Текст книги "На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

10

Несколько часов продолжалась эта страшная битва, в которой с обеих сторон участвовали на сравнительно небольшом пространстве до двадцати тысяч конников. Мороз к утру усилился градусов до тридцати. В затишье слышно было, как шуршит, слегка потрескивая, воздух – вымерзала в нем последняя влага, оседая на землю мельчайшими сверкающими кристалликами.

У казаков не было выбора: позади голая степь с леденящим ветром, гибель от холода, а впереди – красные. Но там хаты, тепло, еда – жизнь!

Снова и снова бросались они к жилью, стремясь захватить хотя бы один населенный пункт, закрепиться в нем, переждать самую лютую стужу. Но белых отбрасывали огнем, контратаками. Казаки отходили на полтора-два километра. Генерал Павлов выставил там плотный пулеметный заслон, преодолеть который буденновцы не могли.

Малость отдохнув, пополнившись подошедшими частями, белогвардейцы опять шли на штурм, и все повторялось снова.

Сотни раненых коченели в снегу.

Вдали, за линией пулеметных заслонов, всю ночь пылали костры. Пытаясь спастись от гибели, казаки жгли свои обозы, стога сена.

Лишь перед рассветом, убедившись в бесполезности атак и страшась ответного сокрушительного удара, генерал Павлов приказал своим дивизиям отходить к селу Средний Егорлык.

Днем стало немного теплее. Сквозь разрывы туч проглядывало багровое, с мутными, расплывчатыми краями солнце.

Ворошилов и Буденный объехали поле недавнего боя. Жуткая картина открылась перед глазами. По дороге двигаться невозможно: брошенные орудия, пулеметы, сани, опрокинутые повозки, зарядные ящики, а среди них трупы зарубленных и замерзших людей, окоченевшие кони.

За линией пулеметного заслона дорога свободнее, но трупов почти столько же. Не убитые – погибшие от холода. Кто как: сидя, лежа, свернувшись клубком, распластавшись во весь рост. По обе стороны от проселка, среди сугробов, тоже повсюду чернели трупы. Мела поземка, слегка шевелившая снег, и казалось, что мертвые люди и лошади плывут, покачиваясь, по белым волнам.

В неглубокой балке возле стога сена казаки замерзли стоя. Прятались, наверно, от ветра да так и остались, прислонившись, прижавшись к стогу. Некоторые не выпустили из рук поводьев, отправились на тот свет вместе с конями...

– Их тут по всей балочке человек двести, – понизил голос ординарец. – Видать, в хвосте шли, самые ослабевшие. Как остановились, так сразу и окочурились.

От стога к дороге по двое, по трое ходили местные жители, пожилые крестьяне, переносили трупы, укладывали ровными штабелями, как дрова. Старый казак с седыми усами, прыгая на деревянной култышке, обыскивал карманы мертвых, отдирал шинели и гимнастерки, проверяя за пазухой. Доставал документы, а заодно и кисеты с махоркой. Бумаги складывал в большую белую папаху с пятнами крови, опрокинутую на снегу.

– Здоров, земляк! – приветствовал его Буденный.

– Валяй, проезжай, – неохотно ответил тот. – Чего любуешься али еще не нарадовался?

– Любоваться действительно нечем, – сказал Ворошилов. – У меня аж мурашки по коже.

– Значит, ишшо человечье обличье не совсем потерял, – глянул на него старик. – Это разве допустимо такое смертоубивство, чтобы братов в чистом поле морозить! Совсем уже до крайней лютости озверели! Не простит господь грех!

– Ты это не нам, ты генералу Павлову скажи, который своих служивых четверо суток гнал по снегам, по морозу, без горячей еды. Пускай его бог накажет за такое командование.

– Я господу не указ, сам разберет. Только все одно; большой грех сотворили, – упрямствовал седоусый. – Учинили избиение православных, а чего содеял, тем отольется...

– Каркай меньше! – прикрикнул ординарец.

– Оставь его! – Климент Ефремович тронул коня. Смутно было на душе. Конечно, никакой вины нет на бойцах, на Семене Михайловиче, на нем самом. Белые шли уничтожать их, получили отпор. Это правильно. И все же тяжело видеть такие последствия, столько трупов. Не одни ведь враги здесь. Много обманутых казаков, которым заморочили голову, много насильно мобилизованных... Теперь им уже ничего не докажешь, ничем не поможешь...

– Семен Михайлович, – догнал Ворошилов командарма, – давай комиссию создадим по расследованию причин и обстоятельств этого боя.

– Зачем? – удивился Буденный. – После каждой схватки бумагу марать...

– Это не обычная схватка, сам знаешь. Пусть комиссия соберет все данные, изложит свое мнение. Для местных жителей, для наших бойцов, для истории, наконец.

– Не возражаю, – согласился Буденный.

11

Цифры, которые назвала в своих выводах комиссия, превзошли любые предположения. Выяснилось, что в районе Торговой – Среднего Егорлыка белые потеряли замерзшими и убитыми не менее пяти тысяч человек и две тысячи триста лошадей. По существу, генерал Павлов загубил всю лучшую деникинскую кавалерию, свел на нет отборные казачьи полки, которыми так гордился генерал Мамонтов.

Пять тысяч – это ведь только погибших. А сколько было раненых, поморозившихся, заболевших?! Многие из них окончательно утратили веру в своих начальников. Сломлен был боевой дух казаков.

Расплющить Конную армию ударом «молота», как это было задумано, белым не удалось. Больше того, сам «молот» был раздроблен и уже не представлял серьезной угрозы. Но оставалась еще «наковальня» – пехотный корпус генерала Крыжановского. Верный правилу бить противника по частям, Семен Михайлович без промедления обрушил свои главные силы на вражескую пехоту. За двое суток Кубанский корпус, обойденный с обоих флангов, был почти полностью рассеян и уничтожен, остатки его сдались в плен. Генерал застрелился.

В те дни Первая Конная не имела никакой связи со штабом фронта. Буденный и Ворошилов не представляли, что происходит на других боевых участках, и действовали, «руководствуясь революционным чутьем», как говорил Климент Ефремович. Оба они даже не догадывались, какую пользу принесли в тот критический период их решительные удары по белым войскам. Оказывается, Деникин начал повое наступление на том направлении, которое считалось главным, и начал довольно успешно. Его Добровольческий корпус сумел захватить Ростов, вызвав тем самым большую тревогу красного командования. В районе Ростова не было сил, способных остановить дальнейшее продвижение деникинцев. Вновь нависла угроза над Донецким бассейном. По указанию Владимира Ильича Ленина туда срочно перебрасывались 42-я стрелковая и Латышская дивизии, но они были еще далеко.

И вдруг Добровольческий корпус сам, почти без всякого нажима со стороны красных оставил Ростов, опять отошел за Дон и Маныч, заняв оборонительные позиции. Не от хорошей жизни поступили так белые. Для них это была единственная возможность высвободить часть войск и бросить их против Буденного, который ворвался в деникинские тылы, крушил там всех, кто сопротивлялся, рвал коммуникации.

Воспользовавшись тем, что Первая Конная и 10-я армии сковали основные силы врага, двинулись вперед 8-я и 9-я армии, освободили Азов, Батайск, Мечетинскую. 11-я армия с боями вошла в Ставрополь.

Остатки белогвардейских дивизий откатывались на Кубань. Казаки при первой возможности разбегались по станицам. Надо бы гнать противника, не давая ему передышки, но Первая Конная тоже выдохлась в кровопролитных сражениях, нуждалась в отдыхе и пополнении. В полках было много раненых. Израсходованы все снаряды. Требовалось разобраться с тысячами пленных: кого отпустить домой, кого принять в свои эскадроны, а кого наказать за совершенные преступления.

Выделив для преследования деникинцев несколько крупных отрядов, основные силы Конной армии расположились в хуторах и станицах. У Ворошилова появилась наконец возможность съездить в Ростов, в Таганрог, в тыловые подразделения, в свой основной штаб, заняться подвозом боеприпасов, фуража, продовольствия. Климент Ефремович надеялся ускорить прибытие в действующие части новых маршевых эскадронов, укомплектованных рабочими-коммунистами.

Отправился вместе с Буденным в трофейном бронепоезде: рельсы надежней начавшего раскисать чернозема.

Климент Ефремович решил дать себе отдых в дороге: под стук колес проедал шесть часов подряд. А утром вспомнил: такого не случалось месяца полтора. Прикорнет где-нибудь часа два-три – и снова на ногах, снова в седле. Даже Семен Михайлович, привычный к походной жизни, и тот покряхтывал иногда: эх, в баньку бы да отлежаться от зари до зари... Теперь и он получил такую возможность.

В пути узнали, что на станции Батайск находится служебный вагон командующего Кавказским фронтом. И хотя Тухачевский не вызывал их, решили воспользоваться случаем: познакомиться, доложить о своих делах, выяснить перспективы.

Разыскать вагон не составляло большой трудности. Ворошилов наметанным глазом определил, куда тянутся провода полевой связи. Добился, чтобы вызвали дежурного, попросил сообщить о приезде.

Тухачевский принял их сразу, даже вышел навстречу из салона. Ворошилова удивила молодость командующего: лет двадцать пять ему, а уже на таком посту! Отличился в боях с Колчаком, при освобождении Сибири. Лицо у него интеллигентное, красивое, на щеках юношеский румянец, губы большие, полные, яркие. Взгляд властный, несколько даже надменный. Голос звучал резко. И вообще встретил он их настороженно, холодно: зачем, дескать, явились незваные гости? Сразу спросил:

– Почему не выполнили мое распоряжение о движении на Мечетинскую, повели Конармию в район Торговой?

Буденный, помедлив, объяснил.

– Вам известно, к каким последствиям привело невыполнение распоряжения?

И опять, помедлив, Буденный продолжал рассказывать о морозах, о том, что нельзя было отрываться от населенных пунктов, как это сделал генерал Павлов.

Слушая их разговор, Климент Ефремович подметил в Тухачевском молодую прямолинейность: не знает, не чувствует многообразия оттенков, которые есть в любом деле и понимание которых приходит лишь с жизненным опытом. Принцип «приказано – выполнено» был и будет основой любой регулярной армии, но в войне гражданской, иногда еще полупартизанской, не всегда можно придерживаться несгибаемых правил. Тем она и отличается, эта война, что необходимо учитывать настроение, революционный порыв, инициативу самих масс и направлять их движение в нужное русло...

За спиной Тухачевского неслышно появился коренастый мужчина с сильными покатыми плечами. Смуглый, черноволосый, усы тоже черные. Нос большой, слегка загнутый. По кавказскому обличью сразу можно было узнать, что это Орджоникидзе, член Реввоенсовета Кавказского фронта. Он назвал себя, добродушно, шутливо укорил Тухачевского:

– Ай-яй-яй, как мы гостей принимаем! Зови в салон, я скажу, чтобы чай дали... И не ругай ты их, Михаил Николаевич! – Голос Орджоникидзе звучал с таким же акцентом, как и у Сталина, но не столь глухо: звонче, веселей, чище. – Зачем ругать? Противник разбит, и разбит в основном усилиями Конной армии. А ведь еще Екатерина Вторая говорила, что победителей не судят. Давай и мы не будем задним числом судить их!

Тухачевский улыбнулся скупо, жестом пригласил сесть на диван. И снова вопрос:

– Как вы оказались здесь вместо передовой?

– Едем в Ростов, – пожал плечами Семен Михайлович.

– Почему без моего ведома?

– Мы едем в свой штаб, о вас узнали случайно, решили представиться, – недовольно объяснил Буденный. А Климент Ефремович подумал, что командующий в общем-то прав, выговаривая им. Просто Семена Михайловича раздражают молодость и настойчивость Тухачевского.

– Хорошо, что пришли ко мне. Но ехать в Ростов я вам разрешения не давал.

И опять резкость Тухачевского смягчил своим добродушием Орджоникидзе:

– Не придирайся к нему, Михаил Николаевич, а то он в следующий раз сто верст крюка сделает, лишь бы с нами не встречаться... Мы ведь сами собирались к вам, товарищи, да не знали, где искать.

Тухачевский между тем раскинул на столе карту, аккуратно разгладил сгибы, взял остро отточенный карандаш.

– Докладывайте, товарищ Буденный.

Климент Ефремович сидел молча, вставляя слово, когда требовалось. Он чувствовал, что Тухачевский достаточно осведомлен и о них самих, и о состоянии Конармии. Известно ему даже количество орудий и пулеметов в каждой дивизии. А главное – он обладал способностью видеть и оценивать обстановку в больших масштабах, уверенно заглядывал вперед, опираясь при этом на твердые выкладки, на знание своих и вражеских возможностей. Вот в этом районе следует ударить по противнику, а результат скажется здесь, на левом фланге. Две дивизии необходимо перебросить сюда... Что, не видите выгоды? Она даст знать себя через неделю, когда пехотные части достигнут Кубани...

Слушая четкие фразы, взвешенные аргументы Тухачевского, Климент Ефремович начал понимать, почему столь молодому человеку доверили очень ответственный пост: люди с даром предвидения встречаются не часто. К тому же организаторские способности, неизрасходованный запас энергии.

– Товарищ Ворошилов, пойдемте ко мне, – предложил Орджоникидзе. – Потолкуем о партийно-политической работе.

Салон члена Реввоенсовета фронта оказался в противоположном конце вагона. Здесь не было такой строгости и аккуратности, как у Тухачевского, чувствовалось, что разместился человек гражданский. Книги на диване, свернутые в трубку плакаты, кусок хлеба на столе. Баночка клея, а рядом накрытая газетой эмалированная кружка. Черное штатское пальто висело за дверью.

– Давно мы не встречались с тобой, Климент Ефремович, – дружески обнял его Орджоникидзе. – Очень давно. Поговорить есть о чем, есть что вспомнить... А пока задавай вопросы, какие у тебя есть.

– Кто он, новый командующий? Из дворян?

– Я, между прочим, тоже из бывших дворян, – сказал Орджоникидзе. – И между прочим, дорогой, в Красной Армии много бывших офицеров, которые очень добросовестно воюют за Советскую власть. Думаю, что тебе, опытному революционеру, не следует этому удивляться.

– Не удивляюсь. Законное желание побольше знать о новом командующем. В штыки ведь встретил нас.

– Про таких говорят: полководец милостью божией.

– Быстро он вырос.

– Революция, дорогой, помогла многим свои таланты раскрыть. Разве Семен Михайлович не яркий пример? А Тухачевский окончил Александровское военное училище. Командовал взводом, повоевал. Попал в плен к немцам. Два раза бежал – поймали. Не он упрямый – бежал третий раз... Советскую власть принял сразу и полностью. А насчет того, что вас в штыки встретил, – для этого у него веские основания есть. Понимаешь, дорогой, в Москве, в Реввоенсовете республики, очень плохие отзывы были. И вот с этой телеграммой Михаил Николаевич знаком. Возьми, прочитай.

Ворошилову бросились в глаза подчеркнутые слова: «Крайне обеспокоен состоянием наших войск на Кавказском фронте, полным разложением у Буденного...» И подпись: Ленин.

Разом прихлынула к щекам горячая волна крови, болью отозвалась в голове. Замелькали, запрыгали перед глазами фиолетовые искры. Климент Ефремович сжал кулаки, стараясь овладеть собой. И когда исчезло мельтешение в глазах, когда ослабла боль, произнес сдержанно:

– Откуда такие сведения, товарищ Орджоникидзе?

– Суть не в том, откуда сведения, а в том, насколько они соответствуют истине.

– Я, как член Реввоенсовета армии, нолностью отвергаю всякое обвинение в разложении. Товарищ Ленин введен в заблуждение.

– Кое-что мы уже выяснили, – успокоил Орджоникидзе. – Кое-что уже отмели. Но мы еще побываем у вас в армии.

– Всегда рады принять... В чем конкретно нас обвиняют?

– Товарищ Шорин, например, утверждает: после взятия Ростова буденновцы, вместо того чтобы наступать дальше, пьянствовали в городе.

– Мы вместе с Шориным ездили по бригадам и полкам, он не увидел ни одного пьяного и сам признал это.

– Не выполнили его приказ о взятии Батайска.

– Мы наступали в самых наихудших условиях, уложили на равнине, в болотах сотни людей, множество коней. Этот приказ был отменен из Москвы.

– Слышал, дорогой, ты сам чуть не погиб там?

– Не обо мне речь! Какие еще обвинения?

– Конная армия разграбила Новочеркасск.

– Ну, знаете! – развел руками Ворошилов. – Эту клевету опровергнуть проще простого. Ни один полк, даже ни один эскадрон Конармии в Новочеркасск не заходил, город в стороне от полосы наших действий. Если быть совсем точным: Новочеркасск занял седьмого января Конно-Сводный корпус Бориса Думенко.

– Разве он не был подчинен Конной армии?

– Нет, товарищ Орджоникидзе, корпус Думенко входил тогда в состав другой армии и даже другого фронта. Ничего общего. Нам подчинили Думенко много позже. И подчинили только в оперативном отношении на несколько дней.

– Однако недоразумения в Новочеркасске все же имели место? – хмурясь, спросил Орджоникидзе.

Климент Ефремович ответил не сразу. Ведь беседа принципиальная, для пользы общего дела.

– Борис Макеевич Думенко приезжал потом к нам в Ростов, – заговорил Климент Ефремович, подбирая слова. – С Буденным они давние знакомые... Толковали за чашкой чая...

– Чая ли?

– Да, спиртного Думенко в рот не берет, особенно после ранения... Так вот, рассказывал он о бригаде Жлобы... Дорвалась она в Новочеркасске до винных погребов. Цимлянское там... Богатые дома грабили, купцов. Несколько случаев изнасилования... Борис Макеевич сразу принял крутые меры, пресек все это... Очень он недоволен Жлобой.

– Из рук вон плохо в корпусе Думенко, – сказал Орджоникидзе. – Знаю, что воюет он отважно, только порядка никакого... Влияние политработников минимальное, да почти и нет их там. Партийные ячейки не созданы, коммунистов малая горстка. Сколотили корпус поспешно из разных частей, о комиссарах, о партийной прослойке не позаботились. Лишь недавно направили к Думенко военным комиссаром опытного большевика Теро Микеладзе. Подпольщик, умница, выдержка у него образцовая. В тюрьмах сидел, из деникинской контрразведки сумел вырваться, а убили тут...

– Я не поверил, когда узнал, – понурился Ворошилов. – Не хотел верить... Но кто его? Кто?.. Меня люди спрашивают...

-Пока неизвестно. Нашли зарубленным недалеко от штаба... – Орджоникидзе подавил вздох. – Разберемся мы, во всем разберемся. А пока давай о Конной армии. Утверждают, будто она утратила боеспособность.

– Это не Шорин, – сразу догадался Климент Ефремович. – Шорин так не скажет, он нас в боях видел. Тут чей-то другой голос. Не Троцкого ли?

– Правильно, дорогой. И повторяет он, что Конная армия вообще не оправдала себя, что управлять таким скоплением кавалерии Буденному не под силу.

– Тогда пусть скажет, кто освободил Ростов, кто разбил генерала Павлова, кто уничтожил корпус Крыжановского, кто, наконец, опрокинул деникинцев под Егорлыкской?!

– Успокойся, – жестом остановил его Орджоникидзе. – Мы знаем. Но вот есть жалобы, что Конная армия чуть ли не наполовину состоит из пленных, бывших белоказаков.

– Пленных берем после проверки, – подтвердил Ворошилов. – Это превосходный боевой материал, многие отличились в сражениях за Советскую республику.

– Не эти ли казаки отбирают у жителей продовольствие, фураж, лошадей?

– Да, такое случается. Мы решительно боремся, Но факты бывают. А причина, товарищ Орджоникидзе, вот она, лежит на самой поверхности. Я сам в Конармии с декабря. Теперь весна. И за все это время не было никакого снабжения. Более того, армия сама отправляла в центр продовольствие, эшелоны с углем. А кормить людей, лошадей нужно? Стрелять необходимо? Главная наша база снабжения – противник. Но эта база не очень надежная...

– Климент Ефремович, я все понимаю. Скажу тебе: я сразу ответил Владимиру Ильичу, что разговоры о разложении Конной армии лишены всякого основания. Невозможно громить врага без высокой дисциплины. И Первая Конная в смысле боеспособности выше всяких похвал.

– Вопрос настолько серьезный, что необходимо послать товарищу Ленину и Главкому Каменеву подробный отчет.

– Мы отправим обстоятельное донесение. Оно готовится, – заверил Орджоникидзе. – Особенно подчеркнем, что в результате неточной информации в Реввоенсовете республики сложилось искаженное представление о Первой Конной и ее командарме, что красные кавалеристы отличаются чрезвычайной смелостью. Ни одна кавчасть противника, даже сильнейшая, не выдерживает стремительных атак буденновцев... И, разумеется, сообщим, что со дня своего создания Конная армия не получала жалованья, а уж тем более продовольствия. Занимается самоснабжением. А это, естественно, не может пройти безболезненно для населения.

– Спасибо за добрые слова, – поднялся Ворошилов.

– Один мой совет. Конно-Сводвый корпус – горький урок нам всем. Не жалейте сил для укрепления партийного влияния в армии. Чем больше будет коммунистов, тем надежней и боеспособней станет она. И не оставляйте без внимания ни одного случая нарушения дисциплины. Требуйте строго порядка от всех, невзирая на лица, – напутствовал его Орджоникидзе.