Текст книги "Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)"

Автор книги: Владимир Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Когда Александру Николаевичу было особенно трудно, он любил читать стихи вслух. Привычка еще с юности: боец Макаров читал друзьям в походе Пушкина и Есенина. Он свято веровал в большую поэзию и знал: мимолетное пройдет, вечное останется. И еще знал: останется только то, во что вложена человеческая страсть.

У него была ребяческая мечта: иметь ручку с золотым пером. Оно–то, говорят, долговечное. Этот постоянно занятый, отзывчивый, бескорыстный человек с проницательным умом и не подозревал, что его простецкое перо – золотое.

ПОРТРЕТЫ ТОВАРИЩЕЙ ПО ПЕРУ

СИБИРЯКИ

В мою, творческую судьбу эти два известных писателя–сибиряка вошли одновременно. Георгий Марков и Сергей Сартаков. Я был одним из многих, чьи первые шаги в прозе они поддержали.

Помню, как Георгий Марков поздравлял нас, слушателей Высших литературных курсов, с завершением учения, вручал нам дипломы.

Потом мы с ним встретились в ЦК ВЛКСМ, куда пригласили восьмерых писателей, книги которых были отмечены молодежью на Всероссийской читательской конференции «Родная земля», организованной ЦК ВЛКСМ, Министерством культуры и Союзом писателей Российской Федерации.

Рядом с «Поднятой целиной» Михаила Шолохова, повестью «Хлеб – имя существительное» Михаила Алексеева и другими известными книгами о селе молодые читатели назвали роман «Отец и сын» Георгия Маркова. Секретарь Центрального Комитета комсомола вручил ему грамоту ЦК ВЛКСМ «За большую плодотворную работу по воспитанию молодежи», а комсомольцы Томской области подарили земляку замечательный сувенир: искусно выполненную миниатюрную карту таежного края с макетом нефтяной вышки. А в небольшом сосуде – сибирская нефть, еще одно из сокровищ родной писательскому сердцу земли…

Г. Марков среди выпускников Высших литературных курсов (1963 год)

Георгий Марков тогда с волнением говорил о своей далекой комсомольской юности, о родимом преображающемся крае, с которым тесно связано все его творчество.

Интересно, что своеобразным запевом к будущему творчеству была заметка юного селькора Гоши Маркова «Волки одолели» в газете «Томский крестьянин». После нее пристыженные односельчане устроили облаву на волков, и будущий писатель, говоря его словами, «понял своим детским сердцем великую силу печатного слова, его способность подымать людей на большие и полезные дела».

Юному Маркову довелось быть первым пионервожатым в родной волости. Затем комсомольская и редакторская работа, совмещенные с учебой в Томском университете. Постепенно пришел замысел первого романа «Строговы». Трудился над своей рукописью и помогал другим. Георгий Марков был редактором альманаха «Новая Сибирь». Много первых произведений товарищей по перу отредактировано им. В разное время большую помощь в работе над первыми книгами Георгий Марков оказал дочери машиниста Раисе Белоглазовой, председателю одного из первых сибирских сельсоветов Василию Балябину, бывшему директору кожзавода Францу Таурину.

Работал над своим романом неторопливо, пропадал в библиотеках, изучал архивы, беседовал с живыми свидетелями истории сибирского края. Хотелось написать правдивую книгу большого звучания, обобщения. Ведь о Сибири уже были книги.

Когда роман был напечатан в «Сибирских огнях», его автор и редактор журнала Савва Кожевников приехали в Москву.

К Кожевникову подошел Константин Федин:

– У вас, сибиряков, вышел интересный роман о кедровых бунтах.

– А вот автор, – улыбнулся Савва Кожевников. – » Знакомьтесь.

– А я считал: вы старше! – Федин протянул Маркову руку.

Роман был тепло принят читателями и критикой. Подкупали сочный таежный язык, самобытные характеры. Посыпались читательские письма с разных концов страны. Писатель вспоминает: «Ив письмах и в статьях довольно сильно звучал один и тот же мотив: «Расскажите историю героев дальше, покажите их жизнь в наше советское время». Именно под воздействием этих пожеланий и сложился у меня замысел нового романа «Соль земли», героями которого были бы представители младшего поколения семьи Строговых»…

Георгий Мокеевич рассказал мне, что первой читательницей его рукописи, в которой было только 80 страниц, стала Лидия Сейфуллина. В свое время эта замечательная сибирячка поддержала и молодого Фадеева.

И новый роман Маркова получился добротным. Его не только тепло приняли читатели и печать, но появились и театральные инсценировки этой книги. Ею заинтересовались радио и телевидение.

В книге «Георгий Марков» Н. Еселев, обращаясь к роману «Соль земли», убедительно доказывает жизненность проблем, поднятых Георгием Марковым, сравнивая его со статьей С. Борисова «Не склони гордой головы» в «Известиях». Реально существующему молодому геологу Ивану Петрову привелось пройти через те же самые испытания, что прошел в книге ее герой Алексей Краюхин. Еселев заключает: «Вся история с геологом Иваном Петровым – это как бы документальное подтверждение жизненной правды, которая отражена в произведении Георгия Маркова (роман «Соль земли» был написан значительно раньше, чем появилась статья о Петрове). Побольше бы таких совпадений в нашей литературе!»

Интересны факты, свидетельствующие о большом влиянии романа «Соль земли». Проблемы, поднятые в нем, волнуют многих геологов, ученых, студентов. Автор ежедневно получает десятки писем. Семеро львовских студентов, прочитав роман, пишут о своем решении ехать в Юксинскую тайгу. Аспиранты–биологи, работавшие над научными проблемами кедровых лесов, находят для себя много ценного в романах Георгия Мокеевича. Ведь он шел от жизни.

Кроме «Строговых» и «Соли земли» писатель создал роман «Отец и сын», посвященный годам становления Советской власти в Сибири. Этот роман молодой читатель России назвал среди десяти любимых книг.

Георгий Марков был участником разгрома квантунской армии. Об этом мне рассказывал поэт Николай Савостин, бескорыстнейшая душа, во многом напоминающая поэта из книги «Встреча с чудом» сибиряка Ильи Лаврова, которого Марков печатал еще деткором. В этой лавровской повести, как видно из авторской ссылки, использованы савостинские стихи.

– А Коля Савостин не рассказывал вам, как он спас всю нашу военную редакцию? – спрашивает меня Георгий Мокеевич.

Ночью наборщик Савостин стоял с карабином на посту. Вся редакция спала, в палатках только движок работал. Вокруг песчаные барханы. Чахлые кустики. Налетел буран. Дождь. Песок бил в глаза. При вспышке молнии Савостин заметил в кустарничке тени. Это были самураи–смертники. Видно, решили вырезать редакцию. Им терять нечего. Николай выстрелил, поднял тревогу. Загремели наши гранаты. Враги не прошли.

После войны Георгий Марков написал повесть «Солдат пехоты». Некоторые критики обрушились на нее. За повесть вступилась Лидия Сейфуллина, верившая в большую литературную судьбу своего земляка. Книгу эту писатель потом назвал «Орлы над Хинганом».

Творчество Георгия Маркова тесно связано с творчеством других известных писателей–сибиряков. К этому надо добавить, что Марков, как в свое время Фадеев, является одним из организаторов современного литературного процесса. Именно Александр Фадеев в свое время настоял, чтобы Георгий Марков был переведен в Москву.

В первой книге нового романа «Сибирь» Марков увлеченно раскрывает характеры людей родного, сказочно богатого края, который безнаказанно грабили царские хищники. Книга захватывает читателя с первых страниц. Автор колоритно рисует свадьбу сына местного богатея, прерванную известием о бегстве из Нарыма «наиважнейшего государственного преступника». Психологически точно нарисована сцена встречи в тайге бежавшего большевика Ивана Акимова с новой снохой богатея Криворукова – Полей, которая не выдала революционера–ученого.

Роман, написанный о революционной истории Сибири и о ее несметных богатствах, устремлен в грядущее. О будущей разработке сибирских сокровищ думает Иван Акимов, прячась в таежной сторожке. Его дядя, знаменитый профессор Лихачев, эмигрировавший в Швецию, многие годы посвятил исследованию неиспользованных возможностей матушки-Спбири. И теперь его надо оградить от чужеземных и российских авантюристов, которые слетелись в Стокгольм к Лихачеву, как мухи на мед.

Тюк важных бумаг профессора Лихачева, хранящихся у одного из его сибирских проводников, стремится спасти большевичка Катя Ксенофонтова. «Ах, Сашуля, знал бы ты, какое сильное впечатление на меня произвела Сибирь! Все здесь обширное, могучее, крепкое и какое–то по–настоящему величественное», – пишет она брату.

Борьба за бесценное научное наследство профессора Лихачева, в которой большевики принимают самое активное участие, борьба за ключ к богатейшим недрам Сибири – главный сюжетный узел романа, который автору предстоит еще развязать в новых частях.

Действие этой увлекательной книги разворачивается на фоне самобытной сибирской природы, которую Георгий Марков знает и умеет ярко рисовать. Роман густо населен самыми разными людьми.

Большой вклад в создание коллективной эпопеи о Сибири внес и Сергей Сартаков. Недаром Григорий Ершов назвал свою книгу о нем «Певец Сибири».

Родился будущий писатель в Омске в семье железнодорожника. Отец болел чахоткой, и врачи посоветовали переехать из пыльного города в тайгу. Здесь была совсем иная жизнь. В одиннадцать лет Сережа, как он сам потом вспоминал, «научился охотиться, ловить рыбу, добывать кедровый орех, стрелять белку, делать сани, гнать деготь, смолу и вообще заниматься всякими прикладными лесными промыслами».

Возмужав, сибирский парень стал плотником, а затем и столяром–краснодеревщиком. А по вечерам успевал еще и учиться: одолел программу средней школы, затем закончил счетно–финансовые курсы. Стал бухгалтером, потом пограничником.

Этот человек, отлично знающий бухгалтерское дело и молчаливо щелкающий на костяшках счетов, был в душе романтиком. Он рвался в неизведанное: только случайность помешала вчерашнему пограничнику отплыть на ледоколе «Челюскин» в рискованный рейс. Тогда бы среди членов его экипажа был не только поэт Илья Сельвинский, но и прозаик Сергей Сартаков. И читатели наверняка бы получили не только замысловатую арктическую поэму, но и увлекательнейшую, романтическую прозу.

Свою страсть к странствиям, к неизведанному Сергей Венедиктович отдал матросу–речнику Косте Барбину, герою повестей «Горный ветер» и «Не отдавай королеву». Помните оригинальный зачин повести?

«Эту книгу я взялся писать не потому что писатель… В хороших книгах главный герой непременно откуда–нибудь приезжает и, как новая метла, сразу начинает чисто мести. В этой книге главный герой я, но я ниоткуда не приехал. Все девятнадцать лет своей жизни прожил на одном месте, если не считать, что все эти девятнадцать лет, каждую навигацию я плаваю по реке. И мести мне, кроме палубы, пока ничего не приходится. А книгу написать хочется…»

Мы верим в реальность матроса Кости. Его жизненная позиция удивительно совпадает с позицией автора. Писатель устами героя выкладывает свое кредо, не нарушая художественности образа. Это счастливая находка Сергея Сартакова, любящего своего героя и знающего то, о чем еще не догадывается сибирский паренек.

Непосредственному, обаятельному Косте Барбину, человеку честному, но доверчивому и неопытному, писатель противопоставляет продувного Илью Шахворостова. Г. Ершов верно подмечает: не так–то легко раскусить этого «рубаху–парня», создавшего себе лжеромантический ореол.

Много испытаний выпало на долю Кости и в труде, и в дружбе, и в любви. Но его чистая, по–настоящему романтическая натура берет верх над всякой житейской пошлостью. В Барбине зреет настоящий патриот, влюбленный в свой суровый и прекрасный край. Послушайте только его горячую исповедь:

«Посмотрите на карту. Какая еще река как раз поперек от края и до края всю страну пересекает?

Кривулин Енисей не дает, врубается прямо в горы, в скалы, режет в тундрах вечную мерзлоту. Большой порог, Казачинский порог, Осиновский – бей через камни напрямую. Смелые никогда не отступают и не сворачивают. Ближе к низовьям что твое море – берегов не видать. В какую еще реку на тысячу с лишним километров от устья океанские корабли заходят? А утесы какие? Нет на Енисее двух утесов, друг на друга похожих…»

Чтобы написать эти несколько поэтичных строк, Сергей Сартаков должен был работать долгие годы сначала ревизором, а потом главным бухгалтером треста «Севполярлес», странствовать по низовьям Енисея и Ангары. В этих–то бесконечных странствиях–командировках Сергей Венедиктович и постиг красоту сибирских рек и людей, живущих и работающих на их берегах. Здесь он повстречал новых матросов, удивительно похожих на его любимца Костю Барбина.

А до «Барбинских повестей», за которые писателю была присуждена Государственная премия, он написал рассказы, детскую приключенческую повесть «По Чуйским порогам», книгу «Каменный фундамент», восемнадцать лет работал над эпопеей «Хребты Саянские». Эти произведения подробно и доказательно анализирует в своей книге Григорий Ершов.

«Да, сибиряки – народ добротный, первосортный материал для писателя–краснодеревца!» – замечает автор монографии и тут же делает еще одно меткое наблюдение: «Тендряков, например, принадлежит к той группе писателей, которые любят заглянуть в темные тайники души человеческой, «поискать там черта». Сартаков изображает обыкновенных, простых людей. Ему не чужды ни драматические, ни трагические ситуации, которые он встречает в жизни, но, задумывая новую книгу, он чаще всего видит перед собой веселую, здоровую, светлую сторону бытия».

Могу добавить: видит не только в своих книгах, но и в книгах товарищей по перу. В новелле о Михаиле Годенко я привожу письмо Сергея Венедиктовича, где дан его глубокий анализ лирического романа «Зазимок» и ценный дружеский совет. Вспоминается телефонный разговор с Сергеем Сартаковым, по поводу моей повести «Марс над Козачьим Бором».

– Зачем вы сделали Прова Ястребова «снохачом»? – спросил тогда Сергей Венедиктович. – Такое романтическое начало и вдруг этот натурализм. Подумайте. Может быть, Пров не отец, а старший брат Семена? Тогда и любовь их к Поле будет естественнее. Подумайте.

Я не согласился, спорил, а потом понял: Сергей Венедиктович дал очень дельный совет. До читателя повесть дошла в новом варианте.

Сергей Сартаков в своих книгах всегда верен правде жизни. Немало драматических страниц и в его новом большом романе «Философский камень», но в целом–то вещь светлая, как и масштабный новый роман Георгия Маркова с кратким и емким заголовком – «Сибирь».

Читаю раздумчивые сартаковские строки: «…Где же такая книга, которая заворожила бы читателя показом героики труда, борьбой человеческих страстей, красотой сибирской природы?». И тут же хочется ответить: такая книга есть. Ее написали Ефим Пермитин п Савва Кожевников, Николай Задорнов и Константин Седых, Георгий Марков и вы, Сергей Сартаков. Ее пишут умудренный Афанасий Коптелов и мужающий Анатолий Иванов.

Недавно на писательском пленуме, посвященном творчеству молодых, известный сибирский очеркист Леонид Иванов вспомнил, как на одном из семинаров был «открыт» его младший однофамилец. Дарование Анатолия Иванова зреет на глазах. За двенадцать лет он написал лирические «Алкины песни», эпические «Повитель», «Тени исчезают в полдень», «Вечный зов». Особенно обнадеживает то, что в небольшой повести «Жизнь на грешной земле» писатель сделал удачную попытку объединить лирическое и эпическое начала. Быть может, это магистральный путь не только Анатолия Иванова, но и многих современных прозаиков.

А щедрая сибирская земля родит новые и новые имена..

ГУМАННОСТЬ

Многим запомнился поэтичный рассказ Виталия Закруткина «Подсолнух», напечатанный в «Правде» почти пятнадцать лет назад. Это было философское произведение зрелого мастера, тонко чувствующего пленительную поэзию жизни. Сколько раз мы проходили мимо маленького солнышка, растущего на земле! Проходили и почти не замечали. Но прошел мимо него художник и создал поэму в прозе, полную раздумий о смыле человеческого бытия, о бессмертной красоте, которая сильнее утрат, о гуманности трудового народа. Канадский критик Дайсон Картер отметил взаимосвязь между рассказом Михаила Шолохова «Судьба человека», повестью Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» и рассказом Виталия Закруткина «Подсолнух».

А так ли легко дались Виталию Закруткину его литературное мастерство и знание жизни? Много прекрасных людей встречал он на своем многолетнем пути, но, пожалуй, ни один не сыграл в его жизни такой большой роли, как лобастый удивительный человек, живущий на берегу тихого Дона. Это ему принадлежат слова, сказанные о младшем друге:

– Виталий Закруткин – талантливый писатель, замечательный парень, человек нелегкой жизни, человек крепкий и живет в нашей литературе по–настоящему.

Да, это он, Михаил Шолохов, научил Виталия Закруткина жить в нашей литературе по–настоящему. Именно его влиянием объясняется та метаморфоза, которая произошла с блестящим доцентом–филологом Ростовского пединститута Виталием Александровичем Закруткиным, надевшим солдатскую гимнастерку и переехавшим после войны в донскую станицу.

А как же быть с годами, отданными науке? Неужели они пропали даром? Опыт, полученный при анализе книг русских классиков, очевидно, помогает Виталию Закруткину и сегодня в его творчестве. Я уже не говорю о такой книге, как «Цвет лазоревый (страницы о Михаиле Шолохове)». А кто сказал, что настоящий писатель не должен глубоко разбираться в творчестве своего товарища по перу?

В истории русской и мировой литературы есть много примеров тому. Достаточно вспомнить, что одним из первых в печати сказал доброе слово о мало кому известном Стендале Бальзак. И сам Стендаль был блестящим критиком и, как бы мы теперь сказали, искусствоведом. И Анатоль Франс, и Ромен Роллан начинали как критики и исследователи.

Первая повесть Виталия Закруткина о старом ученом, принявшем революцию, вышла еще до войны. Она называлась «Академик Плющов». Надо сказать, что молодой автор в изображении человека науки шел не от литературной схемы, а от жизни, от встреч с замечательными русскими учеными. Это была первая проба пера.

Сегодня, пожалуй, не только читатели, но и сам автор редко вспоминает об этой повести. А вот о второй своей вещи – романе «У моря Азовского» Виталий Александрович говорил со мной горячо, взволнованно. В Ростове шел выездной пленум правления Союза писателей Российской Федерации. Закруткин рассказывал мне, какой большой архивный материал ему пришлось поднять, скольких свидетелей красного десанта под Таганрогом довелось опросить, чтоб написать роман о замечательном подвиге героев гражданской войны. Теперь, когда я шесть лет труда отдал роману–хронике «Мы были счастливы», я лучше понимаю Виталия Александровича.

Свой роман о гражданской войне Закруткин писал всю Отечественную и, безусловно, вложил в него свой собственный военный опыт. Вслед за исследователем–историком рождался исследователь–писатель. И кто знает? Быть может, именно на фронте, живя бок о бок с солдатами–окопниками, деля с ними тяготы и радости, Виталий Закруткин решил после войны перебраться из Ростова в донскую станицу, поближе к простым труженикам.

Я впервые увидел Виталия Александровича в Киеве, после войны. Закруткин любит Украину, где прошли его детство и ранняя юность. На киностудии имени Довженко был поставлен фильм по его сценарию «Без вести пропавший». Я видел этот фильм с романтическим сюжетом. В нем чувствуется будущий автор «Подсолнуха», потом экранизированного на «Мосфильме», и «Матери человеческой», которая, по–моему, рождена для большого экрана.

Л. Соболев, С. Воронин и В. Закруткин

Но до этих книг Закруткина были еще «Кавказские записки», был роман «Плавучая станица» и эпопея «Сотворение мира», на мой взгляд, одна из самых автобиографических вещей писателя. Но в фундаментальное произведение вложен не только личный жизненный опыт, литературный талант, а и незаурядная эрудиция историка–исследователя.

«Плавучая станица» Закруткина – необычайно свежая,, сильная вещь… Читается хорошо. Жизнь рыбаков – тема, почти не тронутая нашими романистами, – дана Закруткиным поэтически, люди написаны рукою твердой и точной, великолепен пейзаж…» – писал в журнал «Знамя» своим коллегам по редколлегии Петр Павленко.

Горячо принял книгу и большой читатель. Ее обсуждали рыбаки, работники рыбной промышленности, ученые.

Писатель звал на борьбу с массовым браконьерством, с неразумным, хищническим отношением к природе.

В юности Закруткин писал стихи. Поводом к этому лирическому взрыву была случайно найденная книжка стихов, оставленная кем–то в избе–читальне, которой заведовал юный Виталий. Сергей Есенин! Он буквально потряс шестнадцатилетнего избача. Как просто, размашисто и сильно написано! И о чем? О селе, о самом понятном и близком…

Теперь Виталий Закруткин стихов не пишет. Но лиризм, присущий его первым робким опытам, явственно ощутим и в сегодняшней его прозе, в зрелых раздумьях о судьбах своего поколения.

В гостинице «Москва» мне вместе с Александром Бахаревым, руководителем ростовского отделения Союза писателей, довелось слышать речь Виталия Александровича, которую он собирался произнести на писательском пленуме, посвященном творчеству молодых.

– У нас любят говорить с молодыми об амфибрахиях, анапестах и так далее. Все это, конечно, нужно. Но молодые должны помнить, что великий русский поэт прежде всего гордился тем, что чувства добрые он лирой пробуждал.

Главной книгой Виталия Закруткина является роман «Сотворение мира». В центре этого многотомного произведения – судьба семьи сельских интеллигентов Ставровых, становление нового мира в захолустной деревушке Огнищанке, которая напоминает степную Екатериновку, где был избачом юный Закруткин. Замысел автора широк. Одной Огнищанки ему мало. Желая глубже понять эпоху, ен рисует образы Ленина, его соратников, строителей молодого Советского государства и их лютых врагов. Летят годы. Мужает главный герой романа Андрей Ставров, которому суждено пройти через многие испытания, в том числе через бурное море коллективизации и огненную купель Отечественной войны.

Жизнь Виталия Александровича, полная драматических, порой трагических коллизий, дала волнующий материал для его произведений. Человек большого мужества, он запомнил слова, сказанные ему маршалом Жуковым в Берлине в ту победную весну:

– Вручаю вам этот нелитературный орден, чтобы вы и в литературе вели себя так, как в батальоне! – И прикрепил к груди писателя й воина орден Боевого Красного Знамени.

Теперь можно сказать, что Виталий Закруткин исполнил наказ прославленного маршала.

О романах Закруткина много писали. И здесь мне хочется подробнее остановиться на небольшой повести писателя, которая всколыхнула читателей не менее его эпопеи. Старший редактор издательства «Молодая гвардия» Ирина Гнездилова рассказала мне историю рождения этой повести с выразительным названием «Матерь человеческая».

Когда я читал эту вещь еще в журнале «Огонек», мне невольно вспомнился один из ранних рассказов Виталия Закруткина – «О живом и мертвом». Такое же название было и у книжки, изданной в освобожденном Ростове в годы войны. В этом выхваченном из суровой прифронтовой жизни полурассказе–полуочерке говорилось о судьбе молодой женщины Марьи, что осталась одна на спаленном хуторе и собиралась стать матерью…

Интересно сравнить ранний рассказ и зрелую повесть Виталия Закруткина. Безусловно, рассказ «О живом и мертвом» послужил отправным толчком для этой вещи. Но насколько все философски углублено, осмыслено, заострено! Марья стала Марией. Этим подчеркивается не бытовое, а общечеловеческое звучание имени главной героини.

Убраны лишние герои, в том числе и старик, говоривший в финале рассказа Марье: «Правильный ты человек… Страшно жить среди мертвых. А ты все пересилила… Все будет, как было, потому что смертью покорить человека нельзя, потому что живое сильнее мертвого…»

Эта глубокая, но выраженная в раннем рассказе несколько риторически мысль, теперь ушла в подтекст, ею как бы пронизана вся необычная, волнующая повесть.

Как же она возникла? Вернемся к рассказу Ирины Гнездиловой. Редактор она опытный. На последних страницах многих известных книг стоит ее имя. Так вот. У «молодогвардейцев» возникла идея «вдохновить» Виталия Закруткина на небольшую повесть, которая бы воевала за человечность, за мир на земле. Оказалось, что планы автора совпадают с пожеланиями работников издательства.

Пришел срок, и Закруткин прислал в издательство, как говорится, еще горячую рукопись. Она всех сразу покорила своей гуманностью и лиризмом. Но у Ирины Гнездиловой были и вопросы к автору. Договорились: редактировать рукопись она выезжает в станицу Кочетовскую.

Приветливый писатель тепло принял редактора – «молодогвардейца», перезнакомил со своими многочисленными друзьями–рыбаками, трактористами, райкомщиками.

Надо знать девиз Виталия Александровича:

– Хорошая школа, новая дорога, дом для престарелых не меньше значит, чем собственное произведение!

С раннего утра в гостеприимном доме Закруткина решались многие насущные проблемы станицы и всего района. Приезжий редактор терпеливо ждал своей очереди:

– Виталий Александрович, дорогой, а когда же мы, будсм работать?..

Закруткин смущенно улыбнулся:

– Гуляйте, Ирина… Ждите. Я уже обдумываю ваши замечания.

Но пришло время, и терпеливый редактор вскипел:

– Виталий Александрович, когда же вы сядете за рабочий стол? Ведь у вас с утра до вечера люди, люди, .люди… Это, конечно, прекрасно, что вы такой отзывчивый. Но поймите: вы не выполняете главной своей обязанности, которой никто, кроме вас, выполнить не может…

Закруткин виновато кивнул.

Слушая рассказ Ирины Гнездиловой, я подумал: связь с жизнью, выполнение гражданских обязанностей дело в высшей степени благородное и необходимое для писателя. Но только он никогда не должен забывать о выполнении и «своей главной обязанности, которой никто, кроме него, выполнить не может». Скольких замечательных книг мы недосчитались именно потому, что была забыта эта мудрая заповедь! И почему иной раз писатели как бы стыдятся своего главного труда? Разве он нужен только им?

Ирине Гнездиловой удалось усадить Виталия Александровича за рабочий стол. И вот передо мной вставки, написанные четким почерком Закруткина. К страницам 75, 86, 106, 123… Замечания редактора послужили толчком для последних штрихов писателя. Меткие бытовые и психологические детали. Нет, не только они. Дописал автор и финал повести, как бы замкнув ее в кольцо образом мертвой мадонны в каменной нише.

В антитезе: матерь божья с кукольными глазами и матерь человеческая, живая, исстрадавшаяся, щедрая – глубокий революционный гуманизм. Как гимн трудовым матерям звучит концовка повести, в которой явственно различим горячий голос писателя–патриота:

«Так будет. И, может, тогда не выдуманной художниками мадонне воздвигнут благодарные люди самый прекрасный, самый величественный монумент, а ей, женщине–труженице земли. Соберут белые, черные и желтые люди–братья все золото мира, все драгоценные камни, все дары морей, океанов и недр земных, и, сотворенный гением новых неведомых творцов, засияет над землей образ Матери Человеческой, нашей нетленной веры, нашей надежды, вечной нашей любви…»

Читателям полюбилась эта небольшая, но очень емкая повесть. Автор ее удостоен Государственной премии имени Максима Горького, а на всегсоюзном конкурсе, организованном ЦК ВЛКСМ, Виталию Закруткину была вручена медаль с изображением Александра Фадеева. Поблагодарив жюри за высокую честь, Виталий Александрович задумчиво сказал:

– Помню: в войну мы бродили с Фадеевым по освобожденному Ростову, который он так любил. Никогда не думал, что меня наградят медалью с его изображением…

А я подумал, что и Александр Фадеев написал свою «Молодую гвардию» по заказу комсомола и велению сердца.

Не могу не сказать и о книге, которая вышла на несколько лет раньше, чем «Матерь человеческая». Это «Цвет лазоревый (страницы о Михаиле Шолохове)». Автор подробно рассказывает о своем знакомстве с Михаилом Александровичем и о его творчестве.

Яркими мазками в книге нарисована встреча автора, тогда молодого ученого, с одним из основоположников советской литературы Александром Серафимовичем, приветствовавшим первые шаги Шолохова. Старый писатель с тревогой и болью говорил о некоторых завистливых, мелочных людишках, травивших Шолохова в самом начале его пути:

– Вот подлецы, какую творческую обстановку создавали замечательному писателю, только–только вышедшему на литературную дорогу! Теперь уже Шолохов недосягаем для этой бездарной и подлой наволочи. Он заслуженно стал всенародным писателем. Пусть теперь попробуют, сунутся – народ им зубы обломает…

Запоминаются слова маститого мастера о том, что у «молодого орелика» Шолохова «люди не нарисованные, не выписанные, – это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей толпой, и у каждого – свой нос, свои морщины, свои глаза с лучиками в углах, свой говор. У каждого свой смех, каждый по–своему ненавидит. И любовь сверкает, искрится…»

С письмом Александра Серафимовича попал молодой ученый, «революционно–архивный юноша», как насмешливо–ласково его называл старый писатель, в шолоховский дом, к «художнику божьей милостью», говоря словами того же Серафимовича. Молодой Закруткин еще не представлял, какую огромную роль сыграет в его судьбе эта встреча.

Автор подробно рассказывает о мужестве Шолохова, писателя и гражданина, в тридцатые годы. Не раз автору «Тихого Дона» приходилось откладывать еще не остывшую рукопись, чтобы на долгое время броситься в коловерть жизни. Так было в бурные дни коллективизации, в середине тридцатых годов и в первые же тревожные дни Отечественной войны…

Автор сравнивает творения Шолохова с пахучей травой–чабрецом, неувядаемым степным бессмертником, неумирающим весенним цветком лазоревым.

Тридцать восемь лет знает Виталий Закруткин певца тихого Дона и поднятой целины, тридцать восемь лет учится у него гражданскому мужеству и литературному мастерству. В своей неизменной гимнастерке Виталий Александрович присутствовал на пресс–конференции, посвященной награждению Михаила Шолохова Нобелевской премией.

– Пускай ваш друг ответит, – обратился к Шолохову рыжеватый иностранный корреспондент, – почему он до сих пор ходит в униформе. Ведь война давно кончилась.

Закруткин неторопливо встал:

– Я не сниму своей гимнастерки до тех пор, пока льется кровь во Вьетнаме и на Ближнем Востоке. А умру – пусть меня похоронят в этой гимнастерке. – Автор «Сотворения мира» и «Матери человеческой» помедлил. – Но если на мою Россию вздумают напасть кровожадные безумцы – я встану в этой гимнастерке из гроба. Кто к нам с мечом придет – от меча и погибнет!