Текст книги "На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

6

7 декабря, едва рассвело, поехали на передовую. Егоров и Сталин уселись в сани, сославшись на то, что кавалеристы они неважные. Им настелили сена, дали тулупы. Малорослый Сталин совсем утонул в теплой овчине, виднелась только черная шапка, да глаза поблескивали из-под нее. Александр Ильич мороза не боялся, сидел в шинели, прикрыв тулупом лишь ноги. Внимательно оглядывал безлесый простор. Искрились под холодным солнцем снега. Было пусто, тихо, никакого напоминания о войне, только впереди глухо погромыхивало.

Семен Михайлович предупредил Ворошилова: в поле крепко прихватывает мороз. Предложил бурку, но Клименту Ефремовичу бурки казались слишком тяжелыми, давили на плечи, стесняли движения. Под ними только дремать хорошо. Надел две нижние рубашки, френч, бекешу из плотного зеленого сукна на добротной подкладке – и ничего, терпимо. Только ухо, не прикрытое папахой, пощипывало: приходилось сдвигать папаху с одного на другое.

Конь Клименту Ефремовичу достался редкой игреневой масти, невысокий, статный, широкогрудый и, чувствовалось, выносливый. Из офицерских, трофейный. Он послушно, привычно выполнял все команды, но в его поведении ощущалось безразличие и к новому хозяину, и к зимней дороге, и к громыханию канонады. Заметив несколько шрамов на крупе коня, Климент Ефремович ласково потрепал его холку: «Сколько же ты воюешь, бедолага молчаливая? Может, и германскую отломал, и эту теперь... Скольких людей с тебя пули и осколки на землю скинули? Немало, знать, повидал ты этими выпуклыми глазами, прежде чем опостылело тебе все да полного равнодушия...»

Он еще раз погладил ладонью его шею и ощутил мелкую дрожь, пробежавшую по коже коня. Игреневый покосился на седока, мотнул головой, пошел веселее.

Метров на двести опередив сани, двигался эскадрон Особого резервного кавдивизиона – личный резерв Буденного. Следом, бок о бок, начальник 4-й кавдивизии Городовиков и Щаденко. Сам Семен Михайлович держался возле гостей, свешивался с седла, что-то рассказывая. Когда дорога суживалась среди заносов, придерживал жеребца, пропуская сани.

Климент Ефремович присоединился к бойцам замыкающего эскадрона. Встретил знакомых из бывшего Морозовского отряда, который примкнул к группе Ворошилова, когда пробивался в прошлом году через донские хутора на Царицын. Здесь были и Другие бойцы, помнившие Ворошилова по 5-й и по 10-й армиям. Народ все больше немолодой, самостоятельный. «Обкатанные камешки», – вспомнилось выражение Егорова. Каждый со своим достоинством, не то что робкие первогодки, которых не разберешь в куче...

Угощая ветеранов папиросами, вспоминая прошлые бои, Климент Ефремович приглядывался, слушал внимательно. Сразу заметно: подразделение это крепкое, вояки подобраны бывалые. И обмундирование хорошее, и кони ухоженные, упитанные, втянутые в походы. Основной костяк Особого резервного кавдивизиона – земляки Буденного, с которыми он создавал свой отряд, потом полк. Всех Семен Михайлович знал лично: полное взаимное понимание, взаимная выручка.

Летом восемнадцатого года Климент Ефремович видел отряд Буденного в бою и удивлен был необычной тактикой, основанной на вере в эту самую взаимную выручку, замешенную на дружбе и на землячестве. В атакующей лаве выделялись многочисленные звенья из двух-трех всадников. Впереди – опытный рубака с неотразимым ударом. А чуть сзади или чуть в стороне – отличный стрелок с карабином или с наганом, он прикрывал напарника, расчищал ему путь огнем. Может, и не всегда попадал на полном скаку, но не очень-то уверенно чувствует себя враг, когда рядом свистят пули, когда шарахается конь. А неуверенного и рубить проще.

С такой тактикой разбивали буденновцы противника, вдвое и втрое превосходившего по численности. Конечно, в обычных сабельных эскадронах, где народ разный, где всегда текучесть, трудно добиться столь крепкой спайки, но в Особом кавдивизионе отрядные традиции полностью сохранились. Надо бы их по всей Конной армии распространить...

Когда Семен Михайлович в очередной раз отстал от саней, Ворошилов подъехал к нему:

– Поговорил с хлопцами. Орлы!

– А там у меня почти каждый или унтер, или георгиевский кавалер.

– Старая гвардия?

– Почему старая? – не понял Буденный. – Как раз подходящий возраст.

– У Наполеона была гвардия из самых закаленных солдат. Опора, телохранители. Только в крайнем случае в бой пускал. Даже на Бородинском поле в атаку не двинул. Опасался, что перемелят.

– Башковитый мужчина, – одобрил Семен Михайлович. – При такой гвардии в спину не выстрелят, сонного не скрутят.

– Вот и у тебя тоже.

– Без Особого кавдивизиона нельзя. И охрана, и конвой, и всегда резерв при мне. Война такая: сейчас в поле пусто, а через минуту казаки из балки или из-за леска. – Буденный вскинул руку, прикрываясь от солнца, оглядел сверкающий белый простор. Недовольно обратился к подъехавшему Городовикову: – Где же твои части, Ока Иванович?

– За Волоконовкой. Скоро нагоним. Люди гордиться будут: такое начальство к нам в самое пекло! – С детской откровенностью радовался начдив.

– Не нужно в пекло-то, – усмехнулся Ворошилов. – Зачем нам фронтовым командованием рисковать? С хорошего пригорочка, да в бинокль.

– Тоже так думаю, – согласился Семен Михайлович. – Под Волоконовкой как раз холмы. Только от Егорова биноклем не отделаешься...

Дорога начала полого спускаться в низину, к замерзшему ручью. Громче звучала канонада, можно было различить отдельные выстрелы. За бревенчатым мостиком догнали странную кавалькаду. Сильные артиллерийские лошади с трудом тянули по снежному месиву серые бронеавтомобили с пулеметами в приплюснутых башнях. Водители помогали только тем, что рулили да покрикивали из открытых дверей.

Подбежал командир в полушубке, в больших валенках, доложил: броневики выдвигаются согласно приказу, отстали от дивизии по причине плохой дороги.

– Неисправные? – поинтересовался Ворошилов.

– Как это неисправные?! – в голосе командира звучала обида. – У нас полный порядок!

– Давно вы на конной тяге?

– С самого Воронежа. Заносы – колесом не проедешь. Да и горючего одни слезы.

– Не жалься, – сказал Буденный. – Хороших дорог не обещаю, а горючее будет в Валуйках. Станцию захватим – и будет. Товарищ Ворошилов пускай знает: на марше броневикам за конницей не угнаться. А как затычка у наших – тут, глядишь, и броневики подоспели, помогут своим огоньком.

– Смешки нам слухать осточертело. Вон эскадрон подходит, уже ощеряются весельчаки.

– Нашел обиду – жеребцы ржут! – ухмыльнулся Буденный, трогая коня.

Когда отъехали порядочно, Ворошилов сказал:

– Мало мы орденов попросили. Эти, которые с броневиками мыкаются, разве они недостойны?!

– Таких достойных у нас не сосчитаешь. Наград не хватит... – Семен Михайлович хотел добавить еще что-то, но запнулся, привстал на стременах. С тугим свистом пронеслись над головами снаряды, четыре черных фонтана вскинулись позади замыкающего эскадрона. Еще четыре – на дне низины. Потом левее. А впереди, за гребнем высотки, быстро нарастала пальба, перемежались дальние и близкие пулеметные очереди.

– Городовиков, это еще что за новости?! – крикнул Буденный. – В чьих руках Волоконовка?

– Вчера взяли! – Ока Иванович был удивлен не меньше командарма. – Сейчас проверю.

– Вместе! – рванулся вперед Буденный. Климент Ефремович поскакал следом.

Вынеслись на высотку и замерли, пораженные открывшейся вдруг панорамой. Вдали, за обширной равниной, смутно угадывались постройки населенного пункта. Оттуда темной массой двигалась конница, заполонившая уже почти треть видимого пространства. У горизонта эта масса была сплошной, слитной, но, чем ближе, тем заметней она редела, можно было различить интервалы между казачьими сотнями, взводами и даже отдельными всадниками.

Растекаясь вправо и влево, белая конница принималабоевой порядок, готовясь к атаке.

У подножия высоты развертывались полки 4-й кавалерийской дивизии, непонятно почему оказавшейся здесь. Выдвинутые для прикрытия пулеметные тачанки уже вели огонь по казакам, без ощутимого, впрочем, результата из-за дальности расстояния. Артиллерия тоже била по противнику, белые отвечали.

– Городовиков, чего стал! Командуй своими! – крикнул Буденный.

Ока Иванович прихлопнул рукой кубанку, чтобы не снесло, с места бросил коня в галоп.

Семен Михайлович остановился возле саней:

– Товарищ Егоров, товарищ Сталин, вам лучше уехать.

– Неожиданные осложнения, – подтвердил Ворошилов.

– Вы считаете обстановку очень серьезной?

– У нас открытый фланг, казаки могут обойти, – объяснил Буденный.

– Понимаю ваше беспокойство. Но если уж мы здесь... Как вы думаете, товарищ Егоров?

– Надо остаться, – Александр Ильич, расставив ноги, утвердился на самом гребне высотки. – Такой обзор... И поздно теперь уезжать. Здесь мы при войсках.

Климент Ефремович уважительно глянул на Егорова – обзор для него хороший! А ведь он рискует, пожалуй, больше всех. Не о смерти речь, смерть для всех одинакова. Однако убить командующего фронтом – случай из ряда вон выходящий, один, может, за всю войну. А уж в плен взять – тем более... Сталина, Ворошилова и Буденного беляки либо расстреляют, либо предложат обменять на своих генералов. А Егорову припомнят офицерское звание, спросят: почему, такой-растакой, добросовестно служишь красной власти?!

События между тем развивались стремительно. С высотки было видно, как подскакал к своим полкам Городовиков, как сгрудились возле него командиры, потом рассыпались в разные стороны. Минута, другая, и вот длинные шеренги кавалеристов качнулись, двинулись вперед, набирая скорость. Протяжный слитный крик долетел оттуда, заглушая пальбу.

Тем, кто находился внизу, на равнине, трудно было разобраться, понять, кого больше – красных или белых, как расположены их войска. Там у каждого свой узкий участок, там противостоял взводу взвод, красный эскадрон – казачьей сотне. А с высотки сразу бросалось в глаза одно очень тревожное обстоятельство: лава 4-й кавдивизии, катившаяся сейчас как раз на вражеский центр, была значительно меньше растекавшейся и расширявшейся казачьей массы. Беляки, находившиеся на флангах и в глубине построения, даже не видели еще атакующих.

Передние ряды красных и белых схлестнулись, перемешались, сверкнули лезвия шашек. Клименту Ефремовичу показалось, что сейчас, в эти напряженные секунды, решится исход боя. Но враждебные тысячные массы конницы были слишком велики для того, чтобы успех или неудача определились сразу, при стычке передовых линий. Во всяком случае, через какое-то небольшое время между красными и белыми вновь образовался промежуток, достигавший сотен метров, а то и полукилометра. В этом промежутке носились лошади без седоков, скакали одиночные всадники, бросались вперед целые группы, даже очень большие, может быть, полки. Сталкивались, откатывались, оставляя на поле трупы, ползущих раненых.

С обеих сторон велась стрельба, некоторые кавалеристы даже спешились, били с колена и лежа. У буденновцев оказалось больше пулеметов, особенно на тачанках. Вероятно, пулеметный огонь как раз и сдерживал, отрезвлял беляков, не позволяя им идти на сближение.

Понял Климент Ефремович и еще одно: люди, оказавшиеся на равнине, на поле боя, не торопятся, не суетятся, делают свое привычное дело. Они ведь сталкиваются с врагом в малых и больших схватках почти ежедневно. И если бы каждый бой состоял из тех лихих атак, из той отчаянной рубки, о которых любят рассказывать конники на досуге, то враждующие стороны давно были бы истреблены. А в действительности, несмотря на частые стычки и схватки, на разбивание и рассеивание частей, численный состав враждующих сторон изменялся сравнительно мало.

И буденновцы, и казаки выходили на поле боя не как новички, готовые колошматить и мутузить один другого, а как опытные мастера, стремившиеся достигнуть крупного успеха ценой небольших потерь. Не спешили, не бились оголтело лоб в лоб, а ожидали, пока враг допустит ошибку, оплошность, чтобы немедленно этим воспользоваться. А нет – постреляют и разъедутся восвояси. Или возьмет перевес тот, у кого больше всадников, сильнее огонь.

Однако бывали и такие сражения, которые предопределяли ход боевых действий на недели и даже на месяцы. И тогда противники не считались с риском, с утратами, шли на все, не щадя себя ради победы.

Известно было Клименту Ефремовичу, что даже бывалые кавалеристы, за редким исключением, по возможности избегают рубить шашкой или колоть пикой. Застрелить – одно. А вонзить клинок в живое тело – к этому невозможно привыкнуть. И лишь в решающих схватках, когда сходились грудь на грудь, когда в дикой горячке забывалось все, тогда и рубили, и кололи, и руками душили.

Похоже, именно такая схватка закипала сейчас, хотя люди еще и не осознали этого, еще не произошел тот перелом, который отделяет обычную боевую службу от безоглядной яростной ожесточенности.

Судя по всему, противник намеревался дать большой решающий бой. Постепенно прояснялся замысел белых. Развернув на тулупе карту, Егоров высказывал Сталину свои соображения.

– Шестая кавдивизия Тимошенко, взявшая вчера Болоконовку, проследовала дальше, а дивизия Городовикова вышла к населенному пункту только сегодня. Этим и воспользовался противник: захватив Болоконовку, мамонтовцы вбили клин между дивизиями красных. Часть сил бросили, вероятно, в тыл Тимошенко, часть повернули против Городовикова. Намереваются бить их поодиночке. Замысел весьма опасный, – объективно оценил Александр Ильич.

Перевес противника становился все заметней. Если в центре бой шел на равных, с переменным успехом, то на флангах казаки имели явное преимущество. Особенно слева, как раз против высотки. Туда не доставал пулеметный огонь с тачанок. Группы казаков, подавляя незначительное сопротивление, все глубже охватывали боевые порядки 4-й кавдивизии.

– Семен Михайлович, – Ворошилов, понизив голос, кивнул в сторону начальства, – какое решение ты принял?

– Атакую резервным кавдивизионом.

– Маловато.

– Больше ничего нет. А дивизион – бригады стоит!

– Не затягивай, действуй. Того гляди, прорвутся сюда казаки!

Буденный повернулся в седле – лицо побагровело, глаза навыкате, голос звучал гневно:

– Чего учишь, сам знаю! Без прикрытия Реввоенсовет не брошу! Жду, пока пулеметчики развернутся!

– Какие еще пулеметчики?!

Буденный указал нагайкой через плечо. Климент Ефремович, обернувшись, увидел упряжки с броневиками. Ездовые нещадно хлестали коней, подталкивали сзади тяжелые машины. Вот первая из них выкатилась на гребень. Шевельнулась плоская башня. Глухо простучала пробная очередь.

– Теперь можно! – крикнул Буденный, выезжая к готовому для атаки Особому дивизиону. Привстав на стременах, выхватил из ножен клинок, качнул его над головой вправо, влево, резким движением выбросил лезвие прямо перед собой и ударил шпорами жеребца. Строй покатился по скату следом за ним.

Климент Ефремович не понял, толкнул ли коня, или сам игреневый, привычный к бою, рванулся вместе с другими, – во всяком случае, Ворошилов оказался в атакующей лаве, недалеко от Буденного, и поздно было натягивать поводья. Но, даже имея такую возможность, он ни за что не остановился бы, увлеченный общим порывом, охваченный азартом боя. Пригнувшись к шее коня, летел он, вскинув шашку и выбирая далекую еще цель. Весь – стиснутая пружина, восприятие обострено, и никакой черт не был страшен ему!

Успел заметить, что справа и слева от Буденного вырвались вперед, выставив пики, несколько всадников, а следом за Семеном Михайловичем скакал калмык в лисьей шапке, без пики и без шашки, с одним карабином в руке – лучший стрелок. И рядом с собой тоже увидел Ворошилов чубатого донца в фуражке с околышем, высунувшего острие пики.

За спиной, почти над ухом, грянул выстрел, и казачий офицер, скакавший на Ворошилова, начал заваливаться в седле. Конь его вскинулся на дыбы. Игренька сам обошел врага слева, подставляя его под удар, но Ворошилов не успел секануть падавшего офицера, лишь концом клинка ощутил на мгновение что-то податливое, мягкое. Игреневый пронес его дальше.

Бойцы, обогнавшие Ворошилова, врезались в плотный строй казаков. Там рубились с криком, с хрипом, с дикими воплями. Звенели клинки, ржали лошади.

Остывая, Климент Ефремович сдержал коня, огляделся. Подумал радостно, что атака удалась, белые пятятся! Снизу, с поля боя, ему не было видно, как в считанные минуты атака Особого кавдивизиона изменила весь ход сражения. Белые начали перестраивать свои части в центре, поворачивая сотни навстречу новой, еще не совсем понятной опасности. И тут же, воспользовавшись замешательством у противника, заметив, как ослаб его огонь, пошли вперед эскадроны Городовикова.

Некоторое время белые еще держались, но настроение уже переменилось, вера в успех была поколеблена. Те, кто находился на флангах, с опаской прислушивались: как там в центре, не прорвались ли красные? А на главном участке все больше боялись за фланги. Не дай бог, обойдут буденновцы, отрежут пути отхода.

Потери у казаков были невелики, но они не добились выигрыша, задуманный план сорвался, положение осложнилось. Белые начали отходить на юго-восток, к Волоконовке.

Казалось, бой скоро закончится, не принеся заметной удачи ни одной из сторон. Но случилось такое, чего не ожидали ни мамонтовцы, ни красные кавалеристы. Начальник 6-й кавдивизии Тимошенко, узнав о вклинении врага и слыша у себя в тылу звуки большого боя, повернул свои полки назад и поспешил на помощь Городовикову. Отступавшая, потерявшая боевой настрой масса казаков, стремившаяся лишь к одному – оторваться от преследования, натолкнулась вдруг на свежую, развернутую для атаки дивизию красных.

Обрушившись на казаков, Тимошенко погнал их вспять, при этом окончательно перепутались все вражеские части и подразделения, управление ими было потеряно. Огромной дезорганизованной кучей кинулись они в сторону 4-й кавалерийской дивизии, а там пулеметные тачанки встретили их свинцовым ливнем.

Белые метались по всему обширному полю, утратив ориентировку, не соображая, где свои, где чужие. Сабельные эскадроны двух красных дивизий гоняли их, рассеивали, рубили. Лишь отдельным группам удалось вырваться из «мешка», большинство казаков полегло под пулями, под ударами шашек. Побоище длилось долго.

Буденный подскакал к Ворошилову в распахнутой бекеше. У загнанного жеребца мылилась в пахах пена.

– Видел, Клим Ефремович! Ай, молодец Тимошенко!

Хотел бросить шашку в ножны, но замедлил движение руки: клинок не блестел, а будто покрылся легким налетом ржавчины. Брезгливо поморщившись, Буденный достал из кармана галифе большой клетчатый платок, протер клинок раз, другой и швырнул покрасневшую тряпку на землю.

Вдвоем, возбужденные и веселые, поскакали на высотку. Буденный доложил Егорову о полном успехе. Тот, чувствовалось, был очень доволен. Но заговорил строго:

– Климент Ефремович, а ведь казаки получше вас шашкой владеют.

– Еще бы! Служаки, джигиты! Один раненый под брюхом коня ускакал!

– В том-то и дело... Не одобряю, Климент Ефремович, положительно не одобряю.

– Каждый человек необходим на своем месте, товарищ Ворошилов, – произнес Сталин. – Вам доверен ответственный участок, поэтому очень прошу вас всегда сохранять в бою холодную голову.

Буденный озорно толкнул Климента Ефремовича в бок: получил, мол, за свое геройство!

Всей группой пешком спустились они по склону на поле недавнего боя. Эскадроны ускакали преследовать беляков, далеко за горизонт откатилась стрельба. С блекло-голубого неба по-прежнему равнодушно светило холодное солнце, ярко озаряя страшную, немыслимую картину. Повсюду в лужах замерзавшей крови валялись изрубленные, изуродованные конскими копытами трупы, бесформенные куски тел в лохмотьях одежды. Не отличишь мертвого казака от буденновца. Разве только по карабинам: у противника карабины японские, с желтыми ложами.

Егоров смотрел номера на погонах. Приказал обыскать труп офицера с отсеченной, откатившейся головой. Быстро просмотрел документы.

Ворошилова подташнивало. И тоскливо, непонятно сжималось сердце. Не окажись рядом с ним в бою меткий стрелок и тот боец с пикой, может, и сам валялся бы сейчас в грязном месиве. Сколько же детей осиротели сегодня, сколько семей остались навсегда без кормильца на Дону и на Кубани, в Донбассе и по всей России...

Егоров и Буденный, посоветовавшись, решили в Велико-Михайловку не возвращаться. Далеко. На станция Бибиково стоит бронепоезд. Он доставит командование в Новый Оскол, где дожидаются на путях спецвагоны.

В бронепоезде какой-никакой, но все же уют. И теплей, и быстрей, и безопасней.