Текст книги "Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)"

Автор книги: Владимир Федоров

Мы познакомились с ним на шумном съезде писателей. Я был тогда еще в старшинских погонах. Смотрю: ко мне подходит бритоголовый человек и начинает разговаривать со мной, как будто бы мы знакомы, по крайней мере, десять лет.

Вот эта непосредственность есть и в его стихах. Когда я открываю одну из поэтических книжек Александра Кравцова, перед глазами проплывает полынная донецкая степь, измеренная широко шагающими электромачтами, шахтерские поселки в вишневых садах, поля золотых подсолнухов, голубеющие терриконы. А главное – люди, простые, рабочие люди, земляки поэта. С виду они не очень–то приметны, как донецкие горы. Но какие у этих невысоких гор романтические названия! Бесстрашная, Грозная, Красные зори, Гора Незабудка, Партизанская… Так их назвали люди, защищавшие родную землю.

Детство поэта, сына старого большевика, известного всему Донбассу, совпало с яростными годами гражданской войны. Поэтому так ярко, почти физически зримо предстают они в стихах и поэмах Кравцова. Высокий порыв красных бойцов осилил нечеловеческие трудности: блокаду четырнадцати держав, не только вооружавших белых, но и самих протянувших когтистые лапы к красной России, победил разруху, тиф, голод…

 
Наш дом был пуст:
Ни корки, ни иголки,
Один лишь стол
Да старая кровать.
Рядно.
И то я отдал в гроб сестренке,
На голых досках
Ночь привык встречать.
…Да еще лебеда:
Во дворе лебеда,
В чугунке лебеда,
На столе лебеда,
Нищеты одичалой скупая еда.
 

С особой любовью вспоминает поэт о матери, душевной русской женщине, пекущей красным конникам лепешки, впрягающейся в салазки, чтобы возить в свой дом тифозных бойцов. Образ матери вырастает до большого обобщения:

 
Хочу, чтобы люди назвали
Улицу или площадь
Именем многострадальных
Все вынесших Матерей.
 

Поэт прекрасно знает прошлое и настоящее донецких шахтеров и металлургов и умеет показать неразрывную связь между вчерашними и сегодняшними делами нашего рабочего класса, преемственность его революционных традиций. Не могу не привести его запева из цикла «Каменный Брод»:

 
Опять я слышу: «Позабудь, что было,
На прошлом не тупи резца».
Но кровь моя такая в жилах,
Как у буденновца–отца,
И в паспорте рожденья дата,
Идущая от трудных дней.
И я несу в себе раскаты
Боев
и грохот площадей.
 

О книгах Александра Кравцова очень тепло отзывался Климент Ефремович Ворошилов, по–отечески следивший за творческим ростом поэта, сына своего боевого друга. Легендарный нарком писал поэту: «Ваши стихи и поэмы получили признание читателей, а Ваше имя стало известно не только в дорогих и близких Вашему и моему сердцу Донбассе и на Харьковщине…»

Хорошо, что поэт часто бывает в своем родном Ворошиловграде, поддерживает тесную связь с земляками. Бывало, поедет Александр Кравцов в Донбасс, возвращается оттуда взбудораженный, переполненный впечатлениями, и берется за перо.

Так он написал лирическую поэму «Анна». Ему удалось передать отзывчивость, человечность простой труженицы, ее самоотверженность, благородство.

Анна, потеряв в молодости родителей, заменила младшей сестренке Любе мать. Получив как ударница свою первую премию – отрез на платье – Анна, не задумываясь, отдает его сестре, а в трудные годы – и последний кусок хлеба. Все тяготы старшая сестра взвалила на себя, и из Любы выросла эгоистка, презирающая труд. Прозревшая Анна уходит от расчетливой сестры–мещанки, становится няней в детском доме. Там–то она и находит свою настоящую большую семью. Эта сильная и добрая женщина, как мать, заботится о тех, кому жить при коммунизме.

Поэма написана темпераментно и лаконично, в ней много точных, певучих строф, лирических пейзажей, оттеняющих чувства главной героини. Хороша сцена прощания Анны с молодым скворцом, которого она спасла, а теперь провожает в дальний полет.

 
А даль звенит. Шумит Донец.
Как совесть, чист зенит.
А между тем уже птенец
С ладони ввысь глядит.
 

Все поэмы Александра Кравцова остроконфликтны, но, пожалуй, самая глубокая из них «В метель», где изображены огонь комсомольской юности и удушливое тленье лампады, влюбленный в девушку–сироту Настю строитель Василий и стяжатели–церковники Оградовы, искалечившие жизнь его любимой, мечтавшие сделать из нее в наше время забитую батрачку. Вся поэма пронизана захватывающим лиризмом:

 
А в сердце порою
Такие метели,
Что выпусти —
Землю собой заметут.
 

Впечатляюще, зловещими красками рисует поэт религиозную фанатичку, колдующую над умирающей девушкой, которую наконец нашел любимый. Но Настя нб умрет. Любовь – это жизнь.

Духом борьбы проникнута вся поэзия Александра Кравцова. И природа для него – не идиллические розовые пейзажи. Взять хотя бы отличное стихотворение «Гнездо». Еще мальчишкой поэт нашел в краснотале у Донца неведомое яйцо и положил в птичье гнездо у стены родного дома.

 
Потом к гнезду
Я вновь пришел с зарей, —
Птенцы лежали неподвижной горкой,
А через них, сверкая чешуей,
Змееныш полз и всматривался зорко.
Он промелькнул среди булыжных груд,
И мне осталось памятным уроком,
Что змеи яйца пестрые кладут,
Похожие на птичьи лишь до срока.
 

Конечно, не все стихи и поэмы Кравцова написаны так ярко и самобытно. В некоторых из них чувствуется влияние других поэтов, не всегда плодотворное. Но в лучших своих вещах он полным голосом говорит от имени поколения сыновей большевиков.

 
Облетели листья. Значит, что–то
Отлетело, умерло и в нас?
Только мы не листья с позолотой,
На сто зим огня у нас запас.
 

Рабочий парень Георгий Некрасов был другом и учеником Бориса Корнилова.

– Не только Борису я обязан многим, – говорит мне сегодня поэт. – И Виссариону Саянову, и Александру Прокофьеву, и Борису Лихареву. Они вводили меня в литературу. И за это я их глубоко уважаю и чту.

Это не просто красное словцо. В книге поэта я нахожу посвящения своим учителям. Из стихов Виссариона Саянова взят эпиграф: «Ах, ребята, ах, друзья родные!» Он, как нельзя, более уместен. Речь идет о заводских друзьях, с которыми после долгой разлуки встретился поэт.

Виссарион Саянов пристально следил за поэтическим ростом парня с Невской заставы, читал его книги, советовал, критиковал, хвалил. «Открытое сердце» – так называлась книга, которую Саянов читал уже тяжело больным. И все же он нашел в себе силы написать младшему другу небольшое, но очень душевное письмецо: «Дорогой Георгий Александрович, спасибо за книгу. Прочел ее внимательно. Сужден ей настоящий успех у критики, читателей, чему я сердечно рад. Будьте здоровы и счастливы в новом году! Ваш В. Саянов».

С благословения Виссариона Саянова Георгий Некрасов приобщился к каракалпакской поэзии, стал ее переводить. Поездки в эту братскую республику дали живой материал для написания большого цикла стихов о Средней Азии. Позже эти стихи вышли отдельным сборником «Под говор арыка». Не раз ленинградский поэт вспомнил добрым словом своего наставника.

Александру Прокофьеву Некрасов посвятил проникновенные стихи, где говорится о «всетворящей силе» слов старшего товарища.

 
Словно Ладоги волны, вскипая,
Белой пеной покрыли сады…
А березка, сроднившись с тобою,
Шепчет ласково:
Чо да чо…
У нее поднывает порою
Пулей тронутое плечо.
Так же ноют и наши раны
И любая из них свята.
 

Стихи Георгия Некрасова привлекают своей простотой, естественностью, жизненностью. Они не только своим содержанием, но и формой спорят с «закрученностью» иных модных поэтов, которые изощряются в выкрутасах, ибо им нечего сказать.

В стихах Г. Некрасова живут рабочие парни, ровесники поэта. И не какие–нибудь абстрактные, а парни с Невской заставы, которые в Октябре были мальчишками, а в Отечественную не сдали колыбель революции гитлеровцам.

 
И люди, не едавшие досыта,
Ходившие недавно за сохой.
Как звезды, вырывались на орбиты,
И звезды меркли перед их судьбой.
 

Лучше всего, на мой взгляд, поэту даются стихи, где конкретная жизнь и философское отношение к ней слиты в единое целое. Эти обобщенные жизненные сцены по–человечески волнуют. Георгий Некрасов рисует эпоху, в которую мужало октябрьское поколение. Бытовая деталь часто приобретает у него символическое значение. Вот «Слово о вобле»:

 
По жизни вдоволь покружив,
Не брошу слов на ветер:
Быть может, потому и жив,
Что вобла есть на свете.
Когда четырнадцать держав
Палили в нас из пушек
И голод, крошки подобрав,
Казалось, всех иссушит,
Явилась вобла,
И она
За хлеб нам шла порою,
Хотя была и солона
И, как доска, сухою.
 

В стихотворении «Турист» автор вспоминает одного из тех, которые «разъезжали в «линкольнах», румяные, как напоказ, и были премного довольны, что бедность царила у нас». Вспоминает наших матерей, с опущенными глазами стоявших в очереди, на которую наводил свой объектив заморский гость. Но теперь такого гостя, заметно постаревшего, почему–то не радуют «новых проспектов просторы».

Мне понятна гордость поэта за свое поколение:

 
Юность, юность огневая!
Галифе, фуражка,
Гимнастерка боевая,
Ворот нараспашку…
Жили проще, но не просто,
Жили, как в походе…
 

Эти и другие идущие от сердца стихи не могут вас оставить равнодушными. Главное в лирике Георгия Некрасова – это верность заветам отцов, верность легендарной Невской заставе, сделавшей его поэтом, верность своему мужественному поколению, которое было требовательно прежде всего к себе:

 
Нашу юную тревог
 Я судить не в состоянье:
Было все–таки в ней много
Чувства, мужества, исканья.
Если б мы росли другими,
Может быть, и не сумели
Стать, как батьки, боевыми
И в спецовке и в шинели.
 

У меня в руках новая книга Георгия Некрасова «Вторая половина лета», где много зрелых раздумий о пройденных дорогах. Поэт, немало переживший и повидавший на своем веку, призывает современников совмещать требовательность с нуткостыо. Его обобщения выстраданы сердцем.

 
Служить, конечно, правде надо,
Но помни:
Правда для людей.
 

Виктор Александров писал лирические стихи об Октябре. До войны учился в Литературном институте. Работал метростроевцем. Родился он 7 ноября 1917 года по новому стилю. Ровесник Октября, «октябренок», как говорит он сам.

Помню, с каким подъемом поэт в офицерской гимнастерке читал нам поэму о Виссарионе Белинском.

С годами Александров перешел на прозу. Первая его «Повесть о солдате» напечатана в библиотечке «Советского воина». На обложке этой скромной книжки изображен солдат, держащий на руках раненого друга. На гимнастерках видны багровые отблески огня. Однако ошибается тот, кто думает, что эта книга о войне. Оказывается, и в дни мирной солдатской учебы есть место для подвига.

Во второй повести «Выстрелы в степи» действие развертывается захватывающе–стремительно. Уже с первых страниц увлеченно следишь за судьбой героев. Особенно запоминается солдат Максим Ткачук, могучий сибиряк с открытой душой. Это не тот лубочный солдат, речь которого представляет своеобразную смесь псевдонародного с военно–телеграфным языком. Максим – живой человек с сильным, неуравновешенным характером. Он горячо любит и ненавидит, тяжело переживает неудачи.

Мастерски написан эпизод внеочередного выпуска газеты, посвященной подвигу Ткачука, задержавшего диверсанта. Александров не злоупотребляет техническими описаниями, не перенасыщает язык типографскими терминами. Чувствуется динамика, психологическая напряженность. Сказалось, что автор и сам не один год редактировал солдатскую газету.

Если образы советских воинов свежи, самобытны, то образы врагов и в особенности буфетчика Душняка, связанного с иностранной разведкой, несколько упрощены. В жизни они гораздо хитрее и изворотливее.

Максим Ткачук, познавший не только радость победы, но горечь утрат, с честью выдержал нелегкий экзамен жизни. И, видно, главная удача писателя в том, что его герои живые люди, а не картонные манекены. А когда есть живые люди, которых любит или ненавидит читатель, острый сюжет уже не самоцель…

Виктору Александрову, более сотни раз распускавшему в небе белый купол парашюта, как говорится, сам бог велел написать книгу о наших воздушных десантниках. Я обрадовался, когда узнал, что мой друг по ночам (днем – армейская служба) пишет повесть «Под белыми куполами».

Много своего личного, пережитого отдал писатель герою повести Дмитрию Высотину. Это как бы младший брат автора, мечтательный, непосредственный. Случилось так, что выпускник военного училища Димка Высотин попал в десантную часть под командование комбата Долматова, мужа своей первой любви – парашютистки Веры. Становление характера Высотина, ровесника наших космонавтов, – вот о чем эта повесть. Из вчерашнего щеголеватого курсанта – «стиляги» вырастает настоящий боевой офицер. Но все это происходит не так–то легко, как в иных военных и невоенных повестях, построенных «крупноблочным» способом.

Сначала подполковник Долматов кажется Дмитрию суховатым службистом. Но вскоре Дмитрий на деле убеждается, что службист–то, оказывается, не внешне сдержанный Долматов, а молодцеватый «парень–рубаха» майор Скакун, командир соседнего батальона. И хотя Скакуна называют маяком, на самом деле это изворотливый карьерист–очковтиратель, мастер показухи.

А Степан Долматов оказывается человеком широкой души, беззаветно влюбленным в небо. Недаром каждый свободный час он отдает любимому делу – сам конструирует новый парашют. Отнюдь не легок путь увлеченного изобретателя. При испытании нового парашюта он гибнет. Но не погибает его любовь к небу, которой он успел зажечь сердце Дмитрия Высотина.

Волнующе описана гибель Долматова, его похороны и отчаянные думы мужающего Дмитрия, который посадил желудь на могиле бесстрашного комбата–изобретателя. Не забыть печальных синих глаз Веры, молча наблюдавшей на кладбище за другом своей юности. «Так умеют смотреть только матери на своих детей, когда впервые подмечают в них пробуждение чего–нибудь хорошего, чем всегда богата душа человека». Вера в человека, светлый гуманизм пронизывают всю ткань этой правдивой повести.

«Под белыми куполами» можно смело поставить в один ряд с наиболее удачными книгами о людях современной армии: «Наследниками» Михаила Алексеева, «Максимом Перепелицей» Ивана Стаднюка, «Сильнее атома» Георгия Березко и другими.

Тема крылатых людей продолжала волновать моего друга. Прошло время, и Александров напечатал в журнале «Радуга» повесть о русском самородке, изобретателе парашюта Глебе Котельникове. Оригинальна композиция повести. Историю замечательного изобретения читатель узнает вместе с молодыми героями, повстречавшими на Новодевичьем кладбище у могилы Глеба Котельникова его седого друга. Живым, сочным языком рассказывает он, энтузиаст русского парашютизма, о том, как талантливый петроградский актер Котельников сделал необычайное изобретение.

Рефреном через всю повесть проходит запоминающаяся песня о белых крыльях, написанная самим Александровым, в душе которого живет поэт. За спиной Виктора Александрова немало книг. О чем будет следующая?

Не надо забывать, что он ровесник Октября. Чувствуя долг перед своими сверстниками, он работает над новой повестью, которую назвал «Октябренок». Не подумайте, что в ней рассказывается только о детстве. Нет, Октябренок – это человек, рожденный Октябрем.

Сквозь все творчество Бориса Котлярова проходит тема труда. Поэт хорошо знает и любит своих героев, простых и честных молодых тружеников, независимо от того, одеты ли они в спецовку рабочего или бушлат моряка. С годами он все пристальнее вглядывается во внутренний мир человека, все больше интересуется его духовной жизнью.

С первых же строк захватывает читателя широкая, напевная «Повесть о Гуре и друге его – комендоре», написанная в форме разговора с девушкой, потерявшей своего бесстрашного друга – комендора в дни защиты Севастополя.

Не эффектные батальные сцены привлекают поэта. Его задача куда труднее: показать ратный подвиг простых советских людей, вчерашних рабочих и колхозников. Правдиво и любовно, как непосредственный участник событий и патриот, рисует Котляров суровые будни защитников Севастополя. В трагическую повесть врывается струя жизнеутверждающего юмора: севастопольцы и перед смертью умели шутить.

Как живых, видишь двух неразлучных друзей – огромного простодушного Никиту Гуру и его друга комендора, коренного севастопольца, горячего, влюбленного в родной город и в молодую землячку. Быть может, отдельные хлесткие «словечки» моряков резанут ухо какого–либо литературного чистоплюя, а мы благодарны автору и за то, что он сумел разглядеть за внешней грубоватостью замечательные души бывших рабочих парней.

Вот Никита Гура, этот великан, приводящий в трепет врагов, в минуту затишья признается влюбленному другу, что у него покуда нет невесты и что он согласен лишь на большую любовь, такую, как в книжке у Маяковского. Под грохот снарядов друзья мечтают о неведомой послевоенной жизни.

Любовно выписаны и эпизодические образы повести: скромный и бесстрашный политрук, отчаянная пулеметчица Нина, невозмутимый «рыжий философ» с его поговоркой «Летела мина и пролетела», лихой севастопольский мальчишка, наводящий после очередной бомбежки блеск на бутсы моряков, две Нади–медсестры из Минска, таящие в душе боль о своем разрушенном городе и в то же время веселящие раненых моряков – все они, вместе с главными героями сливаются в единый образ воюющего народа.

Повесть насыщена психологическими штрихами, достоверными картинами боя. Особенно запоминается героическая гибель крейсера «Червона Украина», который «умирая, стрелял из всех своих орудий». Нелегкой ценой досталась нашему народу победа. Ранена пулеметчица Нина, пали политрук и обе медсестры Нади, наконец, добровольно оставшись прикрывать отход друзей, геройской смертью гибнет молодой командор, друг Гуры. Родное Черное море, дыханье которого ощущается во всей повести, приняло, как мать, тело моряка, «спасло героя от поруганья». Но остаются Никита Гура, «рыжий философ» и другие герои. И в устах Гуры тут же рождается легенда:

 
И море друга снесет, положит
Под флаг «Червонки». Их судьбы схожи!
Когда же снова из глуби моря
Корабль поднимем, скажу: гляди же!
И вновь увидишь ты комендора
На прежней вахте…
 

Автор пишет точный, реалистический портрет своего героя в последние часы обороны Севастополя:

 
Вот тут и Гура! На черном теле
Одна тельняшка. Почти истлели
Бинты на ранах. Сменить? Да где там!
При нем – винтовка. И с партбилетом
В кармане – песня…
 

Раненого моряка подбирает катер. Символично, многообещающе звучит финал поэмы:

 
Тянется, вьется пенный кильватер.
К цели пробьется маленький катер.
Плещет, не плещет, знамя у древка.
Это не песня. Это запевка.
Это лишь только боя начало!
Старую песню море качало.
В песне поется – море широко,
В песне поется – едем далеко…
 

Котляров умело использует традиции народных песен и горьковской «Песни о Соколе». В поэме много метких выражений, рожденных народом в дни войны, а самое главное – поэту удались характеры его молодых героев, удалось передать их большие дела и мечты.

Николай Тихонов откликнулся на поэму взволнованным письмом: «…«Повесть о Гуре и друге его – комендоре» мне особо понравилась своей сильной запевностью, которую Вы не теряете на всем протяжении этой не короткой поэмы. Она полна хорошим, выгибающимся и взлетающим, как черноморские волны, каким–то зеленовато–синим, пенистым стихом.

…По случайности в эти же дни, когда я читал Ваши стихи, я перечитывал стихи другого поэта моряков и моря – нашего чудесного Алексея Лебедева, погибшего на посту штурмана подводной лодки под Ленинградом осенью 1941 года. Я читал его стихи, потому что мы хотим выпустить его посмертный сборник, и я написал статью для этого сборника.

И вот я невольно сравниваю Ваши стихи и его. Если бы было таким разным содержание слов Юг и Север только потому, что они обозначают противоположные страны света, и если бы нужно было, чтобы они, эти слова, сблизились, то их сблизили бы поэты–моряки, взяв темой своих стихов – море. И еще потому, что они советские поэты–моряки. Читал стихи Ваши и Лебедева и находил одинаковую страстность, и волевое упорство, и поэтическую нежность».

Высоко оценил поэму и Николай Ушаков.

Во второй поэме Б. Котлярова – «Песне о Синегорье» рассказывается о нелегких судьбах военного моряка Ильи Чардара и девушки Поли, вчерашней школьницы. При встрече после боя Чардар рассказывает Поле о родном Синегорье, о замечательном судостроительном заводе, на котором он раньше работал. Этот славный рабочий парень «с техническим талантом» не только Полю, но и читателя заражает своей любовью к городу, к труду.

Большая мечта здесь живет так же, как в военной поэме Б. Котлярова, озаряет своим светом всю «Песнь о Синегорье». Потеряв на войне родных и ничего не. зная о друге–моряке, одна идет Поля в Синегорье, куда ее зовет мечта. Девушку встречает город в руинах, «здесь даже тополи и те обожжены». На испытующий вопрос коммуниста Ярчука, не испугается ли она трудностей, комсомолка отвечает:

 
– …Коль здесь всего труднее,
Так я и буду здесь!
 

Мы не спутаем московских строителей из стихов Ярослава Смелякова с уральскими металлургами Бориса Ручьева или донецких шахтеров Павла Беспощадного с харьковскими машиностроителями Бориса Котлярова. Герои стихов этих поэтов своеобразны, не схожи так же, как их творческие манеры.

Нелегко нарисовать запоминающийся портрет рабочего. Но если ты по–настоящему знаешь человека и любишь его дело – все это непременно скажется в стихах.

 
Стоят возле цеха красивые парни
И в кепках, и так – только чубик на лбу.
Я слышу знакомое слово: ударник,
Не просто знакомое. Слово – судьбу.
 

Поэт взволнованно говорит о перекличке двух поколений, о том гигантском скачке, который сделала наша страна от ударников первых пятилеток до сегодняшних бригад коммунистического труда. И здесь нельзя обойти молчанием те грозные испытания, которые выпали на долю твоего поколения.

 
Ты шел, как сердцем было велено,
Сквозь дым, огонь и минный вой.
Прошел и рубаный, и стреляный,
И обожженный, – а живой.
 
 
Живой, улыбчивый, но с прядкою
Седеющей – твои лета…
Живой – с возникшей в битве складкою
От крика гневного у рта!
 

Эти стихи, опубликованные в «Правде», запомнились. Сергей Борзенко рассказывал мне, как прочел их Михаилу Шолохову и как тому особенно понравилась эта складка «от крика гневного у рта».

Котляров много размышляет о проблемах современной поэзии. За последние годы у него вышло несколько книг таких раздумий – «Похожий на отца», «Страницы из дневника», «Тетрадь для младшего друга». Вот несколько интересных мыслей из этих книг:

«Тот, кто долго наблюдал за людской любовью к стихам, тот знает, что люди… не всегда вслух обстоятельно определят, почему им понравились такие–то стихи, но отмечают своей любовью стихи настоящие, прежде всего с большой силой чувства, с народным пониманием жизни».

«К скольким ошибкам приводит убеждение, что новое можно создать, ничего не продолжая».

«Я представляю, что поэзия может быть разной… Одного я себе не представляю. Не допускаю, что может быть поэзия–визг».

Не броскими эпитетами, не эффектными поворотами и рифмами привлекают к себе стихи Бориса Котлярова, а душевной интонацией, пристальным вниманием к простому рабочему человеку. Есть у поэта стихи о серебристом тополе, у которого каждый листик сверху темен, а вот внизу – не видать пока.

 
Но едва лишь хлынет первый ветер,
Листья приподнимутся, и вдруг,
Станет тополь серебристо–светел,
Все нежданно озарит вокруг.
Ты и обо мне, мой друг, пожалуй,
В тихую погоду не суди.
И когда о чем–то знаешь мало, —
Лучше вправду ветра подожди.
 

Точнее о стихах Б. Котлярова и их авторе не скажешь. Свое шестидесятилетие поэт встретил в кругу живых героев его стихов и поэм. Сквозь годы он пронес по–юношески горячую любовь к родному заводу, сделавшему его поэтом, к родному городу рабочей славы, к неоглядному, вечно беспокойному морю, которое помнит поэта в бушлате, с автоматом в руках среди защитников легендарной Малой земли.