Текст книги "Танкисты (Повесть)"

Автор книги: Владимир Баскаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

На диване сидел фельдфебель в очках и держал на коленях большой блокнот.

Веснушчатый немец что-то сказал.

Очкастый фельдфебель повторил по-русски, почти без акцента:

– Фамилия, звание?

Мальцев увидел (отчетливо увидел и краска залила его лицо), что толстый майор держит в руках его удостоверение личности и тыловую сводку. Ту самую тыловую сводку, которую они вчера вместе с Савицким составляли целый день, с трудом получив сведения из бригад и отдельных частей корпуса, разместившихся в лесных районах на большом расстоянии друг от друга.

Полковник Рыженко прочитал сводку и вычеркнул синим карандашом графу «дизельное топливо».

Мальцев, заполняя эту строку, делил наличие солярки на объемы баков всех ста восьмидесяти трех танков и шестидесяти самоходных орудий корпуса.

– Мы же стрелковый корпус, – с раздражением повторил полковник, – я говорил, что до особого моего указания переписку вести под этой крышей.

– Разве в штабе армии не знают?

– Кому надо, тот знает, а кому не надо – значит, не надо.

И внизу вместо подписи «полковник Рыженко» он синим карандашом написал «полковник Рыжов».

– И это я вам говорил.

Пришлось Савицкому перепечатывать – пока он стучал одним пальцем, прошло полчаса. Мальцев выехал поздно, водитель попался – совсем мальчишка, ориентировался в темноте плохо…

Фельдфебель повторил вопрос:

– Фамилия, звание?

Мальцев сразу понял – молчать не надо, можно повредить делу.

– Старший лейтенант Мальцев.

Веснушчатый немец читал удостоверение Мальцева – он, оказывается, тоже знал русский, но, очевидно, хуже, чем фельдфебель.

«Хорошо, что я не поменял удостоверение там, на станции», – подумал Мальцев.

Веснушчатый майор снова что-то сказал по-немецки. Фельдфебель перевел:

– У вас просрочено удостоверение личности.

– Я недавно из госпиталя, – ответил Мальцев.

– Вы работаете в штабе стрелкового корпуса?

– Нет, я командир роты автоматчиков.

– Почему вы везли тыловую сводку?

– Меня прикомандировали к группе тыла для охраны. Я возил пакеты.

– Куда везли?

– В Климовку.

– Там штаб армии?

– Я должен был передать на пункт сбора донесений, а оттуда пакеты отвозят в штаб.

– А где штаб?

– Это мне неизвестно.

Автоматчик, который стоял сзади, с силой двинул Мальцева прикладом в спину. Старший лейтенант подался от боли вперед, не удержался и упал на руки. Автоматчик ударил кованым сапогом по кисти правой руки. Мальцев не вскрикнул, хотя было очень больно, и понял, что немец перебил ему пальцы. Перед глазами поплыли черные мушки.

Майор что-то сказал.

Автоматчик вторично ударил.

Старший лейтенант слышал сквозь забытье, как веснушчатый майор вполголоса, шевеля губами, читает сводку:

– Мясо, комбижир, концентрат пшенный, концентрат гречневый… снаряды семьдесят шесть миллиметров… снаряды восемьдесят пять миллиметров… бензин…

Майор сделал паузу и что-то сказал переводчику.

– Почему бензин? – перевел фельдфебель.

Солдат поднял Мальцева, он с трудом, но четко сказал:

– Так машины у нас…

– А где в сводке фураж? Овес, сено?

– Я эту бумагу не читал, я вез пакет, – тихо сказал Мальцев.

– Что, у вас нет лошадей?

Мальцев внутренне сжался, он сразу понял, куда гнет майор, и, собрав силы, ответил:

– Лошадей хватает.

– Вы их кормите бензином? – перевел фельдфебель.

– Овсом кормим.

– А где берете овес?

– С собой привезли, в вагонах. Белоруссия разорена, где здесь овес возьмешь? – прямо глядя в голубые глаза веснушчатого немца, зло ответил Мальцев.

Немец нахмурился и что-то опять сказал переводчику.

Солдат больно ткнул автоматом в спину Мальцева, и тот понял, что допрос окончился и его уводят.

Когда старшего лейтенанта увели, заговорил полковник, сидевший на диване:

– Ну, вы довольны, майор, «языком»? Мои гренадеры, как видите, оказались на высоте.

– Автоматчик – ерунда. Я доволен вот этим, – ответил толстый майор, складывая в серый кожаный портфель тыловую сводку и даже сам конверт с пятью сургучными печатями.

– Соедините меня, пожалуйста, со штабом группы армий «Центр», – сказал он после паузы.

Связь дали быстро.

– Майор Вагнер, – доложил веснушчатый. – Захвачен «язык», господин генерал. Да, такой, какой нужен. С тыловой сводкой только что прибывшего стрелкового корпуса. – Майор спокойно выслушал ответ и продолжал: – Я срочно доставлю вам документы. Это то самое соединение, которое согласно сведениям источника разгружалось в Гомеле. Да, я слушаю. Безусловно, господин генерал. Донесение можно с уверенностью направлять. Здесь получены сведения, что из Гомеля ушли на восток три эшелона с танками. Да, я не сомневаюсь. У Модели сейчас будет жарко.

Майор медленно положил трубку, закурил и сказал, обращаясь к полковнику:

– Благодарю вас, господин полковник. Я надеюсь, что поисковая группа, добывшая «языка», будет представлена к награде.

– Да, конечно. Что делать с пленным?

– Мне он больше не нужен, – пожал плечами майор.

– Я могу вам задать вопрос как сотруднику абвера? – спросил полковник.

– Вы, разумеется, понимаете пределы моих возможностей в смысле ответов на вопросы, – вежливо сказал Вагнер, – но я слушаю вас.

– Вы полагаете, господин майор, что русские сейчас не будут наступать здесь, в Белоруссии, против группы армий «Центр»?

– Вы меня ставите в трудное положение, господин полковник, но я вам скажу: не будут. Это было бы глупо с их стороны. Леса, болота, дорог мало. Они будут наступать на юге, против Модели, или еще южнее и, возможно, в Прибалтике. Вас удовлетворяет мой ответ?

– Благодарю вас.

7

Небо, посеревшее от орудийных разрывов и пыли, вновь стало светлым. Артподготовка закончилась, и пехота довершила то, что не могла сделать артиллерия. А к концу дня по пыльным песчаным дорогам, через искореженные, взломанные, дымящиеся полосы вражеской обороны, по обозначенным саперами проходам двинулись танки.

Механизированный корпус и танковые полки кавалерийского корпуса устремились в прорыв по пыльным лесным грейдерам, с ходу преодолевая заболоченные участки и узкие речки с широкими поймами. Мотопехота подтягивалась на машинах.

Старший лейтенант Боев сидел под брезентовым шатром большого грузовика на длинном ящике со снарядами для «катюш».

– Не кури, старшой, и не очень там ворочайся, – предупредил его шофер, немолодой рыжеусый дядька, – не ровен час…

– Понимаю.

Этот день начался у Боева очень рано, даже можно сказать, он начался еще вчера, потому что утра он не ощутил. Ночью – томительное ожидание, а с рассвета земля и небо были охвачены шквалом артподготовки и бомбовых ударов. Черно-огненный смерч он наблюдал с командного пункта корпуса в бинокль, который ему любезно предложил адъютант генерала Шубникова, старшина Коваленко.

– Посмотри, корреспондент. Может быть, до смерти такое не увидишь, – сказал ему этот молодой чернявый парень в щеголеватом офицерском кителе со старшинскими погонами.

Артиллерия и минометы мехкорпуса в артподготовке не участвовали. Шубников вылез из окопчика и, покуривая, с подчеркнутым спокойствием сидел в холодке, под деревом, у телефона: ждал, когда будет прорвана во всю глубину вражеская оборона и командующий армией прикажет ему вводить корпус в прорыв.

В лесу, совсем близко и подальше, угрюмо урчали танки – механики-водители проверяли двигатели.

Боев совсем не спал в эту ночь: допоздна торчал в редакционном автобусе, дожидаясь, когда метранпаж сверстает его очерк, а корректор Галя вычитает набор. В полночь на попутных доехал до корпусного КП, чтобы не упустить начала сокрушения немецкой обороны.

Теперь он тоже на попутной ехал вперед, стремясь догнать танки передового подвижного отряда, уже, как ему сказали в штабе, вышедшего на переправу через крупную реку.

Колонна остановилась. Боев вылез из-под брезентового шатра на землю, размялся – болела голова, глаза воспалены от бессонницы. Он стал пробираться между стоящими впритык, одна к другой, машинами – опыт давно научил его при остановке колонны двигаться, а не стоять на месте.

Лес кончился. У черных, обуглившихся бревен сожженной деревни сходились две дороги – проселок и грейдер. И две колонны автомашин встретились на этом перекрестке и слились в одну колонну. Машины перегревались от жары и натуги, кипели радиаторы.

На перекрестке Боев увидел «виллис» начальника политотдела корпуса. Полковник Кузьмин – плотный, подвижный, в танковом комбинезоне и фуражке с черным околышком – расшивал пробку. Он не кричал, не нервничал, а просто поставил у перекрестка трех автоматчиков и сказал им:

– Одна колонна стоит, другая – двигается. Интервал – пятнадцать минут. Кто нарушит порядок – под арест.

Боев представился Кузьмину.

– А, корреспондент, – ответил полковник. – Поедешь со мной.

Старший лейтенант взобрался на заднее сиденье и, хотя длинные ноги нельзя было вытянуть – мешали запасные канистры с бензином, – сидеть было неудобно, обрадовался: наконец нашел надежный транспорт.

– Газету выпустили? – спросил Кузьмин, когда «виллис» тронулся.

Боев протянул полковнику листок с крупным заголовком «В бой за Родину».

Кузьмин бегло просмотрел газету, сложил ее вчетверо и засунул в нагрудный карман комбинезона.

Он хмурился, но, видимо, настроение у него было, в общем, хорошее – это заметил Боев и, осмелев, спросил:

– Будем бобруйскую группировку окружать?

– Увидишь, корреспондент. Увидишь.

Через полчаса они догнали танковую колонну. Командир – лицо черное от пыли, танкошлем пепельный – стоял в башне головной машины. Он увидел «виллис» Кузьмина, остановил колонну, ловко спрыгнул на землю.

– Капитан Савичев. Передовой отряд двадцать пятой танковой бригады двигается к переправе, – доложил чернолицый офицер.

– По времени укладываетесь? – спросил Кузьмин.

– На час опережаем, товарищ полковник, – не сдерживая широкой улыбки – зубы сверкнули на негритянском от пыли лице, – ответил капитан.

– Ну, бывай, – полковник пожал танкисту руку, – веди колонну, торопись. Тридцать третья уже форсировала реку.

Машина тронулась. Боев смотрел на бритый затылок Кузьмина, покрытый капельками пота, и думал: «Привычная обстановка для него – бой».

– Крепкий, видно, парень, исполнил свой долг. Не помогла им тыловая сводка, – тихо сказал Кузьмин.

– Извините, вы что-то сказали?

– Да это я про себя. Твоего ротного вспомнил. Мальцева. Сиди.

Кузьмин вынул из планшета карту и развернул ее. Жирная стрела пересекала зеленые пятна лесов, синюю штриховку болот, причудливые изгибы рек. Стройные красные флажки с четкими буквами и цифрами, старательно выведенные опытной рукой штабника, обозначали рубежи и время, когда танки должны их достичь. Стрела уходила далеко на запад, туда, где кончалась карта.

Машина, завывая, шла рядом с колонной танков, почти касаясь их серых от пыли стальных бортов.

Вместо эпилога

Из мемуаров генерал-полковника Г. Гудериана

«В то время как на фронте в Нормандии развертывающиеся передовые части западных союзников готовились осуществить против нашего фронта наступление, на восточном фронте развернулись события, непосредственно предвещающие чудовищную катастрофу. 22 июня 1944 г. по всему фронту группы армий „Центр“ русские перешли в наступление, введя в бой сто сорок шесть стрелковых дивизий и сорок три танковых соединения. В результате этого удара группа армий „Центр“ была уничтожена. Мы понесли громадные потери».

(Г. Гудериан. Воспоминания солдата).

Из книги генерала вермахта Курта фон Типпельскирха

«…Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Рокоссовского начали наступление против 9-й армии из района северо-западнее Рогачева и вдоль Березины в направлении Бобруйска. События развивались здесь примерно так же, как и на фронте обеих соседних армий. В течение первого дня были вбиты глубокие и широкие клинья. На следующий день наметилось окружение корпусов, занимавших оборону в районе Бобруйска.

Генеральный штаб сухопутных войск понял всю глубину опасности и признал, что значение происходящих событий далеко выходит за рамки группы армий „Центр“…»

(К. Типпельскирх. История второй мировой войны).

Из воспоминаний Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского

«Успех наших войск в Белорусской операции, на мой взгляд, в значительной мере объясняется тем, что Ставка Верховного Главнокомандования выбрала удачный момент. Советское командование, в руках которого находилась полностью стратегическая инициатива, сумело всесторонне подготовить операцию, обеспечить тесное взаимодействие четырех фронтов».

(К. К. Рокоссовский. Солдатский долг).

ВОРОТА В НЕБО

1

Танки остановились…

Мотострелки, поддержанные артиллерией, прошли по некрепкому льду за Одер и, с ходу проломив береговую оборону, зацепились у неширокой лесной поляны. Но танки, шедшие следом, сперва надсадно завыли, а потом и вовсе встали у берега.

Кончилась солярка. Бензин тоже был на исходе, и автотягачи с трудом приволокли к одерскому берегу пушки и минометы. Водители заплясали на холоде. «Всё! Загораем».

В «виллисе» командира корпуса был полный бак, и еще в ногах у адъютанта на днище у заднего сиденья лежали две непочатые канистры, но генерал Шубников хорошо помнил, что вчера в бригадах дизельного топлива оставалось по четверть заправки, бензина – одна шестая.

Собственно, сейчас идти вперед некуда. И так сделано невозможное – танкисты, без пехоты, захватили плацдармы за Одером, три бригады корпуса вышли на берег. Корпусной саперный батальон начал ладить переправу. Артиллерия и самоходки корпуса открыли непрерывный беспокоящий огонь по западному берегу.

А стрелковые дивизии все еще далеко позади. Тяжелая артиллерия тоже лишь на подходе.

Нелегко без них прочно закрепиться на берегах реки, которая давно стала желанной целью. Правый фланг открыт: балтийские берега у немцев, а там силы, готовые нанести удар. В тылу тоже разбрелись по лесам многочисленные группы отсеченных от Одера неприятельских войск. Это знал и сам Шубников, об этом же напомнил ему недавно побывавший здесь командующий танковой армией.

Они стояли вдвоем на одерском берегу у какого-то речного пакгауза и смотрели, как в хмурой, заснеженной мгле саперы, стуча топорами, наводят переправу. Командующий, высокий, с красивым, будто с медали, лицом, показывал ориентиры левой рукой, потому что правая, в кожаной перчатке, болталась как плеть: в тяжелых боях под Варшавой вражеский пулемет перебил нерв.

Шубников спросил насчет горючего.

– Будет горючее. Цистерны в пути, но сам понимаешь – шестьсот километров не шутка… Снаряды есть?

– Снаряды и мины в комплекте…

Шубников, конечно, понимал, что шестьсот километров – расстояние нешуточное. Станция снабжения, куда подведен железнодорожный путь, осталась далеко за Вислой. Тылам всегда трудно догонять танкистов, а в этом наступлении тем более. Пятьдесят – семьдесят километров в день – это темп движения наших танков от Вислы к Одеру. В клочья, в дым, в прах была смята и растерзана вражеская оборона, и две танковые армии неудержимо двигались к заветным рубежам.

Танковые и механизированные корпуса стремительно шли на Берлин, к Одеру, еще с середины января. 8-я гвардейская армия – сталинградцы генерала В. И. Чуйкова – прорвала оборону на зависленском плацдарме на всю глубину. 1-я и 2-я гвардейские танковые армии генералов М. Е. Катукова и С. И. Богданова вошли в «чистый прорыв», им не пришлось, как это нередко бывало, терять время и технику на сокрушение обороны. С ходу, сбивая заслоны, перерезая коммуникации, ведущие из Варшавы в Берлин, танковые и механизированные корпуса прорвались на оперативный простор. Операция, искусно разработанная при самом активном участии Георгии Константиновича Жукова, оказалась настолько смелой и стремительной, что командование вермахта, уповавшее на «неприступный вал» за Вислой, потеряло управление войсками, попавшими в гигантские стальные клещи, образованные танковыми армиями генералов Богданова и Катукова.

Планомерно, дерзко, в невиданных в этой войне темпах осуществлялся разгром всей центральной группировки вермахта, той самой группировки, которая когда-то с лязгом и грохотом перевалила через государственную границу СССР, пока не была остановлена в зимнюю пору в городах и дачных поселках под Москвой, а затем разгромлена и отброшена от столицы. И в той славной обороне и первом во второй мировой войне наступлении зрели и мужали военачальники, которые вели сейчас армии и корпуса к Одеру, к Берлину. Под Москвой полковник Катуков командовал танковой бригадой в армии генерала Рокоссовского – полсотни танков, дерзко отражавшие врага в районе Истры и Волоколамска.

Теперь командующий 1-й гвардейской танковой армией генерал Катуков вел свои танковые и механизированные корпуса – почти тысячу танков и самоходных орудий к Одеру.

Полковник Богданов осенью сорок первого был комендантом Можайского укрепрайона. Теперь корпуса 2-й гвардейской танковой армии генерала Богданова за сутки с боями проходят более пятидесяти, а иногда и восьмидесяти километров – они неудержимо рвутся к Одеру, разрезая и уничтожая вражеские заслоны, громя их тылы и коммуникации.

Когда-то гитлеровские генералы считали, что только они могут вести «танковую войну» и что русские никогда не смогут ни создать танковые соединения, ни тем более управлять ими.

Шесть советских танковых армий – Катукова, Богданова, Рыбалко, Лелюшенко, Ротмистрова и Кравченко, отдельные танковые и механизированные корпуса были на главных направлениях последних двух лет войны, обеспечивая конечный результат самых искусных стратегических замыслов Верховного Главнокомандования. Они умело взаимодействовали со стрелковыми дивизиями и корпусами и не боялись теперь входить в «чистые» прорывы, которые создавали для танкистов пехотинцы, зная, что стрелковые дивизии – славная наша пехота – закрепят успех, довершат дело.

Об этом часто думал генерал Шубников, организуя движение танковых и механизированных бригад своего корпуса.

В эти дни и ночи, когда танки неудержимо шли по заснеженным дорогам Польши, Шубников почти не спал. Просто не было времени. Подремлет в машине с часок, а потом снова – переговоры по рации с бригадами, уточнение маршрутов и другие неотложные дела – снаряды, горючее, переправы, разведка.

Штаб и политотдел корпуса тоже не могли долго оставаться на месте. Остановишься – отстанешь от боевых частей, потеряешь пульс боя. Начальник штаба полковник Бородин лишь ночами бывал в штабе, расположившемся в каком-нибудь польском городке, – тогда шла работа над боевым донесением в штаб армии и над распоряжениями войскам. Утром он мчался на машине вперед – на подвижные КП Шубникова, чтобы подписать сводку, вместе уточнить маршруты и решения на сегодня и завтра. Начальник политотдела полковник Кузьмин все время находился в передовых частях и оттуда держал связь с командиром. Тыловики подтягивали машины с боеприпасами, продовольствием, горючим от станции снабжения в войска.

Словом, все было в движении. Непрерывном, стремительном, мощном.

Зима в Польше выдалась в этот год не мягкая – мороз доходил до пятнадцати градусов, и холодный ветер пронизывал до костей солдат-десантников на броне. Холодно и в танковой коробке, трудно двигать рычаги, наводить орудие, подавать снаряды замерзшими пальцами.

А разве просто вести танк ночью, по скользкой, незнакомой дороге, ежеминутно ожидая вражеский заслон? Да и днем не проще – гитлеровцы, хотя и были ошеломлены дерзким и внезапным ударом, хотя их оборона и была разорвана в клочья, все же огрызались, и огрызались сильно, пытаясь остановить танковую лавину.

Но настроение у всех было какое-то особенно приподнятое, даже, можно сказать, радостное. Танкисты и мотострелки чувствовали себя в своей тарелке – они не стоят, не зарывают танки, они наступают стремительно и неудержимо.

Когда генерал Шубников доложил командующему танковой армией, что передовая бригада корпуса вышла к Одеру, уже через пятнадцать минут по рации его поздравил с успехом маршал Жуков. Но тоже предупредил:

– Следите за правым флангом.

Тогда же по личному распоряжению командующего фронтом корпусу подали горючее самолетом. Правда, лишь для первого эшелона, для тех машин, что вели бой. Бензин и дизельное топливо для грузовиков и танков, чтобы по первой же команде корпус мог устремиться вдоль Одера на север и разрезать на части угрожавшую оттуда неприятельскую группировку, – все это тащили из-за Вислы автоцистерны.

Они прибыли только к утру, и Шубников тотчас приказал штабу разослать толковых офицеров на грузовиках по дорогам, дав каждому по нескольку бочек бензина: надо подтянуть отставший транспорт, и особенно пушки. Слитые цистерны сразу же уходили в обратный рейс. Шоферы не успевали даже хлебнуть горячего супа, довольствовались салом со свежеиспеченным в полевой пекарне хлебом. Чертыхаясь, они залезали в холодные кабины – по двое в каждую: один спит, другой ведет машину.

Капитан Боев тоже собирался в тыл. Почти сутки провел он на Одере, побывал на КП корпуса, удалось даже коротко переговорить с начальником штаба полковником Бородиным, завтракал в самоходном полку, ведущем беспокоящий огонь по западному берегу, о многом услышал, многое увидел и теперь спешил в свою редакцию корпусной газеты, которая застряла без горючего в ста километрах отсюда, в деревне Химмельпфорт.

На КП корпуса Боев встретил старшину Батьянова – командира взвода разведки, с которым он познакомился еще в Белоруссии, в районе Барановичей – там в лесных чащобах разведчики вели поиск, прокладывая для танков наиболее удобные и безопасные маршруты.

Разведчик сидел на снарядном ящике и курил.

– Здравствуй, Толя! – сказал Боев.

– Привет, корреспондент. Что-то я тебя давно не видел.

– Да тебя не поймаешь. Ты все где-то там.

Батьянов улыбнулся, отстегнул от пояса эсэсовский кинжал в красивых ножнах и протянул его Боеву.

– Возьми на память. Вчера я такого гуся привел, командир танкового полка СС. Важный гусь. А вообще, дорогой Володя-корреспондент, неплохо мы сюда притопали. Смотри, вон он, Одер, а за ним и Берлин. Так-то, Володя. Я вчера в городок один заскочил – свет горит, телефоны работают, даже ихний штаб не успел убежать. Не ждали. Вот там я и взял этого гуся да с ним еще кое-кого. Так что давай приходи к нам во взвод, вместе пойдем на задание. Сейчас мне за Одер надо, на плацдарм. Но туда я тебя не зову, там еще тяжеленько.

– Да нет, я бы с тобой пошел, но меня в редакции ждут. У них с материалом туго, малость поотстали.

– Ну счастливо тебе, корреспондент. Еще повидаемся.

Батьянов встал и подтянул ремень на черном трофейном меховом комбинезоне – он по-прежнему носил два пистолета, справа и слева.

Теперь Боеву надо было искать попутную машину. Это оказалось непросто: машины двигались преимущественно с востока на запад, а не с запада на восток. Можно, конечно, попроситься на цистерну. Да где там пристроиться? Кабины заняты, кузова нет.

– Притащи пару перин, положи их между цистерной и кабиной, – посоветовал знакомый старшина из автобата, – только держись крепче, а то ветром снесет.

Перины достать было нетрудно. Красные и синие, они валялись среди щебня разбитых домов. Пристроиться на узкой площадке сложнее. Но Боев пристроился, крепко ухватившись за металлические поручни.

Ехали долго, чуть ли не три часа. Боев замерз, окоченели ноги. Обутые в кирзовые сапоги, они свисали над бегущей заснеженной землей, обдуваемые январским ветром.

У развилки с указателем «Химмельпфорт» цистерна со скрежетом остановилась. Водитель на прощание помахал рукой, и Боев зашагал на непослушных ногах по проселку.

«Химмельпфорт… Довольно странное для деревни название, – подумал Боев и, припоминания немецкие слова, перевел: – „Небесные ворота“ или, может быть, „Ворота в небо“?»

Совсем близко от шоссе, на самой окраине деревни, виднелись редакционные автофургоны – ЗИС и «студебеккер» с деревянными надстройками. Они стояли, плотно прижавшись к брандмауэру большого двухэтажного дома.

Дом выделялся среди других деревенских строений в серой штукатурке и с красными черепичными крышами. Вид у него был явно не крестьянский: стены облицованы пунцовым обглазуренным кирпичом, широкий балкон, причудливая башенка с флагштоком. Не дом, а, скорее, буржуазная вилла с окраины большого немецкого или австрийского города.

Боев открыл тугую, обитую медью дверь и сразу очутился в гостиной с черным деревянным потолком и огромной впадиной камина, прикрытой чугунной решеткой. Камин горел жарким пламенем. Боев с удивлением увидел, что топится он кусками автомобильной покрышки. Часть этой покрышки валялась у камина, и рядом лежала лучковая пила; ею, видимо, распиливали резину.

В гостиной было пусто, но на круглом столе с массивной ножкой лежали мокрые оттиски газеты и полоски гранок.

Боев сбросил шинель на деревянный диван и, приоткрыв дверь, заглянул в соседнюю комнату. Там оказалось темно, но слышался храп: кто-то спал.

– А, это ты, Боев? – Из другой двери мелкими шагами вышел ответственный секретарь редакции майор Рубинов.

– Я, Борис Матвеевич.

– Располагайся пока. Полосы прочитаю, тогда поговорим.

Рубинов – маленький, очень худой человек, с воспаленными, несколько навыкате глазами – взобрался на высокое венецианское кресло и погрузился в чтение; щурясь, он иногда подносил к тексту лупу.

Не отрываясь от газетной полосы, спросил:

– Ты знаешь последнюю сводку? Мы форсировали Одер.

– Я был там.

– Тогда пиши в номер. Заголовок: «Наши за Одером». Или нечто в этом роде.

– Напишу. Дай чего-нибудь поесть.

– Проценко! – позвал Рубинов.

Через минуту из темной комнаты выглянул шофер Проценко – рыжий, толстый дядька в засаленной гимнастерке без ремня.

– Слушаю.

– Покорми капитана.

– Ладно, – безразлично сказал Проценко и, даже не взглянув на Боева, удалился.

Минут через пять из той же двери вышла немолодая немка в белой наколке и таком же белом фартучке, плотненькая, небольшого роста и неопределенного возраста. В руках она держала мельхиоровый поднос. Сделав книксен, поставила его перед Боевым. На подносе капитан не без удивления увидел набор изящных голубых тарелочек с аккуратно нарезанными ломтиками консервированной американской колбасы и розового свиного сала. Черный хлеб был тоже нарезан очень тоненькими продолговатыми кусочками. Чай дымился в золоченой чашке с вычурной ручкой. Сахар, мелко наколотый щипцами, лежал на серебряном блюдечке.

– Вы тут, я вижу, устроились, – весело сказал Боев, рассматривая одну из тарелок. – Голубые мечи. Посуда короля Августа.

– Хоть и не королевская, – в тон ему откликнулся Рубинов, – но баронская, по крайней мере. Этот дом принадлежал какому-то отставному кайзеровскому генералу. Все сбежали, остались вот служанка с детьми да старый садовник.

Когда Боев поел, немка в фартучке собрала посуду и, сделав книксен, удалилась.

– Ну и куда же дальше, в Берлин? – Рубинов отложил полосы в сторону.

– Нет, в Берлин рано.

– Почему?

– Балтика у немцев. У нас правый фланг оголен. Мне в штабе полковник Бородин обрисовал обстановку довольно подробно. Наши танки на Одере, а горючее за Вислой, тылы растянулись, стрелковые дивизии отстали. И вдобавок ко всему справа нависла мощная немецкая группировка, вот-вот готовая ударить. Начальник штаба считает, что нас повернут на север, к морю.

– Да, с горючим скверно, – сказал Рубинов, будто только это имело существенное значение из того, что услышал от Боева. – Редактор вон уехал вперед на мотоцикле, сам повез тираж. Мы с трудом нацедили ему канистру. А газету сегодня печатали вручную – все устали, спят. Пойду и я подремлю, а ты пиши. Много не надо, строк восемьдесят на первую полосу.

– Ладно.

Боев вытащил из планшета блокнот, пристроился на диване, сняв сапоги, и повесил портянки на чугунную решетку у камина. Поставил рядом керосиновую лампу с фарфоровым абажуром и привычно начал водить по бумаге огрызком мягкого карандаша.

Он скоро согрелся и даже вспотел. Резина горела в камине с каким-то промышленным гулом. Из камина валил жар и распространялся по всей комнате.

Корреспонденция получилась довольно стандартной, без затей: дороги, снег, танки, Одер, покрытый тонкой коркой льда, имена тех танкистов, которые первыми переправились на западный берег. И в заключение два слова, ставшие уже традиционными: «Наступление продолжается».

Стопочку исписанных листков он положил на круглый стол, а сам снова улегся на жесткий диван, сунув под голову шинель. Но, несмотря на усталость, заснуть не смог. В гостиной стало так душно, что потянуло на улицу. Решил прогуляться.

Выйдя на крыльцо, Боев закурил и тихонечко, чтобы не споткнуться, зашагал по узкому, уложенному каменными плитами тротуару. Куда он шел, и сам не знал. Просто ему нравилась эта тихая ночь, без выстрелов и даже без зарева на горизонте. Мокрый снег безмятежно хлюпал под подошвами сапог.

Совсем мирное село, только собаки почему-то не лают… А может, тут у немцев и нет этих собак? И вечерние петухи не кричат. Все живое затаилось.

Но вот он явственно услышал песню. Пели медленно, протяжно, в два голоса. И, кажется, по-русски, хотя слов Боев не улавливал. Пели женские голоса.

Капитан прибавил шагу, и слова песни стали доходить до него. Это была какая-то странная, очевидно старинная, песня: «Белые лебедушки по озеру плывут. Белые лебедушки по ровному плывут…»

Боев увидел желтые полосы огня, прыгающие вдоль стены, и в этих полосах фигурки девушек, сидевших на бревнах.

Песня внезапно оборвалась.

– Ой, девочки, кто-то идет…

– Не бойтесь, это я, – отозвался Боев.

– А кто вы такой?

– Свой, не бойтесь.

Боев подошел ближе. В отблеске огня полевой кухни перед ним были три девушки в шинелях и зимних шапках.

– Помешал я вам, – сказал Боев.

– Помешали, – подтвердила девушка, что сидела в середине.

– А если я с вами посижу, что будет?

– Да ничего не будет, сидите, – снова сказала та же.

Он присел на бревна, сваленные у стены не то дома, не то сарая. Девушка, что оказалась рядом с ним, встала, взяла из кладки мелко нарубленные полешки и бросила их в огонь.

– Мы пойдем, Галя, отдохнем, – сказала другая, сидевшая с противоположного края. – Потом тебя сменим.

– Идите, мне теперь не скучно будет с товарищем капитаном.

Две девушки фыркнули и ушли. Осталась та, которую звали Галя. Молча начала ворошить немецким штыком угли в печурке.

– Щи или каша? – полюбопытствовал Боев.

– Приходите попробовать наших щей.

– Ну что ж, и приду.

– Приходите. Вкусные – с мылом, с синькой.

Боев понял ее не сразу.

– Да мы, товарищ капитан, белье стираем. Это не кухня, а бак с бельем, – спокойно пояснила девушка.

– Банно-прачечный отряд?

– Отряд впереди, а нас здесь всего семь девушек, два шофера да старшина Горобец.

– Пели вы хорошо, – сказал Боев.

– Где там хорошо! Разучились. По привычке только поем. Землячки мы.