Текст книги "Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)"

Автор книги: Владимир Федоров

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВ
БОЙЦЫ МОЕЙ ЗЕМЛИ
(встречи и раздумья)

ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ

Владимир Федоров

Какие разные книги лежат на прилавке магазина совсем рядом! Они отличаются друг от друга не меньше, чем цвета их обложек. Знакомые, малознакомые и совсем незнакомые фамилии авторов. Не так–то легко читателю разобраться в этом все прибывающем океане книг.

В самом деле, кто же их написал?

К сожалению, часто в книге ничего о писателе не сказано. А ведь еще Лев Толстой говорил об интересе к личности автора, к его убеждениям, его взглядам на жизнь. Кто стоит за книгой? И вправду – как можно отрывать книгу от человека, который ее написал? Разве мыслимо представить настоящего писателя без напряженной духовной жизни?

Я буду счастлив, если мои штриховые портреты товарищей по перу помогут добавить к образу любимого поэта или прозаика несколько живых черточек. А возможно, они познакомят читателя с еще неведомым, но интересным автором, еще неизвестной, но увлекательной книгой. О многих произведениях, о которых пойдет речь, автор этих строк сказал первое слово в печати. Например, о «Вишневом омуте» М. Алексеева, «Эхе войны» А. Калинина, «Червонных саблях» Л. Жарикова, «Войне» И. Стадиона, поэмах Н. Грибачева, А. Софронова, С. Викулова, Е. Исаева, Ю. Герасименко и других.

Разные книги лежат на прилавке. Рядом с фамилией маститого – фамилия начинающего. Что ж, мне нравится такое соседство. Пускай оно будет и в этой книге! Жизнь есть жизнь.

А больше всего я встречаю фамилий литераторов моего поколения, тех, что почти мальчишками ушли на фронт, ходили в атаки по дымному щебню Сталинграда, в упор расстреливали пятнистые «тигры» на Курской дуге, ползли по–пластунски в вешнем Венском лесу, штурмовали горящий рейхстаг, с непокрытой головой стояли над братскими могилам своих друзей.

Я вглядываюсь в разноцветные обложки на книжном прилавке и делаю в своем блокноте первые штрихи. Невольно вспоминаются интересные встречи, разговоры, лица… Не удивляйтесь, если я кое–где перейду на стихи. О поколении победителей трудно говорить только прозой.

Вот он – по колено в прибрежной траве–стоит на рассвете над тихим Доном. В руке – папироса. Чуть склонилась большелобая голова. О чем он задумался в эту минуту? Многое передумано, многое пережито… Еще в отрочестве смерть бандитским обрезом заглядывала в его зоркие, удивительные глаза. Говорят, смелой и доброй украинской женщине, не побоявшейся вступиться за него перед самим батькой Махно, юный продармеец Миша Шолохов обязан своим спасением.

Позже могли попасть в него и пули, посланные врагами в Семена Давыдова и Макара Нагульнова, – двадцатипятилетний писатель был в самой коловерти коллективизации. А разве осколок фашистского снаряда, сразивший у родного дома его мать, не попал в его большое сердце?

Может быть, самой волнующей на торжественном вечере, посвященном шестидесятилетию писателя, была та минута, когда все участники, стоя, молчанием почтили женщину, подарившую миру Михаила Шолохова. Ее сын прожил на земле не одну жизнь, а столько, сколько прожили его герои.

М. Шолохов дает автограф Герою Советского Союза С. Курзенкову

Знакомый с юных лет мир шолоховских героев! Словно прокаленный степным солнцем, яркий, неповторимый язык героев «Тихого Дона» и «Поднятой целины» был так близок языку крестьян степного Черноземья, где прошло мое детство. Впервые «Тихий Дон» попал мне в руки в мягкой обложке массовой библиотечки. Но я не замечал серой бумаги, с первых строк захваченный ослепительно красочными картинами.

Мятущийся Григорий и непреклонный Миша Кошевой, сдержанная Наталья и порывистая Аксинья, горько озорная Дарья и отчаянная Дуняшка – все это были живые, как бы знакомые люди. А потом к читателю пришли щедрый балтийский моряк Давыдов и нетерпеливый красный казак Нагульнов, игривая Лушка и чистая Варюха–горюха, юлящая лиса Островнов и знаменитый дед Щукарь, после гибели друзей–болыпевиков вырастающий в фигуру трагическую. А за ними–русский солдат Соколов, прошедший все круги фашистского ада и не потерявший самого главного – человечности.

Несколько лет назад в редакции «Огонька» Михаил Алексеев подвел меня к сейфу и вынул оттуда шолоховские рукописные страницы, которые подобрали наши солдаты возле разбомбленного нацистскими летчиками дома писателя. Я на всю жизнь запомнил прочитанный тогда абзац предпоследней главы четвертой книги «Тихого Дона», написанный вдохновенно, без единой помарки:

«В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца».

Как когда–то в Ясную Поляну ездили к Толстому за советом, за помощью, так теперь едут люди в Вешенскую. И особенно молодежь. Ее одинаково волнует и судьба отцов, героев нового романа «Они сражались за Родину», и свои собственные тревоги и надежды, которыми хочется поделиться с любимым писателем.

Девушки–отличницы из далекой дагестанской школы получили право выбрать для заслуженной поездки любой город страны, и они выбрали станицу Вешенскую. И Шолохов отрывается от еще не остывшей рукописи романа, чтобы принять дорогих гостей. Поборов смущение, к радушному хозяину обращается аварская школьница:

– Вот Горький говорил, что в жизни всегда есть место подвигу. Во время войны – это понятно. А в наше время?

– Хорошо прожить жизнь, с пользой для общества – это тоже подвиг. Вы комсомолка?

Шолохов горячо, убедительно говорит с девушками о воспитании советского патриотизма у пашей молодежи. Тут должны постараться все: и кинематографисты, и писатели, и театральные деятели и, конечно, учителя. Огромная страна наша требует рачительных, трудолюбивых, умных хозяев.

– Чувство патриотизма надо воспитывать с ползункового возраста, с детского сада!..

О громадной ответственности, которую налагает звание советского писателя, говорил Шолохов, открывая Второй съезд писателей земли российской. Призывая писателей работать дружно, как подобает однополчанам, Михаил Александрович оговорился, что не призывает «к всепрощению» и «ко всеобщему лобызанию». «Дружба – дружбой, но есть в нашем литературном, нашем идеологическом деле такие принципы, отступления от которых нельзя прощать и самому близкому другу. Тогда только наше единство будет прочным, когда мы не станем закрывать глаза на ошибки друг друга и научимся называть вещи своими именами. Если есть еще у нас что–то такое, что мешает нормально работать, нормально развиваться литературе, – давайте безжалостно отметем это. Если есть еще среди нас такие, кто не прочь иногда пококетничать своим либерализмом, сыграть в поддавки в идеологической борьбе, – давайте скажем им в глаза, что мы думаем об этом».

В память врезалась простая и емкая шолоховская формулировка: «Социалистический реализм–это искусство правды жизни, правды, понятой и осмысленной художником с позиций ленинской партийности».

Переполненный зал не раз прерывал громом аплодисментов вступительное слово крупнейшего мастера нашей литературы.

– У нас есть чем гордиться, есть что противопоставить крикливому, но бесплодному абстракционизму, – уверенно звучал его голос.

Закончив выступление, Шолохов по скромности хотел сойти с подмостков президиума, но товарищи усадили его рядом.

Подперев седую голову руками, он внимательно слушал большой доклад Леонида Соболева, много сделавшего для становления Союза писателей Российской Федерации. А мне почему–то вспомнилось: доктор исторических наук Михаил Водолагин рассказывал нам, студентам Литинститута, как после войны он, секретарь Сталинградского обкома партии, ездил с Михаилом Александровичем на места недавних боев. Это требовалось для романа «Они сражались за Родину». Он должен был видеть все своими глазами.

Зорко следит Шолохов за поднимающимся подлеском в литературе. Как не вспомнить его по–отцовски предостерегающие слова на Третьем всесоюзном совещании молодых:

– Мне хотелось бы вам пожелать, чтобы вы в литературе не остались перестарками. Известна такая категория девиц, которые долго не выходят замуж. Пусть скорее приходит к вам творческая зрелость. Пусть она радует не только нас, писателей, но и читателя, огромного и требовательного, настоящего читателя, какого, пожалуй, нигде в мире еще нет.

Заканчивает с истинно шолоховской усмешкой:

– Ив связи с этим еще одно пожелание: не оставайтесь в литературе до старости в детских коротких штанишках!..

Однажды в далеком степном Казахстане, родине зорких орлов–беркутов, Шолохов вспомнил, как беркут обучает летать своих птенцов. Подняв их на крыло, он не дает им опускаться, а заставляет их набирать высоту, позабыв про усталость, подниматься все выше и выше.

Мудрый и дальновидный Александр Серафимович назвал когда–то Шолохова орёликом, дал доброе напутствие. Орёлик давно стал степным орлом, широко распростершим могучие крылья, научившим летать добрую стаю орлят.

В детстве мне мать принесла необыкновенную книжку. Называлась она «Метелица», а никакой вьюги–метелицы там не было. На обложке – конь, а на коне человек. И самое удивительное, что Метелицей звали не коня, а человека, партизанского разведчика.

Оставил он ночью своего коня у пастушонка в ночном, да и не вернулся. Сцапали его за церковной оградой беляки. И погиб веселый, сильный разведчик по кличке Метелица. Мать читала так просто, так задушевно, что я не стерпел, стал украдкой тереть глаза, да не ладонью, а кулаком. Ну почему Метелица не вырвался, не перемахнул через церковную ограду? Почему его чуткий конь не почуял, что хозяин в беде?..

В годы ленинградской блокады. А. Прокофьев, Б. Лихарев, А. Фадеев, Н. Тихонов, В. Саянов

Потом, когда я подрос, узнал, что «Метелица» – глава из фадеевского романа «Разгром», одной из лучших книг о гражданской войне. Ее можно назвать своеобразной оптимистической трагедией. Партизанский отряд почти разгромлен, но остался крепкий костяк, и завтра из него вырастет новый большой отряд, который будет громить белогвардейцев. Фадеев отлично знал то, о чем писал: он сам в юности был дальневосточным партизаном.

Целая группа талантливых самобытных писателей пришла в литературу из окопов гражданской войны. Дмитрий Фурманов, Николай Островский, Аркадий Гайдар, Леонид Леонов, Владимир Ставский, Александр Фадеев.

Александр Фадеев… Мне довелось встретиться с ним на съезде писателей Украины в сорок восьмом году.

Тесноватый гостиничный номер. Александр Твардовский вынул тетрадь, где были еще не напечатанные стихи «В тот день, когда окончилась война». Стихи такой силы, от которой холодело в груди:

 
Внушала нам стволов ревущих сталь.
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег…
 

В щемящей тишине слушали эти стихи Федор Панферов, Александр Прокофьев, Аркадий Кулешов, Николай Грибачев и белоголовый Александр Фадеев, которого горячо любил его смоленский тезка и к мнению которого очень прислушивался… Я перевел взгляд с Фадеева на задумчивого, притихшего Прокофьева, и мне невольно вспомнились его фронтовые стихи, посвященные Александру Фадееву и России:

 
Товарищ, ты видел над нею
Закаты в дыму и крови.
Чтоб ненависть била сильнее,
Давай говорить о любви.
 
 
Под грохот тяжелых орудий
Немало отхлынуло дней.
Товарищ, мы – русские люди,
Так скажем, что знаем о ней.
 
 
Расскажем, и все будет мало,
Споем, как мы жили в ладу.
Товарищ, ты будь запевалой,
А я подголоском пройду!
 

Да, он был запевалой нашей литературы. Помню, как в декабре 1951 года волновался Александр Твардовский, готовясь выступать на вечере, посвященном пятидесятилетию его старшего друга. Не забыть мне и самого вечера. Седой, моложавый, красивый юбиляр, прослушав многочисленные приветствия, с улыбкой оказал:

– Все, что я сделал в литературе, считаю только началом. Верю – главное, что мне предстоит создать, еще впереди!..

Как молодо, свежо выглядел в тот вечер Александр Александрович! И всем верилось: главная его книга еще впереди. Он еще успеет завершить и роман «Последний из удэге», и создать новые замечательные книги о нашей современности.

Потом был большой концерт, где исполнялись отрывки из фадеевских произведений. Мне почему–то особенно запомнился великолепный танец партизан. Было такое ощущение, что на сцену ворвалась сама тревожная фадеевская юность. Огромный переполненный зал замер, вглядываясь во всадников в черных бурках, словно один из них был товарищем Булыгой, юным Сашей Фадеевым.

Александр Александрович охотно встречался с нами, студентами Литинститута имени Горького. Особенно памятна его беседа о писательском мастерстве, с которой он выступил в нашем конференц–зале. В этот день многие из нас поняли, что такое настоящая поэзия.

– Вспомним знаменитую поэму Некрасова «На Волге», – говорил Фадеев, вглядываясь в наши лица. – Одно из мест этой поэмы начинается с такого восклицания, которое вряд ли способен каждый читатель сразу воспринять эмоционально: «О Волга! после многих лет я вновь принес тебе привет». Это еще условно – «О Волга!» Но дальше мы читаем:

 
Но вдруг я стоны услыхал,
И взор мой на берег упал.
Почти пригнувшись головой
К ногам, обвитым бечевой,
Обутым в лапти, вдоль реки
Ползли гурьбою бурлаки,
И был невыносимо дик
И страшно ясен в тишине
Их мерный похоронный крик —
И сердце дрогнуло во мне.
О Волга!., колыбель моя!
Любил ли кто тебя, как я?
 

Теперь вам уже хочется воскликнуть: «О Волга!» Вы чувствуете внутреннюю потребность в этой интонации: волна подводного течения, скрытого в стихе, овладела вами и передала вам чувство поэта.

Фадеев любил жизнь. Помню по–ребячьи заливистый смех Александра Александровича, слушавшего в переполненном киевском театре рассказ Остапа Вишни «Зенитка» в исполнении лукавого автора. Фадеев смеялся до слез. А на другой день мы услышали его блестящий доклад о современной литературе, который он сделал экспромтом, не заглядывая ни в какие шпаргалки.

Александр Александрович по–отцовски поддержал многих молодых писателей. В тридцатые годы в его руки попала рукопись повести студента Литинститута имени Горького Леонида Жарикова. Она была очень близка по духу автору «Разгрома» и «Последнего из удэге», певца суровой юности солдат революции. На стихийном семинаре студентов–прозаиков Фадеев подробно разобрал незаурядную повесть Жарикова, отметил удачи, указал на недостатки и выправил всего–навсего один абзац. Но этот абзац стал как бы маяком для автора, и он снова принялся за работу.

– Фадеевский абзац для меня неприкосновенен, – говорил Леонид Жариков. – Я перечеркивал целые страницы, менял сцены и диалоги, а в этом абзаце не изменил ни словечка. Тут не только память о большом художнике, принявшем участие в моей творческой судьбе, но и замечательный пример работы над словом.

Литературный процесс диалектичен, не только зрелые мастера влияют на молодых, но бывает и обратное влияние. Прошли годы. Александр Фадеев написал свой замечательный роман о донецких пареньках и девушках, юных подпольщиках Краснодона, новом поколении шахтерских детей. Роман «Молодая гвардия» и «Повесть о суровом друге» роднит не только любовь к подвигу и высокий романтический взлет, но и мастерское умение перевоплотиться в своих юных героев, понять их психологию, быт, мечты.

Кое–кто упрекал Фадеева в идеализации молодогвардейцев, мол, слишком уж они все красивы. Александр Александрович лукаво отвечал таким читателям:

– А скажите, какие недостатки были у Татьяны Лариной? – И тут же вспоминал тургеневских девушек.

Да, если фадеевские герои и были красивы, то в первую очередь душой. Внутренний огонь делал их красивыми и внешне. Почти документальный роман пронизан глубоким лиризмом. Поэтому–то и список погибших юных героев в финале звучит как трагическая симфония.

Григорий Ершов, автор книги «Глазами друга», волнующе, увлекательно рассказывает о создании романа «Молодая гвардия». Писатель принял от ЦК комсомола социальный заказ и с честью его выполнил. Материал был такой, что, по словам автора, мог прожечь камень. Г. Ершову посчастливилось быть одним из первых слушателей начальных глав романа о краснодонцах. Подтверждая свое повествование убедительными деталями, писатель рассказывает о давней дружбе Фадеева с комсомолом, р щедрой его помощи редакциям молодежных журналов. Хочется, чтобы автор воспоминаний продолжил свои новеллы об Александре Александровиче.

Никогда не забуду одной встречи. Это было после смерти Фадеева. Немолодой водитель такси разговорился со мной о литературе. Помолчал, вздохнул:

– А ведь я Александра Александровича Фадеева возил, и не один год. Большой души человек!

Эти слова, вырвавшиеся из самого сердца, врезались в память навсегда. Я до сих пор храню старый писательский билет, подписанный Александром Фадеевым.

Автор «Разгрома» и «Молодой гвардии» был чутким и вдумчивым художником. Много у него было творческих планов. Не успел он завершить многотомный роман «Последний из удэге». Но вот уже после смерти мы прочли его. «…Повесть нашей юности», и образ писателя как бы озарился новым светом. Фадеев поделился с нами самыми сокровенными своими думами, радостями, печалями, мечтами. Да, это был большой души человек. Книги его продолжают триумфальное шествие по земному шару.

После Максима Горького никто столько не помогал молодым и немолодым писателям, учителям, как Александр Фадеев. Я сужу о людях, знавших Александра Александровича так: если они вспоминают его добром, значит, это настоящие люди.

В детстве мы читали поэму Николая Тихонова об Ильиче и индийском мальчике Сами, который называл Ленина, как и вое его земляки, непривычно для нас, русских мальчишек, – Ленни.

 
Он дает голодным корочку хлеба,
Даже волка может сделать человеком,
Он большой Сагиб перед небом
И совсем не дерется стеком.
 

Читая, мы, подростки, забывали, что у этой поэмы есть автор. Мы видели только маленького индуса, в душе которого затеплилась надежда на светлую жизнь. Тема пробуждающегося Востока с его обычаями, неповторимым колоритом пройдет через многие стихотворения, рассказы и повести Николая Тихонова. Это – его стихия.

Многие сверстники помнят высокого человека в длинной кавалерийской шинели, только что вернувшегося с дымных полей гражданской. Это был поэт Тихонов. Но не все знают, с каким трудом он издал свой первый сборник. Из 600 стихов выбрал 30. О гонораре не могло быть и речи. Надо было самому платить за издание. Двух сёдел и шубы жены хватило только на 700 экземпляров. Остальные 300 помогли выкупить добрые люди.

Молодой поэт послал Максиму Горькому на Капри две своих книги «Орда» и «Брага». А вскоре Константин Федин, друг поэта, прочел в письме с Капри: «Получил книги Тихонова. Прошу вас: передайте ему мой искреннейший привет и мое восхищение: очень хорошо, стройно растет этот, видимо, настоящий!» И до этого Горький называл поэта исключительно талантливым. За плечами молодого, но уже седоволосого Николая Тихонова было тогда две войны: германская и гражданская.

«Брага» – это название, как нельзя лучше, передает энергию его ранних стихов.

 
Праздничный, веселый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Вижу я, что небо небогато,
Но про землю стоит говорить.
 

Надо было самому понюхать пороху, изведать изменчивую солдатскую судьбу, почувствовать себя частицей красной лавы, стремительно освобождавшей Крым, чтобы написать такие стихи. Строки афористичны, сжаты, как пружина. Проницательный Горький заметил у их автора удивительную черту: он как бы жил бегом и прыгал через все, что ему внутренне мешало. Это неудержимое движение чувствуется и в знаменитых тихоновских «Балладе о гвоздях» и «Балладе о синем пакете».

 
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро – в озеро, в карьер луга,
Небо согнулось, как дуга…
 

Не сразу достиг Николай Тихонов вершин мастерства. В юности ему довелось немало поблуждать в формалистических «словесных джунглях», как он выразился сам.

– Его литературный путь, – свидетельствует Константин Федин, – вовсе не похож на телеграфный провод. Внутренне Тихонов проделал головокружительные похождения по планете Поэзии. Тропы его путешествий, скитаний, исследований в области сочинительства не менее переплелись и завихрились, чем перепутья его доподлинных вечных странствий по стране.

И в самом деле. Достаточно вспомнить его цикл стихов «Юрга», книгу очерков «Кочевники», сборник рассказов «Вечный транзит», книгу стихов «Тень друга», написанную после поездки в Париж на Конгресс в защиту прогресса и мира.

«Марсианская жажда творить», все видеть, защищать мир и правду в любом уголке планеты осталась в крови Николая Семеновича на всю жизнь. Он своими глазами видел пески и долины Средней Азии, путешествуя по ним с другом Владимиром Луговским, написавшим прекрасную книгу «Большевикам пустыни и весны». Яркие, загадочные краски Востока покорили Тихонова на всю жизнь. Его манили и горы Кавказа. Солнечная Грузия стала для него второй родиной. Кавказским братьям поэт посвятил поэму «Серго в горах», «Стихи о Кахетии», «Грузинскую весну» и другие.

 
Я прошел над Алазанью,
Над волшебною водой,
Поседелый, как сказанье,
И, как песня, молодой.
 

Тихонов перевел стихи многих известных грузинских, армянских, узбекских поэтов. Они, безусловно, помогли ему глубже понять и освоить своеобразие жизни наших восточных республик и других стран Азии. На далекой родине белого золота Тихонова называют ласково и уважительно – Николай–ака.

– Во вторую мировую войну в осажденном Ленинграде, – рассказывает Николай Семенович, – я был начальником группы писателей при Политуправлении Ленинградского фронта. За девятьсот дней ленинградской битвы я написал поэму «Киров с нами», «Ленинградские рассказы», книгу стихов «Огненный год», свыше тысячи очерков, фронтовых корреспонденций, статей, обращений, листовок.

В своей суровой поэме «Киров с нами», как бы отлитой из нержавеющей стали, Тихонову удалось передать дух времени, несгибаемую веру полуголодных ленинградских рабочих в нашу победу.

 
Враг силой не мог нас осилить,
Нас голодом хочет он взять,
Отнять Ленинград у России,
В полон ленинградцев забрать.
Такого вовеки не будет
На Невском святом берегу,
Рабочие русские люди
Умрут, не сдадутся врагу.
 

Символический образ Кирова, шагающего в ночи по улицам осажденного Ленинграда, – в центре поэмы. Он окрыляет ее и организует отдельные яркие эпизоды в единое целое. Поэт знал, сколько сделал любимый народный трибун еще в начале тридцатых годов для нашей грядущей победы.

 
И танки с оснеженной пашни
Уходят тяжелые в бой;
«За родину!» – надпись на башне,
И «Киров» – на башне другой.
 

Всю нечеловечески трудную блокаду поэт был с ленинградцами. Смотришь на его фотографию того времени: исхудалое лицо и острый взгляд. Да, это автор поэмы «Киров с нами»…

– Голодно было… – рассказывал Николай Семенович одному из своих учеников–бывшему солдату Дмитрию Смирнову. – Работал в центре, жил на окраине. Идешь усталый домой и сочиняешь истории и рассказы, чтобы отвлечься. По сторонам в сквере на скамейках сидят мертвые люди. Однажды впереди меня шел человек с полным мешком. Он нес на кладбище свою любимую. Женские ноги били его по спине… Я не мог смотреть… Чтобы не сойти с ума, свернул в соседний переулок… – Тихонов долго молчал, потом вынул пачку фотографий. – Блокада… неопубликованные… Они мне должны помочь написать документальную книгу. Если успею… Должна быть посильнее, чем у Эдгара По. Не подумайте что хвастаю. Материал такой… – Снова задумался. – А знаете, каково одно из самых ярких моих воспоминаний блокады? Аничков мост. Наша жизнерадостная семнадцатилетняя девчонка–регулировщица. Форма отутюжена, пилотка набекрень, губы подкрашены. А жезл ходил в руках артистично, как дирижерская палочка. Торжество самой жизни в кольце смерти. Я показал эту девушку корреспонденту газеты «Нью–Йорк тайме» – тот смотрел и не верил собственным глазам… Уж таков наш народ.

Ленинград выстоял. Выстояла Россия. И Николай Тихонов увидел многие страны, вызволенные из нацистской неволи, – Болгарию, Румынию, Чехословакию… Он написал книгу стихов об освобожденной Югославии.

После Отечественной войны Тихонов стал одним из виднейших борцов – за мир. Закономерно, что он, автор известного цикла стихов «Два потока», цикла гневного, публицистического, посвященного, как и цикл «На втором всемирном конгрессе сторонников мира», борьбе за мир.

Читатели и слушатели всегда горячо принимают стихи Николая Тихонова. Мне не раз приходилось участвовать в поэтических вечерах, на которых председательствовал Николай Семенович.

– Своей поэтической полувековой работой, – делился с нами он, – я старался следовать традициям русской классической поэзии, с ее высокой гражданственностью, глубокой лиричностью, особой стиховой выразительностью. Рад, что мог ввести в свои стихи страны Востока, до сих пор едва упоминавшиеся в русской поэзии. Ведь я побывал почти во всех странах мира.

Горячее сердце борца стучит в его поэзии и прозе. Еще до Октября он написал свою первую повесть, а после Отечественной войны вышли его «Рассказы о Пакистане», повесть «Белое чудо», книга «Шесть колонн», за которую ее автор удостоен Ленинской премии. В основу этих рассказов и повестей положены действительные факты из жизни восточных стран. По свидетельству самого автора, многие герои книги «Шесть колонн» имеют своих прототипов. Язык этого сборника филигранно отточен.

– Я писал эту книгу с чувством глубокого уважения и сердечных симпатий к народам Юго–Восточной Азии и Ближнего Востока, – говорит семидесятипятилетнпй поэт.

Ветеран четырех войн, писатель–гуманист продолжает исполнять свой долг перед революцией и человечеством.