погладил ему руку:

– Я же люблю тебя, дурень. Люблю. Женись, ради бога. Не мотайся, как ветер в тундре. Растратишь себя раньше срока. А ты и так немолод, пора за ум браться…

Дьячков-младший возвращался на невод с тяжким чувством. К нему снова вернулась та злость, которую он испытал там, на собрании. Анимподист сжал кулаки, и если бы в эту минуту перед ним оказался Шелегеда или кто другой из бригады – не миновать беды. Но дорога приглушила боль, и порог палатки он переступил уже таким, каким был всегда – невозмутимым, доброжелательным. Посмотрел в лица ребят и опять, как это было всегда, в каждую путину, ощутил в себе не то чтобы причастность к этим парням, которые скоро уйдут в разные стороны, а скорее, душевную ответственность за каждого и за всех.

Первым не выдержал Антонишин:

– Чего хмурый такой? Рассказывай.

– Не тяни, – торопил Витек. – Все свои.

– Давай, давай выкладывай! – потребовал Шелегеда.

Анимподист улыбнулся и как можно равнодушнее произнес:

– Все нормально, ребята. Как там на неводе?

Из города все чаще стали наведываться «просители», как их окрестил Витек. Спрятаться от них было невозможно, еще труднее – отказать. Чаквария предупредил строго-настрого: ни одной рыбины на сторону! Кстати, в течение всей путины с прилавков магазинов соседнего городка не сходит свежая кета, а всю зиму – соленая и копченая. Но с каким-то странным упорством – под покровом ночи и днем – иные «просители» крадутся к неводам и с такой изобретательностью выклянчивают пару несчастных кетин (об икре и речи не может быть), что порою приходится уступать – лишь бы отвязаться.

Все разговоры с просителями поручали вести Витьку. У него это здорово получалось. Начинал он обычно издалека:

– Из города будете? Из самого? – В глазах Витька светился неподдельный интерес. – Говорят, там такой Дворец пионеров отгрохали, прямо-таки храм… Правда?

Проситель удивленно смотрел на чудака. Дело в том, то Дворец пионеров был сдан еще прошлой осенью.

– Да вы откуда сами? – опомнившись, вежливо интересовался он. – Дворец уже сдан…

– Неужели? Время-то, время летит, а… Не врешь? А говорят, еще лаборатория какая-то завалилась. Такое двухэтажное здание… Тоже, скажешь, прошлой осенью?

– Нн-е-е, – начинал заикаться бедняга. – Лаборатория завалилась нынешней весной.

– Так к чему же тогда все это? – начинал совершенно нелогично возмущаться Витек. – Там, понимаешь, такие дела, а мы, значит, тут. Или, может быть, надо как-то решать?.. – Далее шла совершенно туманная околесица.

Проситель, более робкий, извинялся и быстро уходил. Иной догадливо произносил:

– А-а-а! – и распахивал полу пиджака: – Не волнуйся. Все при мне.

Витек профессионально оглядывал горлышко бутылки и покровительственно хлопал парня по плечу:

– Поотстал. У нас такую гадость давно уже никто не употребляет. Для здоровья вредно.

– Зажрались тут, – обычно зло бросал проситель. – Коньяки им подавай, шампанские. За несчастную-то рыбину. Тьфу!..

Однажды в палатку бесцеремонно ввалился немолодой человек в шляпе, при галстуке. Спросил бригадира, протянул ему записку.

– «Помогите товарищу, – вслух прочитал Шелегеда. – Инженер ДЭУ». Подпись неразборчива. Лично у меня в ДЭУ знакомых нет. Может, у кого есть?

Ни у кого в ДЭУ знакомых не оказалось.

После долгой паузы Витек равнодушно поинтересовался:

– Дорогу, что ли, затеяли через нас строить? Что ж, подсобим чем сможем.

«Шляпа» потопталась на месте, многозначительно кашлянула. Шелегеда пригласил сесть.

– В каком смысле помочь? Может, едой, может, оказать медицинскую помощь? Еще что там…

– Инженер просил к тебе обратиться. Говорит, ты его хорошо знаешь.

– В путину, дорогой, меня все знают. Абсолютно все! Пешком не дают пройти, каждая машина останавливается: куда вас, Григорий Степанович? А зимой рыло воротят…

– Ну помоги, а? Сделай… В отпуск, понимаешь, лечу.