Текст книги "Апостольская командировка. (Сборник повестей)"

Автор книги: Владимир Тендряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

16

В конце коридора поставили две урны для голосования. На одной выведено «Физики», на другой – «Лирики». Над каждой урной, на стене, – по размашистому плакату. Рукой лучшего в школе шрифтовика Лени Корякина черной тушью по ватману отпечатано: на левом – «Декларация «физиков», на правом – «Декларация «лириков».

Текст первой декларации писали учителя Тропниковы, самые воинственные представители науки в нашей школе. Он гласит:

История человечества началась с изобретения. Первобытная обезьяна, соорудив из камня топор, перестала быть животным. Труд создал человека! Не картины Рафаэля, а паровые машины, не сонаты Бетховена, а открытие электричества, не стихи «О Прекрасной Даме», а самолет братьев Райт подымали могущество рода человеческого.

Мы стоим на пороге в космос, в наши дни уже тесна Земля – вот пример человеческого всесилия. И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру, полетят не потому, что гениальные поэты напишут вдохновенные поэмы, а скульпторы изваяют прекрасные памятники. Расчеты математиков, открытия физиков, химиков, биологов понесут эти корабли к неведомым мирам.

Пусть себе искусство украшает жизнь, движет же ее вперед НАУКА, в ней сила человека, ей по достоинству первое место! КТО – ЗА?

Текст же декларации «лириков» сочинял Аркадий Никанорович.

Снимем шапки перед наукой – она воистину всемогуща. Она в состоянии сделать руку более сильной, глаз более зорким, даже мозг более проворным. Она стерла с лица нашей планеты чуму и холеру, черную оспу и желтую лихорадку. Но пусть ответит всемогущая, какими прививками вылечить людей от черствости и равнодушия? Какими формулами высчитать нравственную красоту? А без красоты нравственной, красоты духовной загниет жизнь – ненависть восторжествует над любовью!

О любви можно написать научный трактат. Он объяснит, но не научит любить. А кто возразит, что Левитан своими картинами не учит любить природу, а рассказы Чехова – человека?

Напомним науке, что она дала человечеству не только мирные спутники, но и водородные бомбы. И что если эти бомбы попадут в руки людей с багажом знаний, но без нравственной красоты, с расчетливым мозгом, но без души? Бездушный человек, наделенный силой разрушения, – что страшнее этого? Сметенные с лица Земли континенты, гибель народов, гибель цивилизации, в том числе и гибель самой науки, – всего можно ждать.

Гордая наука! Шапку долой перед лириками, если хочешь творить счастье! КТО ВОЗРАЗИТ ПРОТИВ ЭТОГО?

Щели обеих урн до поры до времени заклеены бумагой. Пусть ребята поспорят, покричат, поварятся в своем соку, только тогда будет сорвана бумага и начнется голосование.

Лишь старшеклассники более или менее самостоятельно могут разобраться, куда их влечет – к «физикам» или к «лирикам». Большинство же школьного населения – беззаботнейший народец; до сих пор их волновали запруды на ручьях, лапта на непросохшем дворе, нерешенная дома задачка перед уроком математики. «Физики» или «лирики»? – за всю свою короткую жизнь им ни разу не пришлось подумать об этом. А так как они – большинство, то их голоса и решат, на чьей стороне будет победа.

Если ты учишься в восьмом или девятом классе, отдаешь сам себе отчет, что правы, например, только «физики», декларация «лириков» тебе чужда, даже вызывает возмущение, то действуй, не жалей сил и времени! Если тебе поручена опека над пионерами младшего класса, собирай их, если же нет этой возможности, лови на переменах тех, кто незрел, объясняй, убеждай, открывай им глаза на истину, перетягивай голоса к дорогим твоему сердцу «физикам», поноси сколько угодно «лириков» – не возбраняется. Запрещено только одно: действовать угрозами. Если какому-нибудь пареньку из-за простого каприза или по упрямству захочется голосовать против, что ж, на то его святая воля.

Итак, «физики» или «лирики»?

Тесная толпа ребят заполнила конец коридора. Вразнобой громкое чтение, неопределенные возгласы, легкая давка, юркие малыши протискиваются под локтями старшеклассников и с философским безразличием принимают назидательные тычки. Во всем пока ощущается настороженность, какое-то недоумение. Еще далеко не каждый решил, на чьей он стороне, еще нет горячности.

– «…Не картины Рафаэля, а паровые машины…» – упоенно читает чей-то голос.

А возле него говорок тесно сбившихся пятиклассников.

– Это кто такой – Рафаэль?

– Не слышишь разве – картины рисовал.

Не все знают Рафаэля, не все еще понимают, о чем идет речь. Поймут и узнают, примут чью-то сторону – и уж наверняка со страстью.

Звонок – перемена окончена. Но толпа перед декларациями раскачивается, не желает двигаться с места. Упоенный голос продолжает читать…

– «…И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру…»

Появляются учителя с классными журналами под мышкой.

– Кончайте, кончайте, друзья! На следующей перемене прочтете. На урок, на урок!..

Упоенный голос восклицает:

– «…Кто – за?» – И умолкает.

Толпа зрителей тает. Вдоль всего коридора хлопают двери классов.

Перед декларациями остаются двое – насупленный и серьезный Саша Коротков, он о чем-то напряженно думает, поигрывая желваками, разглядывает текст, отпечатанный красивым шрифтом на белой бумаге. Рядом с ним, долговязым, коротышка второклассник Петя Чижов, круглая, щекастая физиономия выражает предельную завороженность, рот открыт. Саша Коротков с усилием отрывает взгляд от деклараций, угловато поворачивается, нервным широким шагом идет к своему классу. Петя Чижов срывается, бежит вприпрыжку, по пути останавливается, круто сворачивает к уборной – эх, загляделся, обо всем забыл. В школе начинается очередной урок.

Как всегда, в этот день в положенное время раздавались звонки, как всегда, деловая тишина уроков сменялась шумом перемен. Но можно было уловить, что сегодняшний шум не похож ни на вчерашний, ни на позавчерашний. Не исчезли смех, крики, возня, но в воздухе какая-то новая возбужденность, непривычная напряженность. Одни кучки быстро распадаются, другие же, наоборот, растут, иногда вдруг раскалываются надвое…

И в учительской оживление. Нина Федоровна Ромашкина, преподавательница истории в пятых, шестых – свежее личико в ямочках, белые руки прижаты к груди, – подходит ко мне.

– Анатолий Матвеевич, пол-урока сейчас пропало: требовали объяснить – за «лириков» я или за «физиков»?

– А все-таки, за кого вы? – поинтересовался я.

Опустила ресницы:

– За «лириков».

Жена и муж Тропниковы, «физики» и по профессии и по убеждениям, не жалуются, что у них уходит на уроках драгоценное время, они, я уверен, воздают хвалу своему кумиру, ниспровергают «лириков». Уверен в этом и Аркадий Никанорович, он заявляет:

– Мы тоже не молчим. Не-ет, не молчим – действуем!

Анна Игнатьевна, должно быть, не решила, чью сторону взять, все время ходит вокруг меня, прислушивается – не проговорюсь ли, за кого я, тогда и она будет знать, каких взглядов держаться.

На последней перемене она ворвалась ко мне в кабинет, красная от возмущения:

– Безобразие творят!

– Кто?

– Коротков подобрал компанию!

– В чем дело?

– Мероприятие срывают! Слушать не хотят! Вы только выйдите, полюбуйтесь…

Выхожу… У стены, где висят декларации, опять столпотворение. В самом центре Саша Коротков, рядом с ним девятиклассники, братья-близнецы Олег и Сергей Зобовы. Олег – лучший во всем районе шахматист, Сергей – без особых увлечений, зато круглый отличник. Олег торжественно держит лист какой-то серой бумаги. Сергей не менее торжественно молчит, а Саша Коротков ораторствует со свирепым лицом:

– А мы не согласны ни с теми, ни с другими! Истина посредине! Да, посредине! Обе стороны ошибаются!.. – Заметил меня, попробовал протолкаться навстречу, застрял в плотной стене любопытствующих малышей. – Анатолий Матвеевич! У нас свой взгляд! Рядом с этим, – он мотнул ершистой головой на декларации, – хотим вывесить свое слово! Почему не разрешают?

– Это же безобразие, Коротков! – строго урезонивает из-за моей спины Анна Игнатьевна.

– Спор с зажимом или свобода мнений?

– Ну-ка, – попросил я.

Десятки рук передают мне через головы широкий лист. На обратной стороне куска старых обоев химическими чернилами вкось и вкривь – новая «декларация».

Мы отказываемся голосовать за тех и за других! Не может быть разделения на «физиков» и «лириков»! В любом деле есть поэзия! В математике, физике, химии ее не меньше, чем в литературе и живописи! Мечта о новом, предчувствие нового, открытие нового – вот поэзия! Истинный физик всегда поэт!! А те «физики», что отрицают лирику, обворовывают сами себя! «Лирики», возражая им, не понимают сути поэзии! Они не «лирики»!!

ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАШУ ДЕКЛАРАЦИЮ!!!

– Очень хорошо. Повесьте рядом, – сказал я.

И между двумя декларациями, с такой тщательностью и любовью выполненными лучшим в школе шрифтовиком-художником Леней Корякиным, втиснулась третья, варварски кричащая кривыми буквами, изобилующая восклицательными знаками, – воистину бунтарский документ.

Сторонники этой декларации гордо стали именовать себя «независимыми», а с той и с другой стороны их непочтительно – и, пожалуй, несправедливо – прозвали «болотом».

17

Митингуют в коридорах, на лестницах, во дворе под моим окном. Митинги вспыхивают после уроков в тесной раздевалке. Спорят с таким вдохновенным ожесточением, словно судьбы науки и культуры, судьбы всего необъятного человечества зависят только от них и ни от кого больше.

Самой типичной фигурой становится мятущийся. Какой-нибудь Женя Сысоев из шестого «Б» или Вася Ушаков из пятого «А» – та многоликая серединка, галдящая, носящаяся сломя голову на переменах, извечные «казаки-разбойники», несгибаемые «троечники», – потолкавшись на одном митинге, проникаются неистовой преданностью к «физикам». Ракеты, летящие на Марс, кибернетические машины (шутка ли, сами решают задачи) – «физики» превыше всего! А через пять минут слушают стойкого «лирика», проповедующего: «Гордая наука, шапку долой!..» – и «физики» ниспровергнуты. А тут еще появились такие, кто обвиняет и тех и других. Как устоять против их декларации, нагло занявшей центральное место на стене? Женя Сысоев и Вася Ушаков настраиваются воинственно: «Болото»? А в нос хошь?.. Не «болото» мы, а «независимые»! Однако и эта независимость длится до следующей перемены…

Шумит школа, мечется, сомневается, негодует, утверждает кумиров, ниспровергает их. Противники становятся друзьями, друзья – противниками, мгновенные союзы, расколы, снова союзы – все смешалось в нашем доме.

И в этом вавилонском смешении ходит Тося Лубкова. Она десятиклассница, человек куда более зрелый, чем легкомысленные Жени Сысоевы и Васи Ушаковы. Настороженность, внимание со стороны ребят, которое, верно, чувствовалось после того, как вернулась в школу, теперь ослабло – до нее ли! Тихая, неприметная, словно и не было истории с дневником. Но в стороне ото всех теперь не останешься, невольно будешь прилипать то к одной группе спорщиков, то к другой, пусть мысленно, но будешь возражать.

Весна напирала. Школьный двор стал пестрым. В моем кабинете выставили зимние рамы. И хоть было еще довольно прохладно, но я любил на минутку, другую приоткрыть окно, подставить лицо под влажный сквознячок.

Во время большой перемены прямо под моим окном, у стены, согретой солнышком, ребята обступили Сашу Короткова. Тот развивал свою декларацию: «физики» узколобые, взгляд «лириков» куцый… Словом, нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его.

И тут я услышал голос Тоси Лубковой:

– Мертвая аксиома – вот твоя позиция!

Общий шум! Разгневанный Сашин баритон вырывается из него:

– Счеты сводишь?

– Нужно мне…

– Тише вы! Пусть объяснит!

– Объясню.

– Тише!

– «Физики» хоть что-то обещают: машины, полеты… «Лирики» говорят о красоте… А ты что обещаешь? Ничего. Голосуйте! Я нашел аксиому! А от твоей аксиомы никому не жарко, не холодно.

Снова шум, крики, полная неразбериха. Я прикрыл окно.

Тося Лубкова спорит не только мысленно. Спорить – значит думать, спорить, значит не только опровергать противников, но и искать единомышленников, спорить – как-то жить в нашем школьном обществе. Одно это уже выбьет закваску Серафимы Колышкиной. Здесь Тосины одногодки, горячность, напористость, желание заглянуть в будущее, там – старушечье умиление, дряхлые, безликие мотивы добра и зла. Сталкиваются два лагеря: молодость и старость, энергия и покой, надежды и отказ от них. Сталкиваются не где-нибудь, а в Тосиной голове, в Тосиной душе. А мы ведь не остановимся на «физиках» и «лириках», дай срок, и наш спор влезет прямо в религию.

Я слишком просто понимал прежде воспитание: вызови к себе ученика, поговори, потолкуй, воздействуй на него своим педагогическим обаянием. Ерунда! Нельзя воспитывать, вырывая человека из коллектива, нужно действовать так, чтоб весь коллектив стал воспитателем! Для каких-то педагогов это, верно, банальная истина, для меня – открытие. После сорока лет работы! Трудился и мало думал над своим трудом.

18

Не было нужды проводить тайное голосование, решили голосовать парадно.

Урны и декларации перенесли в спортзал – он же наш конференц-зал. Для «независимых» урны не оказалось. Один из поклонников Саши Короткова, Лева Кушелев, отыскал в реквизите кружка самодеятельности старый громоздкий барабан с медной позеленевшей тарелкой и продырявленным боком. Когда-то этот барабан был принесен из районного Дома культуры, для того чтобы изображать раскаты грома во время спектакля, да так и остался у нас. Продырявленное место аккуратно обрезали, получилось отверстие, куда можно просунуть руку, барабан водрузили на столик – опускайте голоса, даже вид у такой урны символический, отвечает боевому духу «независимых».

Открывать голосование предложили мне.

Обширный зал набит битком, собралась вся школа от первых классов до десятого. Лица, лица, лица, и в каждом из них я чувствую оживление. Вне всяких календарей и планов у нас сегодня в школе праздник.

– Дорогие друзья! – начал я торжественно. – Мы спорили три дня и спорили бурно. Должно быть, каждый из вас решил – за кого он. Меня могут спросить: что за спор, если мы не пришли к единому мнению? Одни сейчас проголосуют за «физиков», другие – за «лириков», третьи опустят свои голоса в барабан. Но ведь так и должно быть. Представим, что мы думаем одинаково: я, как Саша Коротков, Саша, как Петя, Петя, как Вера, – все на одну колодку, никто никому не сможет подсказать, не от кого ждать смелой мысли или открытия и если весь мир будет состоять из одинаково думающих людей, то можно представить, какой однообразной, тусклой, унылой станет жизнь. То и хорошо, что мы все разные, сошлись, обменялись, возразили друг другу. Наверняка каждый из нас в чем-то стал богаче, как-то шире начал глядеть на мир. Итак, «физики» или «лирики» – поставим точку. Но как в старину восклицали: «Король умер! Да здравствует король!» Так и мы бросим лозунг: «Спор кончен! Да здравствует спор!» Нас ждут другие вопросы. За эти дни мы часто говорили о духовном мире человека, часто приходилось упоминать слово «душа». Почему бы, скажем, нам не поспорить о том: существует ли бессмертие человеческой души?..

Зал недоуменно загудел.

– О, вы шумите, вам кажется ясным – нет бессмертия души, и все тут! Но доживем до того дня, когда будут вывешены правила новой дискуссии. Таким ли уж простым покажется вам этот вопрос…

Заинтриговав ребят – пусть с нетерпением ждут нового спора, – я закончил:

– Приступим, друзья, к голосованию!

Торжественно подошел к урнам, сорвал бумагу, которая закрывала щели. До сих пор оживленно шумевший зал притих, сотни ревнивых глаз, ярые сторонники «физиков», «лириков», «независимых» следили за каждым моим движением: Анатолий Матвеевич первым из всех опустит свой голос. На чьей же стороне он окажется? При общем молчании я написал на клочке бумаги свое имя и… опустил в урну «лириков». Тишина лопнула от сотен голосов, возмущенных, торжествующих, просто удивленных, зазвенели стекла в окнах.

– Объяснить!!

– Почему за «лириков»?

– Правильна-а, Анатолий Матвеевич!

– Объяснить!!

Я выждал, пока все успокоятся, и пояснил:

– Я же прирожденный «лирик», разве не замечали за мной такого греха?

Раздался смех. «Лирики» устроили овацию. Я спустился со сцены.

Один за другим выходили учителя. Мужа и жену Тропниковых, как только они появились возле урны, «физики» встречали аплодисментами. Аркадию Никаноровичу восторженно хлопали «лирики»…

Осторожно ступая тяжелыми сапогами, словно продвигается не по полу, а по тонкому осеннему льду, со склоненной набок крупной головой и напряженной улыбкой на мужественном лице появился Евгений Иванович Морщихин.

Этот человек, когда школа гудела от споров, ходил по коридорам бочком, не задерживался возле спорящих, в учительской не вступал в разговоры, казался безучастным как к «физикам», так и к «лирикам». Ждали – раз он преподаватель математики, то должен отдать свой голос «физикам» и, наверно, сделает это без энтузиазма, снова стушуется, отступит в тень.

Но Евгений Иванович приблизился к урне «лириков» и опустил в нее свою бумажку.

– Объяснить! – прорвались требовательные голоса.

– Математик – за «лириков»! Объяснить!

– Дать слово Евгению Ивановичу!

За последние дни как-то привыкли, что никто не только не скрывает своих взглядов, а, наоборот, навязывает их, обнажались характеры, открывались тайнички, а тут – непонятный человек, поступки его неожиданны, он их не афиширует. Быть себе на уме, когда остальные распахиваются друг перед другом!

Евгений Иванович с прежней неловкой улыбкой, бережно ступая по сцене, собирался было удалиться. Но крики возросли:

– Объяснить!!!

– Два слова – почему «лирики»?!

Евгений Иванович остановился, согнал улыбку с лица, глядя на носки своих сапог, переждал шум, заговорил по-учительски размеренно, сразу впадая в привычный тон:

– Наука может сделать жизнь человека удобной – самолеты, телефоны, радиостанции, телевизионные установки… Удобно! Но удобная жизнь еще не значит счастливая. Счастье может быть только тогда, когда человек заставит себя быть добрым, а не злым, благожелательным, а не завистливым, справедливым, а не бессовестным. Секрет счастья в самом человеке, в его внутреннем мире. Наука во внутренний мир вкладывает лишь знания, а этого недостаточно. Искусство же, культура в чем-то меняет душу. В чем-то, а не во всем. Так мне кажется… Поэтому… Поэтому, раз мне предоставили выбор, я выбрал «лириков».

Сторонники «лириков» проводили Евгения Ивановича аплодисментами, а я, глядя в его широкую, ссутулившуюся спину, снова подумал о том, что мало знаю этого человека, проработавшего со мной бок о бок десять лет, – никогда не говорил с ним по душам, не было откровенности между нами, и чужим не посчитаешь и близким не назовешь.

Учителя кончили голосовать. На сцену класс за классом полезли ученики – последние споры, жестикуляция возле урн, шум.

Поздно вечером, как обычно, я задержался в школе.

Предо мной лежала папка, куда были вложены первые листы: тексты деклараций, подсчеты голосов – итоги трехдневного спора. Большинство получили «лирики» – быть может, потому, что на их стороне оказался директор…

Я глядел на бумаги – всего четыре листка, но теперь с каждой неделей в эту папку будут ложиться новые документы, она распухнет, станет своего рода летописью, отмечающей страсти, увлечения, столкновения… Летопись начата, а конца ей, надеюсь, не будет.

Жалко, что все бесчисленные споры отшумели в стенах школы и не оставили следа. Если бы их как-то записать, пусть не целиком, частично, намеками. С каким удовольствием я бы рылся сейчас в таких записях, сколько бы нового узнал о своих учениках, какие бы, наверно, неожиданные характеры открыл, каким бы прозревшим встал после этого из-за стола. Надо подумать…

Надо о многом подумать… На днях начнем спор о смертных и бессмертных душах. Могут упрекнуть: не тянете ли вы к идеализму? К идеализму?.. Нет, к идеалам! А это разные вещи!

В мире давно существует один неразрешенный вопрос: «Для чего живет человечество?» Для чего оно строит города, изобретает машины, создает памятники искусства, мечтает вырваться не только к ближайшим планетам, но и за пределы солнечной системы? Для чего? Бесстрастный естествоиспытатель ответит: человек – не что иное, как особая форма существования белковых веществ, в этом он сходен с кроликом, с папоротником, с деревом, с мухой, с простейшей амебой. Основа одна, отличие только в сложности: амеба существует ради существования, человек в конце концов живет ради того, чтобы жить, лишь сам процесс жизни его намного сложней, чем у амебы. Стоит преклонить колени перед этим, в общем-то правильным, научным постулатом, принять его к руководству, и у человека пропадет охота проникать в секреты природы, изобретать новые машины, развивать искусство, человек перестанет быть человеком! А он верит в свое высокое призвание, видит перед собой великие цели, открывает, проникает, мечтает – высокие идеалы двигают его жизнь вперед. Математической формулой или бесстрастным выводом естествоиспытателя не объяснишь существование людей, где созидающий дух поднялся над многоликими превращениями белковых тел.

Я за высокие идеалы! Хочу, чтоб каждый из моих учеников мечтал чем-то обессмертить свою душу, мечтал и верил, что это возможно.

Передо мной тощая папка, начало большой летописи. То, о чем я сейчас думаю один в тихой, опустевшей школе, завтра выложу перед учителями. Сейчас они – моя сила, мои помощники. Кому-то из них суждено продолжать начатое, кто-то продолжит… Уйду я, забудут меня, а что-то мое, пусть неприметно маленькое, будет жить среди людей. Я тоже мечтаю о бессмертии своей души. Пусть упрекают меня в идеализме…

Телефонный звонок оборвал мои мысли.

– Я слушаю…

– Анатолий Матвеевич… – Голос сначала показался мне незнакомым. – Говорит Ващенков. Не зайдете ли ко мне сейчас. Очень нужно.

Трубку повесили.