Текст книги "На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

7

Поредевший в боях эскадрон насчитывал шестьдесят человек. Первым взводом командовал кубанский казак Кирьян Сичкарь, вторым – Иван Ванькович Калмыков. Третий взвод возглавлял бывший гусар Пантелеймонов – мужчина в годах, неторопливый и неразговорчивый. В эскадроне было два брата Пантелеймоновых, чтобы различать их, одного звали Пантелеймоном Громким (за соответствующий голос), другого – Пантелеймоном Тихим. Он как раз и командовал третьим взводом, а четвертого взвода не было, расформировали из-за малочисленности.

Имелась еще тачанка с пулеметом, две повозки с фуражом и боеприпасами – вот и все хозяйство.

Пропустив эскадрон вперед, Башибузенко и Леонов ехали по степной дороге, напрямик рассекавшей ровные поля, припорошенные свежим снежком. Направлялись на юг, в ту сторону, где ночью светилось зарево, а теперь клубилась, разрастаясь, свинцово-серая шапка дыма.

Продолжая разговор, начатый еще в селе, Микола рассказывал:

– Мы кого в эскадрон берем? Кто ненавидит белую контру и готов сражаться с ней без всякого отдыха и перекура. Какого роду-племени человек, про то не спрашиваем. Хочешь воевать вместе – воюй. В первой-второй атаке командир поглядывает на новенького, как он? Если не финтит, за чужие спины не прячется, принимаем а наше товарищество.

– А если враг проникнет?

– Зачем ему проникать, врагу-то? Что ему в эскадроне делать? Секретов у нас никаких нету, а в атаку вместе с нами ходить, под белые пули себя подставлять ему несподручно. Врагу лучше при штабе обретаться. А у нас надежные оседают. Слышал небось: мы осенью корпус Миронова разоружили, который вроде бы к деникинцам перемахнуть хотел? Из того корпуса я себе двенадцать человек взял. Один, правда, в первые дни убёг. Четверо под Касторной в царствие небесное угодили. Остальные по сю пору дерутся у нас – не нахвалишься. Еще от Махно трое перебежчиков, я их по разным взводам рассовал. Воюют вполне основательно, только пьют зверски.

– А из рабочих есть?

– С этим очень даже негусто. Видишь, на тачанке румяный такой, с прямыми плечами? Нет, не ездовой, а возле пулемета. Он из уссурийских казаков, с самого что ни на есть далекого востока. Но, уж но правде сказать от казака у него только папаха черная, кучерявая. Не к лошадям он, а к железкам привержен. Пулеметчик – лучше не надо. Сам наладит, если сломается. Имя у него короткое – Нил, а фамилия подлиннее – Черемошии. Так вот: фамилию свою он еще одной очередью не выбивает, а имя на любой стене пулями пишет... Форменный мастер. На заводе работал, где пароходы строят, морскую форму носил. А к нам на Волге пристал. Все же казачья закваска перетянула. Чего ему было среди моряков-то...

Слушая Миколу, Роман жалел, что не имеет при себе бумаги и карандаша – записать краткие характеристики. То, что известно о бойцах командиру эскадрона, не узнаешь и за месяц. А товарищ Ворошилов говорил: изучайте каждого, работайте с каждым, помогите каждому...

Раз нет бумаги – запоминать надо.

– Почему у Калмыкова отчество такое странное: Ванькович?

– Это целая история, – весело блеснули глаза Башибузенко. – Вырос он в самых диких степях, возле конских табунов да овечьих отар. По-русски десяток слов всего знал. А тут пришло время на войну призываться. Привезли этих калмыков в воинское присутствие, начали списки составлять, а попробуй разберись, кто, откуда, когда родился? Спрашивают: «Ты кто? Как фамилия?» – «Никакой нету». – «А зовут как?» – «Иваном». – «А отца?» – «Ванькой». – «Тоже, значит, Иван?» – «Нет, Ванька!» И уперся на этом. Отца его хозяин только Ванькой и кликал... Бился писарь, бился и рукой махнул: «Черт с тобой, будешь Иваном Ваньковичем Калмыковым. Мотай из канцелярии, чтобы духа твоего больше не было!» Так и прилепил человеку сразу фамилию и отчество.

– Сменил бы теперь.

– А зачем? Нешто Ванькович хуже других? – сказал Башибузенко. – Может, по-ихнему, по-калмыцки, так даже лучше... А ты не знаешь, как они с Сичкарем к белым ходили? – оживился Микола. – Откуда же тебе знать... Тоже случай был – не враз и поверишь. В октябре заняли мы одну деревню. Белые после перестрелки сами ушли. И оставили в избе большой сверток из мешковины. Наказали жителям: передайте Ивану Ваньковичу Калмыкову. Ну, принесли нам. Развернули – там записка. Белые калмыки, которые у Деникина служат, прослышали о своем земляке, как он свирепо за красных сражается. И предупреждают его: или ты, такой-сякой, переходи к нам искупать свою вину, или мы всю родню твою вырежем, а тебя самого вместе с Окой Городовиковым вздернем на крепком суку... И две веревки приложены. Добротные, петли на них мылом натерты. Только вешай... Тут Иван Ванькович и взъярился. Побелел весь, а скулы так выперли – думал, кожу прорвут. «Я, – говорит, – за этот подарочек заплачу!» Отпросились они у меня на двое суток – он и Сичкарь. Кирьян на любой рыск всегда готов, тем более за дружка постоять... Значит, переоделись они, Иван Ванькович погоны вахмистра нацепил, а Сичкарь черкеску с газырями всегда при себе возит. Прихватили веревки с петлями и ускакали... Я-то сам дурной: не смекнул сказать им, чтобы живьем в плен приволокли...

– Повесили?! – ахнул Роман.

– Нет, не успели. Пристрелить пришлось. Заскочили в хату, где дрыхли те самые, которые записку писали. Разбудили их, потолковали накоротке и сразу к стенке. А повесить времени не было, беляки кругом.

– Какая дерзость!

– Ребята отчаянные, – согласился Башибузенко, довольный произведенным впечатлением.

Между тем клубы дыма, поднимавшегося впереди, становились все выше и гуще, в степи ощутимо потянуло гарью. От командира полка прискакал ординарец, передал приказ: выйти к железнодорожной насыпи и закрепиться правее будки стрелочника, отвлекая огнем внимание противника.

Леснов с трудом поспевал теперь за эскадроном на своей кобыленке. Мерефа-то порывалась на рысь, стараясь не отстать от колонны, но Роману было уже невмоготу. И на земле оказалось не лучше, когда отдал повод коноводу, а сам направился в цепь. Шагал враскорячку, превозмогая боль. Облегчение почувствовал лишь тогда, когда лег рядом с Башибузенко на грязный снег возле рельсов.

Из домов, окруженных голыми деревьями, стреляли белые. Пули впивались в насыпь, щелкали по металлу, отбивали щепки от шпал. Раздавались короткие пулеметные очереди, но все они почему-то шли выше голов. «Вжжжик!» – словно косой махнут.

Постреливали и буденновцы, но редко и вроде бы неохотно. Пальнет боец раз-другой и сползает вниз, перевернувшись на спину. Закуривает или с соседями язык чешет. Лишь несколько человек возле Сичкаря лежали, выдвинув вперед карабины, и били, тщательно целясь, – хотели снять пулеметчика.

Роман подумал, что особой опасности нет, самое время сейчас пройти по всей цепочке, растянувшейся вдоль насыпи, показать себя, нового комиссара, ободрить того, кто в этом нуждается. Но едва поднялся, чтобы осуществить благое намерение, ближайший к нему боец гаркнул зло:

– Ляг, стерва!

– Я тебе не стерва, а военный комиссар эскадрона, – вспыхнул Роман, задетый за живое, но слова его не произвели особого впечатления.

– Ляг, говорю! Пулю глотнуть хочешь?

– Ложись, ложись, Роман Николаевич, – поддержал бойца Башибузенко. – Куда это ты наметился?

– Цепь посмотреть.

– А ее и отсюда видать всю... Давай не торчи, а то вон Саньку дуром в плечо куснула.

– Саньку? Это не вчерашнего?

– Землячка моего, – подтвердил Башибузенко. – Теперь до рожества проваляется.

– В бою не без потерь, – знающе произнес Леснов.

– Это еще не бой, еще только завязка, – усмехнулся Микола. – Вон там по балочке, видишь, пехота перебегает? Как она белых с позиций сшибет, мы на коней и айда! Погоним противника, сколь сможем. А ты с повозками здесь побудь.

– В обозе, значит? – обиделся Леснов.

– Ты сам-то раскинь, Роман Николаевич, куда ты сейчас, такой вояка... Ни верхом, ни пеши. А вдруг Мерефа галоп возьмет – в каких кустах тебя искать будем? Ты уж не спеши, обживайся в седле: твое от тебя не уйдет.

Глава четвертая

1

14 декабря поступила новая подробная директива Реввоенсовета Южного фронта. Климент Ефремович и Семей Михайлович, склонившись голова к голове, читали:

«Ударной группе т. Буденного в составе Конармии, 9-й и 12-й стрелковых дивизий, использовав самым решительным образом для быстрого продвижения пехоты весь наличный транспорт местного населения, стремительным натиском выдвинуться в район Донецкого бассейна и, заняв железнодорожные узлы Понасная, Дебальнсво, Иловайская, отрезать все пути отхода для Добровольческой армии в Донскую область. Для занятия Таганрога выделить достаточной силы конную группу. Обращаю внимание т. Буденного, что от быстроты и решительности действий его ударной группы будет зависеть весь успех всей намеченной операции».

– Весь успех операции, Семен Михайлович, сознаешь?

– Это очень правильно Егоров нам пишет, – сказал Буденный, закручивая в стрелку усы. – Я теперь утром и вечером заместо иконы на большую карту гляжу. Вострый клин вбили мы между Донской и Добровольческой армиями.

– Как бы не затупился клин-то! – поосторожничал Ворошилов.

– Нет уж, кровь с носу, а своего добьюсь, к Таганрогу прорвемся, хоть и далеко еще он от нас. А тогда что? Надвое расколятся тогда все белые силы. Добровольческой армии либо в Крым подаваться, либо в Одессу.

– Эта армия – основная опора всей контрреволюции на юге страны.

– Вот и я так прикидываю. Отколем добровольцев – белые на Дону закисать начнут. И на Кубани тоже.

– Сами-то по себе не закиснут.

– Поможем, – улыбнулся Буденный.

– Это одна сторона дела, – уточнил Климент Ефремович. – Есть и другая, тоже очень важная. В наших руках окажутся уголь и металл Донбасса, донецкий пролетариат вольется в наши ряды. Белые тоже это со пылают, а генерал Мамонтов особенно.

– Они стягивают против нас всю свою кавалерию: Донской, Кубанский и Добровольческий конные корпуса.

– Вот и говорю – не затупился бы клин. Нам ведь важно не просто наступать, а двигаться стремительно, чтобы не успели деникинцы разрушить шахты, взорвать заводы.

– Кровь с носу! – повторил Буденный, стукнув тяжелыми ножнами шашки. – До Азовского моря дойдем. А вот дальше как? – глянул вопросительно, пристально: – Вправо поворачивать, к Днепру, на Украину? Или влево – на Ростов, на Дон, на Кубань?

– Куда прикажут.

– Приказать-то по-всякому можно, – Буденный петлял вокруг да около, не спеша высказать заветное, тревожащее: – И справа врагов хватит, и слева в достатке. Только вот какая линия получается, – решился он. – Вправо, на Украину, никому идти неохота, и мне самому тоже. Тамошних рожаков у нас, почитай, совсем нет. А слева, за Ростовом, родные места. Кого ни возьми – с Дона, с Сала или с Маныча. Там семьи остались.

– Мы регулярная армия, Семен Михайлович.

– Да ведь наши края тоже освобождать надо. Вот бы мы за милую душу!

– Не можем мы сами выбирать направление наступления.

– Пущай товарищ Егоров и товарищ Сталин нам директиву спустят. Подсказать бы им.

– Семен Михайлович, курочка еще в гнезде... У нас пока Донбасс впереди.

– Курочка-то снесется, по всему видать. И ежели мы всем нашим Реввоенсоветом решим, что самый резон поворачивать к Дону, то и наверху нас послушают. А на Украине других частей хватит, которые от Киева и от Харькова на белых жмут. Так что надо бы нам в разговоре со штабом фронта одну линию держать.

– Да я вроде согласен, – Ворошилов почесал лоб тупым концом карандаша. – Но подход какой-то анархический: куда желаем, туда повернем.

– Не только куда желаем, но и куда выгодней, где от нас пользы больше. Там люди веселей драться будут. Добровольцами пополнимся, земляками... Поддерживаешь, Клим Ефремович? – Буденный упорно именовал его Климом, хотя еще при первом знакомстве, под Царицыном, Ворошилов поправил шутливо: «Климентом меня кличут, ежели по всей форме». – Поддерживаешь, значит, али что? – повторил он свой вопрос.

– Ладно. Будем в одну точку бить, – сказал Ворошилов и заметил, как потеплели после этих слов обычно холодные, будто ледяные, глаза Семена Михайловича.

2

Ординарец приоткрыл дверь, спросил негромко;

– Чай будете?

– Потом, потом, – рассеянно махнул рукой Ворошилов, занятый своими мыслями...

Есть в военном деле особенность, которая плохо поддается учету, но влияние которой очень велико, – это боевой дух войск. Зависит он от многих причин: от веры в правоту своего дела, от общего положения на фронте, от обеспеченности всем необходимым, от понимания каждым бойцом своей роли в развернувшихся событиях. Дело, конечно, не в настроении одного человека, получившего плохое письмо из дому или, к примеру, до костей продрогшего в зимнем дозоре, – дело в том, какое настроение, какой дух у всей массы людей, рядовых и командиров, которые составляют полки и дивизии. Когда бойца гонит вперед только приказ, когда думает он не о победе, а о сохранении своей жизни, пытаясь укрыться в любой канавке, отсидеться в окопе, в подвале – это одно. И совсем другое, когда боец ищет любую возможность разбить или оттеснить врага, когда сотни и тысячи отдельных стремлений сливаются в единый наступательный порыв.

Как раз такой порыв владеет теми войсками, которые гонят сейчас на юг деникинцев. Почему? И сил у белых не меньше, и опыта вполне достаточно, а вот поди ж ты: красноармейцы наносят удар за ударом. Вдохновляет воинов Советской республики недавняя победа над Колчаком, снявшая угрозу с востока, развеявшая мрачную завесу над Уралом и Сибирью. Окрыляют успехи на Южном фронте. И надо, чтобы политработники больше рассказывали бойцам о наших достижениях. Пусть знают люди.

Шарахнулись вражеские генералы: от Москвы пробежали половину пути до Черного моря! Добить бы поскорее Деникина: ведь его войска – последняя надежда белых, последний их крупный козырь. Если и останутся еще козыри, то уже послабее, помельче.

Так размышлял Климент Ефремович, покачиваясь на упругом диване в командирском отсеке бронепоезда. Полулежал, ослабив ремни. Собственно, пришел сюда не отдыхать, – уединился, чтобы поработать над статьей для армейской газеты. Вывел на листе заголовок: «У ворот Донецкого бассейна» – и отложил карандаш. Перестук колес, плавное движение да и сама обстановка уютного маленького купе настраивали на спокойный лад, располагали к раздумью.

За два года гражданской войны, ведя основные боевые действия вдоль железных дорог, и красные, и белые соорудили на скорую руку множество различных бронепоездов. Обычные пульманы, теплушки обшивали сталью или железом, а чаще из-за нехватки времени и материалов блиндировали изнутри мешками с песком, оставляя бойницы для пулеметов. Артиллерийские орудия – на платформах. Настоящих бронепоездов – со специальными паровозами, с тяжеловесными вагонами-черепахами из клепаной стали, с пулеметами во вращающихся бронеколпаках, с орудиями в башнях – таких бронепоездов насчитывались единицы. И этот, целехоньким захваченный у противника дней двадцать назад, был как раз из их числа.

Построили его иностранные инженеры, команду обучали французские инструкторы, оставившие в поезде привезенный ими запас продуктов и табака. Непривычный сладковатый табачный дух до сих пор держался в купе. Некурящий Ворошилов запахи улавливал очень чутко. Он и в купе-то ушел не столько от разговоров, сколько из-за отупляющего махорочного дыма, висевшего в плохо проветриваемом вагоне, где разместился полевой штаб армии. Какая уж работа над статьей! Один Семен Михайлович целую дымовую завесу создает. Как достанет свою жестяную коробку с самосадом, как свернет «козью ножку»... Впрочем, какую там козью, коровью...

Тяжело, конечно, терпеть табачную вонь, но Климент Ефремович смирился с этим, сам настоял, чтобы Реввоенсовет с полевым штабом разместились в пульмановском вагоне, а вагон этот был прицеплен к бронепоезду, у которого и паровоз безотказный, и защита надежная.

Справедливости ради надо сказать, что идея насчет бронепоезда принадлежала хитрому Ефиму Щаденко, и высказал он ее очень своевременно, сумел ослабить одно из главных расхождений между Ворошиловым и Буденным. По укоренившейся привычке Семен Михайлович не мог сидеть на месте, управлять из штаба. Так и рвался в дивизии, в бригады, сам руководил боями, рискуя норой упустить из виду весь ход сражения. Климент Ефремович несколько раз говорил ему об этом. Подчиненные командиры должны знать всегда, где Буденный, чтобы в любой момент связаться с ним, доложить обстановку, получить указания. А попробуй разыскать Семена Михайловича, если он в атаку впереди полка ускакал!

Бронепоезд был хорош тем, что позволял полевому штабу двигаться вместе с войсками, в гуще их, и в то жа время являлся совершенно определенным пунктом местонахождения Реввоенсовета. Сюда стекались сведения, отсюда исходили приказы и распоряжения. А если уж крайне нужно Буденному съездить в дивизию, которая наступает в стороне от железной дороги, на это не требуется много времени. В общем бронепоезд устраивал всех, тем более что, двигаясь от станции к станции, можно было поддерживать довольно устойчивую связь со штабом Южного фронта.

Ночью отряд бронепоездов прибыл в Сватово. Все пути здесь были забиты эшелонами, которые деникинцы не успели угнать. С трудом расчистив главную линию, бронепоезда двинулись дальше, вслед за 4-й кавалерийской дивизией, наступавшей совместно с 9-й стрелковой...

Климент Ефремович опять попытался сосредоточиться на статье. Она должна быть ясной, призывающей к конкретным действиям. Но прежде всего самому надо понять и оценить особенности сложившейся обстановки.

Вспомнился недавний разговор с Семеном Михайловичем о том, что, разрубив вражеский фронт и дойдя до Таганрога, надо повернуть влево, в те места, где возник отряд Буденного. Не в этом ли стремлении многих кавалеристов своеобразие момента? На войне далеко не всегда бывает так, чтобы общие цели борьбы непосредственно совпадали с личными интересами всех участников событий – от солдат до крупных военачальников. А сейчас совпадали, усиливая боевой порыв.

Еще 4 октября, когда белогвардейцы шли на Орел, по сомневаясь в успехе, когда все враги революции ликовали, подсчитывая, сколько километров отделяют деникинцев от Москвы, в «Правде» была напечатана полная оптимизма статья Владимира Ильича «Пример петроградских рабочих». В ней четко говорилось, что именно предпринять, чтобы отразить вражеский натиск и самим двинуться вперед. Даже направление будущего стратегического наступления указал товарищ Ленин: от Орла на Курск и на Харьков. Военным руководителям, Главному командованию оставалось только принять к сведению разумный совет. Это они и сделали, подготовив соответствующие планы движения красных войск на юг, к Харькову, и дальше – на Донбасс.

Говорилось в статье и о наступлении на Дону, к центру казачества. Одно другому не мешало, а только содействовало, заставляя врага распылять силы.

Судьба Климента Ефремовича и судьба Екатерины Давыдовны тоже накрепко связаны были с Харьковщиной и особенно с Донбассом. До революции подпольно работали в этих местах. После Октября воевать пришлось. Здесь в марте 1918 года создал Ворошилов 1-й Луганский социалистический партизанский отряд, воевал с немцами, с петлюровцами, с белоказаками. Отсюда пробивался на восток, уводя шестьдесят эшелонов с донецкими шахтерами и металлистами, с их семьями, с военным имуществом, формируя на ходу боевые части, которые потом отстояли Царицын.

В ту пору, покидая под натиском противника щедрый край, столь необходимый для республики, Климент Ефремович много раз повторял на митингах, в разговорах с товарищами: мы вернемся сюда, расплатимся с врагами за все горе, за все перенесенные муки...

Он рывком поднялся с дивана, затянул портупею, решительно подчеркнул заголовок статьи. Кончик карандаша заскользил по бумаге, едва поспевая за нахлынувшими мыслями:

«Непобедимая славная Красная Армия снова подошла к Донецкому бассейну. Еще пара недель – и красные полки вступят в царство угля, железа, машиностроения, соли и других благ, которыми изобилует этот богатейший район России. Революционный народ получает принадлежащие ему богатства, которыми на время завладели злые хищники...

Пролетариат и крестьянство, руководимое большевиками (коммунистами), проливают свою и врагов своих кровь за свои собственные интересы, за вольный труд, за светлую жизнь и равенство всех людей. И революционный народ с замиранием сердца следит за отчаянной борьбой своих лучших сынов с вековечными врагами, которые не хотят дешево отдать Донецкий бассейн. Подлый враг знает, что Донецкий бассейн в руках народа – это осиновый кол в гнусную голову контрреволюции.

Когда у нас будет уголь, загромыхают поезда железных дорог, развозя народу соль, сельскохозяйственные машины, мануфактуру, заработают заводы и фабрики и отопят рабочие центров свои холодные жилища.

Свободней вздохнет измученный народ. Прибавится сил для борьбы с насильниками – фабрикантами и помещиками. И легче ему будет начисто покончить с контрреволюционными полчищами Деникиных и мамонтовых.

Крепче же сожми винтовку, красный воин! Получше приготовься, красный храбрый кавалерист, и стройными стойкими рядами сметем деникинские банды с лица пролетарского Донецкого бассейна!»

Закончив работу, он на отдельном листке написал Екатерине Давыдовне, попросив ее прочитать статью, поправить, если будет такая необходимость, и поскорее печатать. Кавалеристы молодцы, они идут вперед, ломая все сроки. Как бы не запоздала статья!

Положив бумаги в пакет, велел немедленно, с нарочным, отправить в политотдел армии.

Увлекшись делом, он не обратил внимания на то, что усилилась, участилась пальба. Звуки стрельбы настолько были привычны, что совершенно не тревожили его. И только когда от взрыва дрогнул тяжелый стальной вагон, Климент Ефремович насторожился. Бронепоезд сбавлял ход и наконец замер на месте. Тяжело посапывал паровоз. Слышался гомон голосов, ржание коней, раздавались команды.

Распахнув массивную дверь, Ворошилов выпрыгнул на свежий, неистоптанный снег. Бронепоезд стоял на каком-то разъезде. Впереди и сзади дымили другие поезда бронеотряда. Совсем близко, метрах в семидесяти от железнодорожного полотна, пролегала дорога, по которой двигались войска: кавалерия вперемежку с пехотой.

Мороз не особо чувствовался, но ветерок продувал, конники кутались в бурки, а у кого не было, повязали башлыки, подняли воротники полушубков, бекеш, шинелей. Лиц почти не видно, знакомых не различишь. Но вот появились сани с патронными ящиками, следовавшие за колонной, и Ворошилов узнал комиссара из москвичей.

На ходу сел в сани, вызвав удивление комиссара;

– Товарищ Ворошилов? Откуда вы?

– С неба свалился! Эскадрон твой где?

– А вот, впереди. Двигаемся в составе полка.

– Сам почему не с людьми?

– Лошадь еще не освоил, но я осваиваю, и уже неплохо, – порозовели щеки Леснова, – Только на большое расстояние пока не могу. Башибузенко сам предложил: езжай в санях, а в бой, в атаку, вместе со всеми...

– Как у вас взаимоотношения?

– Все нормально, товарищ Ворошилов. С бойцами знакомлюсь, начал работать. Беседу провел о положении в республике и на фронте. И в быту всякие случаи. Вроде бы мелкие, а заботы требуют.

– Людей, людей готовь в партию... Ну, успеха тебе! – Климент Ефремович на повороте ловко соскочил с саней. Леснов, приподнявшись, радостно улыбался ему вслед.

Ворошилов помахал рукой. Хорошо, что увидел парня. Одиноко, наверно, чувствует он себя среди новых людей, в непривычной обстановке. А тут – несколько деловых фраз, несколько теплых слов, и сразу бодрости больше у человека, уверенности. Надо посоветовать комиссарам дивизий собирать молодых политработников, чтобы поговорили, обменялись опытом, почувствовали локоть друг друга.

По неглубокому снегу Климент Ефремович пошел назад к бронепоезду. С подножки штабного вагона стремглав скатился невысокий плотный командир в серой кубанке, с черными усами на бронзовом скуластом лице. Это же начальник 4-й кавдивизии!

– Ока Иванович? Куда торопитесь?

– Бегим, пока башкам цел! – коверкая второпях слова, ответил Городовиков. Птицей взлетел в седло, стрельнул горячими глазами:

– Семен шибко злой!

И умчался напрямик по белой целине.

– Что это с Окой Ивановичем? – осведомился Ворошилов, входя в салон. Буденный бросил на стол, покрытый большой картой, звякнувший циркуль.

– Жалуется?

– Нет, сам видел: выскочил он как ошпаренный.

– Мало я ему всыпал! – Семен Михайлович еще не остыл, голос звучал жестко: – У него какой был приказ? Ввести в бой все наличные силы, захватить станцию Меловатку. А он, видишь ли, бригаду в резерве держит на всякий случай, он сам себе голова.

– А результат? – Ворошилов доброжелательностью своей старался успокоить Семена Михайловича, по тот продолжал гневаться. Взял циркуль, повертел в руках и опять бросил.

– Остановили его белые – вот и результат. Задержали, подтянули свои части. Укрепились в Меловатке, теперь трудно их вышибить. А это у нас главное направление.

– Но и без резерва начдиву тоже нельзя.

– Вот и он, вместо того, чтобы приказ выполнять, рассуждать начал... А на кой черт ему собственные резервы, если вслед за его дивизией, во втором эшелоне, стрелковая дивизия двигается и всегда может его поддержать... Привыкли только на свои силы надеяться.

– Семен Михайлович, привычку-то сразу не преодолеешь, взаимодействию в один день не обучишься. Мы с тобой новое дело тоже не без труда осваиваем.

– Его дело – приказ выполнять.

– Теперь выполнит, будь уверен, – улыбнулся Климент Ефремович.

– С опозданием. Внезапность потеряна. Вот она, Меловатка, – сказал Буденный, вновь склоняясь над картой. – По совести сказать, я тоже, как и Городовиков, не ожидал, что белые туда столько сил стянут. Держатся за нее, как голодный за булку.

– Может, решительный бой хотят дать у ворот Донбасса?

– Вполне может быть, – согласился Семен Михайлович.