Текст книги "Танкисты (Повесть)"

Автор книги: Владимир Баскаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Откуда?

– Вологодские. Из Кириллова.

– Кирилло-Белозерский монастырь?

– А вы откуда знаете?

– Знаю. Кружевницы, значит?

– Раз вологодские, так уж и кружевницы?!

– Песня ваша старинная, вроде узора.

– И верно, кружевницы мы, – просто сказала девушка, – и Наташа, и Надя, и я. Так вместе и на фронт пошли. От самой Калининщины с войсками.

– Не жалеете, что попали в прачки?

– Я здесь недавно. Нас сюда направили помогать. Только вот руки от воды пухнут, как будем коклюшки держать, не знаю. Да отойдут, я думаю.

– А вы бы попросились в телефонистки или обратно в санбат.

– А стирать кто будет? – строго спросила Галя. – Кто вам стирать будет?

– Я себе сам стираю.

– А раненым? – не сдавалась она, почему-то даже обидевшись.

Боев вынул пачку папирос, закурил.

Сидели молча. Огонь разгорался сильнее. Можно было лучше рассмотреть девушку. Она широколицая, с правильными чертами лица и большими глазами. Из-под шапки выбивались подстриженные русые волосы. Говорила несколько нараспев, забавно окая:

– Хорошо ночью, тихо, вроде и войны нет.

– Война впереди, на Одере, – сказал Боев, удивившись про себя одинаковости их мыслей.

– А здесь тихо, как у нас в Кириллове зимой, – продолжала Галя. – Только снега тут настоящего нет. И морозы не те, хоть и холодно.

– Можно я к вам завтра опять в гости приду? – спросил Боев.

– Надо у девочек спросить. И у старшины Горобца тоже.

– Строго вас держит старшина?

– А чего нас держать, мы свое дело и без него знаем.

– Ну, тогда приду.

– Как девочки.

– Ну вот, вы и девочек боитесь.

– Не боюсь я их. Что мне бояться? Девочки у нас дружные, хорошие.

– Значит, завтра приду, – повторил Боев, вставая. – Но мы так и не познакомились. Я капитан Боев. А вы?

– Зачем вам?

– Просто чтобы знать, к кому идти в гости.

– Ну, Галя я, Галя Васильева.

– До свиданья, Галя.

Девушка промолчала. Она снова возилась у печки, вороша головешки немецким штыком.

2

Утро сумрачное. Чуть виднеются зимние скелеты лиственного леса. Бронетранспортеры – в тесной колонне, один за другим. Через небольшой интервал – танки, вытянувшие длинные пушечные стволы. Девять танков…

Штурмбанфюрер Клейн надел кожаные перчатки и размеренным шагом подошел к переднему бронетранспортеру. У крыла бронетранспортера притулился длинный солдат без головного убора. Рыжие, давно не стриженные волосы обсыпаны снегом.

– Этот? – спросил Клейн.

– Так точно, – ответил плотный фельдфебель в танковом шлеме и черном комбинезоне, сделав шаг вперед.

– Фамилия?

– Густав Шиллер, – тихо ответил рыжий солдат.

– Фамилия знаменитая, – усмехнулся штурмбанфюрер. И сразу очень громко, так, чтобы слышали все – и те, что находились у бронетранспортера, и те, что стояли поодаль, едва виднеясь в утренней мгле, – металлическим голосом произнес: – Оставить товарищей, изменить родине, фюреру, чтобы спасти свою шкуру, как ты мог это сделать, рыжая свинья? Или тебе лучше болтаться на осине с петлей на шее, чем служить в боевом строю? Или ты рассчитывал, что они не пошлют тебя в Сибирь? Отвечай!

Рыжий солдат молчал. В белесых ресницах блестели снежинки.

– Ты откуда родом? Только не врать, мы проверим!

– Из Померании, – тихо ответил солдат.

– Город?

– Деревня Химмельпфорт, – еще тише сказал солдат.

Эсэсовец снял перчатки, отстегнул планшет, достал карту.

– Химмельпфорт в двух километрах отсюда, – услужливо подсказал фельдфебель. – Это та самая деревня, куда мы в разведку ходили.

– Ах вот оно что! – Эсэсовец мельком взглянул на карту и снова сложил ее. – Домой захотелось? Кто у тебя в Химмельпфорте?

– Жена и сын.

– У честной немецкой крестьянки, которую сейчас мучают и терзают русские, муж – выродок и трус!.. Ты дошел до деревни?

– Нет, мы его задержали на опушке у дороги, – снова вмешался фельдфебель.

– Где оружие?

Солдат молчал.

– И оружие бросил, мерзавец?

Эсэсовец неторопливо отстегнул свою кобуру, вынул парабеллум и, не целясь, всадил в солдата пять пуль – от левого предплечья до правого бедра. Тот упал без крика, уткнувшись лицом в снег.

– Вот так, – удовлетворенно сказал штурмбанфюрер Клейн и очень громко скомандовал: – По машинам!

Возле эсэсовца остались только офицеры и фельдфебель.

– Ну, что вы обнаружили в деревне? – спросил Клейн фельдфебеля, вытерев кожаной перчаткой замоченный снегом парабеллум, и спрятал его в кобуру.

– Деревня занята русскими. Несколько орудий, крытые машины.

– Прорваться через деревню можно?

– Я думаю, что это большой риск, – заметил молчавший до этого майор.

– На войне все риск, – веско отрезал эсэсовец и снова вытащил из планшета карту. Видно, ему нравилась эта процедура: доставать карту, разворачивать ее, находить нужные пункты и затем с важным видом отдавать приказ четким, хорошо поставленным голосом.

По существу, Фридрих Клейн впервые отдавал боевые приказы, хотя солдатами командовал не впервые и приказы тоже отдавал. Но то были другие солдаты и другие приказы. Он служил в карательных частях и знал эту службу неплохо. Там, на экзекуциях, и обрел он этот металл в голосе и умение не только коротко, а и образно (так, по крайней мере, казалось ему самому) формулировать задачу. Умел Клейн и другое – небольшими силами подавить волю большой массы людей. И гордился этим умением. Если нужно, он смог бы – Клейн нисколько в том не сомневался – с помощью десятка хороших автоматчиков за полчаса ликвидировать всю эту кичливую толпу в танкистских шлемах, считавшую себя бывалыми фронтовиками, прошедшими огонь, воду и медные трубы. Ликвидировать вот так же, как ликвидировал сейчас этого рыжего негодяя.

Когда и где Клейн присоединился к остаткам танкового полка, потрепанного в боях, никто толком и не заметил. Колонна осторожно пробиралась по лесным дорогам, избегая встреч с прорвавшимися русскими танками, и штурмбанфюрер в своем кожаном пальто без погон, нахлобучив на глаза фуражку, скромно сидел рядом с солдатами на холодной железной скамье бронетранспортера. Он не сразу оправился от впечатлений последнего дня в Кольмаре.

Все произошло как в кошмарном сне. Утром в своем кабинете Клейн деловито рассматривал бумаги, которые принесла ему Эрика – очень приятная блондинка в хорошо подогнанной по фигуре форме. В комнате было прохладно, и Клейн набросил себе на плечи кожаное пальто. Потом почему-то ему захотелось посмотреть на улицу, он отогнул толстую плюшевую портьеру и в десяти шагах от подъезда увидел то, что никак не ожидал увидеть: советский танк. Танк не стрелял, а спокойно стоял на месте; с него спрыгивали на землю русские солдаты в меховых полушубках нараспашку и – это почему-то запомнилось очень отчетливо – передавали друг другу мешочек с табаком, закуривали, смеялись.

Клейн даже не успел испугаться. Он схватил фуражку и молча ринулся к дверям, оттолкнув ничего не понимающую Эрику. В коридоре повстречался со своим помощником Шварцем, но и ему не сказал ничего. Почувствовал страх, уже когда выбегал через внутренний двор на маленькую боковую улицу. Здесь он увидел немецкую санитарную машину и на ходу вскочил на подножку.

Остатки танкового полка Клейн встретил лишь на второй день своего блуждания по лесу. Танкистов вел раненый подполковник Эйслебен – хмурый пожилой человек с седой щетиной на впалых щеках; он полулежал в штабной машине и тихим голосом отдавал приказы через начальника штаба майора Ганзена, тоже немолодого, заматерелого кадровика.

Пересекая магистраль, полк опять напоролся на русские танки. Встреча оказалась неожиданной и для русских. Это был их арьергард – передовые части ушли далеко на запад, к Одеру. Тем самым полку удалось избежать полного разгрома. Оставив у дороги семь танков и десяток автомашин, полк углубился в леса по неширокой просеке. Но в бою погиб или, может быть, попал в плен к русским командир – никто точно ничего сказать не мог, – снаряд разорвался прямо у его машины. И после того – это сразу заметил Клейн – полк, или, вернее, то, что от него осталось, выглядел уже совсем не так, как при Эйслебене. Были снаряды, было горючее, была неважная, но все же пища, оставалось до двухсот здоровых солдат. Но не хватало боевого духа, в глазах у людей появился страх, упала дисциплина. Вот тогда-то Клейн и решил, что настал его час. На совещании офицеров он, сделав шаг вперед, впервые заговорил спокойным, размеренным голосом. Настойчиво потребовал немедленно собрать офицеров и унтер-офицеров и спросить их, что надлежит делать в создавшихся условиях.

Начальник штаба Ганзен вежливо напомнил Клейну, что в боевой обстановке собрания неуместны. Но штурмбанфюрера поддержали некоторые офицеры, особенно те из них, что недавно пришли в полк из разбитых эсэсовских танковых частей. На собрании Клейн объявил, что сейчас группой армий, обороняющих Одер, командует не кто иной, как рейхсфюрер СС Гиммлер, и поэтому он, штурмбанфюрер СС Фридрих Клейн, боевой командир-танкист, берет на себя ответственность за выход группы из окружения.

Начальник штаба пробурчал что-то себе под нос.

– Вы хотите высказаться, майор Ганзен? – спросил Клейн.

– Нет, пожалуй, нет. Мы уже не полк, я не имею связи с командованием, у меня нет каких-либо указаний. Но я полагаю, что армия…

Его резко прервал штурмбанфюрер:

– Я вас понял, майор. Сейчас нужны не солдаты, а рыцари. И вот они здесь, перед вами.

Он произнес эту фразу, сделав широкий жест, и остался очень доволен своим экспромтом.

Танкисты устали от боев и лесных маршей, были порядком деморализованы внезапным и стремительным прорывом русских и не оценили должным образом красноречие штурмбанфюрера. Но они поняли, что теперь их жизнями будет распоряжаться этот долговязый эсэсовец в кожаном пальто.

Клейн не очень хорошо представлял себе, как он поведет полк: ведь ему никогда не приходилось служить в боевом строю, тактику знал лишь понаслышке, а танковую не знал вовсе. На местности ориентировался слабо. Одно ему было предельно ясно: любая встреча с русскими грозит катастрофой.

Под вечер танки и бронетранспортеры уперлись в шоссейную магистраль. Ночь провели в лесу. Клейн посылал фельдфебеля и двух солдат в разведку. А утром произошла эта история с Шиллером, пытавшимся дезертировать.

Штурмбанфюрер считал, что пресек измену в зародыше. Пресек решительно. Но надолго ли? Нужна какая-то новая акция, чтобы сплотить этих явно деморализованных и усталых людей.

– Мы будем наступать и возьмем деревню с боем, – сказал он, снова развернув карту.

– Я думаю, что с военной точки зрения это бессмысленно, – спокойно заявил майор Ганзен. – Русские вышли к Одеру. Мы находимся в глубоком тылу.

– Вы предлагаете сдаться? – спросил штурмбанфюрер, пристально глядя на майора.

– Нет, господин штурмбанфюрер, я этого не говорил.

– Мы, – продолжал Клейн, – внезапным ударом займем деревню и уничтожим русский гарнизон. Танки после этого придется ликвидировать; они уже становятся обузой для нас. Затем пересечем шоссе и двинемся вот сюда. – Он поставил на карту ладонь ребром, пальцами в сторону моря, и добавил значительно: – Вы же знаете, майор, что Балтика еще в наших руках. Нет сомнения, что именно оттуда русские получат мощный удар во фланг. Мы будем там в семье победителей.

Последнюю фразу он адресовал уже не майору, на которого давно махнул рукой, а тем пяти офицерам и фельдфебелю, что стояли тут же.

– Вы меня поняли?

Офицеры вскинули к виску два пальца и заспешили к своим машинам.

– А вы, майор, подготовьте план боя и доложите мне через час, – приказал штурмбанфюрер начальнику штаба. Потом, обернувшись к фельдфебелю, брезгливо кивнул на тело убитого солдата: – Сбросьте в канаву. И приходите ко мне.

С опушки леса деревня Химмельпфорт просматривалась хорошо. Над черепичными крышами курились утренние дымки. От деревни веяло миром и покоем.

«Уже приспособились, сволочи. Любезничаете с русскими. Посмотрим, как вы будете вертеться, когда мы ворвемся».

Подошел фельдфебель.

– Деревня большая? – спросил штурмбанфюрер.

– Дворов пятьдесят, фольварк у озера, вилла, церковь.

– Наступать будем через это вот поле, – заключил штурмбанфюрер.

– Танки здесь не пройдут.

– Почему?

– Распутица, вязкая земля, крутые склоны. Лучше уж по дороге.

– Пойдем по дороге.

– Тоже опасно.

– Что такое?

– Они могут перестрелять танки по одному.

– Так что же вы предлагаете?

Фельдфебель молчал.

– И вы запаниковали, фельдфебель, – строго сказал Клейн. – Идите.

3

Боев проснулся, когда на улице уже рассвело. Камин догорел, но в гостиной жара не спала. За круглым столом сидели Рубинов и полковник в гимнастерке, при ремнях, с сухим продолговатым лицом и четким пробором через всю голову. Боев закрыл глаза, решил еще полежать. Полковника, который сперва показался ему незнакомым, он вспомнил – это же Лебеденко, заместитель по строевой части командира 25-й танковой бригады. Видел его на переправе.

Чудная эта должность – зам по строевой.

В танковых войсках по штату такой нет. Есть просто заместитель командира. Но все по старой памяти, идущей еще с времен довоенной кадровой армии, называют его замом по строевой. И строевой на войне никакой, а он все же зам по строевой. Видно, потому к людям, занимающим эту должность, и отношение какое-то особое. Редко заместитель командира становится командиром. Даже тогда, когда того убивают. Командиром чаще становится начальник штаба, настоящий заместитель по какой хочешь части. Тот даже при командире – и только он один – имеет право отдавать распоряжения от его имени. «Командир приказал» и подпись – начальник штаба такой-то. Заместитель таким правом не пользуется. Его обычно используют на заданиях: посылают расшить пробки на дорогах или уточнить обстановку на самом тяжелом участке, ставят комендантом на переправах.

Боев давно заметил, что заместители командиров по строевой, как правило, очень храбрые офицеры. Они постоянно рискуют и нередко рассчитываются за это кровью, а то и жизнью. Еще в Белоруссии в танковой атаке погиб заместитель командира их корпуса, воевавший добровольцем в Испании. Почему его танк оказался в боевых порядках танкового батальона, так никто и не узнал, – наверное, нужно было по обстановке. А может, вспомнил полковник с Золотою Звездой Героя, имевшей всего двузначный номер, Уэску или Гвадалахару.

Но Боев встречал и таких замов, которые при всей их отчаянной храбрости и твердой воле все же не были на высоте задач современной войны. Командиры бригад, дивизий, корпусов в этот последний военный год были на вершине военного искусства, чувствовали себя хозяевами на поле боя. А вот иным заместителям их этого не хватало.

Боев не знал послужного списка Лебеденко, но без труда угадывал в нем кадрового служаку. За плечами, наверно, и гражданская война, и киевские или белорусские маневры, и страшное начало этой войны.

И он не ошибся. Полковник Иван Лукич Лебеденко действительно пришел в Красную Армию весной восемнадцатого года, споров с гимнастерки погоны с унтер-офицерскими лычками. Твердо знал солдатскую службу – строй, ружейные приемы, рубку лозы и другие премудрости, без которых нельзя было и шагу ступить в гвардейском драгунском полку. В дивизии червонных казаков Виталия Примакова ему доверили сперва эскадрон, а потом и полк. Впрочем, приказа о назначении командиром полка не было; по приказу значился он помощником, он заменял командира, выбывшего по ранению, в самых главных боях под Киевом и Житомиром.

После гражданской войны Ивану Лукичу пришлось трудновато: не хватало грамотешки. Ведь до солдатчины-то он успел окончить только неполных два класса церковноприходской школы. Но, став краскомом, с упорством изучал политграмоту, ночами конспектировал «Капитал» Маркса, труды Клаузевица и Франца Меринга, статьи из военных журналов, приходивших в гарнизонную библиотеку. Потом учился в кавшколе для старшего начсостава, затем, уже в тридцатые годы, – на бесконечных курсах переподготовки. Тут снова приходилось штудировать и первоисточники, и учебники.

В командирском снаряжении, при портупее, в аккуратной суконной гимнастерке, с одним чемоданом, кочевал он вместе с женой и маленьким сынишкой из гарнизона в гарнизон: из Детского Села в Борисов, из Борисова в Бердичев, из Бердичева в Читу. Не шибко поднимался Иван Лебеденко по некрутой лестнице армейской службы: на Хасане опять был в должности заместителя командира кавалерийского полка, а в финскую кампанию – заместителем командира стрелковой дивизии.

В самый канун Отечественной войны, когда армия срочно перевооружалась, когда возникали все новые и новые номера танковых дивизий и механизированных корпусов, пока главным образом номера, а не сами дивизии и корпуса – техники не хватало, – его назначили заместителем командира в одну из таких дивизий. Летом сорок первого года водил в бой танковые батальоны под Ровно и Луцком, стремясь любой ценой остановить немцев, был тяжело ранен, и танкисты, потерявшие машины, несли Ивана Лукича из окружения на самодельных носилках почти сто пятьдесят километров. А вслед за тем – госпиталь и запасный полк, где полковник Лебеденко впервые стал командиром «по всей форме». Но томился и скучал он здесь, потому что полк-то запасный, личный состав менялся там чуть ли не каждый месяц. Какое уж это командирство!

В сорок третьем попал наконец в механизированный корпус генерала Шубникова: заместителем командира танковой бригады. Опять не командир, а заместитель! Но Лебеденко не обиделся. Наоборот, обрадовался: бригада сколоченная, корпус прославленный. Такими не затыкают дыры, а направляют туда, где происходит самое главное, – Курская дуга, Днепр, Белоруссия, Польша, – и вот теперь этот бросок от Вислы к Одеру.

Лебеденко нисколько не огорчало то, что над ним поставлен двадцативосьмилетний подполковник Гольцев, который, конечно, не помнил ни первой мировой, ни гражданской войн, да и в мирное время служба его ограничивалась танковым училищем да недолгим пребыванием в должности командира танкового взвода в Борисове. Старший не только по летам, но и по званию Лебеденко со скрупулезной точностью выполнял все поручения командира бригады. Лишь иногда досадовал: почему молодой командир, безусловно смелый и грамотный парень, не советовался с ним даже тогда, когда посоветоваться совсем не мешало бы.

Сегодня утром на Одере, в наскоро отрытом окопчике, заслоненном массивной коробкой танка, Гольцев сказал Лебеденко:

– Вы, Иван Лукич, возьмите-ка грузовик и поезжайте сейчас же по нашему вчерашнему маршруту. Соберите там все, что можно собрать. Я приказал погрузить для вас шесть бочек бензина. Доброго вам пути.

Сказал и отвернулся к начальнику штаба – такому же, как сам, молодому вихрастому майору в кубанке. Тот принес ему разведсводку.

Лебеденко не стал ничего переспрашивать, уточнять. Разыскал заместителя по материально-техническому обеспечению, подобрал вместе с ним хорошего шофера с машиной, лично проследил, как грузят бочки с бензином, и поехал: впереди – сам на «виллисе», сзади – «студебеккер» с горючим. Солдат для охраны не взял: неловко брать с плацдарма, где и так в людях нехватка.

В Химмельпфорт он прибыл ночью. Трижды объехал всю деревню из конца в конец.

Вавилон какой-то. Ноев ковчег.

Банно-прачечный отряд. Две санитарные машины. Кухня и грузовик с консервами. Три исправных орудия без тяги. Даже «катюша», неподвижная, поврежден мотор грузовика. Аварийный танк. Шесть транспортных машин с пустыми баками. И вот наконец редакция.

Полковник учел все, что можно отсюда отправить, и даже Рубинову, с которым они сидели теперь за столом и распивали чай из саксонских чашек, обещал дать ползаправки, чтобы и редакция могла двигаться к Одеру.

Боеву тоже захотелось попить чайку. Он уже отбросил шинель, готовясь встать с дивана, когда широко распахнулась входная дверь и в комнату ворвался поток холода. Вошел высокий, плотный боец в полушубке.

– Здесь можно видеть товарища полковника?

Полковник встал.

– В чем дело?

– Докладывает старшина Горобец. В деревне немцы.

Боев, который все еще оставался на своем диване, посмотрел на плотного старшину и подумал: конечно, немцы, не французы же. Но сразу же понял, что речь идет совсем не о жителях деревни, а о немецких войсках.

Полковник надел шинель и сделался сразу очень сосредоточенным. Спросил:

– Кто их видел?

– В нашем банно-прачечном отряде ночью убили девушку.

– Кто убил?

– Разведка немецкая. Галя Васильева на крыльце сидела, увидела немцев, закричала, а они ее сразу – наповал. Я выскочил с автоматом, но запоздал, да и темно еще было. Ушли они.

– Куда ушли?

– В сторону леса, за озеро. Я с девчатами и туда сходил. Только уж какие из прачек разведчики. Однако следы обнаружили.

– И много следов?

– Порядочно. И урчание какое-то слышали. Вроде танки есть…

– Вы кто, старшина?

– Начальник банно-прачечного отряда.

– И всю войну в этом отряде?

– Да нет, товарищ полковник, – засмущался старшина. – Я кадровый. Это после ранения…

– Так вот… Поступаете теперь в мое распоряжение. Оружие есть?

– Автомат.

Полковник обернулся к Рубинову:

– А вас, товарищ майор, я очень прошу выделить офицера.

– Да, конечно, – поспешно согласился Рубинов. – Вот, кстати, с передовой прибыл капитан.

Боев слышал весь этот разговор, но никак не мог быстро закрутить портянки – от огня они стали твердые, как картон. Лебеденко и старшину он догнал уже на улице, когда полковник садился в машину, напутствуя Горобца:

– Вот вы с капитаном пройдетесь по деревне. Соберете всех, кто есть, и ко мне на церковную площадь.

Старшина оправил ремень на полушубке, козырнул и зашагал по пустынной улице размеренным своим шагом, как на плацу. Боев едва поспевал за ним. Ему показалось, что он где-то видел этого старшину, но спрашивать не стал. Мало ли было встреч – война большая.

– Хорошая была девушка, – сказал Горобец как бы про себя после продолжительного молчания. – Работящая…

И Боев только сейчас по-настоящему осознал, что погибла та самая Галя, с которой он познакомился ночью, спокойная широколицая кружевница.

Защемило сердце. Как это часто бывает на войне: узнал человека, почувствовал в нем что-то очень хорошее, и вот именно этот человек гибнет! Наверное, правда, что погибают лучшие.

Сзади раздался оклик:

– Постойте, товарищ капитан, подождите меня.

Боев по голосу узнал Проценко.

– Это наш водитель, – ответил он Горобцу и в свою очередь спросил солдата: – Чего тебе?

– Майор Рубинов прислал, значит, меня к вам. На подкрепление.

Горобец сверху вниз посмотрел на маленького, полнеющего Проценко, в засаленном, почти черном ватнике, в зеленых ватных штанах, мешками свисающих над кирзовыми сапогами. Усмехнулся:

– С тебя подкрепление. – И отвернулся, зашагал дальше.

Первой на пути им встретилась кухня. Труба дымилась, но никого рядом видно не было. Старшина постучал по брезентовому кузову машины:

– Есть живой кто?

Из дверки высунулась широкая, плоская физиономия.

– Чего тебе?

– А ну, в ружье! – зычным голосом скомандовал старшина.

– Ты что, взбесился? – обозлился широкоскулый и скрылся за дверью.

– Подъем, я говорю! – Старшина расправил плечи, стоял по стойке «смирно», бритая шея его покраснела.

– Ну какой подъем, куда подъем? – Широкоскулый снова появился в дверях, правда, уже в ватнике и в шапке.

– Видишь, офицер тебе приказывает. – Старшина кивнул в сторону молчавшего Боева.

– Ну чего ты шумишь? Капитан тихо себе стоит, а ты шумишь.

– Немцы в селе.

– Какие немцы?

– Настоящие.

– Так бы и говорил.

Через минуту широкоскулый, а с ним еще три солдата в ватниках выскочили из кузова. У всех были автоматы.

– Ну, кухонная команда, становись! – уже спокойнее скомандовал старшина. – И ты, водитель, тоже в строй.

– Я? Товарищ капитан, – жалостливым голосом заговорил Проценко, обращаясь к Боеву, – майор Рубинов, когда меня посылал, ничего про строй не говорил…

– Разговорчики! – строго одернул его Горобец.

Боев молчал, и Проценко нехотя пристроился с левого фланга.

– Шагом марш! – скомандовал Горобец, и солдаты не в ногу зашагали по улице.

Проценко был расстроен. Ну, попал! Этот проклятущий банно-прачечный старшина не иначе в пекло гонит, чтобы себя показать. Ведь сидят себе немцы в лесу, не лезут, ну и пусть сидят. Нет, ему, черту гладкому, повоевать захотелось.

Проценко работал на редакционном грузовике более трех лет и так отвык от строя и от всего связанного со строем, что этот марш вдоль деревни с заряженным автоматом на шее казался ему нарушением основ жизни. Конечно, жизнь не баловала его и в редакции. Работы было много. Редакция передвигалась часто. А по ночам приходилось еще крутить тяжелый маховик печатной машины. Спали мало. Но все-таки это не передовая. Редакцию не раз бомбили с воздуха, однако снаряды сюда не долетали.

Проценко был ушиблен войной с самого начала. Его, шофера московской овощной базы, призвали в армию в июне сорок первого года, а в начале июля эшелон, в котором не обмундированные еще новобранцы двигались на фронт, немцы разбомбили на станции Орша. Он навсегда запомнил эту ночь, мечущихся у вагонов людей, стоны раненых. Утром новобранцев успели обмундировать, выдали винтовки, но в бою Проценко так и не побывал. На марше их команда опять попала под лютую, на этот раз дневную бомбежку. Два десятка самолетов в несколько заходов рассеяли колонну. Командиры собирали ее до самого вечера. Заночевали в лесу, а наутро – опять бомбежка, обстрел из пулеметов с бреющего полета. Проценко не ранило, но от команды он отбился. Несколько суток мотался по лесу – дороги уже перехватили немецкие танки. Вышел к своим грязный, заросший, испуганный. На этот раз его не послали в строй, а дали полуторку и вместе с ней направили в редакцию дивизионной газеты. С тех пор Проценко все по редакциям. Работал он добросовестно, шоферскую свою службу нес аккуратно. Тем не менее ушиб, полученный в первые дни войны, не проходил, и сейчас, зимой сорок пятого, его всякий раз бросало в холодный пот, когда в небе гудел авиационный мотор.

А тут вдруг снова в строй и шагай с автоматом к черту на рога. Да еще с таким служакой, как этот Горобец!..

У танка, что стоял поперек улицы, старшина, однако, не шумел. Спокойно и тихо поговорил со здоровенным парнем в комбинезоне, видимо механиком-водителем, и стоящим с ним рядом маленьким танкистом в шинели, на голове танкошлем. Горобец повел свою команду к большому машинному амбару.

Когда они отошли от танка, Боев подумал: «А ведь у этого маленького танкиста в шинели какое-то очень знакомое лицо. Где я его видел?» И сразу в памяти всплыла железнодорожная станция на Украине, тоскующий комендант… Да ведь это же Мальцев! Он самый, старший лейтенант Мальцев! Но откуда он здесь?

Боев сказал Горобцу: «Я на минутку», – и быстро вернулся к танку.

– Слушай, – торопливо окликнул Боев маленького танкиста, – ты Мальцев?

– Мальцев, – неохотно сказал танкист в солдатской шинели.

– А я слышал – с тобой тогда, в Белоруссии, беда случилась. А потом вроде тебя отбили. Но я не знал, что ты у нас.

– Было дело, – неопределенно ответил Мальцев. – А ты корреспондент из газеты?

– Да.

– Ну вот, значит, и встретились…

– А что ты тут делаешь?

– Чудной вопрос. Видишь, воюю, – серьезно сказал Мальцев и пошел к дому.

Боев не стал его догонять, но крикнул:

– Я вечером к вам приду. Поговорим.

– Ну что же, поговорим, – ответил Мальцев, не поворачиваясь.

Встреча с корреспондентом здесь, в этом немецком селе, вновь разбередила память о том страшном дне, что переломал его военную судьбу.

Мальцев явственно вспомнил и то, как выбили его немецкие разведчики из седла мотоцикла, как, связанного, притащили в штаб. Вспомнил и тот допрос, что учинил ему толстый полковник, – перебитая ключица болела и посегодня. А потом – сырой подвал, куда его, избитого, полумертвого, бросили, чтобы завтра отправить в какой-то другой штаб. И то, как на рассвете с грохотом распахнулась дверь и в освещенном утренним солнцем проеме появилась рослая фигура в комбинезоне и танковом шлеме.

– Ты кто? – строго спросил танкист-разведчик.

– Старший лейтенант Мальцев, – ответил он.

– Мальцев, говоришь? Да я вроде тебя знаю. Ты на Калининском был?

– Был, – сказал Мальцев, с трудом вставая с земли.

– А как ты к ним-то попал?

– История длинная…

– Ладно, нам сейчас некогда с тобой возиться. Но я тебя могу отправить в тыл. Туда одна моя машина пойдет. Но уж извини, Мальцев, под охраной. Сам понимаешь, дело такое. Ты ведь у них побывал…

– Понимаю… Слушай, скажи, как тебя звать?

– А зачем тебе?

– На память.

– На память так на память. Старшина Батьянов Анатолий. Пока, Мальцев. Может, еще увидимся.

Через несколько минут Мальцев ехал в тыл в кузове грузовика, охраняемый неразговорчивым пожилым солдатом с забинтованной шеей.

На допросе в отделе контрразведки Мальцев подробно рассказал все, что с ним произошло. Начальник Смерша полковник Разумовский доложил генералу Шубникову и замполиту полковнику Кузьмину, что он не видит вины Мальцева, но плен есть плен.

– А нельзя ли его у нас оставить? – спросил Кузьмин.

– Вообще-то не положено, – ответил Разумовский. – Но я доложу свое мнение. Я за то, чтобы он остался в строю.

– Ладно, я при случае попрошу у члена Военного совета фронта. Мальцев – парень, я так понимаю, крепкий, лишнего не наболтал.

– Да это так…

– Я согласен с Кузьминым. Можешь и на меня сослаться, когда будешь докладывать, – спокойно сказал генерал. – А пока пусть побудет в тылах.

Мальцев не знал, как там проходили переговоры «в верхах», но его просьба, которую он высказал еще на первом допросе – отправить его на передовую, в строй, была выполнена.

В дни, когда шли бои за Брест, его вызвал полковник Кузьмин.

Начальник политотдела стоял около крытой машины, замаскированной ветками. Совсем близко слышались разрывы снарядов.

– Вы знаете, Мальцев, что мы не имеем права вернуть вам офицерское звание? – сказал Кузьмин, взглянув в узкое, бледное лицо танкиста.

– Да, знаю. Я прошу послать меня на передовую. Хотя бы в штрафной…

– Вы останетесь в корпусе. Будете в бригаде Гольцева, в батальоне капитана Косарева – вы его знаете.

– Спасибо, товарищ полковник. Я оправдаю ваше доверие.

– Ну, счастливо, Мальцев, – Кузьмин крепко пожал ему руку.

Так Николай Мальцев оказался в экипаже лейтенанта Ахметова башенным стрелком.

Обо всем этом Боев не знал, хотя слышал, что старшего лейтенанта Мальцева отбила наша разведка.

После боев на зависленском плацдарме весь экипаж Ахметова получил награды. Мальцев был награжден медалью «За отвагу» – первая его награда за эту войну.

Марши, атаки, снова марши – и вот, после ночного боя, пораненный танк Ахметова здесь, в Химмельпфорте.

Горобец, Боев и вся команда подошли к большому каменному амбару. Там притулилась «катюша». Молоденький солдат дремал, сидя на ступеньке кабины.