Текст книги "Танкисты (Повесть)"

Автор книги: Владимир Баскаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Владимир Баскаков
ТАНКИСТЫ
Повесть

ПРОРЫВ

1

Эшелоны разгружали по ночам. Танки, урча, сходили по деревянным помостам на раскисшую от ноябрьских дождей землю, уже покрытую мокрым снегом, и сразу двигались в сторону леса. Приказ был строгим – к рассвету у путей не должно быть ни одного танка, ни одной автомашины, ни одного бойца.

Днем на станциях Пено и Андреаполь, вернее, там, где до зимних боев первого года войны были станции, а теперь оставалось лишь несколько наскоро сколоченных бараков, эшелоны не скапливались. Железнодорожники, измученные бессонными ночами и скудным пайком, в насквозь промокших ватниках бегали вдоль вагонов, ругались с поездными командами, желая поскорее освободить пути от порожняка, – ночью придут новые эшелоны с техникой и бойцами.

Уже давно, с прошлой зимы, здесь было тихо, а теперь каждую ночь прибывали составы, и станции наполнялись рыкающим гулом танковых двигателей и шумом автомобильных моторов.

Вражеская авиация пока не проявляла большой активности. Правда, вчера ночные бомбардировщики, летевшие куда-то на север, в сторону Октябрьской железной дороги, сбросили несколько бомб на полустанок, что в пяти километрах от Андреаполя, но ни один из вновь прибывающих эшелонов не пострадал – видимо, вражеская разведка не засекла сосредоточения войск на этих лесных станциях железной дороги, ведущей из Москвы на Великие Луки – город, еще занятый противником.

На полустанке загорелся деревянный пакгауз, куда еще летом завезли мешки с мукой и сахаром. Пожар потушить не удалось, на полустанке почти никого не осталось – все работали на станциях, куда непрерывно прибывали эшелоны.

Больше бомбежек не было – механизированный корпус разгрузился без потерь, и его бригады смогли сосредоточиться в большом лесном районе Калининской области, простиравшемся на сотни километров на запад, юго-запад и северо-запад в сторону Ржева, Белого, Смоленска, Великих Лук. Район глухой, бездорожный, но лес вековой, сказочный, казалось, уже позабывший бои, которые шли здесь прошлой зимой и этой весной – тогда Советской Армии удалось отбросить гитлеровцев более чем на двести километров – фронт остановился на западе, на границе Смоленской области, охватывая с фланга ржевскую группировку противника, и на северо-западе у Великих Лук.

Отсыревший за осень лес, по утрам схваченный первым морозом, сразу задышал новой жизнью – бойцы ладили из веток шалаши, весело курились походные кухни, танкисты натягивали брезент на боевые машины, шоферы проверяли скаты автомобилей, возились у моторов, гулко стучали топоры саперов.

Ночью лес затих.

Но уже утром, когда над вершинами сосен сквозь сетку мелкого сырого снега показалось серое солнце, лес снова ожил. Но иной жизнью – теперь уже не для отдыха бойцов после эшелонной тряски и тесноты, а для нового дела – махина танков, автомашин с мотопехотой, артиллерийских систем, бензовозов, транспортных грузовиков должна в считанные минуты подняться и прийти в движение – начинался марш по деревянным настилам, загодя налаженным саперами, стопятидесятикилометровый марш в сторону переднего края обороны, застывшей здесь еще с прошлой зимы.

И чем ближе этот поток, продиравшийся через лесной массив, к линии фронта, тем явственней слышалась канонада – передний край оживал. А потом морозный рассвет оглушила мощная артподготовка, длившаяся больше часа. Вслед за артиллерией на вражескую оборону обрушился сокрушительный удар пехоты – сюда загодя, еще в конце октября, был скрытно подан Сибирский стрелковый корпус. Он взломал вражескую оборону на всю глубину, и первый эшелон механизированного корпуса смог войти в прорывы. Разрушая остатки узлов обороны, передовые бригады устремились по снежным дорогам, глубоко охватывая ржевскую и бельскую группировки врага.

Второй эшелон корпуса продолжал двигаться по лесным дорогам от станции в сторону прорыва.

2

Бревна хлюпали под колесами автомашин, трещали и лопались, сплющенные гусеницами танков. Колонна войск вползала в черно-зеленую глухомань по гатевой дороге, оглушая рычанием лес.

Немолодой боец из дорожной службы, в одеревеневшей шинели, кутая шею серым вафельным полотенцем, с удивлением рассматривал поток машин, вдруг обрушившихся на заштатную прифронтовую дорогу, летом выстроенную саперами для снабжения давно уже застывшего в глубокой обороне фронта.

Бои шли на юге, в приволжских и донских степях, а здесь было тихо и лишь раз-два в день в сторону передовой тряслась старая полуторка с сухарями или повозки, груженные мешками с пшеном да патронными ящиками; понурых лошадок гнали рыжеусые дядьки в видавших виды шинелях. А сейчас вдруг появились большие, шестиколесные грузовики с новенькими зелеными кузовами, качались зачехленные «катюши», двигались танки, строго соблюдая дистанцию. Из брезентовых шатров высовывались молодые лица бойцов. Они с тревогой и удивлением смотрели на эту трясучую дорогу, которой нет конца, – болото, снова лес, опять болото. А где же деревня? Даже домика, сторожки какой-нибудь не увидели они с той самой ночи, как разгрузили их прямо на путях тупиковой железнодорожной ветки.

– Где хоть мы сейчас? – спросил шофер Прохоров маленького, худенького лейтенанта, клевавшего носом рядом с ним в кабине.

Лейтенант встрепенулся и бодро закричал, приоткрыв дверцу:

– Эй, сапер, что за места здесь?

Боец из дорожной службы замотал головой, явно не поняв вопроса.

– Никто не знает ни черта, – грустно сказал лейтенант, – глушь какая-то! Едем-едем, наверно, уже двести километров проехали, ни жильем, ни передовой не пахнет. Странно даже как-то.

Машину тряхнуло, и лейтенант стукнулся головой о лобовое стекло. Удар смягчила шапка.

– Поосторожней, Прохоров, – поправляя шапку, сказал лейтенант.

Но тут машина скособочилась, переднее правое колесо сорвалось с деревянного покрытия и повисло над краем болота.

Прохоров резко затормозил, лейтенант еще раз ткнулся шапкой в стекло.

– Соскочило, проклятое!

Треск лопающихся бревен и рев моторов внезапно затих – встала вся колонна.

– Эй, боец, – закричал Прохоров, вновь увидев сапера, – подсунь под колесо что-нибудь!

Тот подошел к машине, но только постучал лопатой по колесу и отошел молча.

– Товарищ лейтенант, сойдите, будьте добреньки, а то мы пропадем совсем.

Лейтенант, пригревшийся в кабине, нехотя вылез на дорогу, обошел грузовик сзади и почти наткнулся на бампер «виллиса». Не сразу за исхлестанным грязью ветровым стеклом разглядел папаху, но услышал голос:

– А ну-ка, молодец, иди сюда.

Теперь он отчетливо увидел генерала, приложил ладонь к шапке и довольно бойко доложил:

– Лейтенант Боев сопровождает машину с грузом.

– Что за груз?

– Подарки, товарищ генерал. К Новому году. Из Калинина. – И потом добавил: – От трудящихся.

– Почему за машиной не следишь? – Генерал спросил это, уже с трудом сдерживая гнев, и его первой мыслью было скомандовать сидящему сзади адъютанту– высокому румяному капитану в танковом шлеме и новеньком, очень белом полушубке, – чтобы тот распорядился сбросить застрявший грузовик с гати к чертовой матери. Но он сдержался, увидев, что сгрудившиеся у злополучной машины танкисты уже подвели под колесо вагу и оно медленно вползало на край настила.

Генерал вытащил из кармана шинели пачку папирос, закурил, зажмурил глаза. Ночь была тяжелая. Первый эшелон механизированного корпуса, введенный в прорыв четверо суток назад, уже завязал упорные бои, а через несколько часов и вся нескончаемая колонна вместе с этим мальчишкой-лейтенантом и его подарками тоже втянется по двум дорогам в шестикилометровый коридор и устремится вперед, к Боковке – единственной в здешних глухих краях железнодорожной станции. Там, как ему сказал, ставя задачу, командующий армией генерал Поливанов, корпус встретится с войсками соседнего фронта. Но до станции пятьдесят два километра, и немцы – это ясно как божий день – сделают все, чтобы задержать корпус, нацеленный во фланг большой и сильной их группировки, даже теперь, в конце второго года войны, реально угрожающей Москве. Если к станции действительно подойдут соседи, это будет окружение. Не такое, конечно, как в Сталинграде, – генерала ознакомили в штабе армии с последними фронтовыми новостями, – но все же котелок хороший.

– Отправляйтесь на свое место, – с раздражением и переходя на «вы», сказал генерал, заметив, что худенький лейтенант все еще стоит там же, где и стоял. – Занесла вас нелегкая в середину колонны. Сдали бы свои подарки в тылы, что ли!

– У меня приказ доставить груз по назначению…

Генерал прервал лейтенанта:

– Идите, я вам говорю.

И опять заревели моторы, защелкали, заскрипели бревна. Колонна тронулась…

Генерала Шубникова назначили командовать корпусом совсем недавно. Да, собственно, его и не могли назначить раньше: механизированные корпуса возникли лишь в сентябре. Под Москвой их формировали сразу три. И в каждом – две сотни танков, пехота на колесах, артиллерия, «катюши», саперы. Почти две тысячи автомашин – и ни повозки, ни лошади. Танковые корпуса существовали с весны и уже воевали в донских и приволжских степях. А мехкорпус – это совсем новая организационная форма. Так, во всяком случае, ему сказали в Наркомате обороны. Впрочем, сам Шубников знал, что не очень-то новая. Он еще в тридцать четвертом году служил в мехкорпусе, командовал батальоном. Потом механизированные корпуса расформировали.

Шубников вспомнил, как в тридцать седьмом его, только что окончившего академию механизации и моторизации, встретил старый дружок Иван Ковальчук: вместе учились в конце двадцатых годов в кавшколе. Но Иван успел уже стать комбригом, и они обмывали его ромб в московской квартире Ковальчука на Усачевке.

– Зря бросил ты, Микола, конницу, – раздумчиво говорил раскрасневшийся комбриг, подливая Шубникову коньяк в граненую стопку и накладывая на тарелку шпроты. – На танки пошел, а вон ребята из Испании приехали, говорят: танки твои там себя не показали. Горят твои танки. Только дым идет.

– Я тоже там был, недолго, правда. – И после паузы спросил: – А конница?

– Конница – это конница, – веско сказал Ковальчук и, помолчав, вдруг добавил: – Я вот три месяца назад тоже две шпалы носил, а сейчас, как видишь, дивизию принимаю.

– У кого принимаешь?

– Вот принимать-то не у кого.

– Понимаю. – И, помолчав: – А все-таки танки себя покажут.

– Ну давай, давай, – снисходительно улыбнулся Ковальчук.

Шубников сам смолоду был кавалеристом, любил конницу. Да и теперь еще часто, обходя танковый строй, он вспоминал своих лошадок той поры, когда служил начальником дивизионного конезапаса, – умных, красивых, выхоленных, подобранных по мастям. Первое время ему тоже не очень-то нравилось у танкистов. И расхожую танкистскую поговорку «Порядок в танковых войсках» он воспринял, скорее, иронически: какой уж там порядок? Но потом привык, да и порядок стал другой. Может быть, оттого, что в танковые войска пришло много кавалеристов.

Перед войной снова начали создавать мехкорпуса – большие, трехдивизионного состава. Шубников, уже полковник, был назначен командиром танковой дивизии. Но скомплектовать дивизию как следует не успели, хотя танки стали поступать хорошие – тридцатьчетверки.

В мае в дивизии было три батальона таких танков, остальные – БТ и Т-26 – верткие, даже прыгать умели (в тридцать шестом Шубников сам занял первенство в округе по этим прыжкам), но броню имели тонкую, да и пушечка слабенькая.

В августе в ходе боев мехкорпус расформировали – его практически уже и не было, остались лишь номер, штаб, отдельные подразделения, вырвавшиеся из окружения под Киевом. Раненого Шубникова отправили в Москву. После госпиталя несколько недель он работал в Главном автобронетанковом управлении Наркомата обороны, и как раз ему довелось участвовать в расформировании механизированных корпусов. Вместо них и танковых дивизий формировались танковые бригады.

Было не очень-то приятно своими руками делать это, но Шубников понимал: обстоятельства вынуждают.

Просто очень мало танков, их не хватило бы на корпуса и дивизии. Бригады можно было сформировать из тридцатьчетверок, а это кое-что значило в ту грозную пору.

В госпитале опять встретил старого дружка-кавалериста Ковальчука: лежали в соседних палатах.

– Ну что твои танки? – хитро улыбаясь, спросил Ковальчук, теперь уже генерал-лейтенант.

– А твои кони?..

– Они себя еще покажут.

– А танки уже показали.

– Где?

– Да у немцев.

– Это точно. Степь и мертвые кони. Картина, Микола, не приведи бог!..

Но шло время, и под Тулой зимой бригада полковника Шубникова – сорок пять танков – искусно маневрировала и наносила по врагу чувствительные удары. Он раздумывал тогда: «Под Луцком я имел почти двести танков и мало что мог сделать, а здесь полсотни машин, и немцы с ними считаются, на рожон не лезут. Почему?» Как-то спросил Шубников об этом у давнего сослуживца по Белорусскому военному округу генерала Баринова, приехавшего к нему в бригаду из Генштаба. Тоже бывшего конника.

Они сидели в избе за тесовым столом и ели оладьи, испеченные хозяйкой – маленькой старушкой в черном траурном платке.

– Научились, Николай Егорыч, – ответил на его вопрос генерал. – Подожди, скоро ты получишь хозяйство побольше, чем твое теперешнее.

– Спасибо, Никита Игнатьич. Значит, и у вас там считают, что без крупных танковых соединений эту войну не одолеть. Но надо, чтобы туда входили не одни танки, нужны и пехота на колесах, своя артиллерия, свои саперы.

– Правильно вопрос понимаешь, – сказал генерал.

И вот теперь, в конце второго военного года, у Калача, у Советского, у Серафимовича, в донских степях рвут и кромсают немцев наши танковые и механизированные корпуса. Шубников знал, что именно они, эти корпуса, находятся в остриях стрел, далеко охвативших Сталинград. Да и он здесь, в этих угрюмых лесах, в бездорожье, тоже вводит в прорыв махину танков, автомобилей, пушек, «катюш» – махину, именуемую механизированным корпусом.

Шубников про себя усмехнулся. Вспомнил, что Ковальчук сейчас где-то под Воронежем командует конно-механизированной группой: значит, и ему пришлось на старости лет понюхать бензина да солярки.

Впрочем, и сам Шубников был причастен к созданию крупных механизированных соединений.

После зимнего контрнаступления под Москвой его танковую бригаду отправили на формировку.

А весной Ставка решила возродить танковые корпуса, но иного, чем до войны, состава – три танковые и одна мотострелковая бригады, а также части усиления, артиллерия, минометы, «катюши». Шубникову присвоили звание генерал-майора танковых войск и назначили командиром формирующегося танкового корпуса. Но танки, занаряженные с Урала, еще не прибыли под Владимир, где формировался корпус, и у Шубникова оказалось, впервые с начала войны, свободное время, когда он мог по-настоящему осмыслить то, что пережил за эти тринадцать грозных месяцев. А пережил он многое – и раскаленный июль под Новоградом-Волынским, горящие танки, свои и немецкие, и страшные дни и ночи боев на Днепре, и выход из окружения под Харьковом, уже без танков, госпиталь, а потом зимние бои под Москвой, когда полученные прямо с завода, с колес, тридцатьчетверки явно показали свое решительное превосходство над боевыми машинами танковой армады знаменитого Гудериана – его книгу «Внимание, танки» Шубников читал в переводе еще до войны. В ноябре Гудериану не удалось ворваться в Тулу и охватить Москву с востока и юго-востока. В декабре его дивизии были не только остановлены, но и отброшены Западным фронтом, которым командовал Г. К. Жуков, – фланговый танковый таран провалился. Да и другие танковые знаменитости рейха, уверенные после летних боев в несокрушимой мощи своих танковых колонн, – генералы Гепнер и Гот – почувствовали под Москвой железную стойкость нашей обороны и силу контрударов танковых бригад, вооруженных тридцатьчетверками.

10 декабря генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Центр», уже понявший, что операция «Тайфун», которая должна была полностью сокрушить Советскую Армию, обеспечить окружение и захват советской столицы, провалилась, докладывал начальнику генерального штаба сухопутных войск генералу Гальдеру о катастрофическом положении германских войск под Москвой. Фон Бок, среди других вопросов, сообщил Гальдеру, что между танковой армией Гудериана и армией генерал-фельдмаршала Клюге образовался разрыв более чем в двадцать километров.

Генерал Гальдер положил телефонную трубку, взял со стола лупу и, взглянув на карту, сказал:

– Я сомневаюсь, что русские сумеют использовать свой успех.

– Русские, безусловно, сделают это, – твердо сказал старый фельдмаршал, – наши войска бегут без оглядки, когда появляются русские танки…

Через несколько недель после полного провала «Тайфуна», когда зимнее наступление советских войск стало угрожать всему восточному фронту, Гитлер отправил в отставку фельдмаршала фон Бока, отстранил и «танковых знаменитостей» – Гудериана, Гота и Гепнера.

Правда, потом он назначил Гудериана инспектором танковых войск (все же не на строевую должность), а весной вынужден был вернуть Гота и Гепнера на восточный фронт; обстановка стабилизировалась, и теперь они должны были вновь показать пробойную силу своих танковых дивизий в летнем «окончательном» наступлении.

Но весной и летом на юге уже действовали танковые корпуса Советской Армии, и под Сталинградом их контрудары по флангам рвущейся к Волге 6-й армии Паулюса и 4-й танковой армии Гота не дали возможности гитлеровскому командованию расширить прорыв, полностью завладеть городом, распространиться на север и северо-восток по великой реке.

Снова русские танки.

Шубников знал, конечно, о действиях танковых корпусов и под Сталинградом, и под Воронежем. И он готовился после того, как сформирует свой корпус, принять участие в крупных сражениях, которые теперь развернулись в сухих донских и приволжских степях и которые стали тем, что позже получило название Сталинградская битва.

Но отправиться на юг Шубникову не довелось. Часа в два ночи, когда он уже спал в штабном тесовом домике на краю леса, его разбудил телефонный звонок.

Говорил начальник Главного автобронетанкового управления генерал Федоренко.

– Я тебя разбудил?

– Да нет, я только прилег. Слушаю вас, товарищ генерал.

– Завтра, вернее, уже сегодня, к десяти утра будь у меня. Ясно?

– Ясно, товарищ генерал.

Шубников повесил трубку аппарата ВЧ и стал поспешно одеваться. Позвал ординарца – старшину Коваленко. Он вошел в комнату заспанный, в гимнастерке без ремня.

– Давай-ка по-быстрому собирайся. Буди водителя.

Шубников взял со стола карманные часы и добавил:

– Через тридцать минут едем.

– Далеко, товарищ генерал?

– В Москву. Согрей чайку на дорогу.

На рассвете по шоссе Энтузиастов они въезжали в столицу – тихую, пустынную. Смоченный дождиком, в серой предутренней мгле блестел асфальт. У завода «Серп и молот» машину остановил патруль – сержант и два красноармейца в зеленых фуражках. Проверили документы – у генерала, водителя и ординарца. Отдав честь, сержант строго сказал:

– Можете следовать.

Было восемь утра, до совещания оставалось два часа, и они заехали в гостиницу ЦДКА, Шубников позвонил в наркомат. В приемной Федоренко ему сказали, что совещание переносится на одиннадцать вечера. Весь день Шубников пробыл в наркомате, заходил в различные кабинеты, справлялся насчет танков и другой техники, занаряженной для его корпуса. В отделе кадров управления договорился о командирах, которых ему могут прислать из резерва. Наскоро сам пообедал в наркоматской столовой и договорился, чтобы покормили шофера и ординарца.

Вечером в приемной генерала Федоренко Шубников с удивлением увидел знакомые лица танковых командиров. Тепло поздоровались.

– Ты где сейчас? – спросил высокий, стройный генерал.

– Здесь рядом. Корпус формирую. А что это нас призвали?

– Скажут.

Этого генерала теперь знали не только в своем «танковом» кругу. Его имя в период боев под Москвой не раз упоминалось в сводках информбюро, в репортажах фронтовых корреспондентов. Танковая бригада в составе легендарной армии Рокоссовского хорошо попутала карты Гепнеру и Клюге под Волоколамском, Клином и Истрой. Теперь генерал командовал танковым корпусом.

Шубников хорошо знал и другого генерала – одного из организаторов броневых сил страны: он еще в тридцатых годах возглавлял танковые войска на Дальнем Востоке. Воюет с первых дней, с западных границ, да и сейчас прилетел в Москву прямо из боя – командует танковым корпусом на Западном фронте, в районе Погорелое Городище.

Знал он и третьего генерала – тоже опытный танкист.

Ровно в десять появился Федоренко, сосредоточенный, чем-то явно озабоченный. Наскоро поздоровавшись с командирами, сказал:

– Поехали.

– Куда, Яков Николаич?

– Не торопитесь. Увидите.

В большой машине Федоренко они уместились все. Шубникову досталось место на откидном сиденье.

В Кремле их уже ждали. Два командира-чекиста повели по лестнице, а потом по длинным пустым коридорам. В кабинет вошли сразу, в приемной не задержались.

Сталин стоял посреди кабинета.

Поздоровавшись, он пригласил генералов сесть за большой стол для заседаний.

– Ну, товарищи танкисты, с чего начнем? Докладывайте, товарищ Федоренко.

Федоренко встал и стал коротко говорить о каждом из присутствующих.

Сталин прервал его:

– Это нам известно. Товарищи знают, зачем мы их побеспокоили?

– Нет, товарищ Сталин.

Речь пошла о механизированных корпусах. Сталин пояснил, что создание весной этого года танковых корпусов– это лишь начало программы развертывания мощных бронетанковых и механизированных соединений, которые должны сыграть особую роль в ходе войны.

– Мы сейчас имеем возможность, – уточнил он, – вооружить бронетанковые войска современными танками, обеспечить автотранспортом, новыми артиллерийскими системами, а в ближайшее время будут созданы самоходные орудия. Но товарищи ставят вопрос о создании помимо танковых также и механизированных корпусов. – Сталин, не переставая медленно ходить, внимательно посмотрел на генералов, сидящих за столом. – Не такие корпуса, как перед войной, – те были слишком громоздкими, имели мало автомашин, артиллерии, ими трудно было управлять. Товарищи ставят вопрос… – Сталин снова посмотрел на сосредоточенные лица танковых генералов. – Товарищи правильно ставят вопрос, – с ударением сказал он, – о механизированных корпусах, имеющих три мотострелковые или механизированные бригады с танковыми полками, танковую бригаду и части усиления, примерно двести танков и пятнадцать-шестнадцать тысяч личного состава. Мы рассмотрели этот вопрос, – продолжал он, – и решили создать для начала четыре механизированных корпуса.

Сталин подошел к стулу, на котором сидел Федоренко (тот сразу встал) и спросил, принял ли он подготовленное управлением штатное расписание мехкорпусов. Федоренко ответил утвердительно, вынул из папки несколько листков бумаги с текстом и протянул их Сталину.

Шубников, внимательно слушая Верховного Главнокомандующего, подумал о своей докладной записке – но он ее направлял не Сталину, а в управление, к Федоренко. Шубников знал, что и генерал Соломатин написал и послал в Ставку большую записку о необходимости создать мехкорпуса, снабдив их танками, значительным количеством мотопехоты, артиллерийскими системами, в том числе зенитными, чтобы надежно прикрыть танки от воздушных налетов. Как теперь выяснилось, они, эти записки, рассмотрены. «Конечно, – подумал Шубников, – здесь не обошлось без Федоренко – умный, прозорливый танкист, он сразу, как только его назначили на эту должность, показал себя отличным организатором броневых сил, сумел возродить их, дать им новый импульс, новую жизнь. И это совещание – конечно, плод его своевременных и точных докладов Ставке. Да и сам факт такого совещания, когда столь напряженно идут бои на юге, под Сталинградом, на Кавказе, поистине поразителен». Шубников понимал, как трудно в повседневной напряженной и тревожной текучке выкроить время для такого совещания, где обсуждается не сегодняшнее положение на фронтах, а, в общем-то, дальние перспективы – ведь мехкорпуса еще не начали формироваться, да и нужны они не для обороны, а для наступления, и не тактического наступления, а стратегического – это тоже понимал Шубников.

Сталин передал записку Федоренко собравшимся и сделал долгую паузу, раскуривая трубку. Все четыре генерала по очереди быстро прочитали текст штатного расписания мехкорпуса.

– Согласны?

– Согласны, товарищ Сталин, – ответил за всех Шубников и встал, – но я полагаю, что было бы хорошо иметь в мехкорпусе две танковые бригады, а не одну.

– Тогда в мехкорпусе будет танков больше, чем в танковом корпусе?

– Да, больше.

– Сегодня мы еще не располагаем таким количеством танков. Но для пробы мы может дать еще одну бригаду в ваш корпус.

Сталин строго посмотрел на широкую, массивную фигуру Шубникова.

– Что еще?

– Танки Т-70 себя показывают неважно, товарищ Сталин. Горят, пушка слабая. Нельзя ли формировать корпуса только из тридцатьчетверок?

Сталин посмотрел на Федоренко, помолчал.

– Вам не нравятся эти танки. А вот некоторые специалисты их хвалят, отмечают высокую маневренность.

– Очень уязвимы в бою… – сказал другой генерал.

– А вы как считаете? – Сталин обратился к Федоренко.

– Да, это так, – ответил Яков Николаевич.

– А КВ?

– Тяжелые танки, – сказал Шубников, – целесообразно сводить в отдельные полки и придавать их стрелковым и танковым соединениям во время прорыва обороны. Для развития успеха нужны тридцатьчетверки.

– Надо рассмотреть это мнение танкистов, – после паузы сказал Сталин, обращаясь к Федоренко, как бы давая понять, что обсуждение этого вопроса закончено.

Затем, строго формулируя каждую фразу, Сталин сказал, что они назначаются командирами механизированных корпусов, которые должны быть полностью, – он жестко повторил, – полностью сформированы и сколочены к концу октября. Танки будут поданы из Горького, Челябинска и Нижнего Тагила. Часть танков будет Т-70 – они еще не сняты с конвейера.

Генералы встали из-за стола, вытянулись по-уставному.

– Желаю успеха, товарищи танкисты, – сказал Сталин и, обращаясь к Федоренко, добавил: – А вы останьтесь.

У Василия Блаженного Шубников сел в машину – ее туда подал старшина Коваленко, извещенный из наркомата. Не заезжая в гостиницу, машина по набережным выехала на шоссе Энтузиастов и помчалась в сторону Владимира.

3

Утром ударил мороз. Деревья обледенели, но земля еще не промерзла, и машины, как и вчера, качались и хлюпали по гати, бревна пели, трещали, вязли в плывучей почве.

Прохоров с трудом довел грузовик до первой за долгий путь деревни. Спустили сразу два ската, их, видимо, повредили вчера танкисты, когда вываживали машину из трясины. У дома с высоким, причудливой работы крыльцом машина встала. Лейтенант Боев проворно выскочил из кабины и вошел в избу. Прохоров остался на улице.

В избе было жарко натоплено, и у стола сидели трое: два красноармейца и старшина. Хозяйка, молодая женщина в белом платке, ставила на стол чугун с картошкой. От чугуна шел пар.

– Садись, лейтенант, грейся, – покровительственно сказал старшина, здоровый рябой парень, увидев в дверях Боева. – А дверь закрой поплотнее.

Боев смущенно присел на лавку, спросил, кто такие. Выяснилось, что в деревне размещается пункт обогрева раненых. Они уже стали поступать из района боев. Здесь их снимали с машин, кормили и отправляли дальше, в госпитали.

В избу вошел усатый боец, гаркнул с порога:

– Кто тут будет старшина Горобец?

Рябой старшина поднялся, расправил проворным, заученным движением гимнастерку, набросил на плечи шинель, вышел во двор.

В деревню въехали четыре машины с ранеными. Старшина распорядился, кого куда, и вернулся в избу, где уже был и Прохоров.

Сели за стол, взяли из котла по картофелине в мундире.

– Подарки, значит, везешь, лейтенант? – как бы продолжая начатый разговор, степенно сказал старшина.

– Да, должен доставить груз по назначению.

– А ты бы этот груз здесь оставил для раненых. Там, поди, в мешках и чекушечки имеются.

– Не смотрел, не знаю.

– Посмотри.

Боева несколько покоробил покровительственный тон старшины, но он промолчал: старшина был явно кадровым, матерым, каких уже немного осталось в армии. Задираться с ним было бы смешно, тем более при Прохорове, который сразу почувствовал в старшине силу, смотрел на него заискивающе и благодарно: удостоил, мол, и меня, и мальчишку-лейтенанта беседой и трапезой.

– Гляди, лейтенант, – снова заговорил старшина, – а то я могу написать расписку, что, дескать, ты сдал, а я принял. Все по форме.

– Нет, не могу.

– Ну, как знаешь…

Минут через двадцать машина снова шла по тряской дороге.

Следующую ночь Прохоров и Боев провели в холодном сарае, чуть согреваемом маленьким костром, разожженным саперами, которые ладили здесь гать через плохо промерзшее болото. Утром пришлось повозиться у машины: остыла на морозе. Только к полудню двинулись в путь, и Боев, не выспавшийся ночью, задремал, убаюканный мерным завыванием двигателя.

Доставка этих подарков была, по существу, первым его поручением на войне. Пожалуй, даже вообще первым в жизни служебным делом. Ровно год назад, тоже в декабре, он, студент-филолог, сдавал экзамены в Ленинградском университете. Здания Петровских коллегий на Васильевском острове стояли промерзшие, заиндевевшие, будто мертвые. По их километровым коридорам неслышно, точно тени, тащились хмурые люди – студенты и преподаватели – с поднятыми воротниками пальто, укутанные бабушкиными платками. Было тихо и страшно. Последний экзамен Боев сдавал в большой лингвистической аудитории с окнами, забитыми фанерой. На шкафах стояли допотопные фонографы, а со стен смотрели портреты знаменитых филологов предреволюционной поры – бородатые люди в крахмальных манишках и твердых воротничках, с лингвистическим спокойствием в строгих глазах.

Экзамен принимал человек, чем-то очень напоминавший любой из этих портретов, – быть может, сухостью лица или спокойствием жестких глаз. Впрочем, профессор наверняка лично знал этих людей. Он сидел за столом, подняв острые плечи, как бы застывший в этой странной позе; на руках – шерстяные перчатки, на ногах – какие-то нелепые, как показалось Боеву, дамские боты.

Не глядя на Боева, профессор взял его зачетную книжку, снял очки, протер их пальцами в перчатках и, будто размышляя вслух, тихо сказал:

– Утверждают, что с завтрашнего дня повысят норму на хлеб.

– Я тоже слышал об этом, – подтвердил Боев.

Профессор долго макал ручку в пустую чернильницу, потом взял карандаш, впервые внимательно посмотрел на студента и вдруг спросил строго: