Текст книги "На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

5

Утром 7 января Конная армия вместе с пехотой 8-й армии начала операцию по освобождению Ростова-на-Дону. Накануне был отдан подробный приказ, выработаны маршруты движения войск, назначены сроки занятия промежуточных рубежей и населенных пунктов, определено взаимодействие конницы со стрелковыми дивизиями, с броневиками и бронепоездами. Хорошо потрудились штабники, планируя наступление. Климент Ефремович остался доволен. Даже Семен Михайлович, гораздо больше доверявший своему опыту и чутью, чем бумажным расчетам, похвалил с усмешкой: «Гладко сработано».

А на рассвете, едва завязались первые бои, поднялась, завихрилась сильнейшая метель. Исчезла всякая видимость, занесло степные дороги, войска сбивались с маршрутов, теряли ориентировку, связь с соседями. Все перемешалось, командиры не знали, где свои, где чужие. В непроглядной белой круговерти вспыхивали неожиданные стычки. Начинали вдруг грохотать орудия. Чьи? Куда стреляли?

Буденный и Ворошилов, выехавшие в сопровождении Особого резервного кавдивизиона на передовую руководить операцией, тоже едва не сбились с пути. У Климента Ефремовича упало настроение. Так хорошо все наметили: двое суток – и Ростов наш. А теперь ничего не поймешь, не разберешь. Мир сузился до предела. Видны только заснеженные спины впереди да Семен Михайлович рядом.

Для Буденного будто и беды никакой нет. Посмеивался в усы: «Ничего, погодка кавалерийская, самая подходящая для внезапности, для неожиданности. Сейчас один лихой эскадрон может целый вражеский полк расколошматить».

Однако первая же неожиданность оказалась малоприятной. На хуторе Нижне-Тузловском, где не предполагалось никаких войск, обнаружили большое скопление конницы, пулеметных тачанок. Разведчики доложили: это свои. Оба полка 1-й бригады 6-й кавалерийской дивизии вместе со своим командиром Василием Ивановичем Книгой. Расположились по хатам, чаек попивают.

– Как так? – помрачнел Буденный. – С фронта отошли, значит? Ну, я им сейчас!

– Погоди, Семен Михайлович, не торопись. Давай сперва комбрига выслушаем. Может, причина веская... Ты же всегда хвалишь Книгу. Находчивый, смелый...

– Перехвалил, видать, – хмуро ответил Семен Михайлович.

Он действительно любил ставить Василия Ивановича в пример, сквозь пальцы глядя на его мелкие упущения. В бригаде Книги было много ветеранов-буденновцев, больше, чем в других частях, сохранился вольный отрядный дух. На преданность Василия Ивановича всегда можно было рассчитывать. В лепешку расшибется, а старого друга-начальника не подведет.

Климент Ефремович тоже ценил хитрость и кавалерийский талант Книги. Хорошо освоив несколько вариантов ведения боя, Василий Иванович очень умело использовал их, каждый раз применяясь к обстановке. Наносил удар там, где его меньше всего ожидали, часто добивался успеха. А встретив сопротивление, отходил, сберегая силы. Только вот отходы эти не всегда приносили пользу, особенно соседям. В регулярной армий на первом плане общая цель, а не частная удача.

В географических картах Василий Иванович совершенно не разбирался и даже вроде бы гордился этим, говоря: «А я нюхом беру: по запаху чую, где север, где юг, где свои, где беляки». Днем выскочит на бугорок, оглядит в бинокль местность, расспросит жителей – и все ему понятно, будто вырос в этом краю. Ночью определялся в степи по звездам, по другим известным лишь ему приметам... Хорошо, разумеется, иметь такой дар, но что, если, к примеру, доведется действовать не в привычной степи, а в лесах или среди гор? Как без карты?

Многие буденновские командиры, особенно кто помоложе, тянулись к военной науке. Ворошилов подумывал открыть для них специальные краткосрочные курсы, а наиболее способных и грамотных послать на учебу в Москву.

Узнав о появлении начальства, комбриг Книга выехал навстречу. Хорошо, что улица узкая: не разминулись в снежных вихрях, столкнулись, можно сказать, нос к носу. Ветрище, холод, а на Василии Ивановиче, как всегда, лишь кожаная тужурка и кожаные штаны, заправленные в сапоги. На широком ремне кобура нагана и офицерская шашка.

– Ты почему здесь? – грозно спросил Буденный.

– А де ж мне быть?

– Не крути, сам знаешь! Отступил?

– Та отошел.

– Кто разрешил отойти? Начдив? Я?

– Та никто не разрешав, по своей аницативе. Навалились на мене беляки, один ход – назад.

– Откуда они взялись?

– Хто ж их знае, у такой пурге... Нажали крепко, я и отскочив.

– Приказ о наступлении тебе известен?

– Та слыхав. – Книга, прикидываясь тугодумом, укоризненно поглядывал на Буденного: чего, мол, цепляешься при члене Реввоенсовета, с глазу на глаз поговорим. А вслух: – Мы ж люди темные, у школах не обучалысь...

– Брось шутковать! – повысил голос Буденный. – Потери большие?

– Та не дюже...

– Докладывай по всей форме! – Семен Михайлович аж побледнел от негодования, по его лицу Книга понял, что валять дурака больше нельзя. Сказал потускневшим голосом:

– Так что два орудия потеряли.

– Бежал, значит?

– Отступал.

– Эх, ты! – выдохнул Буденный.

Высказался бы, наверно, покруче, не будь рядом Ворошилова. Всякое случалось в красной коннице, не одни лишь удачи, но орудия ценились особенно, их старались не бросать даже в самом трудном положении. А Книга – сразу два!

Не глядя на комбрига, Семен Михайлович процедил презрительно, почти не разжав зубы:

– Поднимай людей по тревоге! Выбить противника из Чистополья! Орудия захватить!

И круто повернул жеребца.

Из хутора выехали молча. Метель не утихала. Кони торили ровную пухлую целину. Только по ветлам, смутно вырисовывавшимся за белой кисеей, можно было понять, что не сбились с большака.

– Не зря ты бригаду поднял? – беспокоился Климент Ефремович. – Не заплутается Книга?

– Василий Иванович-то? Он теперь зол, как зверь! Своим знаменитым нюхом до Чистополья дойдет. Вместо двух орудий четыре захватит, помяни мое слово. Знаю я его штучки... Ишь ты: «Мы люди темные», – передразнил Буденный. – Теперь он враз просветлеет!

– Может, все-таки остановить нам общее наступление? – продолжал Ворошилов. – Опасаюсь я, что все окончательно перепутается.

– А уже перепуталось, – повеселел Свмен Михайлович.

– Тем более.

– И у нас перепуталось, и у белых тоже. Мы наугад тычемся, и они ничего не видят, не знают. Кто смелей, кто настойчивей – тому и везет. Дерзость для нас на первом месте. О чем я тебя попрошу – не мешай мне сейчас!

– Как понять?

– А так и понимай, – усмехнулся Буденный. – Есть дела, в которых ты дока непревзойденный, и я в таких делах безмолвно тебя слухаю. Но и ты в этот раз послухай без возражений. Эта бесноватая погодка как раз для меня. Нутром знаю, как запутаю, запетляю сегодня их благородиев. Нонче мой день. Только ты меня не окорачивай, узду не натягивай.

– Не буду, – без особой охоты согласился Климент Ефремович. – Ты запутывать-то запутывай, но все же помни: за удачу или за провал мы оба одинаково отвечать будем.

– Сам отвечу.

– Не выйдет, Семен Михайлович. С обоих спрос, обоим одна боль.

– Но на нонешний день ты согласный?

– Договорились, – кивнул Ворошилов.

С этой минуты Климент Ефремович до самого вечера ничего не сказал Буденному поперек, хотя в мыслях не всегда одобрял его решения. Однако видел: Семену Михайловичу сейчас лучше не противоречить, не сбивать пыл. Буденный не просто работал, не просто действовал; а вдохновенно творил эту операцию, развернувшуюся на большом пространстве за снежным занавесом, втянувшую в себя многие тысячи людей, большое количество пушек, пулеметов, бронепоездов.

Обосновался Реввоенсовет в селе, где находился штаб 6-й кавалерийской дивизии, но не вместе с этим штабом, а на другом конце улицы. Климент Ефремович понял Буденного: если влезешь в дела и заботы одной этой дивизии, то потеряешь масштабность, притупится ощущение всей операции. Ну, а узел связи дивизии, ее резервные эскадроны – на всякий случай вот они, под рукой.

Семен Михайлович занял дом возле церквушки, с виду ничем не выделявшийся, но внутри спланированный по-городскому, без большой печки посредине, и потому казавшийся просторным. Ковер на стене, посуда в красивом шкафу. Крашеный, чуть поскрипывающий пол. Буденный велел все лишнее вынести, оставить только стулья, а два стола сдвинуть вместе. На них скатертью легла карта с плохо стертыми следами карандаша... У правой руки – еще одна карта, поменьше, но очень подробная, захваченная у беляков. Тут же три полевых телефона.

Все это – и карты, и телефоны – появилось мгновенно. И захлопали двери, забегали ординарцы, громкими голосами наполнился дом. Ржали под окнами кони, цокали по льду подковы. Закрутилась бешеная коловерть – успевай поворачиваться. По всем направлениям поскакали разведчики и связные.

Весь Особый резервный кавдивизион, всю свою гвардию отправил Семен Михайлович по разным дорогам, чтобы точно выяснить, где противник, где свои, чтобы про изменения в обстановке сразу докладывали ему. За несколько часов установил Буденный надежную связь со всеми войсками и даже с соседями. Пожалуй, только он один и имел сейчас, в этот метельный день, ясное представление о том, что и где происходит.

Климент Ефремович, добровольно устранившийся на сей раз от участия в делах, впервые, пожалуй, наблюдал за работой Буденного вроде бы со стороны. В горячке-то, когда сам увлечен, сам кипишь, не остановишься, не оглянешься. А теперь смотрел он, как хмурит черные брови Буденный, нависая над картой, слышал его резкий хрипловатый голос, подмечал, как быстро выполняются все распоряжения Семена Михайловича, с каким уважением и даже почтением ловят его слова все – от комбригов до ординарцев, и невольно задумывался: чем же командарм отличается от других бывалых вояк, таких, к примеру, как Башибузенко или Книга? Почему они стараются подражать Буденному: ведь он в общем-то не выделяется особенно ни внешностью, ни образованностью? Откуда столь высокий авторитет, в чем сила Семена Михайловича, притягивающая к нему людей?

Само собой напрашивалось сравнение с Миколой Башибузенко, который почему-то особенно часто появлялся сейчас в комнате, затеняя свет из окон своей громоздкой фигурой, наполняя весь дом громыханием баса и звоном шпор. Усы у него пышнее и длиннее, чем у Буденного. Вид такой яркий, что все и вся меркло на фойе его огненно-красных широченных гайдамацких шаровар, алого башлыка и малиновой кубанки. Он даже раздражал Ворошилова этой своей неумеренной яркостью, самоуверенностью. Однако не в том сейчас дело. Вот этот Башибузенко вроде бы нисколько не уступает Буденному. Службу знает досконально, с царских времен. В бою, один на один с врагами, он смел и умен. И эскадрон свой крепко держит в руках. Но при всем том Микола Башибузенко и десятки, сотни подобных ему закаленных бойцов, «обкатанных камешков», как называл их Егоров, эти сотни и тысячи бывалых вояк добровольно и охотно признают превосходство Семена Михайловича, его право командовать ими. Вероятно, все они каким-то особым необъяснимым образом угадывают в Буденном те редчайшие, удивительные способности, для определения которых существуют лишь приблизительные, маловразумительные слова: одаренность, талант, дар божий.

К тому же бойцам, наверно, очень лестно было сознавать, что он, Семен Буденный, совсем такой же, как они, совсем из такого же теста, а поди ты, как размахнулся, как обскакал генералов! «А мы чем хуже? И мы могем», – горделиво рассуждали они. Но подняться над своими заботами, над сиюминутными делами своего отделения, взвода или эскадрона, оценить обстановку, принять быстрое, правильное решение на поле боя – это дано было далеко не всем. А уж раскинуть мозгами пошире, охватить сразу все происходящее на десятки верст окрест, подумать за себя и за белых, наметить план для всех полков и дивизий, а потом с непоколебимым упорством добиваться выполнения этого плана – такой взлет, такое духовное и физическое напряжение, причем напряжение длительное, продолжавшееся сутками, неделями, – удел лишь избранных, особых натур. Климента Ефремовича поражали иногда неожиданные, странные решения, которые принимал Буденный. Никто не додумался бы. Семен Михайлович почти всегда прав, даже в самых дерзостных, самых удивительных своих замыслах.

Что он обмозговывает сейчас, склонившись над картой, опершись на локти широко расставленных рук и покусывая кончик уса? Не видит, не замечает ничего вокруг, будто парит над этой картой, зорко высматривая что-то.

Наблюдая за Буденным, Климент Ефремович подумал, что у них в Реввоенсовете сложилось очень даже правильное положение. Сообща, втроем, вырабатывают они основную линию действий, управляют армией, и в то же время у каждого есть свой определенный участок. Семен Михайлович занят главным образом подготовкой и проведением боевых операций. Щаденко почти каждый день бывает в бригадах, в полках, на месте помогает командирам и комиссарам принимать правильные решения, вникает во все трудности. Пополнение, укомплектование дивизий – тоже на нем. А Ворошилов в ответе за всю организационную, партийную и политическую работу. Создание армейского штаба, органов снабжения, госпиталей – этим и многим другим он занимается как член Реввоенсовета. Но еще важнее, что он фактически является комиссаром Первой Конной. Политический аппарат, рост партийных рядов, пропаганда и агитация, армейская печать, связь с населением – по его части. И нельзя, наверно, отделять обязанности члена Реввоенсовета от его комиссарских дел. Это было бы неправильно. «Мы, большевики, в ответе за все», – мысленно повторил он свою любимую формулу. Но все же теперь, когда деятельность Реввоенсовета наладилась, когда Семен Михайлович начинает привыкать к коллективному руководству, не пришла ли пора все больше внимания уделять именно комиссарским заботам?

К примеру, настоящий момент. Нет сомнений, что Буденный подготовит операцию и Ростов будет освобожден. Понадобится командующему совет, помощь – пожалуйста. Но думать-то сейчас Климент Ефремович должен не только об этом. Вперед надо глядеть. Ворвутся наши бойцы в большой город – для них это завершение битвы. А для Ворошилова, для всех политработников забот не уменьшится, а, может, даже прибавится. Надо немедленно выделить и проинструктировать специальное подразделение, которое неожиданным броском захватит тюрьму не позволит врагам расправиться с нашими товарищами-политзаключенными. Вместе с ними, с уцелевшими большевиками-подпольщиками сразу взяться за восстановление Советской власти в городе. Назначить начальника гарнизона и коменданта Ростова, чтобы они установили твердый революционный порядок, пресекли грабежи, .провокации недобитых врагов. Быстро учесть и сохранить трофейное имущество. Будет возможность – послать продовольствие в северные голодающие губернии. Наладить работу предприятий, обеспечить нормальную жизнь сотен тысяч трудящихся. А для своих усталых бойцов организовать отдых, да чтобы с баней, с горячим приварком, с хорошим сном.

Потери необходимо восполнить. Ну и, конечно, сразу после Ростова другие задачи встанут перед Первой Конной. Значит, надо во всех дивизиях и в масштабе армии подвести итоги сделанного, обобщить опыт, отметить лучших, нацелить людей на новые победы. Придется провести для этого партийную конференцию.

«Нет, всего не запомнишь!» – у Климента Ефремовича капельки пота выступили на лбу от напряжения. Или в горнице жарко? Расстегнул воротник, достал из кармана потрепанный блокнот, вывел крупными буквами? «Ростов. Что сделать».

Карандаш быстро заскользил по бумаге.

В комнате было сумрачно, адъютант зажег большую лампу без абажура. На светлых обоях плыла черная тень Семена Михайловича. Растопыренные руки его на стене похожи были на широко раскинутые крылья, и вся тень очень напоминала орла, изогнувшего голову над добычей; «Истинный орел! Степной орел!» – усмехнулся Климент Ефремович.

Сравнение вроде бы вполне подходящее, да только вот развитие событий весь этот день не радовало Ворошилова, читавшего вслед за Буденным донесения, поступавшие с передовой. Наиболее ожесточенные бои продолжались возле населенного пункта Генеральский Мост. Белые насчитывали там по меньшей мере пять тысяч сабель. Силы примерно равны, атаки сменялись контратаками, потери с обеих сторон были велики, но ни те ни другие не могли добиться перевеса.

Возле Генеральского Моста никакого продвижения не было, а у соседей, по мнению Климента Ефремовича, вообще положение сложилось тяжелое, угрожающее. Там белогвардейцы обрушились на 15-ю и 16-ю стрелковые дивизии, потрепали их, отбросили далеко назад. Получалось так, что не буденновцы, а беляки достигли сегодня внушительного успеха.

Климент Ефремович держался-держался, однако счел все же необходимым изложить Буденному свое мнение: в Ростове, мол, деникинцы теперь в колокола бьют, победу празднуют. Метель-то, выходит, врагу помогла.

– Пускай радуются, – спокойно ответил Семен Михайлович. – Цыплят по осени считают. Ты смотри на карту, Клим Ефремович. Противник сегодня подчистую выложился. Пехота его, конница – все тут, в бою. Наши шестая кавдивизия и тридцать третья стрелковая приковали внимание белых к Генеральскому Мосту. Враг резервы туда тянет, думает, что там вся схватка. А у нас, гляди, одиннадцатая кавдивизия с бронепоездами на подходе. Но не это главное. Вот здесь, – показал Буденный карандашом, – наша четвертая кавдивизия, совсем свежая, отдохнувшая. А беляки, по всему видать, не догадываются, считают, что она тоже под Генеральским Мостом. Не разглядели в снегу-то. Перед четвертой совсем никакого врага нет. Разрыв в линии фронта. И через этот разрыв она ночью, пока метель, выйдет в тыл деникинской группировки.

– А что? Сразу положение в нашу пользу изменится! – одобрил Климент Ефремович.

– Нет, не сразу, – Буденный большим и указательным пальцами распушил усы и подусники. – Черт с ней, с этой группировкой, пусть дерется завтра на прежнем месте. И Генеральский Мост нам не нужен. Четвертая кавдивизия по тылам беляков прямо на Нахичевань, на Ростов пойдет. И шестая с ней вместе.

– Что?! – ошеломленно глянул Ворошилов. – Ты когда это затеял?

– А еще днем смекнул по обстановке: надо нам сразу брать быка за рога. Захватим Ростов, отрежем белым пути отхода – вся их группировка сама на куски рассыплется.

– Дерзко, Семен Михайлович, слишком уж дерзко, – неуверенно произнес Климент Ефремович. – А не захлопнут они нас, как в мышеловке?

– На дерзость я и надеюсь. Деникинцы, сам говоришь, в колокола бьют, победе радуются, не ждут нас. А мы вдарим!

– Не слишком ли спешим? – Ворошилов старался прикинуть все «за» и «против».

– А чего медлить? Если завязнем у этого самого моста, брюхолазы первей нас в Ростов ворвутся.

– Э, Семен Михайлович, важно город занять. А мы или пехота – дело второе. Тебе что, слава покоя не дает?

– Кто же от славы отказывается, – улыбнулся Буденный. – И от трофеев опять же. Ко всему прочему, Ростов для меня и для всех наших кавалеристов – город очень даже особый. Тут по ближним и дальним окрестностям исконная сердцевина всей русской кавалерии. В одну сторону на сотни верст – земли Донского казачьего войска, в другую – Кубанского, Терского. У каждого войска своя вроде бы столица имеется. На Дону, к примеру, Новочеркасск. А Ростов для всех казачьих войск главный город, главный перекресток. Его захватить – эта действительно на всю округу слава пойдет. И опять же – как захватить, понимаешь?

– Теперь понимаю, – сказал Ворошилов. – Захватить дерзким маневром, лихим налетом, истинно по-кавалерийски, чтобы по всему Дону, по всей Кубани долги потом вспоминали!

– Ну спасибо, – растроганно буркнул Буденный.

– За что?

– За то, что не только головой прикидываешь, но и сердцем вникаешь в наши дела,

6

После короткого ночлега – снова поход. Эскадрон выступил еще до рассвета. Погода улучшилась. Ветер дул резкими порывами, снег налетал лишь изредка, зато хлестал, словно картечь. Бойцы подремывали в седлах, прислушиваясь к сильной канонаде, гремевшей справа и почти сзади. Где-то там уже вторые сутки длилась напряженная битва, а эскадрон продвигался на юг, не встречая никакого сопротивления. «Вошли в дыру», – сказал Роману Башибузенко.

Когда рассвело, с кургана увидел Леснов огромную колонну, черной змеей вытянувшуюся среди заснеженных полей. Тачанки, сани, артиллерийские упряжки и всадники, всадники, всадники... Голову колонны еще можно разглядеть, зато конца совсем не было.

Двигались довольно быстро, насколько позволяло снежное месиво на дороге. Изредка, где обдутые взгорки, переводили коней на рысь.

К полудню отдалилась и почти не слышна стала канонада. Остановились на привал. Однако не успел Стервец управиться с овсом в торбе – прозвучал сигнал трубача. Тронулись дальше. И очень тревожно было Роману: куда это лезут они, очертя голову, оставив далеко позади линию фронта?! Поделился беспокойством с Миколой Башибузенко. Тот и сам озирался, вставая на стременах, однако на вопрос комиссара хохотнул бодро:

– Для нас хучь тыл, хучь фронт, было бы кого лупцевать. По всему видать – на Ростов правимся. А в Ростове-городе есть на ком шашку спробовать. Га, хлопцы?!

Ему отвечали весело, вразнобой, с бесшабашной удалью:

– Там у купчих перины – потонешь!

– Как раз на рожжество попадем, разговеемся!

– По зубам бы не получить!

– Не боись, пужливый, пущай юнкера нас боятся! Возбужденно-шутливые разговорчики скоро смолкли.

И усталость брала свое, и опасение сказывалось. Неужто противник не приметил их до сих пор в своем глубоком тылу? Если так, очень даже серьезный план наметили командиры. Ну, а что, если хитрят белые генералы, завлекают подальше, а сами подготовили коварную засаду, выставили пулеметы, чтобы резануть по красным конникам в чистом поле с близкого расстояния, если уже зарядили они шрапнелью и фугасными снарядами свои многочисленные пушки, чтобы стальным вихрем замертво уложить буденновскую кавалерию?! Только разве допустит такое Семен Михайлович со своими надежными советчиками Ворошиловым и Щаденко, со всем своим штабом?!

Но вот стемнело, кончился зимний день-коротышка, а враг никак не давал о себе знать. Стали чаще попадаться заборы, дома, деревья. Колонна постепенно втянулась в пустынную неосвещенную улицу, подковы зацокали по булыжникам мостовой. Старуха с ведрами попалась навстречу. Промчалась извозчичья пролетка, везла офицера с женщиной, их не задержали.

Командир полка стоял на перекрестке, как громоздкая конная статуя. Негромко отдавал распоряжения командирам эскадронов. Башибузенко, выслушав его, возвратился к своим.

– Сворачиваем, комиссар. Вон в ту улицу. Я поведу, а ты давай к Пантелеймонову в третий взвод. Гляди, чтобы нам по затылку не чокнули. В оба гляди!

– Будет сделано! – Леснов придержал своего Стервеца.

Еще минут двадцать ехали они совершенно спокойно, без спешки, не привлекая к себе внимания редких прохожих. В Ростове кавалерийское подразделение – не новость, никого не удивишь. Пусть ездят. Фронт далеко, стрельбы не слышно, ну и слава богу, живи, радуйся.

Чем ближе к центру, тем чаще встречались кирпичные дома, больше было освещенных окон. Парочки прогуливались. Дворники в белых фартуках маячили кое-где у ворот. Пьяный бубнил что-то, обнявши фонарный столб.

Впереди, на светлом широком перекрестке, скрежетнул, поворачивая, трамвай, искры посыпались с проводов. Напрягся, удивленно всхрапнул кабардинец Романа. Успокаивающе похлопывая его шею, Леснов ликовал в душе: ну не чудесно ли? Скажешь потом людям – не поверит никто, как ехали они, не таясь, по улицам самого главного деникинского города. Крепко все же повезло Роману, что попал он к буденновцам, да еще в такое вот боевое подразделение.

Где-то на параллельной улице лопнули взрывы гранат. Сорвались винтовочные выстрелы. Испуганно, торопливо, на всю ленту зачастил пулемет. Впереди прозвучали громкие голоса.

– За мной! – скомандовал Башибузенко.

– Даешь, ребята! – весь свой восторг вложил Роман в этот яростный ликующий крик. – Даешь Ростов!

Бойцы понеслись рядом с ним, опережая его. Конная лава выкатилась на перекресток, к яркому свету реклам, белым огнем блеснули при электричестве вскинутые клинки.

Шарахались какие-то люди. На повороте опрокинулся тарантас. Башибузенко скакал вровень с трамваем, орал что-то, стреляя в окно из нагана. Вспыхивали ответные выстрелы.

Бежали солдаты без шапок и без шинелей. В подъезде двое били из винтовок с колена. Дико визжал, крутился посреди улицы раненый конь, мотая по мостовой бойца, запутавшегося ногой в стремени.

Роман, перегнувшись, секанул концом шашки упавшего офицера: лопнула на спине шинель, черная полоса пересекла спину.

– Давай! Давай! – кричал Леснов, думая, что подбадривает своих, но спустя какое-то время понял, что никто не слышит его. Бойцы сгоняли в кучу сдавшихся юнкеров. Тащили в аптеку раненых. Сзади все настойчивей, все уверенней стучал пулемет. К нему присоединился второй.

– Товарищ комиссар! – у Пантелеймона Тихого лицо потное, капли скатывались из-под кубанки. Смахнул их рукавом. – Товарищ комиссар, там ахвицерья с пулеметами на чердаке! Четвертый эскадрон отрезали, давят огнем.

– Поможем?

– Не осилим одним взводом. Остальные с Башибу-зенкой.

– Где?

– А вон там, где коней во двор заводят. Туда все ускакали.

– Организуй здесь прикрытие, я сейчас! Подъехал к большому дому, возле которого спешивались бойцы. Оставив Стервеца коноводу, бегом поднялся по широкой мраморной лестнице, влетел в ярко освещенный, сказочно сверкающий зал, такой огромный, что вроде конца нет. Сообразил – стены зеркальные!

Вот это картинка! Господа во фраках, офицеры в парадной форме – и все с поднятыми руками, мордой к стене. Кому выпало уткнуться носом в зеркало, так и таращится на свою искаженную страхом физиономию. Декольтированные дамы, девицы в белых воздушных платьях сбились по углам, за цыганским оркестром.

Через весь зал протянулся огромный стол. Что на нем было, Роман в подробностях не разглядел. Много бутылок, жаренные целиком поросята, севрюга на большом блюде... Почти весь эскадрон пировал уже за этим столом, во главе которого, как на троне, восседал в кресле сам Микола Башибузенко с наганом в одной руке и с куриной ножкой в другой.

У Романа аж туман поплыл в голове от такого видения. За весь день – кружка кипятку да кусок хлеба. И вчера тоже.

Пересилил себя, справился с головокружением:

– Командир! Башибузенко!

– Га! – оборотился тот, счастливо улыбаясь. – Ром-а-а-н! Иди сюды, такой харч справный!

– Командир, там офицеры четвертый эскадрон отрезали!

– Ну и что? – Микола жевал в свое удовольствие.

– Из пулеметов секут с чердака.

– А в четвертом эскадроне командира нет или он дитя малое? Не догадается с тачанок полоснуть?

– Связь отсутствует, а стрельба сильная.

– Где война, там и стрельба, – философски рассудил Башибузенко, пряча наган в кобуру. – Сидай, комиссар, закусывай с нами. Когда ишшо к такому столу угодим?!

– Товарищи наши бой ведут.

– Каждому свой черед. Тут жратвы прорва, а у нас люди голодные. А, Сичкарь?!

– Рука ослабла, – усмехнулся тот. – Шаблюкой махнуть не смогу.

– Микола, пойми же: эскадрон выручать надо!

– А, чтоб тебя, привязался, – Башибузенко поискал рюмку, не увидел, досадливо морщась, глотнул прямо из горлышка. – Чего глядишь на меня такими глазами? Бери охотников, иди, воюй – не возбраняю!

– Товарищи! – отчаявшись переубедить Миколу, крикнул Роман. – Кто четвертый эскадрон выручать? Черемошин?

– Здесь я.

– Давай на тачанку! Калмыков, Вакуев – ко мне! Коммунисты, сюда!

– Вот и бери своих партейных, – обрадовался Башибузенко. – Им рождество праздновать по программе не полагается. Насчет выпивки тоже не очень. – Подумав, добавил зычно: – Эй, хлопцы, которые сытые, помогите комиссару, а потом вертайтесь.

– Скорей, скорей! – торопил Леснов: даже сквозь шум в зале слышно было, как усиливается на улице перестук пулеметов.

– И ты возвращайся, Роман Николаевич, – напутствовал Башибузенко. – И весь четвертый эскадрон сюда приводи, на всех хватит! А я прикажу, чтобы цыгане свои бандуры наладили. С музыкой ветреней!

Леснов только рукой махнул, убегая. За ним, топоча сапогами, поспешили десятка два бойцов.