Текст книги "Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)"

Автор книги: Владимир Федоров

В 1950 году в сентябрьском номере украинского журнала «Днипро» была напечатана подборка стихов молодых поэтов с предисловием Павла Тычины. Заголовком своего предисловия маститый поэт взял одну из строк харьковского поэта Юрия Герасименко, стихи которого тут же неоднократно цитировал. Уже те ранние стихотворения Герасименко привлекали жизнерадостностью, энергичным ритмом, конкретностью.

В них звучал «прорезающийся» собственный поэтический голос.

Никогда не забуду радость юного поэта, сельского учителя, державшего в руках свою первую книжечку. Он часто прибегал ко мне, делился своими планами, говорил, как сельские ребятишки жадно слушают его рассказы о жизни, скитаниях и стихах великого Тараса. За плечами Юрия Герасименко были нелегкие годы. На всю жизнь он запомнил холодно поблескивающий нацистский автомат, наведенный на него, мальчишку…

Думается, что поэт, издавший на Украине много книг, мог бы быть более разносторонне представлен в сборнике «Земля отцов», вышедшем на русском языке. Но и то, что вошло в сборник, давало представление о творческих поисках, гибкости и богатстве ритмики Юрия Герасименко. Автор пользовался и энергичным дольником («На крыльях», «Письмо») и классическими размерами, свободно владел белым стихом (особенно хочется отметить стихотворение «Нотный листок» в отличном переводе И. Бурсова). Переводчики, каждый в меру своих сил, старались донести до русского читателя своеобразие дарования поэта. Я лучше понял их трудности, когда мне довелось для издательства «Советский писатель» перевести новую лирическую книгу моего друга «Ясеница».

Точные, действенные слова находит Юрий Герасименко для описания трудовой красоты земли отцов, но его голос звучит гневно, когда поэт говорит об отдельных пустоцветах, дармоедах на этой земле. Будь то старый мещанин («Его жизнь») или молодой тунеядец, не желающий работать («Киномехайлик») – автор не дает им поблажки.

 
И куда «дитя» годится —
Как бурьян в полях оно.
Хоть под носом косовица,
В голове не пахано!
(Перевод В. Цыбина)
 

Здесь, как и в других стихах, Герасименко умело использует колючие народные словечки, живые разговорные обороты речи. И не удивительно, что он зло издевается над антинародным искусством абстракционистов. «Я оттенок… я совсем без тела. Я без формы даже и без цели…» – поет некое «диво», качаясь на морских волнах.

 
И не знало диво почему–то,
Что оно —
Лишь капелька мазута…
(Перевод В. Цыбина)
 

В «Балладе про дорогу» автор в символической форме изображает многолетний трудовой подвиг нашего народа и клеймит тех, кто мешал ему, путался под ногами, звал свернуть с правильной ленинской дороги.

Сейчас, когда на Западе продажные писаки кричат о «народном капитализме», автор книги «Земля отцов» вспоминает об украинском сахарозаводчике Харитоненко, который заявлял: «Я сам из народа, я все отдаю для народа». Это, впрочем, не мешало ему отдать тайный приказ драгунам стрелять в недовольных. Напрасно мечтают за океаном недобитки из украинских националистов и их покровители о возвращении в наши края подобного «рая»!

Юрий Герасименко – самобытный поэт, в творчестве которого добрые классические традиции органично сочетаются с новаторством, продиктованным самой жизнью. Кроме стихов и поэм, он написал роман «Когда умирает Бессмертный». На Украине его хорошо знают. Русский же читатель запомнил поэтические книги, вышедшие в «Молодой гвардии» и «Советском писателе».

На мой взгляд, самая зрелая, главная вещь поэта – поэма «Дорошев яр». Это своеобразная поэма–фантасмагория. Ее полуфантастический сюжет помогает автору глубже проникнуть в историю классовой борьбы на Украине, в историю украинского народа. Четкая поэтическая форма, четкие идейные позиции.

Поэма начинается с обращения к врагам.

 
Я только для того живу, дышу,
Чтоб вам не дать дышать.
Да, для того
Оттачиваю меткие слова.
Пускай они шершавы, неизящны,
Зато весомы и сражают точно.
 

Автор из скромности уверяет, будто его слова «шершавы, неизящны». Вот что весомы и сражают точно – это верно. Поэма, несмотря на то что она написана белым стихом, очень музыкальна, насыщена аллитерациями, внутренними рифмами. Но их не замечаешь, так все они подчинены замыслу. Здесь не так, как бывает у некоторых поэтов, без всякого внутреннего повода демонстрирующих свою виртуозную технику.

Но вернемся к сюжету поэмы. У ее героя заболело сердце. Болезнь–видение призывает его к покою, к отказу от борьбы. Сам герой, кажется, вот–вот не устоит перед чарами коварного видения, но сердце его не поддается этому соблазну. И вот он, как некогда герой «Божественной комедии», оказывается в лесу. Это как бы реальный лес и в то же время символический. Своеобразный сплав реального и символического характерен для всей поэмы.

В этом полусказочном бору герой поэмы встречается с легендарным Дорошем, по имени которого назван яр. Дорош – по существу, символ свободолюбия трудового украинского народа. Он защищал крепостных мужиков от изощренных издевательств панов. Чудесные вещи происходят в Дорошевом яру. Здесь встречаются люди разных эпох – лирический герой – наш современник, конник–буденновец и, наконец, сам Дорош. Всех их объединяет лютая ненависть к угнетателям и беззаветная любовь к людям труда.

Ярко выписана галерея их антиподов. Особенно запоминается изворотливая фигура рыженького украинского националиста. Очень тонко, без нажима автор разоблачает этого изворотливого словоблуда, беспощадно срывая с него словесные одежды. Вслушаемся в речь этого «просто–украинца»:

 
Забудем споры!
Бедный и богатый,
Мы украинцы, только украинцы,
По крови братья.
Братством тем кровавым…
Э-э… вы простите,
братством этим кровным
Не дорожат, его хотят нарушить
Большевики–безбожники, кацапы —
Они, они лишь не желают мира!
 

Заставляя этого гибкого демагога оговориться – вместо «кровное» сказать «кровавое», автор выворачивает наизнанку его нутро. С миротворца спадает крестьянская одежда, а под нею – эсэсовский мундир. Таких «метаморфоз» много в поэме. Она метко бьет по нашим врагам.

Очень нужную, идейно–острую, злободневную вещь написал Юрий Герасименко. Не с меньшим сарказмом, чем образ украинского националиста, выписана и ж фигура заокеанского мещанина, поклоняющегося желтому дьяволу. «Литературная Украина» писала о том, что в современной украинской лоэзии давно не было произведения такой публицистической и эпической силы.

С большим неподдельным пафосом талантливый поэт воспевает бессмертное братство трудовых людей всех эпох.

Первые стихи Александра Люкина я прочел в газете. Потом перечел. Захотелось вырезать. Вот небольшое стихотворение «Тень»:

 
Смешная тень:
Шла по жнивью.
Травой,
По острым шла камням,
Не отставала.
Но только грянул
Гром над головой,
Не светит солнце мне —
Ее как не бывало.
 

В общежитии Высших литературных курсов, куда Александр Люкин приехал с сормовского завода, мне доводилось слушать его новые стихи, записанные в большую тетрадь, напоминающую конторскую книгу. Сердце рабочего поэта было яростным резцом. И неуклюжая конторская книга становилась книгой жизни. Люкин так и назвал свою новую книгу «Жизнь». Она вышла в издательстве «Советский писатель».

Однажды Александр Люкин познакомил меня с человеком, которого считал первым своим наставником, – Павлом Анисимовым. Он стихов не пишет. Работал геологом, теперь переплетчик. А в войну был командиром взвода. Этот невысокий подвижный человек обладал счастливым даром подмечать в людях талант. Он–то и открыл поэтическую искорку у рядового Люкина. Двадцать лет они считали друг друга погибшими в бою. И вот наконец бывший командир взвода встретил фамилию друга под стихами в газете. Жив! Саша Люкин жив! Адрес поэта было отыскать не так–то трудно. Многое вспомнилось после двадцатилетней разлуки.

Жадно вглядывался поэт в послевоенную жизнь. И больше всего его привлекали друзья по станку, надежные товарищи по знаменитому Сормовскому заводу. Рабочему человеку – вот кому не худо поставить памятник. А, впрочем, как бы он выглядел? Люкин любит правду. Пускай будет, как в жизни!

 
Стоял бы он, стеснялся бы кого–то.
Большой, сутулый, воплощенный в медь,
И руки, отнятые от работы,
Так и не знал, куда бы деть.
 

Труд – это отец изобилия. Поэт мог так передать азарт работы, что казалось, слышишь звон молотка, ударяющего с «необузданной медвежьей силой».

 
Молоток от ярости ослеп,
Молоток оглох от звона стали,
Повторяя:
Хлеб!
Хлеб!
Хлеб!
Никому зазря еще не дали!
Так давай!
Давай!
Давай!
(Давай!
Он летал,
Он пел, разгоряченный!..
Ах, какой же вкусный каравай,
Золотистый,
Только испеченный!
 

Это и есть отлитый в звонкую поэзию лозунг наших отцов: «Кто не работает – тот не ест».

Смотрел я в шумном курсантском общежитии на Люкина и его бывшего командира взвода и радовался, что тот может гордиться своим воспитанником. А ведь за плечами–то ухабистые дороги! Нелегко порой бывает? Да. Так пошутите, черт возьми! От души, по–русски.

Стихи Люкина не спутаешь со стихами других поэтов. И улыбка, и грусть, а порой и прямота до колючести – все у него свое. Пожалуй, лучше всего позиция поэта выражена в стихотворении «Партсобрание».

 
Три часа
Не затихала драка.
Дым – столбом
И души – догола.
Кто смеялся,
Кто стонал,
Кто плакал.
Злой и настоящей
Жизнь была.
 

Талантливому поэту удавалось правдиво нарисовать эту «злую и настоящую жизнь». В его стихах бурлили живые человеческие страсти, играло живое русское слово. Совсем немного строк ему требовалось, чтобы нарисовать характер, верно схватить настроение. Я что–то не помню, чтобы кто–то другой из наших поэтов так писал о любви:

 
Не молчи,
Не молчи,
Не молчи!
Лучше топай ногами,
Кулаками стучи.
Проклинай все на свете.
Грохни об пол стакан.
Лучше – гром,
Лучше – ветер,
Лучше пусть – ураган.
Но не эта
Обида и тишь.
Я уйду.
Как ты страшно молчишь!
 

Много и всерьез думал Люкин о жизни, а писал мало, да зато глубоко. Всего две строфы понадобилось ему, чтобы вылепить незабываемый характер, нелегкую судьбу русского чудо–солдата.

 
У него разрублена щека,
Шея искалечена снарядом
Правая схоронена рука
Где–то в пустыре
Под Сталинградом.
Но еще работает левша.
К черту
Все сочувствия и жалость.
Крепкая,
Солдатская душа,
Видимо, нетронутой осталась.
 

Если брать не внешние детали, а самую суть, то это стихотворение, конечно, можно назвать автопортретом: Александр Люкин прошел через многие нелегкие испытания, а душа у него «нетронутой осталась».

Александр Макаров, который вместе с Ярославом Сменяковым руководил нашим поэтическим семинаром на Высших литературных курсах, прислал Люкину в Горький такое письмо о поэме «Иринка»: «…Прочел ее с удовольствием и радостью за Вас, что пишется по–прежнему негладко и творится нелегко. «Иринка» – прелесть. Превосходный портрет – мозаика славной девушки «невоспетой золотой души». А что если попробовать сделать несколько таких портретов – молодого рабочего, к примеру. Это не страшно, что вы повторите прием, пусть прием даже будет обнажен. Только не надо его делать выходцем из деревни, хорошо бы ему дать городское детство, среди рабочих подростков. У вас выйдет!..»

В этом письме – весь отзывчивый, улыбчивый Александр Николаевич с его заботой, поддержкой, советами своим ученикам. Он был критиком–поэтом, недаром же в юности писал стихи. Вдова нашего руководителя, передавшая мне это письмо, рассказала о большом количестве таких писем, хранящихся в семейном архиве. Алексадр Люкин очень ценил своего учителя и посвятил ему такие стихи:

 
А. МАКАРОВУ

Было скушно —
писал к нему,
было страшно —
писал к нему,
было больно —
писал к нему,
непонятно —
писал к нему.
Он ответит —
и скуки нет,
он ответит —
и страха нет,
он ответит —
и боли нет,
был он тем,
на ком —
клином свет.
 

Да, сила Люкина в удивительном лаконизме. Есть в его стихах крыловская чеканность, так и просящаяся в пословицу.

В предисловии к последнему люкинскому сборнику, вышедшему уже после неожиданной смерти автора, Михаил Львов вспоминает: «Когда Александр Люкин читал свои стихи в аудитории, он не знал, куда деть руки, стеснялся, читал тихо и неуверенно, но весь зал оживал, двигался, все улыбались, радовались, почувствовав в стихах неподдельную поэзию.

Александр Люкин пришел в литературу с большим жизненным опытом, но с юношеской чистотой и застенчивостью душевной. Тем тягостнее осознавать, что его нет уже среди нас. Жизнь Люкина внезапно оборвалась.

Но стихи его продолжают жить».

Я открываю книгу на странице, где напечатано стихотворение со странным названием «На своих похоронах».

 
Приснилось мне, что умер я,
Меня несут.
И бабы взвыли.
И про меня все говорят
Хвалу большую на могиле.
Как дорог каждый мой успех,
Как много я для жизни значу.
И я стою счастливей всех
И над собой всех горше плачу.
 

Сердцем понимаешь, он написал эти стихи в шутку. Но сейчас их воспринимаешь совсем по–иному. Какая по–ребячески чистая душа! Эту книгу он тебе уже не подпишет… Вот его сборники: «Жизнь», «Судьбы», «Беспокойство»… И самая первая «Мои знакомые». Памятная надпись: «А. Ив. Люкину от благодарных читателей. 1959 г.» У моего друга не осталось ни одной своей книжки, и тогда ему подарили этот сборник «благодарные читатели». Да, благодарные. Они не забудут тебя, Саша, крестьянский сын, сормовский слесарь, советский боец, русский самородок.

31 января 1962 года вышел очередной номер газеты «Литература и жизнь». Номер как номер. Но необычно то, что читателей в этом номере больше всего привлекли стихи. Стихи ставропольского поэта Валентина Марьинского.

В редакцию стали приходить душевные письма. Вот одно: «…Не много было в периодической прессе за последнее время подобных им по форме и содержанию стихов. Они написаны с таким блестящим мастерством, что его уже не замечаешь. Они прекрасны своей мудрой простотой. Они волнуют мыслью, заложенной в них. Особенно значительно второе стихотворение «Не пришедший с войны». Автор сумел уложить в скупые строки стихов целую эпопею человеческой судьбы…

Я сейчас же прошла в комнату дочери, где собралась молодежь. И прочла им стихи. И как все притихли! У девушек покатились слезы из глаз, юноши, стыдясь, опустили глаза. Да, стыдясь, так как подобные стихи заставляют каждого посмотреть на свою слишком легкую жизнь с другой, трагической стороны!.. Такие стихи нужны молодежи… Хотелось бы знать, есть ли у автора еще печатные произведения? Простите за невежество – есть ли у него книжки? Пожалуйста ответьте – будем искать. Прошу передать поэту благодарность ото всей семьи».

Умное и сердечное письмо это прислала Екатерина Михайловна Сергеева из города Ленина, познавшего нечеловеческие тяготы ледяной военной блокады. По–моему, такие письма надо печатать в газетах, издавать отдельными книгами, как когда–то мудрый, отзывчивый учитель Андриан Топоров издал отзывы не умеющих писать, но умеющих мыслить и тонко чувствовать алтайских крестьян, среди которых были и родные нашего космонавта‑2.

О стихотворении «Не пришедший с войны» тепло отозвался и Константин Симонов. Через четыре года он в письме к автору повторил свою высокую оценку: «…Когда я заново прочел Вашу балладу, у меня снова мороз подрал по коже, как тогда, когда я читал ее первый раз несколько лет назад, и снова вслух захотелось читать ее первому попавшемуся человеку… Повторяю, Ваша баллада произвела на меня, когда я прочел ее впервые, и производит сейчас самое сильное впечатление. Мне вообще кажется, что это одно из самых сильных стихотворений о войне, которое мне довелось читать после войны в нашей поэзии…»

Пересказать эту балладу невозможно. Но проанализировать ее необходимо. Попытаемся это сделать. Я вновь и вновь перечитываю это удивительное стихотворение о лейтенанте, много лет лежащем в белой больничной палате. Он не помнит, кто он, но помнит, что надо вести роту в атаку.

 
За стеною,
Который не ведая год,
Человек,
Не вернувшийся с фронта, живет.
За высокой
Кирпичной Больничной стеной
Слышен крик по ночам:
«В наступление! За мной!»
…Спит земля.
Людям видятся добрые сны.
Но не спит человек.
Не пришедший с войны.
 

Почему всех нас так волнуют эти строки? Да потому, что поэту удалось не только рассказать об исключительной, трагической судьбе живого «человека, не пришедшего с войны», но и обобщить, собрать в единый фокус чувство фронтового братства и священное чувство долга, поставленного выше собственной жизни. А чувства эти живут в каждом фронтовике. Да, этот неистовый лейтенант есть в душе любого из нас. Это наша юность, наша совесть, то лучшее, что в нас есть. И в то же время эта баллада о конкретной человеческой судьбе, волнующей до спазм в горле:

 
Он не помнит
пи мать,
ни жену,
ни отца.
Снятся пули ему
Да осколки свинца,
Да внезапные вспышки
В тревожных ночах,
Да могилы друзей
В чужедальних полях…
 

Дыхание мирной жизни с гудящими поездами и растущими городами только углубляет трагизм судьбы вечного фронтовика. В «Не пришедшем с войны» пульсирует кровь горького и величественного фронтового поколения. Два плана – бытовой и философский, сливаясь, делают это произведение выдающимся в нашей поэзии. Его можно поставить рядом с такими вещами, как «Гренада» Ми–аила Светлова, «Мать» Николая Дементьева, «Смерть ионерки» Эдуарда Багрицкого и «Я убит подо Ржевом» Александра Твардовского. Нам не забыть лейтенанта, «не гришедшего с войны».

 
Только он не придет
Никогда, никогда:
Он в атаку идет,
Он берет города.
…Беспрерывно —
Уже восемнадцатый год —
Человек
в наступление
роту
ведет…
 

Не раз и не два автору этой баллады приходилось ходить в атаку. Враг был у самых ворот родного Кавказа. Окончив десятилетку в родной ставропольской станице Марьинской, юный поэт добровольцем в 1942 году ушел иа фронт. В боях на Северном Кавказе был дважды равен. После госпиталя направлен в красноармейский ансамбль песни и пляски. Еще в школе у него было три увлечения: литература, музыка и математика. В ансамбле литература и музыка подали друг другу руку: писал стихи в музыку к ним. А третье увлечение? Демобилизовавшись, парень из станицы Марьинской сдал экстерном экзамены на физико–математическое отделение учительского института, потом стал, как его отец, сельским учителем.

Но поэзия взяла свое. Вскоре я встретил могучего и застенчивого Валентина Марьинского в Литературном институте имени Горького. Николай Рыленков назвал его стихи «прекрасным образцом ясной и мужественной лирики».

А музыка? И она не забыта. На странице газеты «Советская Россия» появилась «Песня о курганах», где и стихи и музыка сочинены Валентином Марьинским. Мне в память врезался куплет:

 
Солдат, видно, пьяным от радости был,
Когда он с победой домой уходил.
Приладил он ловко
Шинель и винтовку,
А юность в окопе забыл…
 

Как–то мне довелось присутствовать на заседании редколлегии журнала «Огонек», где были прослушаны две новые песни Валентина Марьинского. «Огонек» и раньше печатал его песни. Но тогда автором музыки был профессиональный композитор. А тут… В руках моего друга была гитара, которая больше походила на фронтовую, чем на нынешние, модные – «голубые». Собравшиеся напряженно слушали, а потом долго не могли решить, какую же песню печатать – торжественно–задумчивую «Не пришли мы с войны» или же задушевную «Тополек». Понравились обе. Это были его последние песни.

А мне не меньше нравятся песни Валентина Марьинского «Котелок», напечатанный в родной ставропольской газете, и «А война продолжается», напечатанная в альманахе «Кубань». Поэту в своей новой книге «Век стали и нежности» удалось сказать горячее, пристрастное слово от имени сверстников. И тут ему помогла память фронтовика, память коммуниста. Прощай, певучая душа…

Когда в поэзию приходит новый своеобразный поэт, он приносит с собой не только свое видение мира, но и свою любовь к краю, где он вырос, ко всему тому, что впитал с молоком матери. Не только душа современника, но и родная природа с ее неповторимыми запахами и красками становится неотъемлемой частью его стихов и поэм.

Белгородская область граничит с Украиной. О прошлом этих мест хорошо сказал мой земляк Виталий Буханов в поэме «Оксана».

 
Тут Козачье, —
Их предки – днепровская Сечь.
Там Пушкарное, —
Жил порубежник суровый.
И сплелась у Оксаны русская речь
С украинскою мягкой певучею мовой.
 

Поэтому так органична для Виталия Буханова любовь к языку братского украинского народа, к его самобытной культуре. Дружбе двух великих народов, своему поколению, прошедшему сквозь огонь Отечественной войны, молодым современникам посвятил поэт три поэмы, изданные в Курске отдельной книжкой. Лейтмотив всех поэм Виталия Буханова – раздумье поэта о выборе молодыми людьми своей дороги в жизни. Поэмы остры, написаны уверенной рукой, по–настоящему драматичны. В них – живые судьбы, яркие человеческие характеры, много афористичных выражений, запоминающихся пейзажей, как бы оттеняющих чувства героев.

В лучшей своей поэме «Северный Донец» поэт стремится к глубокому раскрытию характеров своих героев. Отсюда его тяга к диалогу и особенно к внутреннему монологу. Вся поэма построена броско, на контрастах. Индивидуалисту и отщепенцу Валентину Подлетову противопоставлены молодые советские люди Андрей Чумак и Марина Криничная, с оружием в руках защищавшие Родину, а затем осуществившие свои юношеские мечты: Андрей строит в родном Белгороде цементный завод, Марина выращивает сад.

Поэт стремится избегнуть схемы, разобраться во всей сложности жизни, показать характеры своих героев в развитии. Судьба Валентина Подлетова поучительна. Самолюбование, оторванность от друзей и влияние отца–стяжателя привели его к измене, а после войны Подлетов оказался в гнилом эмигрантском болоте, из которого вербует своих агентов иностранная разведка. В финале поэмы гневно звучат авторские слова:

 
Родина —
Это не звонкий грош.
Ее в кошельке
С собой не возьмешь.
 

Язык поэмы сочен, крылат, чувствуется, что автор серьезно поработал над своей вещью. Фрагменты поэмы были высоко оценены Сергеем Смирновым и Василием Журавлевым при защите Виталием Бухановым дипломной работы в Литературном институте имени Горького. Поэма могла бы украсить любой толстый журнал.

Волнует автобиографизм поэмы «Алешка – сын солдатский», опубликованной в свое время в калининском альманахе. Сын солдата, погибшего под Орлом, Виталий Буханов парнишкой бесстрашно перешел линию фронта, затем добровольцем вступил в Советскую Армию, принимал участие в освобождении Белоруссии и Польши.

 
Он слышит: шумят вместе с ветлами курскими
Такие знакомые, близкие
Варшавы акации, пихты маньчжурские
И лиственницы сахалинские.
 

Это строфа о моем земляке – лирике из цикла «Белгород». Я его написал тогда, когда Виталий не учился в Литературном институте. Но пришло время, и студенты московского Литинститута действительно «потеснились чуточку» и приняли в свою разноязыкую семью моего смуглого, черноволосого земляка, которого в детстве в родном селе Беловское звали «Цыган».

С Виталием я встретился еще до демобилизации. Быстро познакомившись, мы долго бродили по улицам ночного Белгорода. Капало с крыш, в воздухе чувствовалась близкая весна. На следующий день мы оба написали стихи об этой весенней ночи, положившей начало нашей дружбе. Самое удивительное то, что они были написаны одним размером. Очевидно, нам передалось общее ощущение нежданной радости, предчувствие близкой весны и большой дружбы.

Помню, как в издательстве «Советская Россия» вышла книга Виталия Буханова «Земляки». Держал я в руках эту тоненькую книжку с обложкой, напоминающей белоствольную березовую рощу, а перед глазами – лицо друга, звонкого белгородского лирика, много лет прикованного к постели тяжелым недугом.

Еще в Литературном институте Буханов мне рассказывал, что любовь к поэзии в него вдохнул старший друг Иван Федоровский, затем погибший на фронте. С волнением я прочел в новой книге стихи «В дороге», посвященные этому человеку, правдолюбу и патриоту.

 
Мы в жизни с другом шагали рядом,
Не друг за другом,
А вместе, враз.
Мы оба с ним не любили парадов,
Пустопорожних и пышных фраз.
И были пред нами все настежь двери,
И бедность не жала босых наших ног.
Не хуже мы видели дальний берег,
Шагая в школу в грязь, без сапог…
Замешаны мы Из крутого теста,
С таким поколеньем не страшен враг:
Мы знаем, кто мы, и наше место
Не в дальнем обозе,
А в первых рядах.
 

Таким мне и видится Виталий Буханов, влюбленный в свой край и своих земляков, автор поэтических книг, одухотворенных неподдельным лиризмом.

Вот они, эти книги, вышедшие после смерти моего друга. Белоснежные лебеди летят на огненной обложке. Это поэма «Песнь о крылатом сердце» с памятным посвящением: «Другу юности Ивану Алексеевичу Федоровскому, сложившему голову в боях за нашу Родину летом 1941 года под Полоцком, с глубокой любовью. Автор». Вот книга «Искорка России», открывающаяся стихотворением, которое Виталий написал перед смертью. Закрываю глаза и слышу его голос:

 
Не буду я светить
Средь звезд.
Я не звезда.
Я – искорка
России золотая,
Что в ночь взвилась
И скрылась навсегда
В душистых дебрях трав
Лесостепного края…
 

Читаю книгу М. Исаковского «О поэтах, о стихах, о песнях» и нахожу его письмо к Виталию Буханову: «Я познакомился с Вашими стихами, которые Вы называете песнями, и хочу хотя бы очень кратко поговорить о них.

Мне кажется, что человек Вы способный и Вам следует продолжать писать стихи. Впрочем, это Вы, вероятно, будете делать и без моего совета…» Далее Михаил Васильевич подробно проанализировал стихотворение «Зеленые паруса».

Песни на слова Виталия Буханова теперь поют. Я сам слышал в родном городе. Стихотворение «Зеленые паруса», посвященное Василию Журавлеву, дало название посмертной бухановской книжке, выпущенной Центральночерноземным издательством. Хочется отметить большую благородную работу, которую проделали составители двух бухановских книг – поэты Николай Сидоренко и Юрий Герасименко.

«Буханов любил Украину, – говорит Ю. Герасименко в предисловии к «Зеленым парусам», – хорошо знал ее певучий язык, собирал украинские словари… С большой любовью писал о красоте и величии украинской, русской – всей славянской земли.

Характерно, что природа для поэта не просто совокупность живописных ландшафтов, – в красоте степей и лесов Буранов видел красоту Отчизны, душевную красоту природы» Бралгья–украинцы воздали должное светлой, гуманной лирике Виталия Буханова: его первая и его последняя оэтичечские книжки были изданы в Харькове.

Уже не раз мои земляки собирались на вечер, посвященный: памяти Виталия Буханова. Помню: в белгородском пединституте имени Ольминского горячо выступали студенты, школьные учителя Виталия, писатели Белгорода, Москвы, Воронежа, Харькова, депутаты местного городского Совета.

Мой друг учился в тридцать пятой белгородской школе, но и сам преподавал в ней. Все выступающие говорили о том, что этой школе надо присвоить имя Виталия Буханова, поэта–патриота, мальчишкой перешедшего лилию фронта, бестрашно сражавшегося за Родину, до последнего вздоха по–островски не сдавшегося смертельной болезни, своими талантливыми, душевными книгами умножившего племя патриотов.

Я видел белгородских девушек и парней, поющих песни моего Друга, жадно читающих его книги, настойчиво рсспрамшвающих о нем. Большие планы были у Виталя Буханова. Он работал над романом о подвиге нашего летчика в Отечественную войну и собирал материал для рвана о замечательном древнерусском певце Бонне. Он замышлял новые стихи и поэмы о своем родном, неповторимом крае.

 
Такую боль души
Не всякому понять.
Я жизнь свою Ни разу не итожил.
И не дал я того,
Что с радостью мог дать,
И своего не взял —
Я слишком мало прожил.
 

На могиле моего друга скромный памятник. На нем слова: «Здесь лежит русский поэт Виталий Буханов. Он жил любовью к своей родине, к ее лесостепным холмистым просторам и навсегда остался ее частицей».