Текст книги "Деньги за путину"

Автор книги: Владимир Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Николай Захарович Чаквария

В первом письме с Чукотки Чаквария неосторожно обмолвился родителям о том, что здесь совсем нет деревьев. Природа по-своему красива и величественна, прекрасная охота и рыбалка, а вот деревьев нет. С тех пор каждое отцовское послание заканчивалось примерно одинаково: «Не пойму, сын, как можно жить человеку на земле, которая не может вскормить даже дерево?»

В свой первый длинный северный отпуск Чаквария, тогда еще совсем молодой человек, прилетел на «персональном» вертолете, до отказа забитом детскими оцинкованными ванночками. Их он скупил в областном центре, там же на свои деньги заказал вертолет.

– Вах! Вах! – воскликнули горцы. – Где же твои дети, Николо?

– Дети потом. Горцы! – торжественно вскричал он. – Теперь у вас будут новые железные крыши!

С «материком» это крошечное селение связывала узкая опасная тропа, пробитая не одним поколением горцев у самой кромки скалистых головокружительных обрывов. Все необходимое доставлялось по воздуху, но вот кровельное железо и оконное стекло было здесь испокон веков большим дефицитом.

Давно уже горцы спустились в долину, где вырос просторный современный поселок, давно разрушились стены саклей, а крыши съела ржавчина, но, говорят, до сих пор горцы называют Чакварию «железным человеком».

В тот день отец Чакварии не на шутку испугался: «Ты с ума сошел, сынок! Откуда такие деньги?» Сын ответил тихо, но так, чтобы слышали все: «Отец, Север – это край сильных и богатых людей!»

С самого детства в душе Чакварии жила заветная мечта стать моряком. Лишь в самые ясные дни с вершины Сторожевой башни можно было разглядеть море. Воображение рисовало скользящие парусники, плоские песчаные пляжи, таинственные гроты. Оттуда исходил запах далеких стран. Такое близкое и такое далекое море! Даже почтенным старикам, прожившим долгую жизнь, не каждому приходилось вблизи видеть море. Людям гор оно было ни к чему. Но Николай Чаквария вырос в иной век, раздвинулись границы аула, и через сердца юношей стали прокатываться волны больших событий. Возвращались из армии парни, приезжали на каникулы шумные и слегка высокомерные студенты, с почтительным любопытством заглядывали вездесущие туристы… Языки рассказывали, уши слушали, а мысль рисовала неясные акварели далеких земель и городов.

Чаквария моряком не стал, но поступил в институт инженеров рыбного хозяйства. Он увидел близко Черное море, работал на Каспийском, туристом бродил по берегам Белого, а мечтал о дальневосточных.

В комиссии по распределению выпускников ему сказали, что из Магаданской области поступил запрос – нужен инженер рыбодобычи в один из чукотских колхозов. По правде говоря, этому предложению молодой Чаквария испугался. Колхоз? Да еще на краю земли! Но так как всегда слыл человеком дисциплинированным и безотказным, сказал, правда, без всякого энтузиазма: «Раз надо – поеду».

Собирался на три года – минуло десятилетие… Что же держит? Этот вопрос не раз задавал себе Николай Захарович. Этот вопрос звучит и в письмах родственников. Деньги? Для иных деньги. Один задумал машину купить, второй – кооперативную квартиру, третий просто увлекся накоплением. У Чакварии нет ни машины, ни кооперативной квартиры. Ни то, ни другое он пока приобретать не собирается, так как не собирается уезжать с Чукотки. Одно время была мысль уехать, но как раз начали внедрять ставные невода новой конструкции. Увлекся и забыл про отъезд.

Сейчас идет разговор о создании крупных рыболовецких баз на Гранитных озерах. Дело интересное. Белой рыбы там видимо-невидимо. А тут ихтиологи начали эксперимент по расселению мальков зеркального карпа в местных водоемах. Нет, уезжать с Чукотки рановато. Самое интересное лишь начинается.

Кр всему прочему, в душе Чакварии живет настоящий промысловик, азартный, горячий.

Сам он, несколько бравируя, любит о путине говорить высокопарно: «Путина, братцы, полирует кровь, разгоняет тоску, прочищает мозги».

Он просто не может представить день, когда без него придет на Чукотку лето и лихие парни, кляня комарье, начнут сушить дель, набивать мешки галькой, ставить палатки, снимать первый улов… Это как праздник, как весна для хлебороба.

Чаквария, наверное, нисколько не лукавил, когда однажды сказал на встрече с демобилизованными воинами: «Не могу уехать с Чукотки, потому что хочу новичкам привить любовь к Северу, а главное – уберечь их от ошибок, которые поначалу допускал сам».

Из прошлого отпуска Николай Захарович привез молодую жену – смуглолицую Нани.

Она ждет ребенка и пока нигде не работает. Но место ей уже есть, по профессии Нани – медицинская сестра.

На следующее утро катер подтянул из колхоза огромный железный плашкоут. Как глянули рыбаки на эту ржавую металлическую громадину, так и загрустили. Даже само присутствие ее в соседстве с нежным нитяным неводом казалось кощунственным. Разыграйся шторм – ни один якорь не удержит многотонную махину.

Ребята нехотя и оттого как-то неловко завели кунгас в невод. Тем временем Слава Фиалетов с подветренной стороны подбуксировал плашкоут. На носу маячила одинокая фигура Чакварии. Было ветрено. Молчали. Короткие и редкие волны беспорядочно ударялись о борт кунгаса. Савелий поежился и посмотрел на Шелегеду. Бригадир напряженно вглядывался в плашкоут. «Э-эх, Гриша ты, Гриша, – размышлял Савелий. – Лучше бы отказался от этой затеи сразу, чем так». Он перелез через скамьи:

– Может, сумеем помочь?

Шелегеда взорвался:

– Поздно помогать. Не видишь сам? Может, поплывешь? Плыви, не держу.

Савелий отступился, по привычке пошарил в нагрудном кармане, где лежал всегда ФЭД. Это вызвало в нем новую неприязнь к Шелегеде. «Сатрап чертов! Ему бы пиратским фрегатом командовать».

Неожиданно прорвало вечно молчавшего Омельчука:

– Чего мы сидим тут, как вороны на шесте? Подумаешь, плашкоут! Невидаль! Пару человек – на нос, корму – и плашкоут в руках. Попытка – не пытка. А уж невод-то уберегли бы.

Шелегеда удивленно покачал головой.

– Разговорился. Там, в палатке, надо было говорить, а не дрыхнуть.

Дьячков окаменело замер на корме. До самой последней минуты он не верил, что начнется вся эта канитель с плашкоутом. Все его нутро потомственного рыбака неосознанно восставало против сегодняшнего эксперимента. Железная махина рядом с нитяным, таким непрочным и нежным неводом выглядела губительным инородным телом.

Антонишин, поглядывая на плашкоут, отдаленно думал о своей курсовой работе в институте, которую он так и не сделал. «Черт меня дернул с этой путиной! Лучше бы на прииск пошел – там хоть твердый рабочий день, все прочно и стабильно. Да и тундра с мышами рядом. Какие тут, прости за выражение, мыши?»

Корецкого беспокоили конфликты по поводу заготовки икры. «Не лучше ли было мотнуть одному на глухую речку, где нет ни этого Шелегеды, ни этого помешанного Чаквария со своим плашкоутом».

Витек Варфоломеев поглядывал на бригадира, недовольно оплевывал. «Дурак! Чаквария один там корячится, а мы как в кино сидим. Зачем так, можно же было решить: или – или. Хватит, наэкспериментировались. Теперь вот Чакварию втянули. Погорит он, погорит с этой махиной…»

Слава тем временем повернул катер и медленно пошел прямо на невод. Но вот он вильнул в сторону, чуть не задел угловые оттяжки, сбавил ход и оглянулся. Чаквария, нацелив багор, пригнулся и, казалось, высматривал добычу, которая должна вот-вот вынырнуть из воды. Никто не мог представить, как он будет заводить второй край плашкоута – там же должен тоже находиться человек. Слава бросил буксирный конец в воду. «Эх, рановато», – вырвалось у кого-то. Неожиданно катер взревел, развернулся и понесся к плашкоуту. Этого никто не ожидал. Он что, спятил?

– От хитрюган! Молодец! – бригадир в сердцах так хлопнул Савелия по плечу, что тот присел.

Плашкоут теперь несло течением и ветром прямо на невод.

И как только его начало разворачивать, Славкин катер мягко уперся в бок плашкоута, там, где никого не было.

– А ну, ребята, готовь багры, – крикнул Шелегеда. – Помогайте!

Чаквария тем временем расторопно подгреб с носа длинным веслом и выровнял свой край. Потом он побежал на середину и подгреб там. Снова ринулся на нос, но поскользнулся и упал внутрь – тут же показалась его взлохмаченная голова без шапки. Все-таки он успел подбежать к носу до того, как оттяжки должны были зайти под днище плашкоута. Случись такое – посудина бы села на канаты, развернулась и ушла в сторону берега. Чаквария уперся багром в оттяжки, и плашкоут подался чуть влево. Железная громадина всей тяжестью двинулась на невод. Здесь уж ни Николай Захарович, нм Слава ничего бы не смогли сделать, не будь наготове ребята с баграми. Они уперлись в борт и затормозили ход. Дьячков первым прыгнул на плашкоут, закрепил его с садком. Чаквария вытер лицо. Подошел бригадир.

– Не волнуйся, дорогой, эта махина только с виду внушительна, – сказал ему Николай Захарович, – зато план дадите за три ходки.

– Ловкий ты парень, Чаквария! – только и сказал бригадир.

Савелий машинально хлопнул себя по нагрудному карману и вспомнил вчерашнее обещание бригадира купить ему после путины новый фотоаппарат. Но это когда? А сейчас пропадают такие кадры!

По всему днищу плашкоута, наполненному водой, натянули с большим припуском капроновую сеть, чтобы потом было легче перегружать рыбу на морозильщик. Савелий, Антонишин и Витек остались на плашкоуте. Если обычная рама приходилась почти вровень с неводом, то борта плашкоута возвышались на целый метр. Тем, кто стоял на кунгасе, пришлось колья сачка поднимать на эту высоту, и было видно, как они сгибались под рыбьей тяжестью. Трое на плашкоуте с трудом протиснули в ячеи тугого сачка пальцы. Теперь предстояло поднять его на борт и перевалить рыбу в плашкоут. У Савелия пальцы сорвались, и бок сачка плюхнулся вниз. Антонишин и Витек тоже потянули дель как-то неровно. Сачок ослаб, и кета тяжелыми потоками разлилась с двух боков в вольную воду.

На кунгасе шумно, но беззлобно ругнулись. За путину ко всему привыкнешь.

– Давай сначала, – закричал Чаквария. – Резче, как можно резче! Дергайте. Ну! – И сам встал к сачку. – Раз! Два…

Во второй раз вышло удачнее. Савелий посмотрел на пальцы – ему показалось, что их сгибы порезались капроновой нитью и там сочится кровь. Крови не было, но пальцы будто кто держал над огнем.

Тугой сачок, которым черпали кету из невода, с трудом поднимали втроем. Обычно в раму входило с десяток таких сачков. А здесь пошел уже двадцать пятый, а конца, казалось, не было видно.

Чаквария радовался и возбужденно считал:

– Двадцать восьмой… Тридцать пятый… Сорок второй. Хорош! Такой рыбы еще никто не брал за один раз.

Капроновая сеть в плашкоуте с боков натянулась и судорожно вздрагивала. Рыба, налезая друг на друга, металась вдоль бортов железной махины. Плашкоут казался настолько большим, что тем, кто стоял на корме, приходилось кричать, чтобы их услышали на носу. «Да сюда два полных невода войдут», – подумал Савелий.

Идти на морозильщик, как обычно, вызвался Корецкий. Он нырнул в люк кунгаса, вытянул оттуда рюкзак и прыгнул в катер.

– Капусты вези, – крикнул ему вслед Витек.

Чаквария, сообразив, в чем дело, нахмурился.

– Послушай, Корецкий, да и вы все. Невод государственный, продукция – тоже. – Он кивнул на рюкзак. – За хищения сейчас по всей строгости. Отвечает бригадир. Что это у тебя делается, Григорий Степанович?

– А мы сейчас увидим, что делается. Корецкий, дай сюда рюкзак.

– Да ничего особенного, Николай Захарович. Вот честное слово! – невинно развел руками Корецкий. – Ребята просили ягод, грибочков…

– Почему тогда боишься показать?

– А не имеете права. Это уже обыск. Закон знаете? – Но осекся: – Да вы что, кончайте…

Шелегеда не отступал:

– Я тебя предупреждал… Давай рюкзак!

– Да на-на, смотри, – Корецкий перегнулся через борт катера, протянул рюкзак. И когда всем казалось, что бригадир уже схватился за лямки, рюкзак бухнулся в воду.

– Ну что же вы! – укоризненно покачал головой Корецкий. – Что я теперь ребятам скажу? У них там у кого-то день рождения…

Чаквария взорвался:

– Слушай! Слушай! Зачем отпустил? Я же видел. Кого обмануть думаешь? Ах, какой хитрый! Учти, это дело так не пройдет.

– Да ладно, Николай Захарович, чего расстраиваться? – заступился за Тома Витек и, пользуясь случаем, решил порассуждать: – Вот мы ловим, ловим, а сами, что ли, должны за уху платить колхозу?

– По правилам так и должно быть, – запальчиво крикнул Чаквария. – По правилам мы с вас должны высчитывать за съеденную рыбу.

На кунгасе раздались возмущенные возгласы.

– Тихо! – инженер ткнул указательным пальцем туда, где стоял Витек. – Но колхоз с вас не берет. За это хоть скажите спасибо.

– Ну, хорошо, – не сдавался Витек, – а вот скажите, неужели рыбак не может себе заготовить на зиму баночку икры, посолить рыбки, а? Это же просто смех – гребем ее тоннами, а семье, чтобы отведать икры, надо в ресторан идти.

– Дискутировать не будем. Таков закон. Если бы так рассуждали на монетном дворе или ювелирной фабрике…

Сраженный железной и неожиданной аргументацией Чакварии, Витек оглядел рыбаков. Но все же добавил:

– Все равно рыбак не останется без рыбы.

Утром у Савелия вздулись подушечки пальцев. Он сморщился от боли, когда попытался их согнуть. Даже держать ложку было больно.

– Чем недоволен? – поинтересовался Антонишин.

– Интеллипупным своим происхождением, – не замедлил съязвить Витек.

– А ты молчи, – огрызнулся Савелий. – Сам-то кто? Пусть у меня происхождение, как ты говоришь, «интеллипупное», а у тебя зато буржуйское, эксплуататорское.

Витек осклабился и мечтательно закатил глаза:

– Э-эх! Два дома каменных в Санкт-Петербурге, свечной заводик, наливочка, ландо, а в кармане контрольный пакет акций… Во! Это тебе не путина.

– Скажи, а что б ты делал в семнадцатом? – поинтересовался вдруг Анимподист.

Витек пожал плечами:

– Купил бы бронепоезд – и к товарищу Буденному.

Все рассмеялись.

– Язык мой – враг мой! – подал голос Корецкий.

– Да уж у тебя точно – не язык враг, а карман.

– Да, я люблю комфорт, удобства, – словно не слыша последней фразы, сказал Том. – Это естественная потребность современного человека. Ушло то время, когда бедно жить считалось почетно. Сейчас не тот век. Машина, хорошая квартира и дача – это не предмет роскоши. Необходимость.

– У нас директор шерстопрядильной фабрики имел две машины, а потом повесился. – вспомнил почему-то Савелий.

– Ну и дурак. Чего ему не хватало?

– Хватало всего, даже лишнее было. Видно, стыдно было сесть на скамью подсудимых. Его накануне почетным пионером избрали…

– Ну-у, стыд – это для девочек, – махнул рукой Корецкий и подумал, о рюкзаке с икрой. – Надо вовремя остановиться. – Он мудро постукал себя по голове, – этим надо соображать.

– Сам-то чего не остановишься? Наверное, уже бочку икры перетаскал? – спросил Анимподист.

Шел вялый, ни к чему не обязывающий полуоткровенный разговор в минуты безделья, когда трудно до конца различить границу, где ложь, где правда.

– Ха! Это капля в море. Это такая мелочь, что и говорить не стоит. Натуральный обмен. Я им то, а они мне, вернее, нам всем – это.

– Да ты не вали на всех-то, – вмешался с неожиданной злостью Шелегеда. – Несчастный твой килограмм картофеля да кочан капусты мне и так дадут, без всяких.

– Пожалуйста, пожалуйста, – обиделся Корецкий. – я больше возить не буду.

– А ты туда и ездить больше не будешь, – твердо произнес бригадир. – Хватит истории с рюкзаком! Я очень хорошо знаю Уголовный кодекс. И знаю другое: иные, когда тонут, почему-то других за собой тянут…

Корецкий вскочил с лавки, хотел что-то сказать, но лишь сплюнул и быстро вышел из палатки. Дверь яростно хлопнула, снова распахнулась.

– Нервы. У таких всегда нервы барахлят. Потому что переживают много, волнуются, – спокойно произнес Шелегеда и принялся точить свой нож.

Человек в неводе!

Болели по-прежнему подушечки пальцев. В очередную переборку Савелий так искусно валял дурака, что никто этого, кажется, не заметил. Только те, кто стоял на носу впервые, удивились: отчего тяжело идет дель? Омельчук даже предположил, что кунгас зацепился днищем. Савелий помалкивал и негнущимися пальцами еле-еле перебирал открылки «секретки». Поплавки собрались в кучу у середины кунгаса и не давали ему продвинуться вперед. Савелию нужно было с силой дернить этот ком вверх, перехлестнуть, и тогда они сами бы плавно ушли под дно. Но самое незначительное прикосновение к нитям невода вызывало острейшую боль. Она пройдет через день-два, но нужен полный покой. А где его взять, если все эти дни бригаде приходилось перебирать невод по три-четыре раза? Спешили. До плана оставалось немного.

Когда наконец кунгас рывком миновал «секретку», дель пошла как по маслу. На плашкоуте поджидали Анимподиста и Антонишина. Савелий поспешил первым ухватиться за одну из рукояток сачка, чтобы на сей раз остаться на кунгасе. Его позвал Антонишин, но Савелий сделал вид, что не расслышал. Тогда на плашкоут прыгнули Витек и Слава Фиалетов. Савелий облегченно вздохнул – тянуть сачок он все равно бы не смог.

Когда черпанули первый раз, Шелегеда задиристо крикнул Славе:

– Держи, капитан! Вон еще одно кольцо в нос плывет.

– Какое кольцо? – удивился Фиалетов.

– Рыбы тут, говорю, как раз на золотое кольцо твоей жене…

– А почему в нос? – обиделся Слава.

– Так на пальцах у нее уже места нету.

Зло пошутил бригадир.

– Не твое дело, – огрызнулся Фиалетов.

Славе чаще других случалось наведываться в город – все же свой транспорт. Он возвращался грустным и каждый раз подолгу молча сидел у входа в палатку.

Рыбаки знали причину его грусти, и за едой кто-нибудь обязательно интересовался:

– Ну что, Слава, опять мебели прибавилось?

Слава, казалось, только и ждал этого вопроса, простодушно выкладывал:

– Не, на сей раз проигрыватель. С двумя колонками. Японский. Пятьсот. Спрашиваю, где взяла деньги? Заняла, говорит, в конце путины расплатимся. А как расплатишься, если еще за кольцо должны и за мутоновую шубу?

– Ты хоть себе на штаны-то оставь, – вставлял кто-нибудь.

Фиалетов вздыхал и вяло ковырял вилкой в тарелке.

– На море б вернуться. Там хоть по семь месяцев не видишь ни дома, ни жены.

– Во, дожил! – разглагольствовал Витек. – Не, я повременю с женитьбой. Насмотрелся я на вас, семейных – один смех. Мне простор нужен, свобода. Вот ты скажи, – обращался он к Антонишину, – есть счастье в жизни? В семейной.

– У кого как, – немногословно отделывался Антонишин.

– А у тебя? – напирал Витек.

– У меня все нормально.

Витек безнадежно махал рукой:

– О мышах говорит – не остановишь, а по делу слово не выжмешь.

– Правильно, нечего об этом трепаться, – вставлял Шелегеда.

– А я думаю, – мечтательно говорил Савелий. – Семья – это великое дело. Все сообща, дети…

– Огород и корова, – вставил Витек, – страховка на всякий случай, полированный гарнитур и ковер на стене. Дача с полувидом на море, а потом два памятника из силикатного кирпича.

Антонишин чертыхался. Все смеялись. Просыпался Омельчук и спрашивал:

– О чем беседа?

– О семье и браке.

– Ясно. У холостяков одна тема на языке – бабы.

– Ты-то сам не сегодня завтра окольцуешься.

– Сначала кольцо на пальце, потом на шее, – хохмил Витек.

– Подожди, найдется и тебе колечко. Запищишь!

Анимподист не выдерживал и многозначительно произносил одно и то же:

– Разводов много.

Корецкий вздыхал и нравоучительно вещал:

– Жениться надо в сорок лет. Как раньше. Брать ее на все готовое… Не старше двадцати лет. Воспитать по своему нраву, подчинить. Никаких разводов не будет!

Савелий твердил свое:

– В сорок поздно. Чем раньше, тем лучше. Я хочу видеть своих детей взрослыми.

– Сам еще ребенок.

– Кто, я ребенок? – обижался Савелий. – Да в моем возрасте Гайдар полком командовал…

– То Гайдар.

– А, ну вас. Вам лишь бы языком ляскать.

Точку ставил мудрый Антонишин:

– Жизнь коротка. Надо все успеть, что отпущено нам. Женитесь, ребята. Мой вам совет.

Слава Фиалетов грустно поддакивал и добавлял без всякого энтузиазма:

– Все решают самые первые дни. Нет, самый первый час. Вернее даже, самые первые минуты до того, как бухнетесь в постель. А, ну вас… Пора на переборку. Опять мучиться с плашкоутом.

Савелий подумал, что из-за этого плашкоута он уже несколько дней не видел Илонку. А ведь она вот-вот должна уехать. Странная все же она. У него опять замирало сердце, он снова и снова видел ее ту, в густом красноватом свете, такую решительную и такую беспомощную.

К обеду опять сыпанул дождь, поднялся ветер. Похолодало. Антонишин мучился, чертыхаясь, возле дымящей печи. Корецкий раскладывал пасьянс. Витек «добивал» гитару, остальные валялись на нарах. Савелий первым заметил сквозь расплывающееся в дожде окно, что с правым садком невода неладно. Вышел из палатки. В углу невода равномерно качался, будто кивал, черный предмет, точнее, голова. Даже было видно, как опускаются и поднимаются из воды плечи и неподвижная согнутая рука.

– Ребята, человек в неводе!

Эти слова подняли всех враз. Шелегеда сдернул бинокль. Однако густая моросящая мгла смывала изображение.

– А ну, гладиаторы, кто смелый? Давай-ка ты, Витек, сплавай.

– Почему Витек, почему Витек? – вдруг обиделся Савелий. – Я первый заметил, я и пойду.

– Сиди, интеллигент, очки потеряешь, – улыбнулся Антонишин. – Позволь уж это нам.

Савелий сплюнул и даже сам удивился, откуда у него взялись такие слова:

– Ну, вы, шелупня, закройте свои хохотальники. Тоже мне, гладиаторы! Идите лучше грейтесь у печки.

Это понравилось. Не обиделся и Анимподист, только сказал:

– Молодец, хоть словам нормальным научишься здесь. А то все «пожалуйста», да «спасибо», да «с добрым утром…»

Савелий, натягивая на ходу куртку, скатился вниз и уже подтягивал лодку. Шелегеда, уловив момент, когда откатилась волна, прыгнул и схватился за весла. Рядом плюхнулся Савелий. Им пришлось грести против ветра. Волна высоко поднимала тяжелый нос, и когда он опускался, ветер холодных брызг с ног до головы окатывал гребцов. Перед входом в невод Савелий лег на нос и поймал оттяжку. По канату они добрались до правого садка. Черным предметом, так походившим на человека, оказалось полузатопленное огромное бревно. Приливная волна затащила его под садок, запутала в дели – может, и порвало.

– Давай с кормы, так легче, – крикнул бригадир.

Лодка развернулась. Шелегеда продолжал отчаянно грести, чтобы бортом не сесть на бревно.

– Сумеешь, Сева? – в голосе бригадира Савелий уловил нотку теплоты.

– Конечно. Подержись на месте. – Он перекинулся через Шелегеду, дополз до кормы. Лодку кидало теперь с борта на борт, и она медленно наполнялась водой. В таком положении нужно было очень быстро распутать бревно, вытолкнуть его за невод.

Савелий ухватился за скользкую кору, и тут волна опустила лодку – раздался глухой удар.

– Назад! – что есть мочи заорал Савелий. Однако он все же успел удивиться: как это ему не отбило пальцы. Попади они между бревном и лодкой… Он даже в растерянности огляделся – что же произошло? Ведь когда они шли, было тише. Но море уже пенно бурлило, бочки на углах садка взрывались фонтаном брызг, цвет воды, одинаковый с небом, казался зловещим. На берегу маячили фигурки рыбаков. «Шторм начался, вот оно что», – тихо прошептал Савелий.

– Давай назад! – хрипел Шелегеда. – Не выберемся. Бери весло.

– Бревно-о!

– Хрен с ним, с бревном…

Лодка снова оказалась возле черного пня, обтянутого делью. Савелий перегнулся и резко двумя руками толкнул бревно в глубину. Оно исчезло и долго не всплывало. Шелегеда и Савелий вертели в недоумении головами, пораженные легкостью, с какой удалось выпутать бревно.

– Вон! Вон! – Шелегеда показал на темное пятно метрах в трех от лодки. – Почти у самого края. Не более метра, а?

Савелий только сейчас почувствовал, как ледяные ручьи ползут по спине. Он машинально приложил руку к груди, там, где всегда лежал фотоаппарат, забыв, что его давно нет. Он опять удачно толкнул бревно, и они еще на метр продвинулись к краю садка. Савелий снова распластался на корме, выждав, когда уйдет волна, но на этот раз замешкался, и в следующую секунду волна накрыла его с головой. Зато удалось еще раз упереться со всей силой в бревно. Остальное сделал отжимной ветер, бревно медленно поплыло от невода.

– Давай, Севка, теперь помогай грести. Теперь все от нас самих зависит.

Лодка почти по самые борта сидела в воде, ее удерживала на плаву лишь масса дерева. «Вот тебе и утюг, – подумалось Савелию. – А мы его кляли». Холодной свинцовой тяжестью давило ноги, и Савелий вспомнил о сапогах: «Елки-палки! Так в них же по тонне воды». Он машинально наклонился назад и поднял ноги, чтобы вылить воду. Лодка качнулась и начала медленно крениться на бок.

– Опрокидываемся-я! – заорал не своим голосом Шелегеда и, обхватив шею Савелия, притянул к себе. Это выпрямило лодку, а Савелий, выдернув весло, мелкими и частыми гребками руки выправил лодку на изрез волны.

– Сиди, не шевелись.

Ветер тащил их все дальше от рыбацкого стана, наискосок к берегу. За неводом стало потише. Савелий хотел было снова пошевелить веслом чтобы как-то срезать угол, но Шелегеда зарычал:

– Сиди, говорю, не шевелись! Сама подойдет. В воде через пять минут закоченеешь…

Так и сидели они, онемевшие от холода, боясь пошевелить головой, хотя краем глаза все же отметили близкую избу старой рыбалки. Легкий толчок в берег послужил сигналом – разом они перевалились за борт и еще через несколько секунд ступили на твердую гальку. От избы рыбалки к ним ковылял Нноко. Он размахивал руками и широко улыбался. Откуда он взялся?

– Скорее, скорее изба! Там тепло. Молодцы-ы! Хорошо-о!

Подбежали Антонишин, Омельчук и Витек. Вытянули из воды, насколько могли, полузатопленную лодку.

– Чего стоишь? – гаркнул Антонишин на Савелия. – Марш в избу! Не хватало, чтобы простудился…

В низкой темной избе они стянули мокрую одежду и нырнули голышком в мягкие оленьи кукули. Уже посвистывал на плите громадный чайник.

– Ну и угораздило вас, – сказал Омельчук. – За сто рублей не полез бы в воду.

– Нноко, ты как здесь? – спросил Шелегеда.

– Маленько скучно стало, пришел. Здесь я рыбачил молодым.

Савелий оглядел избу. Сквозь щели в потолке просвечивало серое небо. Многие бревна разошлись глубокими извилистыми трещинами, а спиленные когда-то сучья глядели в черных ободках, словно застывшие глаза больших и добрых животных. Стол заменяло дверное полотно. Один его конец упирался в нары, второй покоился на ящике. Железная плита, вырезанная из бочки, однако, грела щедро. Бока ее раскалились до малинового цвета, а Нноко все подбрасывал и подбрасывал сухие ветки.

Савелий не слышал, как его звали к чаю.

– Пусть спит, – сказал Шелегеда, – ему досталось сегодня сполна.

«Сколько же дней я не видел Илонку?» – с тоской подумал на рассвете Савелий. За стеной поскуливал пес, с моря доносились равномерные вздохи приливной волны.

Рядом заворочался Шелегеда.

– Как дела, бригадир? – шепотом спросил Савелий, нашаривая привычно в изголовье очки. Он совсем забыл, что их вчера смыло волной. Шелегеда молчал и немигающе глядел в светлое пятно окна.

– Чего, не заболел ли?

Бригадир потер грудь:

– Тут что-то муторно. Нехорошо как-то, словно перед бедой.

– Предчувствие?

– Ага! От вчерашнего. Переволновался. Вроде всякое бывало, и похуже, а тут… Надо же…

Савелий подбодрил:

– Это понятно. Мне тоже не по себе.

Шелегеда скосил глаз на Савелия:

– Дурачок. За тебя боялся. Я бы выплыл.

Савелий это знал. Как ему сейчас хотелось сделать что-то из ряда вон выходящее: запеть, обнять Шелегеду и Нноко, сплясать какой-нибудь невообразимый туземный танец, пальнуть из ружья. Но он лишь сладко потянулся и со счастливой улыбкой сказал:

– Я это знал, Шелегеда. Знал! Знал! И вообще здорово, что ты… такой весь неправильный. Пускай тебя не любят. Они просто ничего не знают.

Шелегеда яростно поскреб небритую щеку:

– Что не любят – то не любят. Это уж верно. Только меня не перекроишь. Поздно.

– Чепуха. Нет людей каменных. Я вот чувствую: вчера был одним, а сегодня во мне что-то изменилось. И завтра изменится, и послезавтра. Так со всеми.

– Может быть, – сказал Шелегеда и почему-то опять вспомнил о квитанциях.

– Давай напрямик. Что произошло в то первое утро, когда ты оказался на неводе?

Шелегеда враз нахмурился, как бы отдалился.

– Как вы все надоели мне с этими вопросами! Не лезь, Севка, куда не следует. Это мое дело. Стратегическое.

Савелий вздохнул:

– Не хочешь. Ладно, не будем.

Шелегеда резко сел:

– Вы пришли на путину заработать деньги. Так?

– Ну, так.

– Вот и я хотел, чтобы вы заработали.

– Корецкий тоже хочет.

– Тоже сравнил. Тот прямой дорогой шагает в тюрягу, а я своим горбом, вот этими жилами, – Шелегеда для убедительности показал свои бугристые ладони, – вот этими жилами копейку зарабатывал. И заработал – будь спок!

– Так на этом в вас разница и кончается. В остальном все одинаково – деньги! Больше, еще больше! Корецкому нужна машина, а тебе, наверное, лошадь или корова; тому – собственная дача, а тебе – пасека, чтоб, значит, еще доход был. А видеть хорошего ничего не видели. Есть такие уголки на земле – закачаешься…

– Понесло тебя, ну и ну… Свихнулся после вчерашнего? Ты-то куда деньги копишь?

– Я же говорил, купить классную аппаратуру, поездить по Чукотке, поснимать.

– Не виляй, фотография тоже дело прибыльное.

– Ну и чудак! – воскликнул Савелий. – Да я бы сейчас все заработанные деньги отдал за то, чтобы мои фотографии о Чукотке повесили, скажем, в фойе Большого театра. Чтоб люди, значит, останавливались и удивлялись: есть, оказывается, и такая красота. Чтоб потом не могли заснуть…

Шелегеда почмокал губами:

– А ты книг много читал?

– Их надо читать все время. Чем больше читаешь, тем больше хочется.

– А мне вот много не приходилось, – вздохнул Шелегеда. – Всю жизнь вкалываю, как карла.

– А музеи. Там такие вещи! Тоже надо успеть. А еще учиться, чтоб мощная была специальность. А еще детей вырастить…

– Я, между прочим, токарь-универсал. На всех, какие есть станки, работать могу.

– Ого! А чего на рыбу занесло?

– Так я и рыбак. Удачливее на всем побережье не найдешь. Места чую за три километра.

– Да чего говорить, ты вообще талантливый человек, – засмеялся Савелий. – На все руки. Во времена нэпа быть бы тебе богатейшим купцом.

– Ну, спасибо, договорились. Давай пить чай, вон Нноко какой костер распалил. Ничего, вот женюсь, и все у меня будет как следует. Приходи на свадьбу, приглашаю.

– Спасибо.

Прошел второй ход кеты. Ждали последнего, третьего. Но особо не надеялись. Дьячков успокоил:

– Еще есть один ход – мошкинский. Слыхали? Четвертый. Чего, так его подождем.