Текст книги "Танкисты (Повесть)"

Автор книги: Владимир Баскаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Три «виллиса» и бронетранспортер стояли у ворот.

На пороге Шубникова встретил адъютант. Он был явно взволнован:

– Командующий.

– Знаю.

Шубников и Бородин, оправив кителя, прошли через сени в горницу, ярко освещенную лампочкой от танкового аккумулятора.

За столом в расстегнутом кожаном реглане и без фуражки сидел генерал Рокоссовский. Поодаль на скамье – начальник политотдела корпуса полковник Кузьмин и начальник связи подполковник Синица.

Шубников не видел командующего с тридцать седьмого года, но тот почти не изменился – та же высокая, поджарая спортивная фигура, та же несколько смущенная улыбка.

Доложил по форме.

Командующий встал и очень приветливо, как-то даже не по-военному пожал ему руку.

Видно было, что командующий сразу узнал Шубникова, едва тот появился на пороге комнаты. Хотя, наверное, не так просто было узнать в этом массивном генерале с обветренным, почти красным лицом длинного, худого, совсем юного командира эскадрона, который в летнем палаточном лагере бежал навстречу ему, командиру 7-й кавалерийской дивизии имени Английского пролетариата, и, поддерживая шашку, докладывал, что вверенный ему эскадрон занимается боевой и политической подготовкой.

Позже, командуя кавалерийским корпусом, он узнал, что его бывший комэск Шубников стал танкистом, командует отдельным танковым батальоном: они иногда встречались на окружных партийных конференциях.

Потом в более чем двадцатилетней его строевой службе был перерыв, происшедший, разумеется, не по его вине, но когда в конце сорокового года его вновь назначили командиром того самого корпуса, с которым расстался три года назад, то он с удовлетворением узнал, что в соседнем механизированном корпусе заместителем командира дивизии – его бывший подчиненный, полковник Шубников.

Перед самой войной ему, прослужившему всю свою армейскую жизнь в кавалерии, пришлось тоже пойти на танки, формировать механизированный корпус – армия спешно перевооружалась.

И хотя его мехкорпус не был полностью укомплектован техникой, в памятное утро 22 июня он, не теряя ни часа, сосредоточенно вводил в бой под Луцком, Дубно и Новоградом-Волынским вверенные ему дивизии. Он старался не терять выдержки, не срывался и требовал спокойствия от подчиненных. Но, как кадровый военный, сразу понял, сколь грозную силу представляет собой противник и какая страшная и долгая предстоит война. Опыт давал ему возможность видеть то, что иные тогда не видели и не могли видеть, и, может быть, этот опыт помогал ему быть сосредоточеннее и спокойнее, чем иные из тех, кто был теперь старше его по должности, – в ту пору, в середине тридцатых годов, когда он уже командовал корпусом, они принимали батальоны и полки.

Но июньские дни и ночи выявили тех командиров, кто потом, позже, смог взять на свои плечи тяжкий груз великой войны.

Уже в июле маршал Семен Тимошенко, старый боевой товарищ по Белорусскому военному округу, отозвал его с Юго-Западного фронта на Западный фронт: на древней смоленской земле развернулось упорное сражение.

Там, в районе Ярцева, Дорогобужа, Ельни, были спутаны карты и схемы плана «Барбаросса», составленного специалистами войны, считавшими себя наследниками Мольтке и Шлиффена. И колеса и колесики точных инструкций, строгих наставлений и неукоснительных приказов, где предписывалось во столько-то часов ноль-ноль минут выйти туда-то, на такой-то рубеж, такую-то водную преграду, с ходу ее форсировать и окружить такие-то русские дивизии, – эти колеса и колесики вдруг завертелись медленнее, чем надлежало им вертеться, а иные заскрипели и даже дали трещины.

Он командовал под Ярцевом сперва группой дивизий, прибывших с востока, а затем армией, и его имя впервые было упомянуто в сводках информбюро.

С октября в сражении у самой Москвы его армия была в составе воссозданного Западного фронта – этот фронт теперь возглавлял тоже его старый товарищ по Белорусскому округу генерал Георгий Жуков.

Западный фронт, который германские генералы после Вяземского окружения перечеркнули на своих оперативных картах, снова уверовав в то, что колеса и колесики плана «Барбаросса» наконец закрутились без помех и осечек и снова схемы, инструкции, приказы будут выполняться в строго установленные и точно предписанные сроки, во столько-то часов ноль-ноль минут, – этот зачеркнутый, стертый с немецких карт и схем фронт новый его командующий и командующие армиями, солдаты, командиры, политработники не только возродили, но этот фронт оказал вдруг такое сопротивление, какого еще не испытывала германская машина войны с того памятного летнего дня, когда она с грохотом и треском перевалила через советскую границу.

В декабре фронт, возглавляемый Жуковым, как сжатая пружина, разжался и отбросил от столицы помятую и искореженную машину – и колеса и колесики ее соскочили со своих осей.

Закалившаяся в этих невиданных по упорству оборонительных боях армия участвовала в контрнаступлении. Именно тогда – уже не только из сводок информбюро, но и из репортажей военных корреспондентов и очерков писателей – звучная фамилия командующего армией генерала Рокоссовского перешла в народную молву.

И потому именно, что генерал Шубников в предстоящем наступлении должен выполнять приказания человека, имя которого стало легендой, человека, которого он знал и глубоко уважал еще в пору своей военной молодости, он ощутил какое-то особое чувство. Он стоял, держа руки по швам, и ожидал этих приказаний.

– Ну и как ваши танки, товарищ Шувалов, – командующий снова улыбнулся, и брови его крутыми дужками поползли вверх, – много шуму наделали?

– Конечно, танки шли своим ходом, но только ночью. Сразу же маскировались в лесу. Обратные эшелоны мы загрузили, согласно указаниям, деревянными макетами танков в брезентовых чехлах. Они ушли со станции днем.

– Я знаю. Мне доложили, что корпус рассредоточился скрытно. Я не поверил (брови Рокоссовского снова подпрыгнули вверх), послал воздушную разведку, но она ничего не обнаружила. Однако свой маскарад продолжайте. Это не помешает.

Командующему, прошедшему здесь, в Белоруссии, в двадцатые и тридцатые годы полевую академию, тоже было приятно смотреть на человека, который, как и он десять лет назад, командует теперь корпусом. И предстоящее наступление, которое должно сокрушить центральную – самую сильную и самую грозную с начала войны – германскую группировку, это наступление казалось ему поистине символичным.

Именно здесь, на этих дорогах, грейдерах, проселках и в этих лесах, развертывались самые трагические события первых дней войны. И гитлеровским генералам именно в ту пору казалось, что наконец с фатальной закономерностью воплощаются на практике теоретические предначертания стратегов германской нации и воля фюрера, в которую они окончательно уверовали в те дни и ночи.

Теперь же в обстановке полной внезапности двумя равными по мощности ударами – пусть ломают себе голову наследники Мольтке и Шлиффена – должна быть и будет (командующий верил в это твердо) сокрушена немецкая оборона и зажаты в клещи, разорваны в клочья и загнаны в кипящие котлы немецкие танковые и пехотные дивизии группы армий «Центр», той самой прославленной германскими летописцами войны группы армий «Центр», которая летом первого военного года торжествовала победу. И пусть это будет в тот же месяц – ведь через десять дней третья годовщина войны! Пусть это будет там, где тридцать шесть месяцев назад происходили события, оставившие тяжкий след в сердце каждого кадрового военного.

Рокоссовский еще раз внимательно посмотрел на Шубникова и после паузы, сделавшись вдруг очень серьезным, добавил:

– Места здесь нам с вами знакомые. Но район южнее Паричей, где вы пойдете, не простой, много заболоченных участков, рек и речек. Здесь придется потрудиться.

Командующий говорил размеренно, тщательно выговаривая каждое слово, с едва уловимым польским акцентом.

Подошел дежурный офицер и сказал командующему, что его просит к телефону маршал Жуков.

Рокоссовский встал и направился к телефону. Минуты через две он вернулся, молча застегнул свое кожаное пальто, надел фуражку с золотым ремешком и пожал каждому, кто был в комнате, руку. А потом, уже в дверях, сказал всем:

– Желаю успеха.

Шубников проводил командующего до машины. Тот сел рядом с шофером и, обращаясь к адъютанту, сказал:

– Поедем к Панову.

Три «виллиса» и бронетранспортер скрылись в темноте. Шубников снял фуражку, вытер свой лысеющий лоб.

– Сколько у него таких хозяйств, а к нам заехал.

– Он сказал, что по пути, – ответил начальник политотдела Кузьмин.

– По пути не по пути, а заехал. Фронт – это же махина!

4

Майор Вагнер порезался, и это его разозлило. Он давно не брился сам – каждое утро, как прибыл сюда, в группу армий «Центр», заходил в казино к парикмахеру. А сегодня пришлось бриться в туалете рядом со служебным кабинетом – бритва, тюбик крема и лезвия у него на всякий случай всегда лежали в портфеле в металлическом несессере. Царапина кровоточила, и Вагнер, усевшись за стол, прикладывал к подбородку чистый белый платок и одновременно собирал листки с текстом, отпечатанным на машинке. Наконец он аккуратно сложил листки, зажал рычаг сшивателя и вложил их в картонную папку.

Он работал всю ночь – потому и брился в туалете – и только к утру наконец понял, что все стало на свои места, можно идти к генералу с обоснованным и точным докладом. Да, с обоснованным. А, признаться, ночью он испытывал неприятные минуты: не все складывалось, не все сходилось. В разведсводках, показаниях пленных, наблюдениях с переднего края, радиограммах зафронтовой агентуры было столько путаницы, противоречий, а иногда – откровенного, черт возьми, скудоумия. Но майор Вагнер применил свою старую методу: прежде всего думать за противника и не считать, как некоторые его учителя, русских дураками, военными профанами и недоучками. Он хорошо помнил, работая в штабе Манштейна на Дону и позже – на Курской дуге: этот вот прусский подход к противнику, как к идиоту, который обязательно совершит какую-нибудь нелепость, – этот подход приносил потом неисчислимые беды. Вагнер был худородный офицерик, его отец и дед не служили в штабах кайзера – они скромно месили тесто в Цвикау. И он тоже, до того как его призвали в армию, работал в кондитерской отца. Но после прихода Гитлера Вагнер окончил офицерскую школу, сразу же проявил способности к штабной работе – и это заметило начальство. Позже, работая в военной разведке, он чувствовал косые взгляды этих родовитых «фонов» с полковничьими и генеральскими погонами, но он уже знал себе цену и уверенно, не тушуясь перед «кадыками», докладывал свои прогнозы о предполагаемых действиях противника.

Сегодня он после этой бессонной ночи спокойно и точно доложит разведобстановку.

Он знал, что фюрер, ставка и генштаб сухопутных войск дали ориентировочный, строго секретный прогноз. Генерал, который вместе с ним прибыл для уточнения разведданных в группу армий «Центр», ознакомил с этим прогнозом Вагнера и поручил ему дать свои соображения и уточнения. Это было особенно важно потому, что командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Буш слал в генштаб довольно тревожные телеграммы.

Но генштаб полагал, что русские, пытавшиеся зимой и весной пробиться в глубь Белоруссии, исчерпали свои наступательные потенции и остановились надолго. Генштабу было известно, что русское командование уже в мае приказало войскам перейти к обороне. Сейчас они проводят наступательные операции на Ленинградском фронте и в Карелии. Где они будут наступать летом? Генштаб называл два района – Украина и Прибалтика. Быть может – Румыния.

Генерал-фельдмаршал Модель – командующий группой армий «Северная Украина», весьма крупный военный авторитет, – был уверен, что русские будут наступать против его участка фронта: ведь именно там они сосредоточили свои основные ударные силы – четыре танковые армии.

Этой ночью майору Вагнеру пришлось решать уравнение со многими неизвестными. Наблюдение за передним краем русских не показывало каких-то серьезных признаков активности.

Активизировались партизаны. Взорваны многие мосты, но циклы этих партизанских действий трудно поддаются аналитическому исследованию.

Оставленный в районе Гомеля агент – стрелочник на железной дороге – добрался до тайника с рацией и передал, что идут эшелоны с войсками. Танков и тяжелой артиллерии он не обнаружил. Идет пехота. Но это может быть лишь смена и пополнение войск, уставших после не очень удачных весенних попыток русских продолжить зимнее наступление и улучшить положение на Белорусском фронте, – возможен и такой вариант. Или подготовка к частному, сковывающему удару, чтобы не дать немцам перебросить отсюда дивизии на север Украины, где будет, это совершенно ясно, нанесен главный удар.

Вот если бы сюда шли танки и тяжелая артиллерия – это бы означало, что противник готовит крупное наступление именно против группы армий «Центр».

Правда, слуховые установки обнаружили в районе Озаричей длительный шум, позже воздушная разведка засекла там несколько гусеничных тракторов, корчующих лес. Русские строят укрепления, усиливают оборону и, быть может (и этот вариант не надо сбрасывать со счетов), готовят аэродромы. Подобрано несколько экземпляров дивизионных газет. Вагнер просмотрел переводы. Статейка «Лопата – друг солдата» рассказывала о каком-то ефрейторе Лучкове, который отрыл окоп полного профиля раньше срока, и его похвалил за это старшина Прохоренко. Другая заметка, «Проглядишь оком – заплатишь боком», содержала высказывания русских полководцев Суворова и Кутузова и тоже давала советы, как окапываться, соблюдать маскировку и делать бревенчатые накаты. Остальные заметки были в таком же роде. У Вагнера, человека достаточно опытного, мелькнула мысль, что в этих заметках есть что-то преднамеренное, но он отогнал эту мысль, когда прочитал в другой дивизионной газете статью некоего лейтенанта А. Губина «Взвод в наступлении» и подборку заметок «Прямой наводкой». В общем, обычная газетная шелуха, которая ему, разведчику, не давала ничего интересного.

Для более точного определения характера и масштабов новых частей, прибывших в Гомель и на другие станции, нужен хороший «язык». Именно хороший – из состава новых частей. Но здесь большими успехами похвалиться было нельзя. Правда, удалось украсть уснувшего в передовом охранении пулеметчика – но он ничего не знал да и вряд ли мог знать что-либо, и его красноармейская книжка свидетельствовала, что на переднем крае стоит дивизия, уже давно нанесенная на карты. Другие «языки» были вроде этого.

Итак, Вагнер составил для себя рабочую гипотезу: генштаб прав, русские сейчас не будут предпринимать в Белоруссии крупные наступательные операции. Как один из вариантов можно ожидать ложных ударов, разного рода демонстраций для сковывания немецких сил. Сейчас они, конечно, свои главные ударные соединения направят на Украину, где есть возможность прорыва, потому и русские танковые армии находятся именно на юге. И это правильно: зачем им вязнуть в белорусских лесах и болотах, когда там, на юге, открываются такие перспективы. Вероятна также попытка русских прорваться в Прибалтику. Там надо быть наготове. В уступе в районе Ковеля русские имеют сильную группировку, но наступать там безумие: вся белорусская группировка рейха охватывает их правый фланг и в любой час готова парализовать и ликвидировать возможный удар.

В комнату вошел молодой офицер и сказал Вагнеру, что генерал приехал и ждет его в своем кабинете.

Вагнер еще раз приложил платок к подбородку, вставил картонную папку в кожаный бювар и направился вслед за офицером.

Генерал-майор Крафт оказался, против обыкновения, в хорошем настроении, что сразу заметил Вагнер: «Вон какой огурчик в свои шестьдесят лет! Выспался, конечно, ему не пришлось корпеть всю ночь над картами и бумажками, а потом бриться в сортире».

Генерал не поздоровался с Вагнером за руку, но довольно приветливо спросил:

– Все готово?

– Да, господин генерал. – Вагнер положил на стол папку.

Крафт раскрыл папку, надел очки и стал просматривать документы и записку, составленную Вагнером.

– Ваши выводы заслуживают внимания, – сказал наконец генерал и закрыл папку. – Они, кстати, совпадают с гипотезой генштаба и фюрера.

– Разрешите, господин генерал?

Генерал снял очки и, протирая кусочком замши стекла, пристально посмотрел на майора.

– Наша рация, заброшенная в район Гомеля, замолкла. Ее, очевидно, запеленговали и ликвидировали. Я считаю, что нужно создать хорошо подготовленную группу и добыть ценного «языка» из новых соединений, прибывающих на русский фронт. Это необходимо, чтобы поставить точку.

– Интересное предложение. – Генерал положил очки на стол. – Возьмитесь за него лично. А сейчас составьте шифровку в генштаб о наших выводах. Я, в свою очередь, позвоню Хойзингеру. Если будут новости, немедленно сообщите мне. А сейчас – в добрый путь.

Генерал встал из-за стола и пожал руку майору.

5

Шубников возвратился в свой корпус лишь утром. Всю ночь он просидел в школе на краю села, где размещался штаб кавалерийского корпуса. Два комкора – танкист и конник – пили крепкий чай и уточняли взаимодействие, договаривались о связи.

В этой конно-механизированной группе, которая должна войти в прорыв и глубоко охватить фланг главных немецких сил, а затем выйти к ним в тыл, старшим должен был быть командир кавкорпуса.

Шубников уважал этого бритоголового заслуженного кавалериста, бывалого генерала и смелого человека, и не считал для себя обидным подчиняться равному по званию и по должности – таково армейское правило: общевойсковой командир считался при равном положении старшим перед танкистом или артиллеристом. Но, хотя Шубников и сам смолоду был кавалеристом, все же, положа руку на сердце, он полагал, что конные корпуса уже сделали все, что могли сделать, что их история, славная, красивая, позади, а не впереди, их должны заменить и, по существу, заменили танковые и механизированные соединения. Но как человек военный понимал, что здесь, в Белоруссии, в густых лесах, конница может действовать успешнее, чем где-либо, – она пройдет даже по бездорожью, сможет, если надо, просочиться через болота, в тылы, скрытно захватить переправы и серьезно помочь танкам и пехоте. Правда, он опасался, что на марше – дорог здесь мало – обозы могут затруднить быстрое передвижение танков, столь важное в этой стремительной и смелой операции. Но это, видимо, понимал и кавалерист, хотя они и не говорили за чаем на эту тему. Прощаясь, он весело сказал Шубникову:

– Не волнуйся, Николай Егорыч, дороги мы с тобой поделим, не запутаемся. Места знакомые. Я тоже здесь служил.

«Виллис» Шубникова въехал в лес, перегороженный наскоро сделанным из неструганой сосны шлагбаумом. Часовой проверил документы («Молодец, инструкцию знает», – подумал Шубников) и пропустил машину генерала на лесную просеку.

У штабного автобуса «виллис» остановился.

К Шубникову подошел корпусной прокурор подполковник Голуб и, поздоровавшись за руку, сказал:

– Чепе, Николай Егорыч.

– В чем дело?

– Дело серьезное.

Шубников остался сидеть в машине, рядом с которой теперь стояли уже не только Голуб, но и начштаба Бородин и замполит Кузьмин.

– Пропал офицер с тыловой сводкой. Вез на мотоцикле в армию – и пропал, – сказал Бородин.

– Сбежал, – спокойно уточнил Голуб, снял фуражку и обтер бритый череп чистым носовым платком.

– Давай не торопиться, Голуб, это еще не установлено, – сказал Кузьмин.

– Не установлено, что и не сбежал, – спокойно ответил Голуб.

– Фамилия? – спросил генерал.

– Вот. – Подполковник Голуб протянул Шубникову папку, и тот прочитал уже отпечатанный на машинке текст: «Мальцев Николай Петрович, 1921 года рождения, уроженец города Гомеля, образование – Саратовское танковое училище, старший лейтенант, комсомолец, в Советской Армии с марта 1941 года, служил на Западном и Калининском фронтах, наград не имеет. Тяжело ранен в окружении, в районе города Белый».

– Погодите, он из Гомеля, куда же ему бежать?

– У него в Гомеле никого нет, – ответил подполковник Голуб, – мать уехала в Слуцк, к сестре. Все проверено.

– Так мы там будем, в Слуцке, через неделю, зачем ему бежать?

– Всякое бывает, товарищ генерал, – ответил Голуб, – и не такие штуки выкаблучивают. Он на Калининском фронте в окружении был…

– Ну, знаешь, Голуб, и я в том котле сидел… – Лицо генерала налилось кровью, он вышел из машины. – В общем, – добавил он, обращаясь уже только к Бородину, – надо докладывать в штабарм. Где Рыженко? Это ведь его работник?

– Рыженко на станции снабжения принимает эшелоны с горючим, – ответил Бородин. – Офицера этого я к нему направил, до появления вакансий, – он после ранения, командир роты.

– Звони начальнику штаба армии. Штука неприятная.

– Я тоже сообщу в поарм, – сказал Кузьмин, – но думаю, что сводка немцам не поможет. Если, разумеется, Рыженко не написал там лишнего. Да и парня, я считаю, выкрали. Но нам с тобой все-таки попадет.

– Да, штука неприятная. Но машина на ходу, не остановишь.

Шубников грузно полез по лесенке в салон автобуса.

– Отдохну малость, – добавил он, открывая дверцу, обитую кожей, – через полчаса разбуди меня, Бородин, поедем вместе по бригадам, а потом на рекогносцировку.

Дверка салона закрылась.

Подполковник Голуб сложил бумаги в папку, тщательно завязал черные тесемки бантиком и пошел к машине.

Полковник Кузьмин сел в свою машину. Они разъехались в разные стороны.

Бородин остался один. Он вытащил из кармана мятую пачку «Беломора» и закурил.

6

На шею упала капля – и Мальцев вздрогнул. Он поднял голову, и еще несколько капель упали на лоб и щеку.

Мальцев хотел поймать капли пересохшим ртом, но это не удавалось. Он весь напрягся, желая ослабить ремни, больно стянувшие руки, но ремни были толстые, крепкие и лишь сильнее впивались в него.

Как же это произошло? Он помнил все, минуту за минутой. И когда мотоцикл свернул с шоссе на проселок, разбрызгивая лужи, Мальцеву показалось, что впереди, за деревьями, кто-то стоит, и он даже хотел крикнуть водителю, чтобы тот включил на минуту свет, но именно в этот миг вспыхнула очередь, водитель упал грудью на руль, а мотоцикл сразу рвануло влево. Мальцев поймал одной рукой резиновый поручень руля мотоцикла и сбросил газ, но из коляски он не мог затормозить.

Потом он потерял сознание: наверное, когда, выбитый из коляски, ударился о землю. Он очнулся, услышал немецкую речь, рев мотора и сразу же вспомнил о пакете. Мальцев потянулся к сумке – она неловко задралась за спину, но чужие руки, сильные, как клещи, впились в запястье. Сумку рванули, и она оказалась в руках у немца, который ногой прижимал его шею к земле. А тот, который сжал запястье левой руки, набросил на правую руку ременную петлю. Потом его потащили, связанного, с кляпом во рту, по болоту. Тащили долго. Он слышал какую-то стрельбу, отблеск ракет. И вот он здесь, в этом затхлом сарае с прорехой в крыше, лежит на спине и ловит губами дождевые капли. Болит все тело, руки, но тиски, сжимавшие вот уже год его голову, почему-то разжались – голова не болела.

Черт его знает, если бы не написал он в анкете, что до армии учился в торговом техникуме, наверняка не попал бы в корпусные тылы и не было бы вот этой нелепой и страшной встречи на дороге, этого вонючего сарая и кожаных пут на затекших руках.

Все шло так хорошо. Худенький корреспондент не подвел, доложил куда следует, и его отозвали. В самый далекий край памяти ушел торговый техникум, куда он поступил после восьмого класса и учился-то там всего год. Правда, родной город, мать, сестренок он вспоминал всегда – и на Калининском фронте, и в дни трудных боев в окружении, и на станции, где расшивал пробки. Мама, сестры – он так и не смог увидеть их, хотя эшелоны корпуса разгружались именно в Гомеле, в городе детства, но разгружались ночью, и танки, и мотопехота, и артиллерия быстро уходили подальше от железнодорожных путей в глухой лесной район. А он поспешил в штаб корпуса, чтобы представиться начальству и получить свою роту.

Отозвали с такой поразительной быстротой, что начальник ВОСО участка, капитан Головня, показав ему телеграмму, с удивлением сказал:

– Что ты за птица такая, что тебя вызывают? И главное, срочно!

Мальцев ничего не ответил. Хотелось скорее распроститься со станцией и ехать догонять шубниковские эшелоны.

В лесном лагере, в двадцати километрах от Гомеля, он разыскал отдел кадров. Начальник отдела кадров майор Шукуров сидел за письменным столом в темной землянке. Он повертел в руках телеграмму, подписанную командиром корпуса, и потом сказал:

– Куда же мне тебя деть? Корпус укомплектован. Начнутся бои – появятся вакансии.

Он повел Мальцева в другую землянку к начальнику штаба Бородину. Полковник, увидев его, сказал:

– Я тебя вспомнил, Мальцев. Ты у Куценко в передовом отряде шел.

– Так точно.

– А пока в тылу поработай.

– Как в тылу? – Голову Мальцева снова крепко захватили тиски.

– Временно, брат. Поможешь начальнику тыла полковнику Рыженко. Парень ты грамотный. В торговом техникуме учился. – Бородин вертел в руках анкету, только что заполненную Мальцевым.

Вот какую с ним штуку сыграл этот проклятый торговый техникум.

– Ну ты, старшой, не расстраивайся: начнутся бои, мы тебя не забудем, роту дадим.

– Может, сейчас хоть взвод? – упрямо, глядя на сапоги, произнес Мальцев.

– Разговорчики, – строго сказал чернявый Шукуров и вручил Мальцеву пакет с предписанием.

Управление корпуса тыла расположилось в деревне среди яблоневого сада.

У крайней хаты Мальцева окликнул часовой:

– Стой, кто идет?

– Где здесь штаб тыла? – спросил старший лейтенант.

– Пропуск! – еще громче заорал часовой.

– Не знаю я пропуска, – огрызнулся Мальцев.

Часовой ткнул ему в грудь автомат и приказал повернуться кругом. Мальцев разозлился. Сидят чуть ли не за пятьдесят километров от передовой – и развели тут бдительность на пустом месте.

Часовой привел Мальцева в хату. За столом, застеленным пестрой домотканой скатертью, сидел майор интендантской службы в расстегнутом кителе и ел яичницу. Напротив него сидела молодая хозяйка, подперев рукой щеку, и смотрела на майора, круглолицего и румяного.

Майор был явно недоволен, что его потревожили, но застегнулся на все пуговицы, встал и сказал старшему лейтенанту:

– Через три хаты школа. Там вы и найдете полковника Рыженко. Ему сдадите пакет.

И часовому строго:

– А ты иди на свой пост. Старший лейтенант сам найдет.

Полковник Рыженко оказался маленьким, щупленьким человеком с желтым болезненным лицом. Он сидел за большим столом, не выпуская папиросу изо рта, просматривал бумаги, которые ему подавал молоденький лейтенант. Рядом, за партой, сидел длинный старшина в очках и одним пальцем печатал на машинке. А может, старшина казался таким длинным, потому что парта была маленькая?

Полковник разрезал ножницами пакет, прочел предписание, по-деловому и, в общем, как показалось Мальцеву, приветливо, не напирая на субординацию, сказал:

– Значит, повоевал, старшой. Командир роты. Хорошо. А теперь вот у нас поработаешь. – Полковник хмуро улыбнулся, не вынимая изо рта папиросу. – Это, брат, тоже война не простая. Да ты ее освоишь, в торговом техникуме учился.

Опять этот торговый техникум!

– Да я там только год…

– Ничего. Будете работать вместе с Савицким. Освоитесь.

Старшина Савицкий – это он печатал на машинке, – не теряя времени, стал знакомить Мальцева с его будущими обязанностями. Рассказал о себе – ленинградец, студент политехнического. Потом вспомнил:

– Ведь вы, наверно, голодны. Пойдите на кухню. Это здесь же, в школе. Маша вас накормит.

Так началась тыловая служба. Работы оказалось много. Мальцев никогда раньше даже не подозревал, что у тыловиков, к которым у него было не то чтобы неприязненное, нет, скорее, снисходительное отношение, столько работы.

Ежедневно они с Савицким собирали сведения из бригад. В них содержались данные – сколько сегодня в бригаде боеприпасов, сколько горючего, сколько хлеба, сахара, мяса. Часов в пять, когда из лесных гарнизонов приезжал последний посыльный со сводкой, они садились за подсчеты. Савицкий пользовался логарифмической линейкой. Часам к семи они составляли тыловую сводку. Для этого надо было знать очень многое – и наличие всего личного состава на сегодня, и количество танков, и автомашин.

Несложный подсчет – и устанавливалось количество продуктов питания в суткодачах, боеприпасов в боекомплектах, горючего в заправках, для этого надо было знать объем баков в разных системах машин.

Тыловую сводку, после того как ее перепечатывал Савицкий, подписывал начальник тыла корпуса полковник Рыженко. Он знакомил с ней командира корпуса, и Мальцев вез сводку в штаб тыла армии на броневичке или на мотоцикле. Возвращался усталый, в час-два ночи – штаб тыла армии был далеко. Потом укладывался спать на столе. И так всю неделю.

Работа трудная, нервная и неблагодарная. То задержит сведения какой-нибудь медсанбат или полевая ремонтная база, а без этих сведений нельзя дать корпусную сводку. То начальник тыла днем, когда еще нет всех данных, спросит, сколько в танковых баках дизельного топлива. То позвонит начальник оперативного отдела, потребует передать, срочно, через пять минут, сколько в корпусе снарядов для «катюш».

Сам Рыженко работал, пожалуй, больше, чем они вдвоем. Днем он бывал в штабе корпуса, в войсках. Вечером на «виллисе» мчался в армию или на станцию снабжения вышибать бензин и солярку, комбижир и мясо.

Все управление тыла в корпусе – четыре-пять офицеров, Мальцев и Савицкий, радист, повариха Маша и четыре немолодых солдата охраны. А работа сумасшедшая – ни дня, ни ночи.

«Вот тебе и избавился от тыловой службы. Здесь, пожалуй, похуже, чем на станции».

…Из капель образовалась тонкая струйка, и Мальцев наконец поймал ее губами. Но руки, крепко стянутые ремнями, ныли и одеревенела спина. Какое сегодня число? Да, двадцатое июня – послезавтра ровно три года войны. День-то какой!

Со скрипом открылась дверь, и полоса света проникла в сарай. Вошел немец с автоматом на изготовку и что-то громко сказал. Мальцев понял: его куда-то поведут. Он попробовал подняться, но не смог – руки стягивал ремень. Немец схватил его за ворот и приподнял. Мальцев встал на колени, а потом поднялся во весь рост.

Немец что-то опять закричал и толкнул старшего лейтенанта автоматом в спину.

Они вышли на улицу. Солнце слепило глаза, и Мальцев зажмурился. Идти пришлось недолго. Немец втолкнул Мальцева в дверь довольно большого дома. В сенях другой солдат развязал ему руки – и Мальцев шагнул в горницу. Здесь не было никаких предметов сельского обихода – ни длинных лавок, ни занавесок на окнах, ни горшков на печи. Стоял большой письменный на резных ножках стол, кожаный канцелярский диван и несколько венских стульев. В углу – большой стальной сейф. Мальцев увидел двух офицеров, сидевших рядом за столом: один – худощавый, горбоносый, в полковничьем мундире, и другой – плотный, с широким пухлым лицом в веснушках, по-видимому майор.