Текст книги "Танкисты (Повесть)"

Автор книги: Владимир Баскаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Ты видел это? Тут про тебя.

– Нет, комиссар, не видел. – Генерал взял листок в руки, стал читать.

Под эпиграфом «Штык в землю» шел короткий текст, напечатанный довольно небрежно, с ошибками: вместо «у» какой-то странный знак, «й» вообще пропущено, вместо мягких – твердые знаки. Но суть была ясна: листовка адресовалась «доблестным танкистам» окруженного мехкорпуса и призывала немедленно сдаваться в плен, который даст «хлеб, тепло и освобождение от произвола комиссаров и тупиц-командиров». Хотя «честным офицерам» тоже были обещаны разные блага, а в самом конце сообщалось: «Генерал Шубников, который завел вас в этот мешок, давно бросил вас и улетел на самолете в Москву».

Шубников скомкал листовку, бросил на снег.

– Надо бы сохранить на память, – улыбаясь всем своим широким лицом, сказал Кузьмин и поднял листовку. – Отличается от прошлогодних: тон иной, и обращение персональное – специально для нас напечатали. Фирма не жалеет затрат. Видно, мы их тут действительно напугали.

– Да, видно, так, Иван.

10

– Верховный Главнокомандующий вызывает, – сказал Поливанов и протянул через стол трубку представителю Ставки.

Генерал армии без вступлений (видимо, так уж было заведено) доложил обстановку.

Трубка молчала.

Выдержав минутную паузу, он сказал:

– Я закончил.

В трубке раздался легкий кашель, а затем вопрос:

– Ваше решение?

– Уничтожить матчасть, выводить людей.

Опять пауза и новый вопрос:

– Всю матчасть?

– Да, всю.

– А если драться?

– Драться бесполезно. Люди будут потеряны. Корпус как боевая единица перестанет существовать.

– Вы уже отдали приказ?

– Да, отдал.

Опять пауза.

– Что делать с Шубниковым?

– Я полагаю, поручить ему заново сформировать корпус, передислоцировав штабы и людей в район Воронежа.

– В награду за то, что попал в окружение и потерял технику? – В трубке послышалось глухое покашливание.

– Шубников выполнил приказ. Окружение не его вина.

– Окружение есть окружение…

После длительной паузы в трубке раздался щелчок, а за ним голос, уже более спокойный, ровный:

– Вы уверены, что Манштейн с вашего направления новых дивизий не получит?

– В ближайшие три месяца не получит. В этом уверен. В тех, что окружали Шубникова, осталось теперь полштата танков и в лучшем случае треть штатной мотопехоты. Их выведут на пополнение.

– Вы полагаете, что немцы приняли прорыв корпуса за начало крупной операции?

– Да, это так. В ином случае они бы не бросили резервы, предназначавшиеся Манштейну.

– Изменения в подготовке «Сатурна» вам, надеюсь, известны?

– Я в курсе дела.

Снова пауза, а затем очень тихо:

– Когда выйдет Шубников, вы мне позвоните. Если выйдет, конечно.

И трубка затихла. На этот раз совсем. Генерал армии подержал ее у уха еще несколько секунд, затем осторожно положил на рычаг аппарата.

Мысленно генерал армии всегда называл Сталина тем псевдонимом, который был принят для шифровок: то Васильевым, то Ивановым. И не потому, что не понимал, что значит имя Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас он подумал: «„Уран“, „Сатурн“ – уже не немцы, а мы держим в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых названиях».

Операция по окружению сталинградской группировки генерала Паулюса закончилась успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая, с не менее серьезными целями – «Сатурн», или, как недавно ее переименовал Генштаб, несколько сузив цель, «Малый Сатурн». Она должна сокрушить весь германский фронт на юге.

Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто не мог поручиться, что именно сейчас происходит у Днепра, у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный август под Ельней и доклад Ставке о первом – первом в Европе! – отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были городок и деревни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, когда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в подмосковные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил этого полностью – пусть пройдет время, историки возьмут старые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все, как было. Но одно ясно – победу одержали дивизии, вооруженные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего отступления. И обученных бойцов, кадровых командиров в них насчитывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряжение народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием собственной силы.

Он помнил и другие доклады весны и лета нынешнего года, когда после, казалось бы, прочной стабилизации фронта вдруг снова все перевернулось, и танковые клинья гитлеровцев двинулись к Волге по донским и воронежским степям. Как в первое лето войны. Как тогда, но не совсем так. Все же по-другому. Окружения главных сил южных фронтов, подобного памятным киевскому или Вяземскому окружениям, здесь немцам осуществить не удалось. Не удалось и выйти на Волгу по всему фронту наступления. Не удалось прорваться через Воронеж в глубь средней России. Сильные и точные удары по флангам превратили германский танковый веер, развернутый по бескрайней равнине, в две относительно узкие стрелы, упершиеся остриями в Сталинград и Кавказ. Немецкая разведка проглядела резервы, сосредоточенные у оснований этих стрел. Оттуда – севернее и южнее Сталинграда – и развернулось мощное контрнаступление, зажавшее в городе и приволжских ериках отборную армию Паулюса с приданными частями. Но если бы вдруг германский генштаб сумел перебросить туда, к Волге и Дону, из здешних гиблых, глухих лесов танковые дивизии, это могло бы в какой-то степени повредить нашим планам, помочь Манштейну деблокировать Паулюса.

Генерал встал из-за стола, подошел к двери, открыл ее и сказал, обращаясь к адъютанту:

– Когда появится Шубников, пришлите его ко мне.

И снова сел за стол, как и вчера, остановив взгляд на пронзительно яркой лампочке.

А, собственно, правильно ли он поступил, разрешив Шубникову выводить людей из кольца без техники? Сделал бы он так год назад? Нет, конечно. Летом и даже осенью сорок первого он обязательно приказал бы держаться до конца, до последней возможности. Да, пожалуй, иначе тогда и нельзя было. Впрочем, прошлым летом окруженное советское соединение не привлекало бы на себя четырех свежих немецких дивизий. В ту пору немцы не очень-то страшились наших фланговых ударов. А сейчас?.. Иные времена – иные песни. И у немцев, и у нас… Спасет Шубников людей – а они ой как нужны в преддверии новых боев! – останется жить боевое танковое соединение, уже имеющее свои традиции.

Генерал снял гимнастерку, разулся и прилег на широкую лавку. Поворочался на жестком ложе с полчаса, но уснуть не смог. Сел, поставив крупные босые ноги на голенища сапог: тесовый пол в блиндаже был холодный. Посмотрел на часы – пять тридцать. Подошел к двери, приоткрыл ее:

– Не спишь, Поливанов?

– Нет, товарищ генерал армии.

– Ну, заходи тогда, чай будем пить.

Чай был готов быстро. У хозяйственного Поливанова, видимо, и ночью кипел самовар.

Ординарец, усатый, в ватнике, ловко накрыл стол клеенкой, поставил домашний пузатый чайник в красный горошек и такие же чашки. Сахарницы в сервизе не хватало – ее заменяла круглая немецкая пластмассовая коробка от шоколада.

– Снимай жилетку, сопреешь, – сказал генерал армии.

Поливанов молча повесил на гвоздь свой меховой жилет.

– Ты, видимо, мерзляк.

– Пар костей не ломит, – стремясь попасть в тон, ответил Поливанов.

Генерал армии нахмурился.

– Ладно, садись.

Они сели друг против друга. Поливанов налил в чашки крепкий чай.

– Может, чего еще к чаю приказать?

– Не надо. Как у Шубникова?

– Пока нормально. Сейчас доложили, что через Кузьмичи пытаются прорваться его танки.

– Сколько их осталось?

– Я думаю, больше тридцати.

– Пройдут?

– Трудно сказать.

Продолжать разговор генералу армии не хотелось. Пили чай молча. Но потом он все-таки спросил Поливанова:

– Как расцениваешь исход операции?

– Неудача, товарищ генерал.

Генерал армии слегка кивнул.

Поливанов молчал. Потом как бы нехотя:

– Разведка подвела. Поздно узнали о подходе четырех свежих дивизий.

– А если бы раньше узнал, ты бы их задержал?

– Наличными силами, пожалуй, нет. Вот если бы соседи вышли на Боковку, тогда другое дело. Но я так понял, товарищ генерал армии, что соседи…

– Разбирать операцию мы с тобой не будем. Оставим это для других. Скажу только: немецкую оборону ты прорвал неплохо.

Генерал армии отхлебнул глоток чая, пристально посмотрел на Поливанова, может быть, желая спросить его еще о чем-то, но, видимо, передумал, поставил чашку на стол и как будто без связи с тем, о чем они только что говорили, произнес:

– Армией командовать тебе пока нелегко. – И опять, измерив собеседника испытующим взглядом, продолжал: – Впереди нам многое предстоит. Сталинград – начало.

– Можно спросить, товарищ генерал?

– Ну?

– Вы ведь оттуда, как там сейчас?

Генерал армии опять нахмурился: он не любил разговаривать по делу с теми, кого оно прямо не касается.

И все-таки ответил:

– Кольцо вокруг Паулюса плотное. Но рвется Манштейн, хочет разорвать. Генерал грамотный, напористый, только резервы ему нужны сейчас позарез. А резервов отсюда он не получит. Нет, не получит. Так что Паулюс так в котле и останется, ничего у Манштейна не выйдет.

Помолчал и добавил:

– А то зачем бы я в твое болото приехал.

Генерал армии улыбнулся впервые с того времени, как вошел в блиндаж Поливанова, удивив и испугав командующего своим внезапным появлением.

11

Впереди между частоколом деревьев колыхался огонь – горели деревянные постройки. Лохматые тени прыгали по сугробам.

Люди шли, проваливаясь в снег.

Слышались негромкие слова команд.

Шубников шел, опираясь на палку.

Рядом широко шагал Бородин, изредка включая и выключая карманный фонарик.

– Через полчаса будем у Карпухино, – сказал генерал.

– Минут через сорок, – уточнил Бородин.

– Никто не отстал?

– Нет, все идет нормально.

Шубников поскользнулся и мягко рухнул в сугроб.

– Осторожней, здесь канава, – сказал Бородин и включил фонарик.

Лес пересекала укатанная дорога.

– Посмотри, Бородин, что там чернеет, – сказал генерал, отряхивая рукавицей снег с сапог и полушубка.

Бородин ловко перепрыгнул через канаву и скрылся в темноте. Через две-три минуты он вернулся, держа в руках что-то белое.

– Подбитая машина, – сказал он.

– Чья?

– Наша. Ее здесь немецкие танки прихватили, когда перерезали дорогу. Какие-то мешочки везла.

Бородин посветил фонариком, и Шубников смог прочитать на белом мешочке, аккуратно перевязанном красной шелковой ленточкой, вышитую надпись:

«БОЙЦУ НА ФРОНТ»

– Подарки, – сказал генерал, и в его голове, занятой сегодня только мыслями о выходе, мелькнуло воспоминание о мальчишке-лейтенанте с его грузовиком, остановившим колонну.

Сзади вспыхнули фары и сразу погасли.

– Кто это еще? – спросил генерал.

– Из санбата. Шофер наотрез отказался уничтожить свою карету. Говорит, доведу на цепях. Ругался, ругался я с ним и плюнул. Застрянет – взорвем.

Санитарная машина, завывая, медленно шла позади. Иногда она останавливалась – цепи поднимали фонтаны снега. Бойцы, оказавшиеся рядом, подталкивали ее, и она снова шла вперед.

В санитарной машине было темно. Она тряслась на ухабах, рессоры скрипели. Но раненые – их было четверо – лежали тихо.

Впереди, у самой кабины, сидела девушка и крепко держала одного за руку, повторяя нараспев, как молитву:

– Ну, вот еще немного. Потерпите маленечко. Еще немного, и приедем. Все будет хорошо. Потерпите… Все будет хорошо…

В ночном воздухе резко застучали пулеметы, посыпался горох ружейных залпов, короткие очереди автоматов.

Где-то далеко заухали орудия и раскатисто загремели «катюши».

Раненый, услышав выстрелы, очнулся и тихо, но внятно сказал:

– Где я? Почему темно? Механик, в чем дело? Филипенко, я тебя спрашиваю.

– Вы в санитарной машине, товарищ старший лейтенант, – сказала девушка, не отрывая свою руку от его ладони. – А с вами я, Валя. Валя Гаврилина. Не помните меня? Беленькая, маленькая такая…

Старший лейтенант затих.

Машина вдруг встала.

Девушка припала к зарешеченному окошку кабины и увидели впереди, совсем близко, четыре горящие постройки. Огонь ярко освещал поле и бегущих, стреляющих на ходу бойцов. По белому, очень чистому снегу прыгали лохматые тени.

Дверь в кузов санитарки со скрежетом распахнулась. В ней показалась круглая большая голова в шапке с одним ухом, освещенная сзади красно-оранжевым заревом.

– Приехали, Валюша! Слышишь? Конец всему – вышли!

В тот же час в девяти километрах отсюда выходила к черневшим вдали избам деревни Кузьмичи группа танков полковника Куценко.

Полковник вылез по грудь из башни танка, развернул карту, осветил ее фонариком и сориентировался на местности. Сказал в мегафон:

– Делай, как я!

Во всех танках прозвучала эта команда. В наземных войсках эту команду знали лишь танкисты. Только у них командир шел в голове, и по нему равняли свои действия подчиненные. Не всегда, конечно, и не всякий командир. Командирам бригад по уставу полагалось руководить боем из укрытия, по рации. Куценко последний раз отдавал команду «Делай, как я» на третий день войны – под Бродами, когда сам командующий фронтом генерал Кирпонос приказал ему с ходу пробить брешь через боевые порядки немцев. И вот отдал ее сейчас…

Танк Куценко за номером семьдесят два на предельной скорости устремился вперед, стреляя на ходу. Здесь не было возможностей для маневра: остальные последовали за ним тремя быстрыми змейками.

Деревня внезапно ожила, из-за домов и сараев вылезли немецкие танки, гулко захлопали пушечные выстрелы. Запрыгали огни.

Куценко казалось, что он уже проскочил опасную зону, когда на их пути выросла какая-то темная громада. Он успел крикнуть механику-водителю: «Танк!» Тот резко дернул рычаг, машина стала разворачиваться.

Немецкий танк выстрелил почти в упор. В башне на миг стало светло, протяжно завыла броня, и мелкие осколки окалины больно впились в лицо.

«Рикошет», – подумал Куценко, трогая мокрую от крови щеку, и скомандовал:

– Полный вперед!

Они мчались вдоль деревенской улицы, подмяли гусеницами телегу, оставленную кем-то прямо на дороге. Куценко видел в прицел бегущих немцев, еще один танк, уже подожженный и почти въехавший в дом, наш танк с сорванной гусеницей.

Нестерпимо болела голова, глаза заливала кровь.

И все же Куценко отчетливо понял: нескольким танкам удалось вырваться.

Позади в предрассветное небо поднимались черные столбы дыма. Танк за номером двадцать семь встал косо, почти поперек дороги. Башня не двигалась – ее заклинило. Вместо лобового пулемета чернела дыра. Верхний люк со скрипом открылся, и из башни вылез человек в очках с разбитыми стеклами. Он увидел рядом другой танк, вставший у большого бревенчатого строения, крикнул:

– Эй, кто там живой?

Из-за сарая вышел маленький танкист в ватнике. Узнал Козловского, приложил ладонь к шлему.

– Товарищ подполковник, докладывает механик-водитель старшина Ахметов. Командир танка лейтенант Голубев ранен.

– Где танк комбрига? Где семьдесят второй?

Старшина молча указал на черный столб дыма, тянувшийся от едва различимого в темноте остова машины, у последних домов деревни.

Козловский сорвал с головы шлем. Помолчав секунду, сказал срывающимся голосом:

– Ахметов, видите вон ту опушку леса? Направляйте туда всех наших. А через двадцать минут двигайте туда и свою машину. Понятно?

– Все понятно, товарищ подполковник.

Старшина опять вскинул руку к шлему.

12

Шубников сидел против генерала армии за столом так, как вошел, – в полушубке, шапке-ушанке, валенках, от которых шел пар, – и на пол стекали тонкие струйки грязной воды.

Он говорил, генерал армии слушал. Впрочем, слушал не очень внимательно, вспоминал: «А ведь мы с Шубниковым знакомы, и хорошо знакомы, вместе служили в тридцать пятом году. Шубников тогда командовал отдельным танковым батальоном окружного подчинения, я – кавалерийской дивизией. Встречались в Смоленске на окружных сборах. Помнится, был даже у Шубникова в гостях. Жена у него такая чернявая, учительница. Нет, врачиха. Точно, врачиха. Выходит, почти друзья».

Однажды на окружных осенних маневрах танковый батальон Шубникова придавался его кавдивизии, и потом, на разборе, командующий округом Иероним Петрович Уборевич хвалил их обоих. Хвалил за четкое взаимодействие. В пример ставил прочим, тем, у кого на марше танки заплутались между тачанок и обозов.

Да, много воды утекло с той смоленской поры. Мог ли он подумать тогда, что ему всего через шесть лет придется брать на себя такую ответственность, какая свалилась на его плечи теперь. Но что сейчас думать об этом…

А с Шубниковым все-таки надо было бы, наверно, поговорить по-другому, сослуживцы ведь. На «ты» были. Обняться, что ли?

Генерал армии быстро отогнал от себя эту сентиментальную мысль, как делал всегда, с начала войны. Сколько он встречал на войне старых сослуживцев – и по кавшколе, и по Белоруссии, и по Украине – в разных званиях, разных положениях; и нашедших себя в этом пекле, энергичных, грамотных командиров, и растерявшихся, неумелых – всяких. Не та война, чтобы заниматься сантиментами. С немцами воевать – дело серьезное. Это он понял уже на второй день войны в сражении под Луцком, где он пытался ударить танками во фланг немцев. Кстати, Шубников там как будто тоже был. Ударить ударил, но задержать продвижение противника так и не удалось. Впрочем, на несколько дней задержали. Тогда и это было очень важно.

Хороший он мужик, этот танкист Шубников: не лезет с воспоминаниями, даже виду не подает, что знакомы. Делом занят, воюет.

– Значит, танков не осталось? – встав из-за стола, спросил генерал армии.

– Я полагаю, тридцать – сорок танков есть, вне кольца.

– Дырявые?

– Так точно. В ремонте. Эвакуированы в ходе нашего продвижения к станции. Еще вышло шесть танков из группы полковника Куценко.

– А сколько людей вывел из кольца?

– Полагаю, до десяти тысяч.

– Раненые?

– Вынесли всех.

– Это хорошо, – заключил генерал армии и вдруг совершенно неожиданно для себя добавил: – Может быть, у вас ко мне есть просьбы?

– Просьб нет, а вопрос имею.

– Ну что ж, сегодня можно и вопрос.

– Мне разъяснили, что наш корпус должен встретить в Боковке соседей, но их мы не встретили. Мне показалось…

– Я тебя понял, – прервал Шубникова генерал армии и хмуро, одними глазами, улыбнулся. – Но извини меня, танкист, – это дело не корпусного масштаба. Считай, что задачу выполнил. Считай так и другим говори. На этом и поставим точку. Сейчас война, брат, идет. Большая война. Что там у нас должно было получиться и чего не получилось – пусть историки разбирают. Лет через двадцать. Если разберутся. И не напутают.

Он подумал, что уже говорил об этом сегодня ночью Поливанову, и про себя усмехнулся. Как это безумно трудно осмыслить, понять операцию, подобную этой, пользуясь лишь картами, приказами, боевыми донесениями и даже воспоминаниями участников. В прорыв вошел корпус. Все воодушевлены. Идет бой, горят танки, гибнут люди, но корпус рвется вперед, к указанному рубежу. У корпуса есть цель, и этой цели подчинено все – и бессонные ночи операторов, склонившихся над картами в тряских штабных машинах; и напряжение танковых экипажей, готовых ко всему; и мальчишеская лихость автоматчиков – круглоголовых парнишек в новеньких полушубках; и маститая уверенность саперов, что ладят для танков переправы и разминируют дороги; и громоздкая многогранность тыловых служб – ровненьких девушек из медсанбата, пожилых нестроевиков с подвижного склада, полевого хлебозавода и здоровенных шоферов-гэсээмщиков с цистернами, которых всегда ждут с нетерпением, а на марше в особенности. И вдруг, когда весь этот многосложный механизм сработал, цель достигнута, позади бессонные марши и братские могилы в мерзлой земле у дорог, оказывается, что все напрасно, что операция, по сути, не удалась.

Как трудно постигнуть такое! Легче, конечно, свалить все на соседей – не помогли, вовремя не поддержали, не вышли на рубеж. Мы вышли, а они нет – из-за того и окружение, и отход. Наверно, многие из тех, кто сейчас выбрался или выбирается из леса, так и думают.

Сложная штука война!..

Масштабов этого удара, который наверняка скажется и на чутких весах войны, не знают не только бойцы – танкисты, автоматчики и артиллеристы, но, пожалуй, и сам командир корпуса, который посылал их на смерть и уводил от смерти.

И в германском генштабе будут долго вчитываться в карты этого глухого лесного района. Оттуда полетят во все концы тревожные зашифрованные вопросы, и уже не к Дону, а сюда двинутся эшелоны со свежими дивизиями…

– Разрешите быть свободным? – прервал ход этих мыслей генерала армии Шубников.

– Погоди, есть и у меня вопрос к тебе.

– Слушаю.

– Ты, танкист, после этой истории в мехкорпусах не разочаровался?

– Нет, товарищ генерал армии. Мехкорпус – большое дело. Не будь его, не прошли бы так далеко в этих условиях.

– Правильно, не прошли бы. И немцев бы так не напугали. Я рад, что ты так думаешь. Наступающий год будет танковый, учти.

– Спасибо, товарищ генерал армии.

– За что спасибо? Просто мы наступать собираемся, а как без танков наступать?

– Разрешите быть свободным? – снова сказал Шубников.

– Нет, погоди.

Представитель Ставки выпрямился, расправил плечи, встал по стойке «смирно» и произнес:

– Поздравляю вас, товарищ генерал. Вы действовали хорошо.

Шубников, сдержав волнение, ответил по форме, пожал протянутую руку, повернулся через левое плечо и вышел.

Во втором отсеке блиндажа его задержал командарм.

– Шумел?

– Да нет.

– Куда же теперь тебя?

– Не знаю.

– Ну ладно, потом разберемся. Пока суд да дело, иди попарься в баньке. А то от тебя шибает, как от козла. Я велел истопить.

Поливанов похлопал Шубникова по плечу и вышел в другую дверь.

13

В восемь часов утра, когда на московских зашторенных окнах появились блики рассвета, в одной из комнат Генштаба дежурный склонился над рабочей картой и аккуратно стер резинкой синий кружочек, внутри которого было написано: «Корпус Шубникова». Стер и синие стрелы, сходившиеся к кружку.

Подошел другой командир, помоложе, с папкой в руках. Развязал тесемки папки, спросил:

– Ты завтракал?

– Нет еще.

– Скоро идешь?

– Подожду смены.

– Вот хорошо. Мне надо кое-что уточнить у тебя. Двадцать восьмая и тридцать четвертая немецкие танковые дивизии да еще четырнадцатая и седьмая моторизованные давно уже в эшелонах, но к Манштейну они пока не прибывали.

– И не прибудут.

– Почему?

– На переформировку отправятся.

– Подожди, они же свежие.

– Были свежие… Пиши, что говорю. Это точно.

Дежурный вынул из папки табличку, напечатанную на машинке, и аккуратно синим карандашом вычеркнул четыре строчки.

Вместо эпилога

Из приказа Гитлера 6-й армии

Штаб 6-й армии

17 ноября 1942 г.

Оперативный отдел

13 час. 15 мин.

Всем находящимся в Сталинграде командирам, до командиров полков включительно, сообщить устно следующий приказ фюрера:

«Мне известны трудности борьбы за Сталинград и упавшая боевая численность войск. Но трудностей у русских сейчас, при ледоставе на Волге, еще больше. Если мы используем этот промежуток времени, мы сбережем в дальнейшем много собственной крови.

Поэтому я ожидаю, что руководство еще раз со всей энергией, которую оно неоднократно продемонстрировало, а войска с искусством, которое они часто проявляли, сделают все, чтобы пробиться к Волге по меньшей мере у артиллерийского завода и металлургического предприятия и захватить эти части города.

Авиация и артиллерия должны сделать все, что в их силах, чтобы проложить путь этому наступлению и поддержать его.

Гитлер».

Я убежден, что этот приказ вызовет новое воодушевление в наших храбрых войсках.

Паулюс

Донесение Паулюса Гитлеру от 23 ноября 1942 г.

Сов. секретно

Мой фюрер!

Со времени получения вашей радиограммы положение резко изменилось. Замкнуть кольцо окружения на юго-западном и западном участках фронта противнику еще не удалось. Но здесь вырисовывается возможность прорыва его войск.

Боеприпасы и горючее кончаются. Большинство артиллерийских батарей и противотанковых подразделений израсходовали свои боеприпасы. Своевременный и достаточный подвоз предметов снабжения исключен.

Армия окажется в ближайшее время на краю гибели, если не удастся, сосредоточив все силы, нанести поражение войскам противника, наступающим с юга и запада.

Паулюс

Приказ Гитлера от 24 ноября 1942 г.

Командующему 6-й армией

Войска 6-й армии временно окружены русскими. Я намерен сосредоточить армию в районе Сталинграда… Личный состав армии может быть уверен, что я предприму все, чтобы обеспечить нормальное снабжение армии и своевременно освободить ее из окружения. Я знаю храбрый личный состав б-й армии и ее командующего и уверен, что вы все выполните свой долг.

Адольф Гитлер

Из письма Паулюса Манштейну от 26 ноября 1942 г.

Командующий 6-й армией

Ст. Гумрак

26.11.1942 г.

Доложить командующему группой армий и его начальнику штаба

Записано офицером

Глубокоуважаемый господин фельдмаршал!

1. Покорнейше благодарю за радиограмму… и обещанную помощь. <…>

Так как меня ежедневно осаждают массой вполне понятных запросов относительно будущего, я был бы благодарен, если бы имел возможность получать больше, чем до сих пор, сообщений, которые я смогу использовать для подъема духа и уверенности моих солдат.

Я осмеливаюсь доложить, что в передаче Вам командования, господин фельдмаршал, я вижу гарантию того, что будет сделано все, чтобы помочь 6-й армии.

Мои командиры и мои бравые солдаты, со своей стороны, сделают вместе со мной все, чтобы оправдать Ваше доверие.

Преданный вам, господин фельдмаршал,

Паулюс.

Прошу, учитывая обстоятельства, извинить меня за плохое качество бумаги и неряшливость почерка.

Из донесения Манштейна в генеральный штаб от 9 декабря 1942 г.

Начальнику генерального штаба сухопутных войск

9.12.1942 г.

Сов. секретно

Оперативному управлению

Только для командования

Как уже докладывалось, штаб группы армий намерен в возможно короткое время перейти силами 4-й танковой армии в наступление, чтобы восстановить связи с б-й армией.

<…>

Размеры сил, сосредоточенных противником против группы армий «Дон», не оставляют никаких сомнений в том, что противник рассматривает этот район как направление приложения своих главных усилий на всем советско-германском фронте. Он будет продолжать здесь борьбу, пока у него будут какие-либо возможности, стягивая сюда силы с других фронтов.

Поэтому необходимо, независимо от того, как сложится в ближайшем будущем обстановка в районе действий б-й армии, продолжать подтягивание новых сил группе армий «Дон». При этом имеет решающее значение ускорение темпов подтягивания резервов. При настоящих темпах мы остаемся все время в худшем положении по сравнению с русскими.

Командующий группой армий «Дон»

генерал-фельдмаршал Манштейн

Из донесения генерал-фельдмаршала Манштейна в генеральный штаб от 19 декабря 1942 г.

Начальнику генерального штаба сухопутных войск для немедленного доклада фюреру

В связи с развитием событий в группе армий «Б» и в связи с тем, что вследствие этого перерезаны пути подвоза новых сил, в группе армий «Дон» создалось такое положение, что нельзя более рассчитывать на деблокаду 6-й армии в ближайшее время.

Манштейн

Из дневника адъютанта Гитлера Энгеля

22 декабря. У нас глубочайшая депрессия… Никто не знает, что будет дальше со Сталинградом. Фюрер очень молчалив, появляется только на обсуждении обстановки и на докладах.

Из донесения генерал-фельдмаршала Манштейна от 24 декабря 1942 г.

…Я должен констатировать, что общая обстановка уже настолько ухудшилась, что относительно 6-й армии и группы армий «Дон»… крупные решения уже запоздали.

Командующий группой армий «Дон»

генерал-фельдмаршал фон Манштейн

Из воспоминаний Маршала Советского Союза Г. К. Жукова

«Эта операция, проводившаяся силами двух фронтов (Калининского и Западного. – В. Б.), имела важное значение для содействия нашим войскам в разгроме противника в районе ржевского выступа…

<…>

Хотя наши войска здесь не достигли поставленной Ставкой цели – ликвидации ржевского выступа, но своими активными действиями они не позволили немецкому командованию перебросить значительные подкрепления с этого участка в район Сталинграда.

Более того, чтобы сохранить за собой ржевско-вяземский плацдарм, гитлеровское командование вынуждено было перебросить в район Вязьма – Ржев четыре танковые и одну моторизованную дивизии».

(Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления).