Текст книги "Деньги за путину"
Автор книги: Владимир Христофоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Так ведь в магазине полно свежей кеты. Бери хоть мешками.
– Так то в магазине, – туманно на что-то намекнул человек. – Ну, помоги, ради бога. Сам понимаешь…
Несколько дней в палатке слышалось:
– Витек, подай сапог, помоги товарищу. Вот спасибо. С приветом, инженер ДЭУ.
Во время ночного дежурства к Савелию привязался странный тип, который вначале рьяно помогал таскать воду, дрова, а потом жалобно, почти без пауз, затянул:
– У меня на материке две девочки остались, младшая через несколько дней идет в первый раз в первый класс, доченьки у меня хорошие, ласковые, спрашивают в письмах, когда папа приедет, а мне их пригласить некуда, квартиру обещают к зиме, сейчас живу в общежитии, знаешь, каково жить в общежитии? – Он перевел дух. – Подарок хотел к школе сделать от папульки, слабенькие они у меня…
– Какой подарок? – с трудом пробился сквозь эту заунывную тираду Савелий.
– Дай икорки, хоть баночку. Такую маленькую, – зануда развел руками. – Девочки, понимаешь, маленькие, икру еще не ели. – Он готов был вот-вот заплакать.
– В колхозе запросто можно купить. Хоть десять банок.
– Да ну? Правда? Так я побегу. – Он трусцой побежал вдоль берега. Но почему-то не в сторону города, а туда, где стояла другая бригада.
Был еще один тип просителей. Раза два за лето на стане появлялся известный всему городу механик с морпорта по прозвищу Шлеп-Нога. Его любили за веселый нрав и золотые руки. Но Шлеп-Ноге упорно не везло. В первый раз он привез полный рюкзак вина и так набрался сам, что утром, когда ему напомнили о рыбе, он замахал руками: какая рыба, ребята, на работу опаздываю. В следующий раз он опять приплыл на своей лодке с ящиком пива, но начался шторм, и ему пришлось возвращаться в город пешком, без рыбы. Дьячков уверяет, что вот уже года три Шлеп-Нога регулярно возит рыбакам угощение, но еще не было случая, чтобы он возвращался домой с рыбой – или забывал, или терял, или отказывался сам. Даже рыбинспектор как-то сказал, что если бы он задержал Шлеп-Ногу с рыбой, постарался бы не заметить его. Шлеп-Ногу любили.
Виктор Варфоломеев
До плана оставались считанные центнеры. Решили третьего хода не ждать и добрать нужное количество за счет учащения переборок невода. Это тяжело, вкалываешь сутки, а в итоге кое-как набирается одна рама. И вот однажды Корецкий, вынув квитанции, объявил, что если все будет хорошо, послезавтра к вечеру должен быть план. Наконец-то! Кое-кто даже начал подсобирать вещи, хотя еще предстояло снять невод, сдать весь инвентарь. Но это пустяки. Путина, можно сказать, закончилась.
Однако Шелегеда с невозмутимым видом уточнил: не послезавтра к вечеру, а хорошо, если дня через четыре. Палатка зашумела: не может быть, мы сами сплюсовали все квитанции, вот расчет.
– Ша! – поднял руку бригадир. – Базарить из-за двух дней не будем. Мне лучше знать, сколько осталось до плана. – Не мог Шелегеда рассказать рыбакам о тех ста центнерах, которые приписала ему Роза и которые он ей сейчас должен вернуть.
Следующую раму он отвез не на морозильщик, а на рыббазу. Вернулся без квитанции.
– Вот это бизнес! – с уважением сказал Корецкий. – Чисто сработано. Это тебе не баночка икры…
– Дурачок. Мне верят и могут приписать в долг хоть пол-плана. Шелегеда рассчитается. А я ради вас старался, глупые.
– Ладно, ребята, не рвите рубашки. День туда, день сюда – подумаешь! – успокоил всех Витек и стал собираться на дежурство.
Первую половину ночи он жег костер, таскал наверх воду, потом задремал. И неизвестно, сколько прошло времени, но его вдруг словно кто-то толкнул. Витек открыл глаза и обомлел. Справа от невода на фоне светлеющего неба четко и угрожающе темнел силуэт большого буксирного катера. Витек вскочил, побежал вдоль берега, замахал руками и закричал: «Э-эй! Э-эй! Там, на катере!» Его голос слабо разнесся над рассветной рекой, смешался со звуком чистой прибойной волны и растаял. Витек замер в оцепенении – он только сейчас увидел, что катер движется в сторону невода, бесшумно сносится течением. Он оглянулся наверх и с трудом там различил белесый квадрат палатки. «Чего они там, дьяволы? Не слышат, что ли…» Ему бы опять закричать во всю мочь, позвать вначале ребят, но мысль о том, что он проспал дежурство, напугала его, и он решил действовать самостоятельно. Метнулся в кустарник, где всегда лежали весла – весел не оказалось. О, черт! Наверное, из-за большого нагона воды, кто-то поднял их выше. Схватив длинный шест, Витек с разбегу влетел в лодку. Взял со значительным упреждением, надеясь у самого невода перехватить катер. Нос катера увеличивался на глазах, казалось, он все вылезал и вылезал из воды. Наконец вот он, борт.
Витек выпрямился, ухватился за низкие поручни, рывком очутился на палубе. Металлический пол мелко вздрагивал. Витек метнулся к капитанскому мостику, но передумал – сначала в машинное отделение, заглушить дизель. А зачем заглушить? Тогда катер вовсе не остановишь. Якорь! Якорем тоже не успеть. Витек скатился по лестнице в кубрик – там спал молодой парень. Все понятно, набрался, сволочь! Витек хлестанул его пару раз по щекам, тот только мотал головой, мутно вращал невидящими глазами.
– Что делать? – вслух спросил Витек и растерянно оглядел кубрик. – Что делать? Все погибло… – Он бросился к лестнице и вдруг закричал, передразнивая себя: – Что делать, что делать!.. Делать надо.
Витек старался не глядеть в сторону невода, но краешком глаза все же отметил – не больше десяти-восьми метров. Будь что будет! И, почти не торопясь, без суеты, он перемахнул пять ступенек, ведущих в рулевую, успел еще там оглядеться и рванул на себя ручку телеграфа; крутанул колесо, дал полный вперед. Внутри будто что-то взорвалось и хлопнуло, взревели дизеля, а он все продолжал налегать на руль. И вот оно – нос медленно, но неумолимо пошел вправо, вправо. Невод и оттяжки оказались где-то под самым бортом. Теперь чуть левее, чтобы не развернуло кормой. Вот так. Теперь что надо. Витек нажал кнопку, и над предрассветной Лососевой рекой, не то тревожно, не то радостно, запела сирена. Сбросив телеграф Витек почти на малой скорости обогнул невод и повернул к берегу. Из палатки уже высыпали полуголые ребята. Давай, давай, гладиаторы! – подмигнул Витек. Он высунулся в окно и хотел им уже приветственно помахать, но что-то его заставило глянуть вбок, на корму. Там, широко расставив ноги, возле бочки покачивался человек. «Сейчас же бухнется за борт», – резанула мысль. Парень взмахнул рукой – Витек еще заметил, как рассыпались искорки брошенной сигареты. В то же мгновение бочка оплыла синим, почти невидимым пламенем, оно скатилось вниз, лизнуло пол, огненной дорожкой пробежало вдоль борта. «Бензин в бочке!» Витек на ходу сорвал с себя куртку, а пока бежал, ему показалось, что бочка приподнялась, готовая вот-вот, словно ракета, устремиться ввысь. Витек бросил на нее куртку, потом вспомнил о стоящем парне.
– Ну, чего ты растерялся? – шепотом сказал Витек. – Давай отсюда, живо! – Он подтолкнул его, рванул рычаг какой-то двери – это оказался гальюн – и втолкнул туда парня. Если бы не это обстоятельство, Витек со страху бы сам бухнулся за борт. Но на катере оставался человек, и он начал отчаянно хлестать чем попало бочку и вокруг нее. Да что же это! Огонь ударил в лицо, ожег кисти рук, полоснул сквозь тельняшку по животу и груди. Витек отпрянул и, зажмурив глаза, с вытянутыми руками бросился в кипящий столб огня. Бочка от толчка пошатнулась, Витек надавил еще. В следующую секунду за бортом ухнули огненные клочья огня и белого дыма. Витек разомкнул слипшиеся веки – у ног все еще пылал костер. Это горел бензин в ведре, которого впопыхах Витек не заметил. Он все же еще успел пнуть ведро, успел заметить, что навстречу ему несется Славкин катер. «Как же он добрался до катера? Ведь лодки нет. Вплавь, что ли? Ну и Славка!» Это было последнее, о чем подумал Витек, теряя сознание.
Про свечной заводик и наливочку Виктор Варфоломеев все сочинил. Не было у него ни деда, ни двух каменных домов в Питере. Как не было отца и матери. В бумагах одной из колоний для несовершеннолетних правонарушителей значилось: «Год рождения – 1944-й (приблизительно), место рождения – Ленинградская область. О родителях сведений нет (по данным Уральского детского дома). С 13 лет находился в колонии для несовершеннолетних за неоднократные драки и хулиганство. Характер вспыльчивый».
Из личного дела учащегося Челябинского ФЗО: «Во время учебы В. Варфоломеев показал себя способным учеником, получил специальность слесаря-инструментальщика. Во время практики на станкостроительном заводе несколько раз выполнял работу 6–7 разряда. Изделия были приняты с первого предъявления. В то же время В. Варфоломеев допустил нарушение техники безопасности, ремонтировал необесточенный станок без головного убора».
Из письма командира части на завод: «Ваш воспитанник гвардии младший сержант Владимир Варфоломеев, за время прохождения службы в совершенстве овладел военной техникой, является отличником боевой и политической подготовки, за выполнение специального задания командованием отмечен благодарностью. Дисциплинирован, собран».
Да, окончательно сформировала характер Варфоломеева, пожалуй, Советская Армия.
Здесь он получил и вторую специальность – шофера. А после службы по путевке комсомола приехал на строительство Северной теплоэлектроцентрали. Однако сооружение ее временно было законсервировано – требовалась переработка проекта. Объемы резко сократились, часть рабочих была переведена в другое строительно-монтажное управление.
Вместе с отгулами и отпуском за три года у него собралось достаточно времени, чтобы и на путине поработать, и чтобы еще с месяц-полтора погулять в Москве. Это было давней мечтой Витька – одеться с иголочки и испытать все блага и радости большого столичного города. Он и видел себя в белоснежном костюме рядом с умопомрачительной брюнеткой. Вот они бродят по зоопарку, вот сидят в лучших ресторанах, разъезжают в машинах… Витек выдает себя за моряка. Любовь к морю, кстати, у него давняя. И хотя он служил в танковых частях, после демобилизации ходил только в тельняшке, рассказывая всем о службе на подводной лодке, описывал в красках первый в мире переход подо льдами Северного Ледовитого океана.
Вообще Виктор Варфоломеев по какому-то странному своему складу характера любил всегда выдавать себя не за того, кем он был.
…Витек пошевелил черными губами:
– Жарко… аж сера в ушах плавится…
Савелий наклонился.
– Терпи, старина, скоро будем в больнице. Там помогут.
– Сын поварихи и лекальщика… На полтанго вас, мадемуазель… И потом памятник из силикатного кирпича… Ах, вот теперь хорошо, еще воды, вот сюда, на живот. Ох, теперь хорошо…
Витек бредил.
В больнице врач сказал, что, возможно, потребуется кожа. Но пока не ясно.
Возвращались затемно. Шелегеда не проронил за весь путь ни слова, только когда катер ткнулся в берег, произнес раздельно:
– Деньги… за путину.
Никто не спал. Катера, натворившего столько бед, уже не было, его отбуксировали в порт.
– Ну что, гладиаторы? – сказал в полной тишине Шелегеда и провел рукой по губам. – Завтра или послезавтра будет план. А значит – деньги. Последние пять процентов – в тройном размере. Если бы не Витек, не было бы ни тройных, ни одинарных… – Шелегеда в нерешительности почесал затылок. – Тут другое. Витьку оплатят по вчерашний день. Вот в чем дело.
– И речи не может быть, – махнул рукой Анимподист. – Отработаем за него.
Корецкий уныло рассматривал свои ногти.
– Конечно, – откликнулся Савелий. – Правда, Антонишин? – Тот в знак согласия крутнул шеей.
Оставшиеся два дня работали сосредоточенно, молча: переборка – морозильщик – переборка. Пришел помогать Нноко. Чаквария сказал, что Варфоломеев пришел в сознание.
В день выполнения плана полагается в бригаде устраивать небольшой традиционный ужин. Но никто даже не заикнулся об этом.
Еще один день ушел на снятие невода, перевозку всего имущества в колхоз. На следующее утро договорились встретиться у больницы.
Пришли все, кроме Корецкого. Никто его не видел весь последующий день.
Покурили у больницы, притихшие и грустные, каждый по-своему представляя обожженного, забинтованного с ног до головы Витька – этого никогда не унывающего хохмача в матросской тельняшке.
– Деньги за путину, – произнес, о чем-то своем думая, Шелегеда. – Запомнятся кой-кому эти денежки, ох запомнятся!
– Может, на следующую путину соберемся? – предложил Савелий. – Опыт, так сказать, да и сработались, притерлись.
Шелегеда положил ему руку на плечо:
– Запомни, сынок: редко кто из вашего брата сезонника приходит на путину второй раз подряд. Открою вам один секрет – если уж решили заработать, подрядитесь горторгу собирать грибы. Дело верное и не пыльное.
– А сам чего же?
– Сам? – Шелегеда посмотрел вдаль, где, словно аисты, застыли стрелы портальных кранов морского порта. – Бабье это дело, грибы…
– Точно. Старатели – во где гребут! – ляпнул Савелий.
– Чего это тебя, Савелий, на деньги потянуло? – не выдержал Антонишин. – Зачем они тебе, холостяку?
– Жадность обыкновенная, – равнодушно сказал Шелегеда. – Когда их нет, вроде бы так и надо. Стоит появиться – давай еще, еще… По себе знаю. У старателей один мой кореш уже пробовал лопатой грести. Дурачок! Это не рыбалка: там все четко – есть, нет металл, а вкалывать надо от и до. И не один сезон, и не два – если уж ты решил заработать… – Шелегеда смерил взглядом Савелия и усмехнулся. – Там, сынок, гладиаторы нужны не в засушенном виде. Да чтоб карман оттопыривался от всяких корочек – прав и дипломов на все случаи жизни. Так что не рыпайся, а преспокойненько щелкай себе «Салютом».
Шелегеда нервничал, и причиной этому был несчастный случай с Витьком. Жаль парня, да теперь хоть кричи – ничем нельзя помочь.
Неожиданно подкатил колхозный «газик».
– Ищу вас, рыбаки, – крикнул шофер в полуоткрытую дверцу. – Всем к Чакварии. Срочное дело! – Машина обдала стоящих пылью и умчалась дальше.
– Что еще за дело? – недовольно процедил совсем уже злой Шелегеда. – Пошли.
– Может, расчет получить? – наивно предположил Савелий.
– Держи карман шире! За расчетом успеешь пооббивать пороги бухгалтерии – там не любят спешить.
Чаквария усадил всех шестерых, расспросил о здоровье, настроении.
– Да не тяни за душу, инженер, – не выдержал бригадир.
Чаквария протяжно вздохнул, тронул усы:
– Сегодня на рассвете начался третий ход кеты.
– Ну и что? Мы свое дали.
– Не буду вас агитировать, ребята. Тем более вас, – он кивнул сезонникам. – Но просьба ко всем шестерым. На втором неводе завал, людей не хватает, а до плана еще – ой-е-ей! Если поможем им, тогда они, освободившись, вытянут третью бригаду. Конечно, ребята, я понимаю – отпуск, планы, все такое прочее. Не настаиваю, но где взять опытных рыбаков – ума не приложу. Конец лета, все сейчас брошены на подготовку жилья к зиме, строительство кораля.
Чаквария вытер лицо и уставился в лежавшую на краю стола пепельницу. Все молчали. Первым заговорил Анимподист:
– Втроем управимся, чего там. Сезонники пусть гуляют, они не наши, не имеем права их задерживать.
– А какое право имеешь ты говорить за меня? – взорвался Шелегеда. – Меня, может, наизнанку выворачивает от этой путины. Может, я невода видеть даже не хочу. Я завязал – хватит! На веки вечные! Чтоб меня еще раз на путину – не-е-т…
– Тише, тише, товарищи! Не горячитесь.
Приподнялся Омельчук:
– Николай Захарович, извините, нам можно идти? Вы уж тут сами. Все свои, так сказать. А мы, как тут было сказано, чужие…
Лицо Шелегеды побледнело. Не поднимая глаз, он раздельно произнес:
– Дорогой товарищ Омельчук, насколько я понимаю, ты еще числишься в моей бригаде. Пока еще тебя никто не отпускал. Как решим, так и будет!
Омельчук обиженно пожал плечами:
– Сами же сказали. Я молчу – решайте.
Анимподист поднял руку, требуя внимания:
– Не базарьте вы, ради бога! Шелегеда просил говорить каждому за себя. Пожалуйста. Я лично не хочу позора на свою голову. Да меня в колхозе перестанут уважать. Такого нельзя придумать, чтобы Дьячков не помог Татаринову или Генерозову. Как мне потом им в глаза смотреть?
Шелегеда взорвался:
– А я? Я, ты думаешь, людям смотрю в задницу? Ладно, – он рубанул воздух рукой. – Как будем делить деньги?
– А никак, – просто ответил Чаквария. – Помочь сделать ребятам план – это равносильно помочь им заработать, как заработали вы.
– Ну дела-а, – протянул Шелегеда. – Интересно, стал бы мне на таких условиях помогать тот же Татаринов?
– Ты что, забыл? Они же вернули квитанции за снятый в твоем неводе улов.
– О Генерозове речи нет. Это человек, каких еще поискать! Вот ему я готов пахать день и ночь. Он, а никто другой, помогал мне хибару строить, печь сложил…
– А если бы не помог, не сложил печь?
Шелегеда на мгновение задумался, мотнул головой:
– Все равно бы ему не отказал.
– Вот так и надо относиться к каждому, как ты к Генерозову, как Генерозов ко всем людям, – произнес Чаквария.
– Далеко еще до этого.
Шелегеда в раздумье барабанил пальцами по столу. С самого начала, когда Чаквария заговорил о помощи, он понял, что от этого никуда не денешься, – помогать придется. События минувшей путины связали – хотели они этого или не хотели – все три бригады. И это не могло не отразиться на внутренней борьбе, которая происходила все эти дни в Шелегеде. Но в нем еще не выбродило то единственное ощущение восприятия окружающего мира, которое ломает даже давно сформированный характер, открывает новые душевные горизонты и глубины. Он вдруг спросил:
– Да, что там у Татаринова с катером? Слышал, муфта полетела? – Он умолк, потом добавил: – Может, наш БМК понадобится? Как, Слава?
Фиалетов потер ухо:
– Наш-то тоже не шибко. Коробку надо перебрать, то да се…
– Не прибедняйся, старина. Катер у тебя как дамские часики.
Анимподист улыбнулся и облегченно вздохнул:
– Когда выходить?
– Сейчас. Переодевайтесь – и сюда. Правда, шторм, но, может, утихнет.
– Вы, ребята, идите по домам к своим женщинам, – беззлобно сказал Шелегеда. – Мы сами управимся.
Поднялся Савелий:
– Зря ты о нас так. Я с вами.
– Само собой, – пробасил Антонишин и крутнул могучей шеей.
– И я, товарищи, не изгой какой-то. Мне одно где спать, – сказал и зевнул Омельчук.
Гляди, рыбак, в оба!
– А ну сдвинемся, встретим гостей как положено. – Татаринов приветливо улыбался пополнению.
Крепкий, ладно скроенный, он стоял, широко расставив ноги, в домашних тапочках, так не вязавшихся с этой обстановкой. Лобастое, прокаленное морозом и ветром лицо, упрямый подбородок, стальные, слегка выцветшие глаза – он являл собой тот характерный для Крайнего Севера тип людей, который, казалось, самой природой создан для жизни и работы в, экстремальных условиях, как говорят ученые. В то же время нетрудно было заметить в нем признаки некоторой преждевременной усталости. Он яростно тер брови, лоб, словно пытался смахнуть с лица эту усталость. Сидя, Татаринов расслаблялся и всегда искал удобную позу, чтобы можно было к чему-нибудь прислониться, Его красивые мускулистые руки тогда лежали на коленях почти неподвижно – он любил жестикулировать. Если сложить дни, когда Татаринов провел с семьей, получится совсем немного. Это плохой показатель. Но на таких людях еще держится та часть Севера, которая зовется «малоосвоенной». Без них пока просто невозможно обойтись. Таких людей надо беречь, что не всегда делается. Татаринов давно не был в отпуске и уже начал подзабывать, как выглядят леса и горы в родном Закарпатье. Но вот странно: если бы его вдруг лишили всего того, чему он безжалостно все эти годы отдавал себя, то, наверное, или запил бы от безделья, или нашел бы себе равноценный климат в другим месте Чукотки. Может быть, есть категория людей, для которых работа в таком режиме является самой оптимальной? А усталость берет свое. Сейчас доказано: на Севере особенно трудно первые три года и после десяти лет, когда начинают таять адаптационные резервы организма.
– Давайте сразу, не теряя времени, определимся, – сказал Шелегеда, намеренно не давая возможности для разговоров «ни о чем». – Что у вас с катером?
– С самой путины муфта барахлит, – махнул рукой Татаринов. – Всю обедню портит, как у вас портил кунгас…
– Значит, будем работать нашим, – поспешно перебил Шелегеда, чтобы не развивать тему о кунгасе.
– Добре! – повеселел Татаринов.
– Вот это дело! – раздались голоса.
– Сколько у тебя людей?
– Все здесь. Из девяти осталось пять. Кто заболел, кто просто сбег…
– Итого нас одиннадцать?
– Девять, – уточнил Татаринов. – Нашего бээмкиста пока не в счет, ему еще пару дней дадим на ремонт. Ну и повара тоже. Такой ораве надо питаться хорошо.
– Ладно, девять. Выходит нормальная бригада?
– А что толку? Рыба пошла по-черному, а не возьмешь – шторма начались осенние. Надо ждать.
– Ждать не будем. Шторма идут давно, и теперь уже до морозов. Надо перебирать, – заключил Шелегеда.
– Сомневаюсь. Глянь, какие «бараны» на море.
– Ты сколько сезонов на путине?
– Сам знаешь, второй. Заменяю старика Парфентьева.
– У меня чуток побольше. Рыба ждать хорошей погоды не будет. Надо перебирать.
– Да ты взгляни, взгляни, что там творится! Как кунгас заводить?
– Спасательные жилеты есть?
– Навалом, только в них как в кольчугах – де повернешься.
Анимподист посмотрел на часы:
– Сейчас прилив. Подождем спора воды. По спору ветер тише и волна меньше.
Татаринов пересчитал квитанции:
– По-хорошему, дня три-четыре – и план в кармане. Третьему неводу еще придется помогать. Те тоже на мели. Ладно, ребята, устраивайтесь, сейчас перекусим, спиртяшки дернем для согрева.
На столе появилось вареное мясо – рыба всем порядком надоела, свежие огурцы, ведро компота. Сомкнули кружки.
– Надо новые места осваивать, – сказал Татаринов. – Держимся за город, как за мамкин подол. Давайте выпьем за новые берега.
Шелегеда согласился:
– А все этот чертов мол. И течение изменил, и ход кеты нарушил. На вашем месте нынче будет отстаиваться зимой малый флот.
– Слыхал. Это уже не рыбалка…
– Выше надо забираться, выше. Река там, рыбе деться некуда – сама попрет к берегу, – сказал Шелегеда.
– Так ты же сам ушел. Течение! – Татаринов хитро прищурился.
Шелегеда невозмутимо прожевал мясо, вытер рукавом рот и прямо глянул в стальные глаза бригадира:
– А приноровимся. Течение – это веники. – Он также хитровато подмигнул Татаринову. Тот покачал головой, но, ничего не сказал.
Шелегеда повторил:
– Справимся и с течением, где наша не пропадала?
– Постой. – Татаринов слегка толкнул в плечо Шелегеду. – Я слышал, ты собираешься уезжать, а сам про новые берега, течение…
– Куда он уедет? Куда? – иронически заулыбался слегка захмелевший Анимподист. – Он уже, можно сказать, коренным чукчей стал.
– Надо, надо уезжать, – задумался Шелегеда. – Хорошего понемногу.
Они еще поговорили некоторое время «за жизнь», потом легли подремать – до спора воды оставалось часа два.
На переборку Шелегеда взял лишь своих ребят и Татаринова.
– Остальные в следующую смену.
Кунгас вертко кланялся пенным волнам, волоча потихоньку тяжелый донный якорь. Слава Фиалетов долго примеривался, с какого подойти бока, чтобы не разбить борта. Порывистый ветер гнал густую морось, забивал глаза, неприятно щекотал кожу. Ближние сопки тоже в такт волнам плыли и кланялись, одетые в лохмотья грязноватого тумана. Вода здесь отливала каким-то зловещим красноватым оттенком. Такого цвета был берег, который дважды в сутки прилежно лизали большие осенние приливы.
Войти в невод на шестах, как это делали всегда, и речи не могло быть. Как только был поднят якорь, кунгас ходко и неукротимо понесло в сторону рыббазы. Шелегеда распорядился до конца распустить буксирный канат.
– Слава, милый, слушай сюда и запоминай. – Шелегеда сделал рукой плавный жест. – Бери левее и обходи невод. Круто не надо – боковую волну кунгас не любит. Не бойся, делай полукруг развернутым, а когда выйдешь на траверз Центрального троса, жми к берегу. Надо, чтобы кунгас оказался у правого садка с подветренной стороны. С твоего разбега мы должны влететь в садок, как нож в масло, понял? И обязательно носом. Повернет кунгас боком – развернуться не сумеем, рядом оттяжки Центрального. Порвать мы их не порвем, но сдвинем с места, значит, сдвинется невод. Усек? Да, впрочем, сам – Дом Советов.
Слава Фиалетов повертел носом, словно принюхиваясь, хмыкнул, но ничего не сказал.
– Вы, ребята, не прозевайте с поплавками, – Шелегеда повернулся к рыбакам. – Как коснется кунгас их, топите баграми канат, чтоб как нож в масло.
Татаринов покачал головой:
– Ну ты даешь! Я еще так не рисковал. Ничего себе – заводить кунгас со стороны моря. Хорошо, хоть мы успели до шторма прикрепить рамы к садкам. Сейчас вряд ли это бы удалось.
Слава нырнул в кабину. Катер лихо взревел и, расшибая волну, пошел в обход невода. Пружинно распорол воду канат, кунгас потащило в море.
Савелий и Антонишин с баграми наготове расположились на корме. Дьячков и Омельчук – по бортам. Шелегеда с Татариновым встали на носу. Шелегеда подумал, что Татаринов был, пожалуй, прав – в такую свистопляску рамы не закрепить. Ну ладно, пока хоть две загрузим, а там видно будет.
Катер, почти невидимый среди волн, сделал большой полукруг и повернул к берегу. Шелегеда азартно сжал губы: «Молодец, Славка! Молодчага! Все, гад, рассчитал». Теперь глядеть в оба. Он, насколько было возможно, выбрал канат, чтобы дать катеру возможность ближе подойти к берегу, приготовил багор. Порыв ветра все же бросил кунгас на балластные оттяжки – они с визгом прочертили по дну кунгаса, и вся его махина тяжело ухнулась носом на цепь поплавков. Татаринов ткнул багром в воду, нащупывая трос с поплавками. Шелегеда тоже всем телом уперся в багор, стараясь утопить его как можно глубже. Кунгас, по-хорошему, давно бы поволокло вдоль невода, но Слава умело притормаживал, маневрировал на одном месте задним и передним ходом. Наконец все почувствовали, что цепь поплавков осталась за кормой – кунгас вошел в садок. Волна здесь гасилась, ветер дул в спину, помогая быстро достичь «секреток» невода. Теперь предстояло, выбирая дель, вернуться назад, к раме. Как всегда, первым начинал Савелий. Зажмурив глаза, он перекинулся через борт, пошарил рукой в воде. Ага, вот и стенка «секретки». Сквозь нее он уцепился за донную часть садка и с плеском вытянул ее наверх. Слева помог Омельчук. Остальные тоже перегнулись через борт и ждали момента, чтобы ухватить и поднять по всей ширине садка тяжелую дель. Ветер рвал ее из рук, тянул кунгас в противоположную сторону, на Центральный стальной трос. Вот тут-то и пригодились большие гвозди, накануне вбитые по бортам кунгаса предусмотрительным Анимподистом. Вытащенную из воды дель цепляли за эти гвозди, подтягивались на полметра вдоль садка, снова цепляли. Такой метод позволял делать короткие передышки, чтобы расслабиться и согреть окоченевшие руки.
Но вот и рама. На нее прыгнул Витек, за ним Омельчук. То и дело приходилось с боков подрезать кошель, пропуская в садок часть улова. Савелий работал с шумным восторгом, покрикивал, торопил, успевал по ходу выбирать мусор, приглядывал, чтобы кунгас не развернуло боком. Одним словом, работал профессионально, с увлечением.
Наконец рама грузно осела по самые доски, иные рыбины, пружинисто изгибаясь, преодолевали это препятствие и тотчас исчезали в пенной воде. Если им повезет миновать невод Генерозова, уберечься от жадных зубов белухи и сеток браконьеров, то впереди на многие сотни километров откроется спокойная извилистая дорога в самое верховье Лососевой реки, где она круто поднимется галечными перекатами и меляками, тихими прозрачными омутками, удобными для метания икры. Еще несколько дней усталые рыбины будут держаться возле нерестилищ, охранять их от хариусов – любителей полакомиться красной икрой. Потом силы окончательно уйдут, худая и побуревшая телом кета безвольно унесется водяным потоком снова вниз, в скорую свою гибель. Кетинки-мальки перезимуют зиму под прочным щитом льда и весной по мутной воде скатятся в далекие моря, чтобы прожить жизнь и снова вернуться в родную Лососевую реку – дать потомство и умереть.
Вторую раму решили не загружать – это сделает вторая смена. Сейчас предстояло в целости и сохранности отбуксировать взятый улов. Кунгас решили оставить в неводе, чтобы не мучиться с его буксировкой. На рыббазу отправились Антонишин, Савелий и Омельчук.
Слава Фиалетов слишком поздно обнаружил свою ошибку. «Старый дурень! Надо было прямо от самого невода брать мористее…» Катер, несмотря на все его усилия, упорно сносило влево. Груженая рама – плавучий якорь – тянула вбок. Резко взять вправо Слава боялся – может накрыть боковая волна. Он до боли сжал баранку руля и оглянулся на ребят. Ладно бы со своей рыбой, а сейчас, что случись, скажут: мол, все ясно, рыбка-то чужая, душа не так болит…
Выбрав момент, Слава резко бросил катер вправо – БМК рявкнул, прыгнул носом, и тут Фиалетов почувствовал слабый-слабый толчок. Убрал газ и вывернул влево. Вовремя – волна накатила с кормы, приподняла суденышко и ушла вперед. Порядок.
– Осторожно! – крикнул в ухо Савелий. – Что-то не так с рамой.
Слава выждал очередную волну и опять попытался взять как можно мористее – канат натянулся, все увидели, что рама нырнула передним углом и не сдвинулась. Чего боялся Фиалетов, то и случилось – зацеп рамы. Он развернулся на сто восемьдесят градусов, ребята лишь успевали выбирать буксирный канат, чтобы не намотало на винт. Впереди точкой чернела палатка Татаринова. «Там, наверное, глаза на лоб вылезли, – подумал Слава. – Откуда им знать, что у нас произошло». Не доходя метров тридцать до рамы. Слава опять взял резко в сторону моря. Когда трос натянулся, все опять ощутили легкий толчок. Это серьезно!
– Что делать? – Слава вопросительно смотрел на ребят.
– Пока только одно – нельзя дергать. Порвешь дель – вся рыба уйдет, – сказал первым на правах старшего Антонишин.
– Что делать? – опять переспросил Слава. – У берега раму не обойти – накатом всех нас с потрохами выбросит. Может, еще с какой стороны подергать? Может, отцепится, а? Впрочем, я это место знаю. Тут арматурина торчит с прошлого года. Сейчас прилив – так не видать.
– Подходи к раме, – сказал Омельчук. – Я что-то придумал.
БМК ветром подогнало к раме. Омельчук спрыгнул, закрепил катер. Потом на четвереньках пополз вдоль бочек-поплавков, дергая во все стороны тугую дель. Какое там!
– Я всегда этого места боялся, – оправдывался Слава. – Всегда его опасался. А вот не уберегся, язви в душу! Сносит и сносит. На фиг нужен мне этот берег? Никогда не жался к берегу, мне простор нужен. Я же в морях плавал. – Слава боялся, что его упрекнут страхом открытого штормового моря.
