Текст книги "Танкисты (Повесть)"

Автор книги: Владимир Баскаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

СТРОГО СЕКРЕТНО

1

Голова болела так сильно, будто затылок зажали в тиски. Тиски то сжимались, то слегка разжимались – и тогда Мальцев открывал глаза и снова смотрел на лежащее на столе расписание движения эшелонов. Стол старенький, дряхлый, зеленое сукно, прожженное цигарками, – все в чернильных пятнах. Когда Мальцев опирался на стол локтями, он страдальчески скрипел. Зарешеченное окно плохо пропускало свет – то ли стекла на вокзале не мыли с начала войны, то ли их нарочно замазали раствором известки, чтобы, не дай бог, кто-нибудь с перрона не увидел, чем занимается представитель военных сообщений.

Голова у старшего лейтенанта Мальцева болела давно, с той самой поры, как вытащили его из горящего танка, уложили на брезент в полуразрушенном вокзале только что отбитой у немцев станции, а потом, сперва на грузовике, а затем поездом, увезли в госпиталь в город Тамбов.

Правда, иногда тиски разжимались – и Мальцев мог работать: читать сводки, разговаривать по телефону, принимать посетителей.

Сегодня посетителей было много, и он специально посадил у двери тетю Пашу – станционную уборщицу, поручив ей секретарские функции. Приемной комнатки у коменданта не было, и потому тетя Паша сидела на стуле прямо у двери и говорила тем посетителям, которые, по ее мнению, пришли без серьезного дела, а попросту пошуметь и помучить больного, невыспавшегося коменданта:

– Занят он. Начальство у него. Пойдите к дежурному по станции. Он вам все и объяснит.

Обычно посетитель на этом не успокаивался, пытался все-таки нахально влезть в комнату коменданта, но тетя Паша – маленькая, плотная и совсем не пугливая – грозно поднималась со стула и, растопырив руки, грудью вставала на защиту комендантских дверей.

Ее обычно ровный и даже ласковый голос сразу обретал металл:

– А вот это, дорогой товарищ, вам не пристало. Военный человек все-таки, а ломитесь, как, извиняюсь, невесть кто. Спокойность надо соблюдать. Нервы свои для другого беречь.

И нахальный посетитель обычно стихал, понимая, для чего надо беречь нервы.

Но когда к тете Паше подошел совсем молодой старший лейтенант с вещмешком на одном плече и очень вежливо спросил, не может ли он пройти к коменданту на одну минуточку, то она, хотя и знала, что сейчас пускать не велено и что Мальцев как раз собирался прилечь на часок отдохнуть, решила умилостивить старшего лейтенанта. То ли вежливость обращения, то ли еще что повлияло на непреклонную тетю Пашу, но она, строго сказав ему: «Погоди!», – зашла в комнату коменданта.

– Примите, Николай Петрович, тут одного. По делу, видать. Не зря суется. Он ненадолго.

Мальцев поднял голову, посмотрел на тетю Пашу ошалелыми глазами:

– Пусть войдет.

Офицер вошел и очень тихо сказал:

– Могу ли я, товарищ старший лейтенант, навести справки относительно проходящих маршрутов?

– То есть каких маршрутов?

– Проходящих.

– Вы что, маленький ребенок? Не понимаете, что такие справки не дают? Да и вопросы этакого рода, знаете, не очень-то…

Мальцев, обозлившись и на тетю Пашу, и на этого старшего лейтенанта, резко спросил:

– Документы.

Старший лейтенант достал из нагрудного кармана листочек, сложенный вчетверо, и протянул его коменданту:

– Пожалуйста.

Мальцев прочитал предписание, напечатанное на бланке, где было сказано, что старший лейтенант Боев В. Д. назначается литсотрудником газеты «В бой за Родину» хозяйства генерала Шубникова и должен прибыть к месту прохождения дальнейшей службы к 10 июня с. г. Подпись и печать.

Комендант прочитал бумажку еще раз, и вдруг тиски, которые целый день давили на затылок, разжались.

– А вы что, служили в корпусе Шубникова?

– Да как вам сказать… – неуверенно ответил старший лейтенант. – Служил, но недолго.

– А где сейчас корпус?

Вопрос коменданта показался Боеву уже совсем странным, особенно после нотации, которую тот ему только что прочитал.

– Я и хотел это у вас выяснить. Мне сказали в Харькове, что корпус двигается эшелонами.

– Куда двигается? Кто вам сказал?

– Видите ли, я прибыл в Дергачи, как указано в предписании, но там уже никого не застал. Их погрузили в эшелоны и перевозят на другой участок фронта. Добрался до Харькова, но там мне никто ничего официально не сказал. Правда, я встретил знакомого лейтенанта. Он посоветовал подъехать к вам и ждать эшелонов.

Мальцев встал из-за стола, просунул голову в дверь и сказал тете Паше:

– Принесите нам чайку. Два стакана.

Боев сел, положил свой зеленый мешок на пол.

– Видишь, корреспондент, какое дело, – комендант вдруг как-то обмяк, подобрел и заговорил совсем другим, чем минуту назад, тоном; Боев сразу почувствовал в нем повоевавшего офицера, которому это комендантство «вот где сидит», – видишь, какое дело… Я, понимаешь, сам служил в корпусе генерала Шубникова. Человеком был. – Мальцев печально улыбнулся. – Танковой ротой командовал. А после ранения вот здесь глотку рву да вашего брата, проезжающих, ублажаю. Я бы, друг, сам с тобой к ребятам поехал, но вот где сейчас корпус, извини, не знаю. Не знаю, друг. Может, я тебе тайны разбалтываю, но через этот железнодорожный узел танковые соединения не проходили. Пехота, правда, идет. А танкистов – нет. Но ты не унывай, старшой. Садись сейчас на санитарный поезд – он порожняком пойдет минут через двадцать. Скажешь, что я тебя прислал. Садись и езжай до конечной станции. Там большая комендатура, может, они тебе что и скажут. А я тут один. Но, между прочим, шубниковское хозяйство я бы заметил. Обязательно заметил.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант. – Корреспондент поднялся со стула.

– Погоди, друг. – Мальцев все более оживлялся, и ему показалось, что боль в голове наконец совсем оставила его в покое. – Погоди, дело у меня есть к тебе.

Вошла тетя Паша с большим железнодорожным чайником в руках.

– Вот как раз и чайку попьем, – торопливо сказал комендант, уже совсем веселый: и проклятая голова прошла, и встретил хоть и не земляка, и не однополчанина, но все-таки человека, пусть косвенно, но связанного с тем самым главным, что всегда было в его памяти и помогало жить здесь в комендантском обличье, на этой осточертевшей станции.

Комендант вывалил на стол кучку рафинада, початую круглую пачку печенья, тетя Паша налила кипяток в мутные граненые стаканы.

– Чай кончился, извини, старшой, но вот сахар, печенье бери. Хочешь, сала нарежу?

– Спасибо, товарищ старший лейтенант. Мне бы на этот, как вы сказали, санитарный поезд не опоздать.

– Ну ладно, хлебни кипяточку и двигай. А просьба моя к тебе вот в чем: хочу, понимаешь, в свою часть вернуться, обязательно в свою. Не мог бы ты, друг, сказать при случае генералу Шубникову – он меня помнит, должен помнить, – дескать, командир роты из двадцать пятой танковой бригады Мальцев просит отозвать его. Пусть хоть взвод дадут, я согласен. Не доведется тебе с генералом поговорить… Хотя почему не доведется? Ты не строевик, вас, корреспондентов, начальство любит. Но всякое бывает, не увидишь Шубникова – ищи замполита двадцать пятой танковой подполковника Козловского. А может, он уже и полковник. Найди его и скажи: Мальцев, мол, просит вернуть его в бригаду.

Или майора Бородина из штаба корпуса, он мне задачу ставил.

Комендант замолчал, потом раздумчиво произнес:

– А может, ранили их или убили – ведь они после меня и под Харьковом, и на Днепре шуровали. Черт его знает, может, меня в корпусе и не помнит никто!

Помолчал, сразу как-то сник и добавил:

– Но все-таки, старшой, будешь с командирами говорить, интервью там разные брать, то да се, если скажут они, что на Калининском фронте воевали, – сразу обо мне заговори. Эти меня помнят, точно. Мальцев Николай, командир третьей роты. Запомнишь?

Боев вынул из нагрудного кармана маленькую зеленую книжечку в гранитолевом переплете и записал просьбу коменданта.

– Ну, я пошел. Спасибо. В корпусе встретимся, – сказал он на прощание, желая сделать приятное тоскующему коменданту.

Мальцев проводил корреспондента до перрона, и, когда вернулся в свою комнату, тетя Паша сказала ему:

– Вас тут по телефону спрашивали.

Минут через пять снова зазвонил телефон, и Мальцев, вынув из ящика скрипучего стола канцелярскую папку, стал под диктовку вписывать в таблицу, напечатанную на папиросной бумаге, номера маршрутов, которые надо пропустить вне всякой очереди.

Окончив телефонный разговор, Мальцев попросил тетю Пашу еще часок подежурить, пока он отдохнет. Комендант лег на диван, положил голову на жесткий валик, дурно пахнущий не то клеем, не то каким-то порошком от насекомых. Но заснуть не смог, снова проклятые тиски цепко схватили за затылок. Да и встреча с этим корреспондентом взбудоражила его. Отчетливо воскресал в памяти тот декабрьский прорыв на Калининском фронте под Белым, когда его рота шла в голове танковой колонны, разрезая немецкие коммуникации. Заледеневшая броня танка жгла руки, но он, самый молодой ротный в бригаде, не чувствовал стужи, не ощущал истомы ночных маршей и, пожалуй, не испытывал особого страха даже тогда, когда стальные болванки со свистом проносились совсем рядом с танком, едва не задевая борт. Он не почувствовал страха и тогда, когда болванка наконец угодила в башню. Осколки броневой окалины больно впились в шею, в плечо, и голова налилась тяжестью. Их танк окутало черным дымом. Он с трудом вылез через десантный люк и, только когда пополз по снегу, ощутил чувство непоправимой беды.

Потом он лежал на брезенте в холодном вокзале и как бы сквозь сон слышал слова, обращенные именно к нему:

– Ты, Мальцев, первый достиг станции. Слышишь, первый. Я тебя представлю к ордену. Слышишь?

Это говорил комбриг полковник Куценко, и Мальцев хорошо слышал его, хотя тиски, сжавшие в момент удара его голову, не позволили ему открыть глаза и что-то ответить полковнику.

Его вывезли на санитарке из котла, в который попал мехкорпус, потом потянулись томительные дни и ночи в госпиталях – Калининском сортировочно-эвакуационном и тыловом госпитале в Тамбове.

Где награда, про которую говорил комбриг? В Тамбове он узнал от врача, служившего раньше тоже на Калининском фронте, что полковник Куценко погиб, выходя из котла.

Неладно складывалась военная судьба Мальцева.

Окончил он Саратовское танковое училище в числе лучших. Выпускные экзамены сдавал уже тогда, когда началась война. В июле выпускникам спешно выдали на петлицы по два кубика и танковую эмблему и направили на разные фронты. Мальцеву достался Юго-Западный фронт. Он с трудом, в переполненных эшелонах, добрался до Харькова, но и там ему не смогли сказать, где сейчас сражается мехкорпус, в который его назначили. «Где-то за Киевом. Двигайтесь туда, там скажут». Поехал на попутной машине в сторону Киева, навстречу ему шли усталые красноармейцы в белых от солнца и пота гимнастерках. Отвечали на вопросы неохотно. В их глазах новоиспеченный лейтенант видел лишь страшную усталость, ожесточение и горе.

У белого, окруженного садочками хутора – будто с традиционной картинки из украинской жизни – грузовик остановился. Шофер – усатый запасник, наверное, только что призванный в армию, открыл раскаленный, капот машины и хмуро сказал:

– Все.

– А что такое? – спросил Мальцев.

– Бензина нема, масла нема.

– Попросим.

– Проси, если дадут, – ответил шофер, прилег на траву и сразу заснул.

Мальцев больше двух часов бегал вдоль дороги, кричал, махал руками, но машины в сторону Киева вовсе не шли, от Киева шли на большой скорости, не останавливаясь. И по-прежнему брели бойцы, скрипели повозки.

Он забросил за спину свой вещмешок и пошел себе. Шел до темноты, обливаясь потом и с трудом волоча не привыкшие к такому маршу ноги. И только когда зной спал, вдруг понял, что поток, идущий навстречу, поредел.

Шли уже не подразделения, а отдельные группы усталых, изможденных людей. Он спросил у высокого белесого командира со шпалой на петлицах:

– Где дорога на Киев?

– У Гудериана спроси, – зло ответил капитан.

– Я вас не понял.

– Поймешь, – сказал капитан и зашагал вслед за бойцами.

Мальцев прислушался. Впереди, совсем близко, послышался орудийный гул.

Он прошел еще километра два. Дорога опустела, а гул уходил куда-то на юг.

Уже ночью в селе он нашел медсанбат, вернее, повозки с ранеными и трехтонку. Лошади отдыхали, хрупая овес.

На повозках, в ногах у раненых, дремали девушки-санитарки.

Он разбудил одну из санитарок и спросил, откуда и куда везут раненых. Она долго не понимала, что хочет от нее этот командир, но потом сказала:

– В Харьков везем.

– А где ваше начальство?

– Там осталось.

– Где там?

– Да в окружении.

– В каком окружении?

Она замолчала, улеглась в ноги раненому бойцу, свернувшись калачиком, и укрылась с головой шинелью.

Только позже, уже бредя обратно по той же дороге, он узнал, что там, севернее, восточнее и южнее Киева, сражались в окружении армии и среди них та, в которую он направлялся. Он вернулся в Харьков, но там ему приказали ехать в Москву, в распоряжение бронетанкового управления.

А уже в середине октября Мальцев командовал танковым взводом на волоколамском направлении в бригаде полковника Катукова.

В одной из контратак, зимой, в декабре, танк подбили, он был ранен осколком в ногу, когда уже вылез из горящей машины. Госпиталь в Ярославле, а потом снова формировка – на этот раз под Владимиром, где создавался корпус генерала Шубникова.

Здесь он командовал ротой. Командовал хорошо – так считали и комбат капитан Савичев, и командир бригады полковник Куценко. Именно его рота первой достигла заветной станции с вражескими эшелонами.

Снова госпиталь, и вот эта распроклятущая станция.

Сегодняшняя встреча с корреспондентом опять напомнила ему дни, которые, как он теперь хорошо понимал, были, конечно, страшными днями, но он, Мальцев, все же никогда не променял бы их на нынешнее житье-бытье, когда не надо коротать ночи на снегу или в промерзшем насквозь танке, когда по тебе не стреляют и даже, в это третье лето войны, не бомбят.

Проворочался на диване, но так и не уснул. Встал, оправил китель, надел фуражку и вышел на перрон.

День угасал, перрон был почти пуст. Два первых пути были свободны, а на третьем стоял эшелон из больших четырехосных вагонов и платформ. Мальцев заметил, что вагоны и платформы густо оплетены зелеными ветвями – молодыми березками, ольхой, лозняком. На каждом вагоне прибит большой фанерный щит, надписи белой краской: «Хлеб – фронту!» Он хотел подойти к составу поближе, но вагоны были оцеплены часовыми с автоматами. В вагоне приоткрылась дверь, и на станционные пути соскочила группа офицеров в фуражках.

«Чего это они хлебный маршрут так охраняют?» – удивился Мальцев и взглянул на часы: половина пятого. Ах вот в чем дело! Значит, это один из тех самых маршрутов, о которых ему уже три раза звонили сегодня. Велели пропускать без очереди, не задерживать на станции, сразу подавать паровоз под парами. Эшелоны с такими литерами будут идти и сегодня ночью, и завтра весь день и всю ночь, и всем – зеленая улица.

– Чтобы никто у этих составов не болтался, – сказал по телефону начальник ВОСО дороги, передавая приказание Мальцеву.

2

Эшелоны забили станцию. Паровозов не хватало. Старший лейтенант Мальцев вместе с начальником станции с утра сидели в диспетчерской и составляли графики – поскорей бы расшить узел. Часам к трем работу закончили, и Мальцев пошел в продпункт. Идти надо было через пути, ныряя под вагоны, перелезая через тормозные площадки. В нос шибал густой запах гари и гравия, пропитанного мазутом.

На последнем пути, как и вчера, стоял эшелон, оцепленный солдатами – в касках, автоматы на груди.

– Сюда нельзя, товарищ старший лейтенант.

Солдат, остановивший Мальцева, был беленький, веснушчатый, и сказал он это добродушно, по-фронтовому. Так не говорят бойцы специальных караульных команд, и потому Мальцеву не захотелось спорить с солдатом, доказывать, что он комендант и ему, дескать, можно. Он решил обойти состав, благо до паровоза осталось два-три вагона.

Вагоны были знакомые, он видел уже такие – оплетенные толстой лозой и с фанерными плакатами «Хлеб – фронту!»

Мальцев подходил к тендеру, когда услышал позади женский голос:

– Товарищ старший лейтенант!

Кто-то бежал за ним, он почувствовал дыхание совсем рядом. Мальцев обернулся: невысокая девушка, коротко стриженная, в новенькой гимнастерке и, как показалось старшему лейтенанту Мальцеву, удивительно знакомая.

– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант!

– Валя?

– Она самая, Валя Гаврилина. – Девушка покраснела, упрятала рыжую прядь, выбившуюся из-под пилотки, оправила гимнастерку, короткую, выше колен юбку и протянула руку уточкой. – Вы меня помните?

– Помню, Валюша, помню.

Мальцев обрадовался девушке, которая полтора года назад сделала ему первую перевязку, после того как его вынесли из танка, а потом ехала с ним в санитарной машине, а потом сдала в госпиталь. Но еще больше он обрадовался тому, что встретил Валю Гаврилину. Она была как связная, прибывшая из того счастливого времени, когда он делал то, что, по его твердому убеждению, и полагается делать на войне.

Он крепко пожал ее руку, быстро заговорил:

– Ну как ты, Валюша? Где наши? Есть, кто меня помнит?

– Вас все помнят, – сказала Валя и как-то сразу увяла. После паузы спросила: – А вы где?

– Я здесь, на станции. Как из госпиталя пришел, так вот и здесь. Комендантствую. А генерал Шубников где?

Валя снова, как показалось Мальцеву, смутилась и растерянно сказала:

– Сейчас эшелон пойдет. Там меня девочки совсем заждались. Я вам напишу, обязательно напишу.

– Шубников где?

Ой как нехорошо было Вале, ой как трудно было ей выкручиваться, говорить неправду этому старшему лейтенанту – невысокого роста, с рябинками на лице, такому симпатичному. Но только сегодня всех девушек собрал в вагоне замполит санбата майор Захаров, собрал на беседу. Он сразу сказал, что беседа сегодня будет не такая, как обычно, а особая, и говорит он с ними, девушками-санитарками, как с бойцами, которые знают, что такое военная тайна и что бывает с теми, кто забывает это. Затем он довольно пространно рассуждал о бдительности, напомнил, что болтун – находка для шпиона, и девушки заскучали, а толстая Маша Суслова даже задремала.

– Так вот, – вдруг громко и резко сказал Захаров, после плавной речи сразу взяв строгий начальнический тон (толстая Маша вздрогнула и открыла глаза). – Отныне вы служите не в мехкорпусе генерала Шубникова, а в стрелковом корпусе генерала Шувалова. И раньше вы тоже служили в пехоте, понятно?

Кто-то неуверенно сказал «понятно», остальные промолчали.

Майор Захаров сердито посмотрел и спросил:

– А почему танки у нас в эшелонах замаскированы, вам понятно? Почему эмблемы с погон сняты?

– Понятно, – хором ответили девушки, уяснив наконец, куда гнет в своей внеочередной беседе майор Захаров.

И вот сейчас Валя должна была сказать Коле Мальцеву, боевому танкисту, комроты-три, неправду, приплести какого-то неведомого генерала Шувалова, хотя комкора Шубникова она видела сегодня утром – на полустанке он заходил к ним, в вагон санбата, за таблеткой от головной боли.

И она снова робко сказала:

– Я напишу вам, товарищ старший лейтенант. Как приедем на место, так и напишу.

– Слушай, Валя, что ты дурака-то валяешь, – Мальцев начал сердиться, – я же тебя русским языком спрашиваю: где наши, Шубников где?

Валя грустно посмотрела на старшего лейтенанта и вдруг выпалила:

– А я теперь в другой части. В пехоте я. В корпусе генерала Шувалова.

Мальцев почувствовал, как тиски снова сжали его затылок.

Валя повернулась и, не прощаясь, побежала к своему вагону. Заскрежетали, заскрипели буфера, сцепы, поезд тронулся. Когда площадка, куда поднялась Валя, поравнялась с Мальцевым, он увидел, что девушка что-то писала карандашом на спичечном коробке. А потом взмахнула рукой:

– Ловите!

Мальцев поймал коробок, на нем был нацарапан пятизначный номер.

– Пишите! – прокричала Валя.

Поезд набирал скорость, и вскоре вагоны с транспарантом «Хлеб – фронту!» уже ходко, с грохотом проносились перед глазами Мальцева.

Он еще раз взглянул на номер полевой почты. Эх, Валя, Валя, боевая девчонка, не поверила тыловику Мальцеву.

Выходит, весь вчерашний и весь сегодняшний день он встречал-провожал на своей станции шубниковские эшелоны. Вот тебе и «Хлеб – фронту!».

Мальцев взглянул на часы. Шестнадцать тридцать. Последний эшелон из этой серии номеров. Всё. Проехали мимо. А ты, Мальцев, иди в свою будку, раздавай проезжающим талончики на питание и составляй таблицы.

У двери его комнаты тети Паши не было – куда-то ушла. Но у письменного стола на табуретке сидел какой-то человек в полувоенной форме – гимнастерка тонкого сукна, офицерский ремень, высокие кавалерийские сапоги. Голова у посетителя была выбрита и блестела.

– Вам кого? – спросил Мальцев, которому сейчас не хотелось говорить ни с кем.

– Здравствуйте, заждался я вас. – Бритоголовый встал с табуретки и приветливо заулыбался, показав золотые коронки. – Знаете, генерал-майор Прокопенко Степан Денисович мне прямо так и сказал: иди, говорит, Василь Василич, к коменданту, он человек дельный, он тебе все устроит.

Мальцев стал вспоминать фамилию Прокопенко – и не вспомнил.

– Извините, чем могу служить?

– Да вы садитесь, – посетитель покровительственно усадил Мальцева на диван, – садитесь, не волнуйтесь, мы сейчас с вами все уладим.

Мальцев начал злиться – ему не понравился тон пришельца, – но послушно сел на предложенное ему посетителем место.

– Прокопенко Степан Денисович, чудесный, между прочим, человек, сказал, когда нас провожал: чуть что затрет, иди, Василь Василич, к коменданту, он для тебя все сделает. Кстати, я вам не представился. Василий Васильевич Кораллов, начальник передвижной фронтовой концертной бригады. Мы, можно сказать, прямо с передового края борьбы с фашизмом.

– Ну а я, собственно, здесь при чем? – Мальцев встал с дивана и пересел за стол.

– То есть как это вы ни при чем? Наши вагоны стоят уже девять часов на вашей станции, а нас не прицепляют.

– У вас есть аттестат? – спросил Мальцев. – Вы можете получить питание в станционном продпункте.

– Продукты мы давно уже получили. Нам нужно ехать. Вы понимаете – ехать. Мы не можем здесь торчать. Я чувствую, бригада выходит из формы. Братья Сазоновы – оригинальный жанр – просто уже скандалят. И я, скажу вам честно, устал. Столько переживаний, встреч, концертов. Как нас принимали! Нет, вы здесь в тылу не можете себе представить, как фронтовики любят искусство. Как они принимали концерт, и мой конферанс, и куплеты «Врага на штык»! Прокопенко Степан Денисович, когда я на прощальном обеде держал речь, даже слезу смахнул. И приказал: выдать всей бригаде по отрезу шинельного сукна и по десять банок свиной тушенки. Интендант мялся, жался, но выдал. Выдал, сукин сын. А мне вот лично генерал подарил сапоги и планшет.

Бритоголовый любовно подтянул свои кавалерийские сапоги с высокими голенищами.

– Вы поедете тогда, когда представится возможность. Задерживать вас не будем. – Мальцев встал, давая понять посетителю, что разговор окончен.

Василий Васильевич только иронически улыбнулся, блеснув драгоценным металлом, перебросил ногу на ногу и закачал начищенным носком сапога.

– Нет, вы меня, видимо, товарищ, не поняли. Мы завтра должны быть в Москве. Завтра. Это военная необходимость. Важный доклад на Комитете. Или вы здесь, в тылу, – он нахмурил брови и закинул свою бритую голову, – там, где не стреляют, не бомбят, где тихо, пригрелись и не понимаете, что такое война и что значит военная необходимость!

– Слушайте, – Мальцев побагровел, – идите отсюда к чертовой матери! К чертовой матери! – еще громче повторил он, и его голову зажало так сильно, что в глазах закружились черные и красные жучки.

В двери показалась тетя Паша.

Бритоголовый наконец встал и сказал, глядя на коменданта сверху вниз:

– За эти слова и этот тон вы, товарищ комендант, ответите. И серьезно ответите. У меня, знаете, связи. Вы здесь недолго просидите на своем тепленьком местечке.

Он по-военному оправил гимнастерку и, скрипя сапогами, вышел из кабинета.

Мальцев опустился на стул. «Черт его знает, этого бритоголового, а может, у него и верно связи, – тиски слегка разжались, – может, он и выставит меня отсюда к чертовой матери?» Мальцев вдруг повеселел.

– Тетя Паша! – закричал он в дверь. – Принеси чайку. Будем чаевничать.

3

Ночь стояла тихая, теплая. Только иногда порыв ветра шевелил листья.

– Яблоки, – сказал генерал Шубников.

– С гомельских садов тянет, – ответил начальник штаба полковник Бородин, молодой, подтянутый, в ловко сидящей шинели.

– Поспевают уже.

Вдали, за черной стеной леса, что-то заурчало, зафыркало, а потом замолкло.

– Шумят, сукины дети, – сказал генерал.

– Кто-нибудь двигатель попробовал. Днем было тихо.

– Когда прибывает последний эшелон?

– Завтра. Мне уже два раза звонили из штаба фронта. Волнуются. Подводим, говорят. Я им объяснил: не мы, дескать, подводим, а дорога. Не слушают.

– Ладно. Главное, хорошо замаскировать танки. И не шуметь. И никого в расположение бригад не пускать. В том числе и проверяющих разных. Без моего ведома.

– Я уже предупредил командиров бригад. Охранение обеспечено.

– Места знакомые, – вдруг сказал генерал, и огонек его папиросы ярко вспыхнул в темноте.

– Вы здесь начинали? – спросил Бородин.

– Воевать не воевал, но служил здесь. На брюхе все Полесье исползал. Во всех речках, а их тут хватает, коней купал. Потом, когда на танки пошел, понаглотался пыли на здешних дорогах. Но время было, скажу, замечательное. Веселое время! Из этих пущ да болот сколько командиров пошло. Это, Бородин, наша школа.

– Я эти места знаю, воевал. Наш батальон двадцать четвертого июня под Слуцк бросили. Потом мы, уже без танков, пешие, по лесам шли сюда, к Гомелю.

– У нас на юге тоже несладко было, но мы до Днепра немцам карты хорошо попутали. А здесь в июне пришлось тяжеленько. Под Белостоком и Минском сколько я дружков потерял. – Генерал погасил папироску и вошел в дом.

Хрустнул песок, вспыхнул фонарик.

Рядом с Бородиным выросла фигура офицера.

Бородин узнал корреспондента Боева из корпусной газеты – они познакомились еще в эшелоне и провели вечер в приятной для Бородина беседе: корреспондент рассказывал о московских новостях, о книжках и даже подарил начальнику штаба тоненькую книжечку лирики Симонова.

Этот москвич понравился Бородину, и он ему сказал: «Если что будет нужно – заходи».

И вот такой случай выпал.

– Товарищ полковник, я к вам, – сказал Боев, обращаясь к Бородину.

– Ну?

– Просьба тут одна.

– Ну, давай просьбу.

– Да не моя это просьба. Ротный из вашего корпуса после ранения на станции комендантом сидит. Просил за него слово замолвить, чтобы отозвали его. Надоело в тылу сидеть. Боевой ротный.

– Фамилия?

– Старший лейтенант Мальцев.

– Мальцев, Мальцев… Что-то, брат, я не припоминаю такого.

– Он мне сказал, что его на Калининском фронте зимой в окружении ранили. У меня тут записано (Боев вынул из кармана зеленую книжечку): бригада полковника Куценко. Второй батальон.

– У Куценко, говоришь? То настоящий был командир. Большой смелости человек. Ну, раз у Куценко служил этот твой старшой, вызовем его. Пусть воюет. Не жалко. Подготовь телеграмму. Я дам подписать генералу. Да и я, кажется, помню твоего Мальцева. Он рябой?

– Да, с рябинками, маленький.

– Он самый. Помню. Пиши.

Боев был рад, что выполнил это поручение; он помнил о нем всю дорогу, пока догонял эшелоны корпуса. Тоскующий комендант напомнил ему обстоятельства собственной журналистской судьбы.

После окончания курсов, готовящих комсоргов батальонов, его направили на Калининский фронт в политотдел армии генерала Поливанова. Добрался до фронтовой зоны Боев довольно быстро – оказалась попутная машина прямо из Москвы. Но в политотделе, куда он явился, все были заняты – началось наступление, в прорыв вошел мехкорпус генерала Шубникова. Боев чуть ли не целый день ходил по полуразрушенной деревне, где размещался политотдел, но никто с ним заниматься не хотел – всем было некогда. Наконец полнеющий военный в очках, с тремя шпалами на петлицах, поднялся из-за стола и сказал:

– Ну что мы парня гоняем. Пусть берет машину с подарками и везет в корпус Шубникова, в политотдел. Потом мы с ним разберемся. Так что давай действуй.

Боев сперва был несколько обескуражен странным поручением. Какие подарки? Зачем? Но потом понял, что речь идет о присланных трудящимися новогодних подарках, которые надо раздать бойцам-танкистам на переднем крае. Он разыскал шофера – тот спал в сенях одной избы. Вместе они погрузили в кузов машины мешки, туго набитые маленькими мешочками с подарками, и тронулись в путь.

На заснеженной дороге произошел тот трагический случай, который он запомнил навсегда. Прорвавшаяся на тыловые коммуникации мехкорпуса немецкая танковая колонна сбила с ходу машину, опрокинув ее в кювет, – водитель был убит сразу при ударе, Боев, тяжело контуженный, очнулся, когда колонна уже ушла. Он с трудом добрался до деревни, а оттуда, переночевав и немного придя в себя, прошел по снежной целине – дороги были захвачены немецкими танковыми заслонами – к своим. В мехкорпус Шубникова он так и не попал – его отправили в госпиталь: контузия оказалась довольно тяжелой. После госпиталя он прибыл в Москву, и в Главпуре решили направить его в Иваново на курсы военных журналистов – учли незаконченное филологическое образование. Уже весной Боев работал в дивизионной газете на Западном фронте.

В полуразрушенном селе размещалась редакция, и Боев каждую ночь уходил на передовую, которая была в трех километрах от редакции, а утром возвращался с корреспонденциями и заметками красноармейцев.

Началось наступление, но не очень удачное. Продвинулись километров на шесть-семь. Редакция тронулась с места, но вскоре надолго застряла в лесном полузаброшенном хуторе – фронт застыл в глухой обороне.

Во время вылазки на передний край, когда Боев решил изучить и описать приемы и методы знатного дивизионного снайпера, неразговорчивого чуваша Василия Иванова, и долго сидел с ним рядом в норе, укрытой ветками, они попали под огневой налет. Иванов был убит, а Боев легко ранен – затронута осколком ключица. Потом госпиталь. И, наконец, назначение, которое пришлось ему по душе, – в мехкорпус генерала Шубникова. Он был рад этому назначению потому, что считал – у танкистов иная жизнь и иная война…

Из дома, на ходу пристегивая портупею с пистолетом, вышел генерал Шубников и, не замечая корреспондента, сказал Бородину:

– Начальство приехало.

Они сели в «виллис» и минут через пять были у стоящего отдельно бревенчатого домика с окнами, завешенными маскировкой, через которую пробивался яркий электрический свет.