Текст книги "Деньги за путину"
Автор книги: Владимир Христофоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Савелий Водичка
– Водичка, – сказал Савелий и протянул руку председателю колхоза. – На путину, говорят, вам люди нужны…
– Люди нужны, но при чем тут водичка? – удивился председатель. – Опять, что ли, теплотрассу прорвало? – Он повернулся к лысому старику в потертой кухлянке. – Ты, Нноко, все знаешь – почему молчишь?
Нноко глубокомысленно поскреб затылок медным мундштуком.
– Лучше бы… водочка, – вздохнул он. – Понедельник…
– Да нет, – начал терпеливо объяснять Савелий. – Фамилия у меня такая – Водичка, а не водочка.
– Во-во! Водочка, – обрадованно вскрикнул, не уловив разницы, старик.
Председатель поджал губы и значительно посмотрел поверх очков туда, где сидел на корточках возле порога Нноко. Тот сделал вид, что собирается уходить.
– Ну что ж, товарищ Водоч… тьфу! Как вас там? С такой фамилией не взять просто грех. Найдите инженера по рыбодобыче, вода по его части.
К недоразумениям, связанным со своей фамилией, Савелий привык и давно махнул рукой. Досталась она ему, говорят, от прадеда, у которого не то мать, не то отец из крепостных получили эту кличку. Тетка рассказывала, что вообще вся их деревня отличалась замысловатыми фамилиями. По прихоти ее владельца крестьяне получали, например, такие прозвища: Лупи-Бей, Коврижка, Трехкобыловы, Мотыль, Сохатый… В самой ранней юности Савелий своей фамилии стеснялся и при знакомстве старался пробурчать нечто на манер «Водицын» или «Водич». Ему нравились красивые и звучные имена. И однажды, когда его новая знакомая, протянув руку, произнесла с прононсом – Натали Дан-Скрипчанская, он так и обомлел. Вот как! Не просто Скрипчанская, а еще и Дан. А если, скажем, Савелий Дан-Скрипчанский? От такой мысли он даже почувствовал себя немного выше, чем был. Но уберег случай. Во время совместного похода в ленточный бор под Семипалатинском у нее вдруг обнаружились странные наклонности. Она могла бесцеремонно ворваться среди ночи в палатку, где спали ребята, схватить за руку Савелия и вдохновенно прошептать: «Савелий, такая жуткая ночь! Давайте споем в два голоса…» Вначале он, абсолютно лишенный слуха, добросовестно подвывал Натали, но потом стал тоскливо считать дни до окончания этой дурацкой культвылазки на лоно природы.
Мамаша Савелия с отцом в браке не состояла. За день до выхода из роддома она передала новоиспеченному родителю записку, в которой было всего три слова: «Преди забери сына». На исходе крещенских морозов отец притащил в дом одеяльный сверток, развернул его на столе и, приблизив керосиновую лампу, недолгим, но внимательным взглядом оглядел свое творение. Бабушка ласково чмокала губами, суетилась, однако не преминула заметить, явно намекая на беспутный характер матери, что, мол, в их роду все появлялись на свет с волосиками, а у этого, вишь, головка гладенькая, будто мячик. Отец молча наклонил в ее сторону свою голову и для убедительности постукал костяшками пальцев по своему совершенно голому черепу – вот в кого сын! Жест этот, правда, можно было понять и иначе, но бабка не обиделась, а принялась радостно хлопотать возле внучонка. Отец тем временем, напевая под нос «Где же ты, моя Сулико?», принес из завозни кусок проволоки, смастерил каркасик и надел его на стекло «семилинейки». Получилась очень удобная конфорка для подогрева молока Савелию.
Мать как в воду канула. Родственники еще долго посмеивались над отцом и его наивной верой в любовь с первого взгляда. Один вечер на танцах в городском саду и ночь на сеновале у печника Савелия Копченого – для отца этого было достаточно, чтобы утром представить ее своей мамаше в качестве жены.
Сына выкормила соседская корова Паша. Уличные мальчишки дразнили Савелку искусственником, и он очень долго верил в искусственный метод создания ребятишек.
У отца с незапамятных времен среди прочего хлама в комоде валялся «Фотокор» с хорошей цейсовской оптикой. Эта находка и определила дальнейшую судьбу Савелия – он увлекся фотографией, а после окончания школы устроился лаборантом в местный Дом быта. Может быть, Савелий и поступил бы в институт, но к тому времени неожиданно скончался отец (бабушка умерла еще раньше). Пришлось работать. Как-то ему на глаза попался «Огонек» с цветными иллюстрациями Дм. Бальтерманца. Глянув на стальные пейзажи Чукотки, Савелий потерял сон, вмиг продал отцовскую хибару и собрался в путь. После долгих мытарств Савелий однажды приподнял голову над подушкой и увидел в круге иллюминатора стальной чукотский рассвет. Теплоход медленно входил в узкую бухту желанной земли. Зеленый и худой, с помутившимся от многодневной морской болезни умом, Савелий с грустью разглядывал на берегу железнодорожные шпалы и размышлял о том, что как все же глупо и неосмотрительно с его стороны было пускаться в такое утомительное морское путешествие, когда, оказывается, и сюда уже проложена железная дорога. Тогда он еще не знал, что эта была всего-навсего коротенькая узкоколейка между угольной шахтой и морским портом.
Савелия поселили в общежитие профтехучилища, благо были каникулы. Работа нашлась в местном Доме быта – и тоже фотографом. В этом городке, кстати, на каждую семью приходилось до 0,5 кинокамеры и два фотоаппарата. Лучше бы пойти ему учеником токаря или, скажем, линотиписта в типографию. Глядишь, через полгодика имел бы твердую специальность и верных четыре сотни. А еще бы лучше в бульдозеристы, крановщики, сварщики… У тех со всеми северными надбавками до девяти сот и более набегает. Но осуществлению этих планов Савелию то ли мешала близорукость, из-за которой даже в армию не взяли, то ли страстная любовь к фотографическому делу. Была у него мечта – заработать деньги, купить высококлассную аппаратуру и побродить по Чукотке. Вот почему, спустя одиннадцать месяцев, Савелий взял отпуск, постучался в кабинет председателя соседнего колхоза и деловито осведомился:
– На путину вам люди нужны?
Говорили, мол, навесить, дель на каркас невода – пара пустяков. Как бы не так! С одним центральным тросом провозились полдня. Дьячков и Савелий на маленькой лодке подвязывали дель, остальные постепенно спускали ее с кунгаса. Вязки располагались через каждые десять-пятнадцать сантиметров по всей стопятидесятиметровой длине. Руки все время в воде, коченеют и не слушаются, да еще гляди, чтобы пальцы не зажало между бортом и Центральным; кунгас, словно норовистый конь, – туда-сюда.
Ребята тоже нервничают, переругиваются – еще не сработались. У них там на кунгасе целая гора наплавов, чугунных цепей. Попробуй разберись сразу, где начало, где конец.
Ладно, навесили Центральный, наскоро перекусили возле костра, принялись за сам невод. Дель его желто-вафельными холмами громоздилась на носу и корме кунгаса. В узловатых ячеях кое-где сохранились прошлогодние засохшие кусочки морской капусты, рыбья тусклая чешуя. В воде дель расплывалась, медленно погружаясь в глубину. Чтобы кошель садка невода не мотало течение, с боков донной части подвесили балласт. Образовался небольшой сетчатый бассейн. «Секретку» садка, иными словами, узкие воротца для рыбы, ставил Дьячков. Остальные отдыхали, курили. Поламывало спину – работать-то приходилось внаклон. Золотистые цепочки поплавков очертили прямые линии правой половины невода. Они мирно пошлепывали о зеленоватую воду. И этот звук в сочетании с криками чаек рождал в душе удовлетворенность сделанным.
Перешли к левому садку. В прошлую путину дель здесь разорвало, подводными корягами. Пришлось заново вязать и ставить целые лоскуты. Новую дель, обещанную Чакварией, колхоз отдал соседям, так что поставили залатанную. Выдержит ли?
Итак, невод готов. Рыбаки с тихой усталой радостью сошли на берег, молча полюбовались.
Красиво! Линии четкие, выверенные, без малейшей слабины. Одним словом, сработано умно и на совесть! Да в рыбацком деле иначе и нельзя, схалтуришь – останешься без заработка.
Шелегеда попросил Дьячкова подежурить первую ночь на берегу. Тот и глазом не моргнул, принес с кунгаса тулупчик, пару банок тушенки, принялся разводить костер. Остальные забрались на катер. В последний раз рыбаки возвращались домой. С завтрашнего дня жить им на берегу, возле своего невода-кормильца.
Утром принялись сооружать палатку и кухню. Колхоз выдал каждому по сто рублей аванса. Но закупать продукты пока не стали. «Успеется», – односложно бросил Шелегеда. Он опять нервничал. Кроме Анимподиста никто, правда, этого не заметил.
– Чего, Григорий, кручинишься? Невод, гляди, ладом стоит, погода, гляди, какая – любо! Завтра устроимся и будем загорать, ждать рыбку.
– Место! Ме-е-сто! – вздохнул и нахмурился бригадир. – Не нравится мне вся эта музыка. Не возьмем тут плана, вот помяни мое слово.
– А стоит ли горевать? Не возьмем – так не возьмем. Другие возьмут. Будем отдыхать.
Шелегеда сверху вниз посмотрел на своего зама.
– Слушай, Подя, я б на твоем месте давно купил невод, набрал ораву и спокойненько ловил для торга по договору. Цены там другие, через пару путин, глядишь, миллионером стал. Чего смеешься?
Анимподист оживился:
– Невод сколько стоит? Четырнадцать тысяч? Четырнадцать. Катер, кунгас, лодка… Ну, клади еще с десяток. А и можно… – Он неожиданно зевнул и оглянулся на невод. – Хлопотно, да и деньги девать некуда. Мучайся потом, соображай…
– О себе думаешь. – Шелегеда кивнул в сторону ребят. – Думаешь, им тоже девать некуда? Они пришли заработать, они на меня надеются. Я им сейчас как отец.
– Ну-ну. Родной отец детям последнее не пожалеет. – Анимподист лукаво поджал губы. – Отцу разве самую малость, а?
– Говори-говори, – Шелегеда усмехнулся. – Не малость, а сколько положено.
– Бригадиру положено раза в два больше, нежели любому из них.
– Ну и что? Я – колхозник. У меня коэффициент плюс северные надбавки сполна…
– Выходит, в первую очередь заработает отец?
– Ну и что! – неожиданно взорвался Шелегеда. – Я с четырнадцати лет пуп рву. Это, считай, уже два десятка. Хватит. После путины уйду на заслуженный отдых. – Помолчал и добавил уже спокойно: – Пасеку разведу, дом в лесу выстрою…
– Строй, строй, – вздохнул Анимподист. – Может, когда и медком угостишь.
Анимподист Дьячков
От моря к дому Дьячковых ведет настил из мореных дубовых досок. Еще в конце двадцатых годов возле Русской кошки разбилась торговая американская шхуна. Отец Дьячкова, в то время первый председатель Товарищества по совместному вылову рыбы, собрал людей и перевез по первому снегу на нартах все, что осталось от шхуны. Лесоматериала тогда не было. Решили из пригодных досок и брусьев сколотить первый деревянный домик Товарищества. Уже до прихода первых пург среди яранг стойбища вырос приземистый, крепкий, словно монолит, домик с жестяной гофрированной крышей. Здесь разместились контора и клуб одновременно, фельдшерский пункт и мехмастерская. Запахи целых эпох смешались в трех больших дубовых комнатах с рундуками вдоль стен: трубочного табака и машинного масла, мореной древесины и лекарственной камфоры, оленьих шкур и заокеанского спирта… Шхуна везла к берегам Чукотки «огненную воду» в обмен на пушнину и моржовую кость.
С окончательным приходом Советской власти на Чукотку в стойбище Энмыгран первый пароход доставил товары и лесоматериал. Рядом с конторой простроили склад и школу. Добротные дома теснили яранги. А спустя десятилетие после Великой Отечественной войны правительство выделило средства для создания новых комплексов центральных усадьб всех колхозов Чукотки. Энмыгран переселился на левый берег небольшой речушки Дежневки, а «дубовый дом» остался на правом. Долго думали, что с ним делать, а тут старик Дьячков вышел на пенсию, вот правление колхоза и отдало ему этот дом в вечное пользование. Лучшего подарка для старика не могло и быть. Ведь здесь, в этой избе, прошли его самые светлые и самые трудные годы. Здесь ему вручали партийный билет и первую награду – орден Красной Звезды – за участие в спасении челюскинцев. Здесь он мечтал с единомышленниками о новой жизни Энмыграна, спорил и убеждал, радовался и огорчался. Здесь впервые познакомился с девушкой-чуванкой Еленой, жительницей глухого села в самых верховьях Лососевой реки. Она возвращалась домой с первой конференции комсомольцев Чукотки… Здесь, наконец, родился у них первенец Анимподист.
Сейчас старикам по семьдесят. Сам он в сезон путины работает в коптильном цехе. В свободное время уходит за нерпой, не пропускает и гусиную охоту. Правда, слух стал сдавать, а ведь раньше на звук сваливал гуся.
Матушка – та грибница и ягодница. Оттого никогда не бывает пуст их семейный ледник, тут и засахаренная морошка, голубица, княженика, маринованные грибы, соленая кета и копченый голец, замороженная нельма на строганину, нерпичья печень, дичь… Оленину в колхозе берут сразу тушей, сахар и чай – ящиками. Старая привычка, тундровая.
Одеваются Дьячковы во все прочное и чистое. На выход – ладные пыжиковые шапки, унты из камуса. Шубы и костюмы, правда, «материковского» производства. Однажды брат старика, живущий в Москве, прислал ему только что входивший в моду кримпленовый костюм. И приписал: «На лето тебе костюмишко приглядел. Ноский, хвалят…» Понравился старику – легкий, для комара непробиваемый. Что еще лучше придумать для летней жары? Стал в нем рыбачить, когда кормить собак, когда разделывать нерпу.
С давних пор старый Дьячков держит собачью упряжку. Когда-то она считалась лучшей из лучших, не один приз взял опытный каюр на традиционных весенних соревнованиях, не одну тысячу километров тундры избороздили стальные полозья нарт. А теперь вот пришлось сократить наполовину число собак в упряжке – хлопот много с ними, силы уж не те. Но все равно зимой Дьячков без упряжки обходиться не может… Для проверки песцовых капканов нет лучшего транспорта. Это Анимподист – тот купил мотонарты «Буран» и каждое воскресенье отправляется на лед лимана за корюшкой.
Анимподист окончил вечернюю школу-десятилетку. Дальше учиться пока не пожелал. Все откладывает до лучших времен. Говорит, в соседнем городе есть только педучилище, а оно ему ни к чему. Ехать в областной центр или еще куда – хлопотно. Свою рыбацкую службу он любит. Да что любит! Если бы вдруг вышел такой указ, что, мол, не только не будут платить за путину, но еще и брать за право в ней участвовать – Анимподист бы два раза не думал: «Нате, берите, только дайте душу отвести».
Так он рассуждает и потому, что к деньгам ровен, если не сказать, равнодушен. В одну из путин вдруг нашло на него затмение: за две с половиной тысячи скупил все цветы городской оранжереи и раздарил их отъезжающим девчатам с рыббазы. Сам-то он еще холостяк.
Вообще доход семьи Дьячковых солидный. Двухсот им за глаза на прожитье, остальные – в сберкассу. Старик в последнее время задумал купить в дом полированный мебельный гарнитур, каким обзавелся недавно сосед. Не для себя – для будущей семьи сына. Прикинули они оба и так, и эдак – нет, среди кадушек с растениями и нерпичьих ковров на дубовых стенах стильная, современная мебель будет нелепа. Решили отложить покупку до свадьбы Анимподиста.
В обед явился Чаквария. Воспаленные глаза, искусанное комарами небритое лицо… Все эти дни он как следует еще не спал: мотался по бригадам, выбивал на рыббазе дополнительные транспортировочные рамы, ругался с колхозным кладовщиком, у которого не хватило чистого постельного белья, связывался с Дальневосточным пароходством по поводу морозильщика, запрашивал ихтиологов «Охотскрыбвода» о первых стадах лососевых. Да мало ли дел у инженера по рыбодобыче накануне путины!
К Шелегеде Николай Чаквария завернул не случайно – место новое, неизведанное. Ему понравилась постановка невода. Только что закончился прилив, вода успокоилась. Издали невод напоминал распластанный аэроплан с широкими квадратными крыльями. Он лежал неподвижно, будто вмерз. Вечернее солнце окрасило реку в темный медный цвет. Ничто не нарушало спокойную гладь Лососевой реки, даже исчезли чайки. Так будет еще несколько минут. Потом река, насыщенная приливной морской водой, неслышно вздрогнет и плавно двинется всей своей мощью обратно, в море. Начнется еле приметный отлив, который будет с каждым часом нарастать; туго засеребрится возле наплавов волна, поплывут ветки и прочий береговой мусор, вогнутся канаты левого садка невода.
Чаквария терпеливо ждал разгар отлива. Впрочем, и так ясно – течение сильное. Парням придется крепко попотеть, особенно с кунгасом – тот обычно заводится в невод на шестах. Удержат ли? Но что поделаешь, лучшие места отвоевывает растущий город. Понятно было Николаю Захаровичу сегодняшнее состояние Шелегеды. Торопясь его успокоить, Чаквария заговорил о пересмотре бригадных планов.
– Учитывая сложные природные условия, Григорий, – сказал он, – решили тебе снизить план еще на двадцать процентов.
Шелегеда безразлично махнул:
– Какая разница?
– Большая, дорогой! Дадим, понимаешь, маленько сверх плана взять. Эти же двадцать процентов, сам знаешь, зачтутся с двойной оплатой за каждый центнер.
Шелегеда покачал головой:
– Да хоть в тройном размере. Это же эксперимент. Хорошо говорить сейчас, когда невод пустой. А с рыбой? Да еще со штормовым ветерком. Сорвется с места – не удержишь тракторами. Как тогда платить ребятам? – Немного подумав Шелегеда добавил. – За эксперимент.
Чаквария утер потное лицо, попросил закурить.
– Что ты предлагаешь? Как иначе испытать это место? У нас, понимаешь, нет экспериментальной лаборатории, нет… этого… как его… штата экспериментаторов.
– В век-то космоса неужели нельзя вычислить силу течения, вес невода с рыбой? Смешно.
– Можно. Тогда приплюсуй сюда сыпучесть дна, коэффициент сцепления с ним якорей, силу натяжения оттяжек, возможную скорость ветра, балльность волны. Целый электронно-вычислительный центр, дорогой! – воскликнул горячо Чаквария.
Засмеялся Шелегеда:
– Вообще вы мастера усложнять.
– Впрочем, ты прав, конечно. Когда-то так и будет. А пока дерзай! – Чаквария пожал руку бригадиру и направился к катеру.
С постройкой жилья бригадир не торопил. Это удивило Анимподиста. А дождь польет? Да и спать где?
– С утра начнем, – успокоил Шелегеда. – Пока перебьемся так.
– Светло же. Чего ждать? – возразил Дьячков.
– Ребята устали, пусть отдохнут.
Развели костер, на скорую руку поели горячей тушенки, попили чаю. Первым бухнулся в траву морячок в бушлате. Пижон неодобрительно покачал головой и принялся устраивать себе ложе из досок. Савелий с Антонишиным расстелили куртки прямо на теплой гальке и легли, тесно прижавшись друг к другу спинами. Со стороны моря дул освежающий ветер – спасение от комарья.
Перед рассветом, когда только-только начался отлив, Шелегеда взял весла и столкнул лодочку в воду. Не хоронясь, но без нужды не громыхая, он обошел невод слева и задержался у крайней со стороны моря бочки-поплавка.
Савелий всю ночь проворочался на жесткой гальке, а открыв глаза, увидел на фоне светлой полоски горизонта человека в неводе. Обомлел. Лодка сливалась с водой, и ее не сразу можно было разглядеть. Он толкнул храпевшего Гену Антонишина. Тот издал несколько тяжких булькающих звуков и, как обычно, со страдальческим выражением посмотрел на Савелия: «Што слутшилось?» Когда он не следил за своей речью, в ней явно слышался белорусский акцент.
Фигура у невода будто застыла, едва покачиваясь на легкой волне. Приятели подошли к самой воде.
– Э-эй, кто там? – робко крикнул Савелий.
– Тшего надо? – рявкнул Гена и протянул руку, словно намереваясь схватить это.
Проснулись другие: что? А? Где? Кого?
Фигура выпрямилась и стала приближаться к берегу.
Все узнали бригадира.
– Ну и болваны же! – добродушно пробурчал кто-то, намекая на Савелия и Гену.
А Шелегеда уже орал на всю округу:
– У вас что, мозги болят? Чего поднялись? – не зная, как выразить остатки злости, он сплюнул в воду и отвернулся, пережидая, пока утихнет внутри. – Спать! Спать надо! Как поняли?
Это «как поняли» всех рассмешило.
– Думали, кто чужой или утопленник…
Шелегеда снова обошел невод справа и закрепил лодку у крайней береговой бочки-поплавка. Перегнувшись глубоко через борт, нашарил одну из оттяжек, оглянулся на берег – там было тихо. «Раньше, наверное, я бы перекрестился, прежде чем… – он улыбнулся вдруг легко и счастливо. – Шелегеда если задумает…» Закатав рукава свитера почти по плечи, он потянул на себя мокрый канат и почувствовал, как там, на глубине, стронулись с места мешки с гравием. «Вот видишь, – радостно прошептал он себе, – сдвинул рукой мешки, а там, считай, их с десяток на одной оттяжке». Другой рукой он вынул из ножен финку, опять оглянулся на берег и лишь тогда старательно острием ножа разрыхлил нити каната. То же самое проделал с остальными двумя оттяжками. Потом перебрался к другой бочке, покурил и нашарил в воде тугую, словно струна, оттяжку правого садка невода. Остальное сделает прилив. Напор воды потянет невод влево, и поврежденные ножом канаты не выдержат – лопнут.
Отлив длился часов шесть-семь. Но так как разрезанная оттяжка находилась справа от невода, а отлив шел слева, внешне ничего не могло измениться. Ночное «происшествие» забылось, только Гена, для порядка имитируя обиду, все еще сурово и хмуро поглядывал на Савелия.
А после обеда, в самый разгар прилива, правый садок невода у всех на глазах вдруг выгнулся вовнутрь, наплава стали медленно собираться в беспорядочную кучу.
Не сговариваясь, все обступили бригадира. Только Дьячков почесал затылок и полез в лодку. Ему надо было пощупать все своими руками.
– Течение. Вот и дождались. – Шелегеда похлопал рядом стоящего капитана катера Славу Фиалетова: – Давай, дед, вызывай колхоз. И поторопись.
Слава бросился к катеру, и скоро все услыхали: «Голубка», «Голубка»! – я «Ворон». Как поняли?»
– Чего приуныли, рыбачки? – бригадир оглядел ребят. – Скажите спасибо, что сейчас это случилось. А если бы во время хода кеты, а? Чуете, чем пахло бы? Место тут все одно – неклевое-плевое. Не беда, другое найдем.
– Как, опять мешки? – невольно вырвалось у Савелия.
– Спакуха! Мешки – не пранблема, – сиплым голосом заметил парень в бушлате. – Главное – навар.
– С мешками помогут другие бригады. В беде надо помогать. Так я говорю, Григорий Степанович?
Все посмотрели на низенького толстенького мужичка в годах, обладателя тонкого бабьего голоска. Он появился в бригаде лишь вчера. Чаквария предупредил, что еще с зимы один человек договорился с председателем поработать путину поваром. Его ждали. Шелегеда задумчиво оглядел нескладную фигуру повара.
– Как вы считаете, Григорий Степанович? – снова заискивающе проверещал повар.
– Не знаю, посмотрим, – неопределенно ответил бригадир.
Больше всех переживал Чаквария. Вместе с Шелегедой он долго кружил на месте происшествия, дергал оттяжки, щипал узлы. Но понять, что к чему, уже было трудно.
– Случись это в разгар путины, башку бы мне отвинтили, – инженер для убедительности сделал вращательное движение над своей лохматой головой. – Что будым дэлать?
– Место осталось одно – Сизая бухта, – не задумываясь, ответил Шелегеда.
– Больно близко от мола порта, лосось может обойти невод.
– Не обойдет, я уже смотрел. Само то…
Чаквария потрогал усы и внимательно посмотрел на бригадира – тот глаз не отвел. Какое-то смутное подозрение шевельнулось в инженерской голове.
– Запрет там. Сам знаешь, наверху взрывные работы идут.
– Подождут. Поставим невод, а там разбирайся, что важнее: рыба или булыжники.
– Берег высокий, обрывистый…
– А это уж нам жить. Они, – Шелегеда кивнул на рыбаков, – в подвешенном состоянии будут жить – лишь бы навар…
– Да и воды питьевой нет.
– Цистерну привезем.
– Ладно, пойду договариваться с поссоветом и морпортом. Только не нравится мне все это…
С рассвета следующего дня опять началась растрипроклятая маета: бочки, Центральный, мешки, гравий… Каждая из двух бригад прислала по пять-шесть человек. Злые, с недобрым огоньком в глазах, они работали кое-как, огрызались, делали частые перекуры. Кудлатый парень так и сказал:
– Знаем мы этого Шелегеду. Знаем это течение…
Итак, к концу следующего дня Шелегеда оказался в голове всех бригад на самом уловистом участке всего Берингова моря.
