355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Федоров » Бойцы моей земли (Встречи и раздумья) » Текст книги (страница 19)
Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)
  • Текст добавлен: 29 апреля 2017, 00:30

Текст книги "Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)"


Автор книги: Владимир Федоров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

ЛЕН КОЛОСИТСЯ

Многим запомнился большой лирический цикл «Лен колоколится» Владимира Семакина в журнале «Огонек». Стихи дышали удивительной свежестью и целомудренностью. Да, Семакин один из самых застенчивых поэтов. Его стихи па бьют в глаза, а излучают мягкий потаенный свет. Но когда надо, поэт бывает и мужествен, он может постоять за то, что он любит всей душой. Когда мы читаем его стихи о цветущем льне, в нашей памяти встают неоглядные дали России.


 
Нежный–нежный – не жжется, не колется —
из конца окоема в конец
голубым–голубо колоколится
за околицей лен–долгунец.
Что–то есть безмятежно–безбрежное
в этой нежности летнего льна.
Ничего тут волна перемежная
ни взмутить, ни смутить не вольна!
Так покойно и голубо–зелено
это поле в залесной глуши —
словно роздых никем не измеренной
и отходчивой русской души.
 

Не случайно, что столь разные поэты, как Степан Щипачев и Николай Грибачев горячо откликнулись на этот цикл. Здесь мне хочется привести письмо Грибачева к автору:

«Прочитал безотрывно «Лен колоколится» и рад, рад! Будто по лугу, полю, лесу прошел, чистым воздухом надышался! Сначала чуть испугался, увидев заголовок, ну, думаю, никак еще одна «лирическая поэма» без сюжета, с вялыми, коровьего толка, страстями, утопленными в многословии, такие теперь модно писать! – да вдруг вижу нет, совсем это иное, живое, крепко поставленное на землю отчую. И – предметное до зримости, с полным цветом и ароматом. А еще – верное духу народному, с прямой и косвенной отповедью тем, кто привык ползать на брюхе перед чужеземным, которое особенно отличается мелочностью мысли – при внешней ее «умности» и многозначительности и бледной немочью языка…»

В войну почти мальчишкой Владимир Семакин работал на одном из приуральских заводов. Об этом он говорит сдержанно. Любовь к камской природе заставляла юного поэта и цех видеть в особом свете. Резец у него «плывет, упрямый, как щуренок». Трудную заводскую юность скрашивали еще неосознанная первая любовь, врожденные скромность и терпеливость. А вести приходили недобрые.


 
Сосна, как танкист, обгорела
и вся заструпела, черна.
Не стой она гордо и смело,
давно бы погибла она…
 

Нельзя сказать, что у Семакина не было стихов слабых, описательных, даже риторичных. Были. Но не они определяют поэта, бесконечно влюбленного в неброские камские берега. Даже горный Кавказ напоминает ему чем–то родное Приуралье.

Вот его стихи об отце, «герое небывалых событий, свидетеле крутых перемен»:


 
Раздумьем, добытым ценою
ночей со взведенным курком,
он щедро делился со мною,
как бор с молодым сосняком.
 

А рядом стихи об институтской юности, о любви и дружбе, о разлуке, посвященные волжскому лирику Федору Сухову:


 
Речка, речка,
течь тебе, смеяться,
а взгрустнешь, так это не беда.
Мне труднее с другом расставаться,
может, на год, может, навсегда.
 

«Лен колоколится» – это теперь уж не цикл, а книга, недавно вышедшая в издательстве «Советский писатель». Автор ее хорошо знает, что он любит и что ненавидит. Даже в полемичных, публицистических вещах он остается лириком. Язык его свеж, пахуч, образен. Стих его то вызванивает лесным колокольчиком, то гудит медным колоколом. Читателя не может не тронуть гордость поэта за родимую землю.


 
Про тебя, лесная родина,
говорят, что ты Володина;
слышу, гордость затая:
хорошо, что ты моя!
Ты не лыковая, родина;
тут – завод, а там – заводина,
где я свой с давнишних пор,
а не ушлый гастролер.
…Мне всю жизнь гордиться родиной,
никому–то мной не проданной
ни за рупь,
ни за пятак,
ни за славу,
ни за так.
 

Все это сказано так искренне, так естественно, что не может быть и речи даже о каком–либо намеке на позу. И каждая строка, как говорится, глядит пословицей, бьет не в бровь, а в глаз. Настоящая зрелость удивительно сочетается в этой книге с юношеской свежестью, ибо поэт смело черпает живую воду народного творчества. Душевному поэтическому разговору, покоряюще искреннему, Владимир Семакин учится у Сергея Есенина.

Столько ярких красок, запахов, звуков уральской природы щедро рассыпано по семакинской книге, что невольно кажется, поэт достиг своей вершины. А между тем есть в книге несколько стихотворений, где автор их как бы обновляется, делается более сосредоточенным, пристально заглядывает в самое сокровенное–душу человеческую.


 
Ты все изведала, душа,
что было мило и немило,
что по плечу, что не под силу,
а все из тела не ушла.
Ты вся до спазмы напряглась,
когда с бедой не разминулась:
во чьем–то сердце обманулась,
о чьи–то очи обожглась…
Твое смятение и дрожь —
еще порыв, а не остуда,
все тех же губ, еще, как чуда,
ты – и в отчаянии – ждешь…
 

Эти стихи говорят, что для Владимира Семакина, одного из задушевных лириков, вершина еще впереди.

ГДЕ ТЕЧЕТ ДОНЕЦ

Стихи Сергея Мушника неторопливы, раздумчивы. Пожалуй, лучше всего на вопрос, почему он взялся за рабочую тему, отвечает стихотворение «Дядько Михайло»:


 
Я рос без отца,
Невеселая доля.
И тут же меня по макушке слегка
Рабочая, твердая, вся в мозолях,
Гладила нежно
Ваша рука.
…Дядя Михайло,
Вашу науку
В сердце несу я,
Как добрый наказ.
Вашу шершавую нежную руку
Слышу на правом плече
И сейчас.

(Перевод А. Зайца)
 

Неподдельные, искренние интонации, осязаемая предметность, все это идет от знания жизни и зрелого мастерства, которого «невооруженным глазом» и не заметишь: кажется, пред тобою сама жизнь. Есть у Сергея Мушника еще одно драгоценное качество: он пишет о том, что сам пережил, перечувствовал, передумал, и в то же время его стихи всегда людны.

На Втором Всесоюзном совещании молодых писателен на эту особенность поэзии Сергея Мушника указывал Александр Твардовский. Помнится, слушая фронтовые стихи молодого украинского поэта, автор «Василия Теркина» задумчиво сказал:

– А ведь ваши «Чоботы» невозможно перевести. Начнешь передавать эту сказовую интонацию, и все рассыплется…

Большой жизненной правдой веет от мушннковских баллад. Где с острым драматизмом, а где с мягким юмором, за которым чувствуется влюбленность в своих героев, поэт рассказывает о судьбах человеческих, о суровом и прекрасном времени.

Сергей Мутник был среди легендарных защитников Сталинграда, на собственном опыте знает цену солдатского пота и крови. Лучшим стихотворением книги является «Сон». Лирическому герою на студеном рассвете приснился черный ворон.


 
Хотел прогнан, его,
Но руку
Я словно век не разгибал,
Хотел кричать я,
Но ни звука
Из горла…
Ворон подступал…
Я не увижу больше поле,
Я не увижу, люди, вас.
И вдруг жестокая до боли
Решимость брызнула из глаз:
Она воронью хищность сдула.
Палач пернатый от меня,
Как от винтовочного дул
Вдруг отстранился…

(Перевод А. Зайца)
 

В этом стихотворении не умозрительно, а эмоционально, художественно воплощена вера нашего человека в жизнь, та самая вера, которая помогла нам победить в тяжелой, суровой войне. Светлой грустью по утраченному детству пронизано стихотворение «Трубы». Если в названных выше стихах автор пишет жесткими мазками, то здесь мягко ложатся акварельные краски:


 
Плескался я, жемчужно стыли зубы,
Кричал я —
Эхо таяло в борах.
…А за рекою тонко пели трубы
В военных —
довоенных – лагерях…

(Перевод А. Зайца)
 

Я вспоминаю годы совместной учебы в Литературном институте, когда мы жили в переделкинском общежитии. Нас в комнате было пятеро: белокурый севастополец Коля Ершов, успевший уже побывать во ВГИКе и на северных лесоразработках, бывшие солдаты Сергей Мушник, Егор Исаев, Иван Варавва и я. Жили мы дружно и работали дружно. Самый старший из нас очкастый Сережа Мушник с утра садился на только что заправленную постель и писал на табуретке. Столов в ту пору не было. Мы следовали примеру Сережи. Никто никому не мешал.

– Порядок в танковых частях! – заключал Сергей, никогда не служивший танкистом. Он был пехотинцем, потом радистом.

Недавно мои однокурсники собирались на квартире заведующего одной из редакций Политиздата Григория Лобарева. Здесь были Егор Исаев, Николай Ершов, Лев Парфенов, Иван Рыжиков, Николай Старшинов, Ванцетти Чукреев, Василий Шкаев, Игорь Сеньков и другие. Решили справлять «лицейскую» годовщину каждый год. А Сергей Мушник не смог приехать. Заканчивал роман о современных рабочих.

Книги, которые издали за эти годы выпускники нашего курса, уже не умещаются на одну книжную полку. Вот, как солдаты в строю, стоят сборники Сергея Мушника. В одном из них напечатана замечательная поэма «Письма к москвичке», посвященная памяти его любимой, которую он похоронил в столице. Работала она на автозаводе имени Лихачева, и Сергей тогда жил в Кожуховском рабочем поселке. Всю жизнь Мушник пишет о близких ему людях труда и ратного подвига. Беру с полки одну из его книг.

У скромной светло–зеленой книги запоминающееся название – «Дыхание жизни». Пожалуй, оно точно выражает то лучшее, что есть в стихах этого своеобразного поэта, – чувство современности, дыхание нашей жизни.

Поэма «Три ночи» – произведение острое, злободневное, пропитанное духом настоящей партийности. Она оригинально построена. Автор выбрал из жизни героя три самых напряженных эпизода, три ночи, полных раздумий, воспоминаний, волнений. Каждая ночь – резкий поворот в его жизни. Вся поэма, написанная от первого лица, пронизана горячим лиризмом. В ней много правдивых жизненных деталей.

Интересен небольшой раздел «Солдаты», посвященный ратному подвигу нашего народа и новой демократической Германии.

И в разделе «Родной дом» нет явно неудачных вещей. Однако здесь С. Мушник не проявил к себе той требовательности, которая чувствуется в поэме и в разделе «Солдаты». Наряду с хорошими стихами, написанными живым, народным языком, в этом разделе встречаются вещи псевдонародные, так сказать, лубки–стилизации. Их совсем немного, но тем досаднее их читать. Несмотря на отдельные недочеты, книги Мушника не могут не привлечь к себе внимание читателей. Поэт пристально вглядывается в жизнь. Его голос возмужал, стихи стали глубже, проникновеннее. «Чумацкий шлях», третья книга поэта на русском языке, говорит о его творческой зрелости и самобытности. Недавно друзья и однополчане поздравили его с 50-летием.

Хорошо, что вместе с рассказами и повестями Сергея Мушника о трудовых людях, живущих на берегах Донца, продолжают появляться его душевные стихи, баллады и поэмы.

ЧАЙКА НА ВОЛНЕ

Николай Тихонов на своем веку открыл немало поэтических талантов, напутствовал их добрым, щедрым словом. Четырнадцать лет назад его заинтересовала судьба бывшего солдата, воспевающего друзей из горячего цеха.

«…Как в свое время в первой книге Василия Казина, – писал Николай Семенович, – нам приятно было слышать лирический голос, запевший о простых солнечных вещах, о простых солнечных людях города, людях самых скромных профессий, так в книге Дмитрия Смирнова мы слышим голос молодого металлурга, юного сталевара, на нас пышет лирическое пламя завода, мы видим соль труда – соленый пот, про который поэт говорил:


 
Может, эту соль и нарекли
Именем душевным – соль земли!
 

Поэт–участник войны, и много живых стихов в его первой книжке, стихов, полных настоящего волнения и молодой непринужденности. Книга эта неровная, но такой и полагается быть первой книге. Важно, что она дает представление о новом имени и новом материале. Книга свежая и в то же время искренняя и умелая…»

Если бы меня попросили назвать главную черту лирического героя Дмитрия Смирнова, я бы сказал: цельность. Да, лирическому герою многих стихов – сначала солдату, потом рабочему–свойственно это драгоценное качество. Именно оно как бы цементирует его разнообразные книги, где фронтовые стихи соседствуют со стихами о рождении стали, а лирические стиховорения с философскими и сатирическими миниатюрами. Хорошо, что его книги не монотонные. Современного читателя интересует все: и патриотические, и солдатские, и любовные стихи, и стихи о труде. Свою книжку в библиотечке журнала «Советский воин» поэт назвал коротко и выразительно – «Атака».

Стихотворение «Смерть отца» нужно отнести к лучшим стихам поэта. Оно написано сурово и человечно.


 
И воздуха ему на всей земле,
Которую исколесил – перепахал он,
Теперь никак для вздоха не хватало,
Как будто после выстрела в стволе.
 

Сильное, точное, психологичное сравнение. Двумя строками поэт рисует реалистический портрет сталеваров:


 
У всех на лицах – пепельность земли,
Во взглядах – отблеск жаркого металла.
 

Автору хорошо знакома эта нелегкая профессия.


 
А тезка мой в печь уверенно,
Что хлебы, заправку метал,
Глотала, что сказочный зверь, она
Металл.
 

Василий Федоров, отмечая творческий рост бывшего солдата, обратил внимание на большую удачу поэта – стихотворение «Ехали парни да ухали, охали»: «Тем и примечательно это стихотворение Д. Смирнова, что правда в нем переплелась, а вернее, слилась со сказкою… Поэт ничего не говорит о парнях, запевших русскую песню, но я вижу их, молодых, веселых, озорных, я слышу их голоса. Не зная слов песни, я узнаю ее широкий разгульный мотив: «Ехали парни да ухали, охали»… И почувствовать эту песню мне помогла сказочная картина очаровательного леса. В прежних стихах Д. Смирнова была заметна ритмическая сдержанность, иногда скованность, а в этом – свобода и широта».

Пожалуй, ближе всего к этой вещи стихотворение «Селенга», которое покоряет своей музыкальностью, ощущением пространства. Очень свежо, гулко передано эхо:


 
Э–ге–гей ты, Селенга!
Э–ге–гей вы, берега!
Небеса, вы – э–ге–гей!
Облака и ветровей!
 

Нравится мне и «Джигит»:


 
Джигит остроглазый ведет «Москвича»
По лезвию скал, по излому луча.
 

Интересен опыт поэта в жанре баллад: особо хочется отметить стихотворение «Матери». В цикле «Миниатюры», который автор в одной из книг называл «Гномы», есть вещи философские, пейзажные и с сатирическим оттенком. Не только авторская наблюдательность, но и опыт жизни вложен в такую лирическую миниатюру:


 
Дороги по холмам бегут куда–то,
Им встретится и поле и река…
Они – как лямки вещмешка
На выцветших плечах
Солдата.
 

Звонко, предостерегающе звучат строки:


 
Виляешь ты туда–сюда
И не сгораешь от стыда.
Вспомни, что с тобой мы
Из фронтовой обоймы.
 

Однако далеко не все миниатюры да и другие стихотворения Дмитрия Смирнова так отточены. В его книге, изданной «Советским писателем», еще встречаются корявые строки и строфы. Автор и сам это чувствует, полемизируя с неким эстетствующим критиком.


 
– Поэт неровный! – крыл с трибуны сноб,
Сверкая золочеными очками.
Но что красивей, телеграфный столб
Или дубок с неровными сучками?
 

Но, может быть, еще глубже и шире все лучшее, что есть в поэзии Дмитрия Смирнова, передает его стихотворение «Чайка отдыхает на волне», давшее название книге. В нем ощущаешь наше стремительное и мужественное время.

ЕМКАЯ ЧАША

Поэт Александр Коваль–Волков мой ровесник. Многое: и юность, опаленная пламенем Отечественной войны, и послевоенное мужание, и нынешние раздумья над жизнью – все это мне близко и понятно. Новую книгу Коваля-Волкова «Чаша неба», ставшую своеобразным итогом творчества поэта, с интересом читают не только его сверстники.

«Под отцовскими звездами» назвал Коваль–Волков первый раздел книги. Глубоко личные мотивы здесь крепко спаяны с испытаниями, выпавшими на долю всей страны. Смертью героя на фронте погиб отец автора, большевик–комиссар. «Для меня заглавной в жизни стала жизненная линия отца» – это, по существу, рефрен всей книги. Нельзя без волнения читать стихи из другого раздела книги – «Нам готовность…» Они тоже посвящены памяти отца. Мне хочется привести эти по–человечески горькие и суровые восемь строк:


 
От тебя мне никуда не деться,
Ты, отец, не сетуй на меня.
Мало мне, что бьется твое сердце
В каждом всплеске Вечного огня.
Я везде искал твою могилу.
Тех сражений затерялся след.
Время ничего не сохранило,
На земле твоей могилы нет…
 

Но горечь утраты не заслонила от поэта радости победы, нет, эта горечь только дала глубже почувствовать ту цену, которой оплачена наша победа. Пристально вглядывается поэт в свою фронтовую юность, в то далекое памятное утро победы, в души своих друзей–однополчан, влюбленных в пушкинские стихи.


 
Стальной крылатою волною,
Винтами–дисками горя,
Мы уходили в пекло боя,
Как тридцать три богатыря!
 

Да, стихи Пушкина, так же как и стихи Маяковского, помогали нам в нелегкой борьбе с отнюдь не сказочным многоглавым фашистским змеем. И тут в строках поэта–воина рождается неожиданная и в то же время закономерная ассоциация:


 
А я все помню вас, ребята, —
В вас что–то пушкинское есть.
 

И в самом деле, разве не посвятили Отчизне эти чистые и щедрые парни в летных шлемах «души прекрасные порывы»! А многие из них отдали матери-Родине и свои жизни. Эта пушкинская устремленность, распахнутость, самоотдача, пожалуй, свойственны всему нашему фронтовому поколению. Отсюда же бескомпромиссность, суровая требовательность к себе и к другим.


 
А мы предателей стреляли.
Их на поруки брать нельзя.
И никогда, мои друзья,
О них потом не вспоминали.
Нет!
Лучше умереть в бою,
Чем отступить перед врагами. —
Я и теперь на том стою,
Да будет чистым наше Знамя!
 

Хорошо, что эта солдатская подтянутость соседствует с душевной щедростью. В стихотворении «Дрова», посвященном Ярославу Смелякову, поэт признается:


 
И в дело каждое сполна
Я вкладывал свой пыл…
 

Лучшие стихи книги «Чаша неба» убедительно подтверждают это признание. Собственно, это тоже одна из черт фронтового поколения. Но попробуем разобраться, что в итоговой книге особенно удалось автору, а в каких вещах он порой соскальзывает на наезженную колею, на которой уже побывали многие. Удача поджидает поэта там, где его зоркость сочетается с интересной, свежей мыслью. Вот «Баллада о точильщике и мечте»:


 
Точильщик, мой старинный друг, —
Я помню твой точильный круг.
Я вижу, как под ним, дрожа
Струится лезвие ножа
И расплавляется гранит,
Косыми вспышками облит…
 

Точный, четкий рисунок дает первый толчок для поэтической мысли. Но все это было бы красивым экспериментом, импровизацией, просто взлетом фантазии, если бы не обобщающая концовка:


 
Точильщик, мой старинный друг,
Мечты растут из добрых рук.
 

Так чувство и мысль, слитые воедино, рождают удачный афоризм, каких немало в книге. И тем обиднее ветре–чать рядом беглую зарисовку, где почти полностью отсутствует не только своеобразие, но и мысль. Хорошо, что не такие вещи определяют лицо сборника.

В лучших стихотворениях сборника «Чаша неба» поэт доказал, что по–солдатски остро отточил перо. Чаша получилась емкая, в нее вместился опыт поколения молодых фронтовиков, чьи виски ныне уже тронула седина. Это поколение несет сегодня главную службу и в жизни и в литературе.

ИЗ ГЛУБИНКИ

Недавно на улице Горького в витрине фотоателье я заметил старый групповой снимок. Батюшки! «Седьмой выпуск Высших литературных курсов»… Сквозь туманное стекло, как сквозь промелькнувшее десятилетие, на меня смотрят знакомые, еще молодые лица. Всем нам тогда было «по тридцать с хвостиком»… Курянин Евгений Носов, москвич Владимир Туркин, вологодец Александр Романов, сибиряк Владимир Сапожников, украинец Иван Чендей… Имена эти теперь известны широкому читателю.

Учились мы два года, поэтому хорошо знали и шестой выпуск, где были вологодец Сергей Викулов, уралец Виктор Астафьев, петрозаводец Петр Борисков, тулячка Наталья Парыгина, и восьмой выпуск, где были горьковчане Александр Люкин и Михаил Лисин, ярославец Иван Смирнов, дальневосточник Петр Проскурин, ростовчанин Иван Федоров, ленинградка Вера Чубукова…

Общежитие у студентов Литинститута и слушателей В ЛК одно: огромный семиэтажный дом на Бутырском хуторе.

Студенты с нижних этажей частенько поднимались к нам на шестое и седьмое «небо». Среди них были и очники и заочники. Запомнились смолянин Владимир Фирсов, орловец Дмитрий Блынский, липчанин Иван Лысцов, вологодец Василий Белов, волгарь Николай Благов, уралец Валентин Сорокин, северянка Ольга Фокина, пензячка Дина Злобина…

Вот в руках у меня книжечка стального цвета. Читаю дарственную надпись: «Александру Люкину, дорогому человеку, давно любимому поэту на память о встрече первой от Н. Благова 21.2.62. г.»

Ю. Гагарин на встрече с московскими писателями и слушателями ВЛК. Председательствует К. Федин

Эта книжка как бы вещественное доказательство дружбы студентов Литинститута и слушателей ВЛК. Название ее «Глубинка». Глубинка?.. Да ведь именно это слово, пожалуй, глубже всего объединяет студентов и слушателей. Все они из глубинки! У каждого свое видение мира, свой почерк, свои пристрастия. Но жизнь знают все.

Вот два интересных прозаика из восьмого выпуска ВЛК.

Какие они разные!

Мне хочется сказать о них обоих сразу. И не только потому, что они вместе учились на Высших литературных курсах. Нет. Просто это два талантливых русских писателя, крепкими корнями связанные с жизнью народа.

Я говорю о Петре Проскурине и Михаиле Лисине. Оба прозаика родились в средней России. Проскурин уехал на Дальний Восток, а Лисин почти всю жизнь никуда не выезжал из своих горьковских мест. Он знает там каждое село, каждый бугорок.

В рассказах Михаила Лисина встречаются невыдуманные названия сел – Ревезень, Задубовка, Мурашкино, Ужовка, названия родных негромких рек – Ветлуга, Вохма, Унжа… Все это создает неповторимый местный колорит. Язык живой, народный, сочный. А главное – герои. Их клещами не оторвешь от свежих, запоминающихся пейзажей.

Приведу поэтический запев из рассказа «Вода спадает», от которого, пожалуй, не отказался бы сам Михаил Пришвин:

«Идет, надвигается, бушует Вохма. С глухим шумом кружатся в водоворотах кряжистые ели с обломанными вершинами и обитой хвоей. Вот в корнях подмытой сосны раздался глухой треск. Взметнув ветвями тучу брызг, старый лесной великан с грохотом падает в воду, и долго–долго раскатывается стон по всему бору: ооо–ххх–ма!»

На фоне живой могучей природы – самобытные характеры земляков писателя. Вот демобилизованный солдат Филат Жихарев, носящий фашистскую пулю под самым сердцем. Влюбленность в свой плотницкий труд помогла ему одолеть подкравшуюся смерть. Долго будут в Ужовке красоваться дома, поставленные живучим плотником–умельцем. Этот рассказ носит название – «Пуля». Впервые он был напечатан в коллективном сборнике – «Ласточки России», где представлены многие молодые прозаики.

Не могу не сказать несколько слов об этом интересном сборнике, где опубликованы рассказы кубанца Ивана Краснобрыжего и сибиряка Николая Смирнова, курянина Евгения Носова и калининца Георгия Леонова, северянина Василия Журавлева–Печерского и кабардинки Халимат Байрамуковой, москвичей Вячеслава Марченко и Марты Фоминой. Всего «тридцать три богатыря» I Обычно коллективные сборники залеживаются на полках магазинов, а этот невозможно было купить – сразу разошелся.

Есть в сборнике «Ласточки России» и рассказ Петра Проскурина «У привычных границ» о молодых дальневосточных лесорубах. Им посвятил писатель свой роман «Корни обнажаются в бурю». Живя на Дальнем Востоке, он не забывал и родных мест. Новый его роман «Горькие травы» рассказывает о селе и городе средней России, опаленных войной. В центре романа – Дмитрий Поляков, солдат, у которого война отняла память. Ему предстоит вернуться к жизни, как и разрушенному родимому селу и областному городу в темнеющих руинах.

Родная, обожженная, израненная земля исцелила Дмитрия, снова бросила в кипень жизни. И для того чтобы эта земля снова щедро плодоносила, Поляков вступает в борьбу. Говорит он правду в глаза и своей бывшей любимой и однокласснице Юлии Борисовой, очевидно, по мысли автора, представительнице «волевого стиля» руководства. Но, ей–богу, этот интересно выписанный сложный образ не влезает в заранее заготовленные Проскуриным рамки. Здесь, пожалуй, более уместен психологический анализ, чем отдельные сатирические штришки. Читатель желает заглянуть в душу бывшей партизанки, поверившей на слово карьеристам и очковтирателям.

Мне радостно было встретить в поэзии рядом с сибиряком Василием Федоровым еще одного своего однофамильца из восьмого выпуска ВЛК. Иван Федоров сравнивает свои стихи с весенним ручьем, который оставил небольшой, но добрый след. А живет поэт на задонском хуторе Веселом. Не так давно этот старый казачий хутор входил в один район со станицей Кочетовской и хутором Пухляковским. Живущие там Виталий Закруткин, Анатолий Калинин и Иван Федоров в шутку говорили:

– Нам можно открывать районное отделение Союза писателей!

Уже немолодым человеком приезжал он на курсы в Москву оттачивать свое поэтическое мастерство. Привез с собой книжку «Ручей». Любитель рафинированной поэзии мог бы надергать из этой книжки пучок корявых строк. Но я не стану этого делать. Разве к скульптуре, высеченной из гранита, можно подходить с меркой поклонника сладковато–голубых акварелей?

Любит мой однофамилец в кругу друзей читать стихи Шевченко, и сам темпераментно написал о поединке Тараса с Николаем Палкиным. Годы не сотрут из памяти поэта огненных будней войны, тех чудовищных разрушений, которые она принесла на донскую землю.

После нее осталось много таких людей, как рыбак дед Кудлай.


 
У товарищей есть дети —
корни крепкие свои.
У Кудлая только сети —
ни подруги, ни семьи…
Вспомнил, как горели хаты,
гнулись травы до земли,
как зеленые солдаты,
словно раки, приползли…
Сильно в пору заревую,
ветер, кайку не качай!
…Дай тебя я поцелую,
дорогой рыбак Кудлай!
 

Интересно, что это стихотворение как бы послужило толчком для целого цикла поэтичных новелл И. Федорова о судьбах простых русских людей из хутора Веселого. Некоторые из них были опубликованы в «Правде», «Литературной России», журналах. На родине он издал книгу лирики «Тетива».

Не забывает сын старого большевика, как сам вступал в партию под яростным огнем.


 
В лесу полковник раненой рукою
рекомендацию писал.
Березка плакала. Над тихою рекою
обугленный листочек трепетал.
…Для партии под Вешенской, у Дона,
родился я не в люльке, а в бою:
я мертвым,
и живым,
и нерожденным
партийным людям клятву дал свою.
 

Мне вспоминается, как мы с Егором Исаевым отнесли первые фирсовские стихи Анатолию Софронову. Они ему понравились, приближалось всесоюзное совещание молодых, и подборку стихов смоленского поэта поставили в номер. Потом я слышал доброе слово о Владимире Фирсове от Александра Твардовского. А вскоре мне довелось редактировать книжку лирики молодого поэта «Зеленое эхо». С радостью за товарища я прочел в новом сборнике Фирсова «Чувство Родины» напутственное слово Михаила Шолохова: «Не так–то много у нас хороших поэтов, но и среди них найдется всего лишь несколько человек, говорящих о России таким приглушенно интимным и любящим голосом, который волнует и запоминается надолго. Владимир Фирсов принадлежит к этим немногим избранным»…


 
Нам вера давалась несладко…
С тоской избяного угла,
С печалью
Вдовы и солдатки
Она в мое сердце вошла…
Ничтожными кажутся
Речи
И громкая ложь заграниц
Пред верой,
Принявшей на плечи
Седой Мавзолея гранит.
 

Многим запомнились стихи орловца Дмитрия Блынского из книги «Иду с полей».


 
Что принес я с собой? На ладонях мозоли,
Запах лопнувших почек с весенних берез
Да тетрадку стихов, где–то сложенных в поле,
Где–то сложенных в поле в жару и в мороз…
Рифму я не вертел за столом по неделе
(Чем причудливей рифма, тем громче стихи).
На меня они сами, простые, глядели
То слезинкой цветка, то сережкой ольхи.
 

Задумывался поэт и над своей родословной, идущей от сельских бунтарей. Безвременная смерть унесла талантливого, самобытного поэта в расцвете сил. Хочется привести строки из стихотворения «Моя точка зрения», давшего название всему сборнику, вышедшему в издательстве «Молодая гвардия».


 
Соберемся мы, встречу празднуя,
Ну хотя бы на полчаса:
Речи разные, песни разные,
Очень разные голоса.
Только все–таки мы похожие,
Чем похожие мы – спроси:
Не случайные, не прохожие,
А хозяева на Руси.
 

Среди своих сверстников в этом стихотворении автор назвал и Владимира Гордейчева, очень своеобразного поэта с ярко выраженной публицистической нацравленностью. Хорошо о нем сказал третий их ровесник Владимир Цыбин: «Есть поэты, пишущие всю жизнь упорно и одержимо, почти не отклоняясь от основной, ведущей в их творчестве темы, с волевой мечтой о самой главной своей книге, о том, что она рано Или поздно напишется…

Владимир Гордейчев, по–моему, принадлежит к поэтам именно такого направления». Цыбин называет Гордейчева «поэтом остро–дискуссионного слова». И в этом есть своя правда. Мы помним гордейчевские стихи о патриотах, опубликованные много лет назад. И вот в новой своей книге «Пора черемух» поэт возвращается к любимой теме:


 
Пусть во всем, что сделано моими
твердыми ладонями,
живет
душу озаряющее имя,
знамя поколенья – патриот!
 

Владимир Цыбин прав, когда говорит о том, что его сверстник большего бы достиг, если бы пошел дальше не только в пафосном утверждении своих позиций, но и в эпической конкретности. Последняя поэма Владимира Гордейчева «Колыбель», где пафос подтвержден множеством зримых художественных деталей, обнадеживает.

Я давно слежу за стихами Виктора Яковенко. У него негромкий, но душевный голос. Поэт тонко ощущает родную степную ширь, бегущий по буеракам и щетинистому жнивью ветер, осенние листья, падающие на воду, «как шальные стрекозы». Особенно мне пришлась по душе «Иванова роща», напечатанная в «Огоньке». И вот новый цикл «Родной земли очарованье», в запеве как бы продолжающий мотивы первого. В наших журналах и даже газетах появляется много стихов о природе. В одних из них – свежесть лугов и лесов, а в других, пожалуй, больше свежести одеколона. В стихах же Виктора Яковенко природа ощущается очень непосредственно.

И все же самые большие удачи у Яковенко не в стихах о природе, а в стихах несколько иного плана, я бы сказал, психологического. Вот «Прямота»:


 
Всем существом я ненавидел
Глухой над ухом шепоток,
И в чистом и в нечистом виде
Огульность лжи
И мелочь склок,
И доверительность секрета —
Чужого таинства клочок,
И ускользанье от ответа
В свое запечье, как сверчок…
 

Такие стихи не могут оставить читателя равнодушным. Они будят, беспокоят, заставляют задуматься, ибо обращены и к сердцу и к разуму. Лирический цикл Виктора Яковенко «Родной земли очарованье» – явление интересное, ибо рождено оно гражданской и поэтической зрелостью.

Мне вспоминается, как я впервые познакомился с молодой архангельской поэтессой Ольгой Фокиной, тогда еще студенткой Литературного института имени Горького. Шло открытое комсомольское собрание. Фокиной поручили сделать доклад «О моральном облике молодого литератора». Это был не обтекаемый доклад. Ольга говорила горячо, непосредственно, называя имена, то и дело обращаясь к слушателям. В зале кое–кто вел себя шумно, перебивал докладчика. Ольга плакала после доклада. Думала: не получился. Да нет же – получился! Дело не в аплодисментах, а в растревоженных сердцах. Вот эту чистоту, страстность, растревоженность ощущаешь, читая книгу стихов Ольги Фокиной «Сыр–бор», которая вышла под редакцией Николая Сидоренко в издательстве «Молодая гвардия».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю