Текст книги "На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

2

Начали с главного – с людей. Семен Михайлович коротко доложил о составе Конной армии. В ней три кавалерийские дивизии: 4, 6 и 11-я. Представил начдивов – Городовикова, Тимошенко и Матузенко. Все они были известны участникам заседания, их деловые и политические качества сомнений не вызывали. Им почти не задавали вопросов.

Климент Ефремович вообще слушал краем уха, занятый своими мыслями. Сейчас речь пойдет о политическом комиссаре буденновского корпуса Кивгеле. Он добросовестный работник, надежный коммунист. Семен Михайлович всегда горой за него. А Ворошилову придется выступить против. При всех своих положительных качествах не подойдет Кивгела для работы в новых условиях. В корпусе его влияние ощущалось слабо. Повсюду в Красной Армии прочно утвердились политработники, а в буденновской коннице их мало, авторитет невысок. Предстоит еще выяснить, почему так получилось, но одно не вызывает сомнений – для Кивгелы надобно найти другую должность.

Не испортить бы с самого начала отношения с Буденным. Он привык к независимости, а тут сразу и соратника отзывают, и единоначалию конец, власть – Реввоенсовету. И решать надо именно сейчас, когда армия только создается. Все должно быть определено, чтобы потом не переделывать, не переиначивать. Хорошо, если бы Семен Михайлович осознал такую необходимость.

Между тем представление командного состава было завершено, в горнице остались только члены двух Реввоенсоветов и комиссар Кивгела.

– Сколько у вас коммунистов? – спросил Климент Ефремович.

– Во всем корпусе?

– Теперь уже в Конной армии.

– Больше двух сотен. Человек триста.

– Точнее.

– Не знаю.

– А кто должен знать, если не политкомисеар?

– Бои, потери, – произнес Кивгела. – Недавно одиннадцатая кавдивизия прибыла. Сводок не получаем.

– Мы сейчас даже личный состав не учитываем точно, – вступился за комиссара Буденный. – Все время в движении. Потери, отставшие.

Ворошилов лишь покосился на него и опять к Кивгеле:

– Как вести партийную и политическую работу, как опираться на коммунистов, если даже вы не знаете, сколько их?.. Скажите хотя бы, какова общая численность трех дивизий?

– Около семи тысяч.

– И всего двести партийцев!

– Руки не доходят.

– Но теперь в армии будет больше дивизий, значительно больше людей. Понимаете ли вы это, товарищ Кивгела? – Климент Ефремович хотел, чтобы комиссар сам понял: трудно ему будет справиться с новым объемом работы. Но на выручку опять поспешил Буденный.

– Товарищ Кивгела пользуется авторитетом. Бойцы его знают, привыкли. Давайте впишем его членом Реввоенсовета, вместе воз тянуть будем. Предлагаю вписать.

Климент Ефремович чувствовал, как напрягся, обуздывая себя, Семен Михайлович. Подрагивает рука на медной рукоятке шашки.

Конечно, нелегко сейчас Буденному. Год назад вольно казаковал он по родным просторам с партизанским отрядом. Привык ни от кого не зависеть, все решать самостоятельно. Но между отрядом и армией – дистанция огромная. Семен Михайлович, разумеется, понимает это, однако трудно ему расставаться с привычками, подчинять себя коллективной воле.

– Я против! – резко сказал Щаденко. – Я против включения Кивгелы в состав Реввоенсовета.

Буденный повернулся к нему, их взгляды столкнулись: вроде бы сталь звякнула. Снова напряженная пауза. Вероятно, Сталин почувствовал, что Буденный находится в таком состоянии, когда человек может сорваться от одного слова, от одного жеста, неизвестно, куда сгоряча занесет Семена Михайловича.

– Товарищ Кивгела действительно знает положение, – Сталин заговорил медленно, и его слова, падавшие размеренно и веско, успокаивали, заставляли подумать. – Товарищ Кивгела – ценный работник. Почему бы не ввести его в Реввоенсовет?

Напружинившееся тело Буденного заметно расслабилось, опустились плечи. Рука соскользнула с эфеса шашки. На лице – неуверенная полуулыбка:

– Вот и я про это...

– Ефим, почему ты против? Объясни, – сказал Климент Ефремович, желая, чтобы Семен Михайлович услышал веские доводы.

– Чем больше будет членов Реввоенсовета, тем больше безответственности.

– Думаю, Кивгеле слишком трудно работать в новых условиях. Да вы сами-то как на этот счет, товарищ Кивгела? – добивался своего Климент Ефремович. Тот пожал плечами, поглядывая на Буденного.

– Четырех человек в Военном совете иметь нельзя, – сказал молчавший до сих пор Егоров, и по его уверенному, доброжелательному тону было ясно: командующий знает нечто такое, с чем нет смысла спорить. – Война требует быстрых и твердых решений. Двое «за», один «против» – остается только выполнять. А если двое «за» и двое «против»? И это в тот момент, когда бой в полном разгаре... Ну, а если расширить состав до пяти человек, это будет уже совещательный орган, это парламент, конгресс, а не Реввоенсовет. Я считаю самым целесообразным первый вариант: Буденный, Ворошилов, Щаденко. А Кивгеле мы найдем достойное место, на политработников везде голод. Согласны, товарищ Кивгела?

– Да.

– В таком случае я снимаю свое предложение, – сказал Сталин.

– А ты не обижайся, Семен Михайлович, общее дело только выиграет, – весело произнес Ворошилов и подумал, что сегодня же надо поговорить с Семеном Михайловичем о его партийности. И для армии, и для самого Буденного лучше, если он станет коммунистом.

Совещание продолжалось. Александр Ильич Егоров заговорил о той роли, которую призвана сыграть Первая Конная:

– Хочу, чтобы в этом вопросе была полная ясность. Наша Конная армия создана для выполнения главной идеи плана партии по разгрому Деникина. Ей надлежит рассечь фронт противника и стремительно двигаться вперед, увлекая за собой пехоту соседних соединений. Взгляните на карту. Решительным ударом через Донбасс мы расчленим Донскую и Добровольческую армии белых. Не одной конницей, разумеется. Кавалеристы будут взаимодействовать с 8-й и 13-й красными армиями.

– Нам нужна своя пехота, – сказал Семен Михайлович. – Соседям не накланяешься.

– Сколько? Бригада, дивизия?

– Лучше две стрелковые дивизии.

– Зачем так много, товарищ Буденный? – спросил Сталин.

– Стрелковые дивизии будут двигаться на основном направлении, послужат осью маневра кавалерийских частей.

– Я не военный специалист, не все понимаю, но выделить для вас пехоту будет очень трудно. Как вы считаете, товарищ Егоров?

– Все наши силы на передовой.

– А в перспективе?

– Постараемся. Но не будет ли пехота тормозить вас, Семен Михайлович? Конная армия создана для стремительной) движения, а пехота медлительна.

– Стрелковые дивизии придадут нам устойчивость, укрепят тыл. И послужат осью маневра, – повторил Буденный.

– Согласен, – сказал Егоров. – Сейчас мы имеем только одну возможность: передавать вам в оперативное подчинение фланговые стрелковые дивизии соседних армий. Эти дивизии будут взаимодействовать с вами, пока вы рядом. А оторветесь, уйдете вперед – не ваша забота.

Климент Ефремович поднялся, привлекая к себе внимание:

– Хочу развить мысль Семена Михайловича. Заявить о создании Конной армии – этого еще мало. Надо ускорить передачу нам новых кавалерийских частей. Нужны люди для создания армейского штаба, политотдела, других учреждений. Требуется развернуть медицинскую и ветеринарную службы. Лазарет с командой выздоравливающих. И еще: отличившихся бойцов и командиров сразу представлять к наградам.

– Погоди о наградах-то, – усмехнулся Щаденко.

– А чего годить? Красные герои дерутся отчаянно. И должны чувствовать внимание, заботу. Выделять их в пример другим. Предлагаю просить для этой цели триста орденов Красного Знамени, а мы в недельный срок представим Реввоенсовету Южфронта перечень достойных с кратким описанием их подвигов.

– Не успеем за неделю, – сказал Щаденко. – А, Семен Михайлович? Кому писать-то?

– Прикажу – найдутся.

– Вы не спешите, – мягко улыбнулся Егоров. – Кто заслужил награду, тот получит. Давайте по существу... Мы, безусловно, постараемся расширить состав Конной армии до пяти дивизий. Но это потребует больших трудов и много времени. А сейчас для усиления пробивной мощи командование фронта передает в Первую Конную автобронеотряд имени Свердлова. Это пятнадцать грузовых автомобилей с установленными на них пулеметами. Кроме того, авиаотряд товарища Строева из двенадцати самолетов для ведения разведки и для связи. И еще – четыре бронепоезда: «Красный кавалерист», «Коммунар», «Смерть Директории» и «Рабочий». Это пока все.

– И то слава богу! – вырвалось у Буденного. Поморщился досадливо, скользнув настороженным взглядом по лицам. Никто вроде бы не заметил. Или сделали вид... Только у Ворошилова чуть приподнялась верхняя губа, выпятив короткую жесткую щеточку усов: сдерживает улыбку. А произнес вроде бы даже совсем серьезно:

– Авиетки будут, может, нам, Семен Михайлович, самим в небеса подняться?

– Это еще зачем?

– На разведку.

– Я уж лучше поближе к земле. Привычней.

Минуту-другую собравшиеся обменивались шутливыми фразами, закуривали. Сизые струйки дыма протянулись к открытой форточке. Потом в наступившей тишине снова раздался голос Егорова.

– Попрошу внимания, товарищи. Мы не должны забывать, что у нашего начинания много противников. Многие руководящие работники считают, что создание Конной армии – затея надуманная и, больше того, неграмотная в военном отношении. По их мнению, на смену кавалерии пришла подвижная техника. Они мастера рассуждать, эти работники, – усмехнулся Егоров. – О какой технике речь, если не хватает даже винтовок. Но не сидеть же сложа руки? Массовой коннице белых мы противопоставим свою массовую конницу, как единственный в наших условиях подвижной род войск. Хочу особенно подчеркнуть, обращаясь к вам, товарищ Будённый, к вам, товарищ Ворошилов, ид вам, товарищ Щаденко: тех, кто не верит в красную конницу, заставьте поверить!

– Это мы сделаем! Не сомневайтесь, – сказал Буденный, глядя прищуренными синими глазами поверх голов в окно – в снежную, холодную даль.

3

После утреннего заседания отправились обедать да квартиру Буденного. В большом купеческом доме, в столовой с высоким потолком, стол был накрыт по всем правилам. Скатерть накрахмалена. Угощение на любой вкус. Огурцы соленые, капуста квашеная, грибы. Тонкими ломтиками нарезано сало. Блюдо с холодным мясом окружено заграничными консервными банками.

Для гостей, приехавших из центра, привыкших пробавляться чаем с воблой да кусочком хлеба, такой стол – роскошь. А у дородной хозяйки уже парила на кухне разварная картошка с курятиной.

– Сытно живете, Семен Михайлович! – покачал головой Ворошилов.

– Расстарались хлопцы, – Буденный сам был немного смущен таким обилием и разнообразием. В обычные дни за делами и к столу присесть некогда, жевал на ходу что подвернется, а тут генеральское угощение!

– Молодцы, – одобрил Егоров. – Кавалерийская традиция: последнее выложи, а гостей встречай подобающим образом.

– Совсем как у нас в Грузии, – улыбнулся, устраиваясь поудобнее, Сталин. – Только непохоже, что они выкладывают последнее. Верно, товарищ Буденный?

– Есть кое-какие запасы, не без того.

– Ну вот, – сказал Егоров, – А нам предлагают взять Первую Конную на полное довольствие Южного фронта. Да у вас такие деликатесы, каких ни на одном складе не обнаружишь.

– С продовольствием терпимо. На подножном корму перебьемся. С патронами плохо, с обмундированием. Что у белых добудем, то и носим.

– Знаю, товарищ Буденный. Мы позаботимся, чтобы вам отгрузили боеприпасы в первую очередь. А сейчас все же давайте закусим...

Климент Ефремович хоть и давно знал Егорова, впервые видел его в застолье, в непринужденной обстановке, и позавидовал умению владеть собой. У Ворошилова еще возбуждение не улеглось после заседания. Даже в тарелку смотреть не хотел. Это у него всегда так: если настроился на работу, распалился, тут уж и еда не еда и сон не сон, пока не доведет дело до конца или сам не вымотается.

Нетерпение одолевало его. А Егоров и Сталин обедали без спешки, с явным удовольствием. Наконец Егоров сказал:

– Ну что же, дорогие гости, не утомили мы хозяйку? – И после паузы: – У меня есть предложение. Ночью мы не выспались, встали рано. Давайте теперь отдохнем, а заседание продолжим вечером, на свежую голову.

Никто не стал возражать. Разобрали в сенях шинели и бекеши. Семен Михайлович отправился проводить Сталина на отведенную для него квартиру. Шел по-уставному на полшага сзади, чуть косолапя, как многие кавалеристы.

Глядя им вслед, Ворошилов подумал, что сегодня у Буденного очень трудный день. Столько начальства, столько сразу перемен, новых забот. А держится твердо, с достоинством. Вроде бы даже подчеркивает своим поведением: вы хоть и руководители, но сила-то вот она где, в моих руках... И действительно, пока что вся собранная Семеном Михайловичем конница признает только его авторитет...

– Климент Ефремович, вы спать будете? – поинтересовался Егоров, они вдвоем шли по тихой, безлюдной улице.

– Какой уж тут сон...

– И у меня особого желания нет. О Буденном думаю.

– Я тоже, – Климента Ефремовича порадовало такое совпадение. – Мне с ним работать.

– Заходите, – пригласил Егоров. – Чайком побалуемся.

В хате Александр Ильич придвинул к столу два стула, расстегнул ворот гимнастерки и сел в излюбленной своей позе, скрестив на груди сильные руки. Климент Ефремович ожидал продолжения прерванного разговора, но Егоров начал вроде бы совсем о другом:

– Донские, кубанские, да и терские казаки за честь почитают у Мамонтова служить. Пожалуй, лучший кавалерийский генерал. Умен, удачлив, не боится риска.

– Что это вы так его? Даже слушать неприятно, – настороженно усмехнулся Ворошилов.

– Хочу ясность внести, Климент Ефремович. Среди кавалеристов Мамонтов – персона известная и даже почетная. А кто эту персону колошматил? Кто лучшие его полки растрепал? Причем дважды, под Воронежем и под Касторной... От кого Мамонтов уходит, не принимая боя? У казаков, у кавалеристов свой особый мирок, свой беспроволочный телеграф, свои критерии. Семен Михайлович, к примеру, еще летом на гребень славы поднялся. Его не только наши, но и беляки уважать стали. Особенно рядовые. Вот, мол, свой брат, урядником был, а теперь над генералами победы одерживает... И учтите: он прекрасно знает об этом.

– Буденный-то?

– Да, Климент Ефремович... Я часто встречался с ним, бывали вместе в сложных ситуациях. Он очень самобытный человек. За долгую службу Семен Михайлович видел много разных начальников, подчинялся им, слушал их, а теперь бьет их в бою.

– К чему вы это, Александр Ильич?

– У него своеобразный характер, все на ус намотает, все взвесит, да не всегда скажет, не всегда приоткроется. Вы щадите, пожалуйста, его самолюбие. Он постепенно отойдет от прежних привычек, оценит роль Реввоенсовета.

– Я всегда говорю то, что думаю.

– Да ведь одно и то же можно по-разному выразить. Давно замечено: сильные, незаурядные натуры часто бывают очень уязвимы, обидчивы.

– От нас он не качнется.

– Я тоже так считаю. Но не забывайте, Климент Ефремович, что в Первой Конной еще практически нет политаппарата, а все командиры – друзья и приятели Семена Михайловича, он им царь и бог. Любое недовольство Буденного сразу станет их недовольством. А они рубаки, горячие головы.

– Отличные кадры!

– Одно другому не противоречит. Я называю их «камешками», – улыбнулся Александр Ильич. – Ветераны: кремни, оббитые и обкатанные двумя войнами. И это целее поколение людей от двадцати до тридцати лет. Их взяли под ружье совсем молодыми, еще не приобщившимися к труду. Они привыкли жить без забот, на казенных харчах, служба им не в тягость, знают ее досконально. Эти люди составляют основу кавалерии и у нас, и у белых. В пехоте это меньше заметно.

– Есть грань – к белым подались крестьяне и казаки из зажиточных.

– Безусловно, Климент Ефремович, но я хочу сказать о том, что ветеранами следует заняться в первую очередь. Их мнение, их настроение – решающее в эскадронах.

– Подступиться к ним трудно.

– В этом вся суть... А ведь ветераны, эти самые крепкие «камешки» – резерв командного состава для новых формирований. Поделикатней с ними, и особенно с Семеном Михайловичем...

– Поделикатней? – удивленно переспросил Ворошилов. – Барышни они, что ли?!

– Может, это не совсем подходящее слово, но другого сейчас не подберу.

– Да, – засмеялся Климент Ефремович, – прямо скажем: таких необычных распоряжений получать еще не доводилось.

– Это не распоряжение, это совет. Пожелание, если хотите, – ответил Егоров.

4

В тот же день Ворошилову удалось побеседовать с Семеном Михайловичем о его политических взглядах.

– Вы считаете себя большевиком? – напрямик спросил он.

– Так точно!

– Но вы не состоите в нашей партии.

– Нет, о чем и сожалею.

– Сожалеете?

– Очень даже. И давно считаю себя партийным.

– С какого времени, Семен Михайлович?

– Еще в семнадцатом году по заданию партийной организации разоружал «дикую» дивизию в Орше. А потом у себя в родной станице Советскую власть создавали...

– Это действительно конкретная партийная работа. Это наша большевистская работа, – кивнул Ворошилов. – Но почему заявление не подали о вступлении в партию?

– Горячка. То у меня времени нет, то другим недосуг. Писал в Политуправление десятой армии, просил принять, даже копия у меня есть. А ответа не получил. Небось шибко заняты люди были. А тут вскорости наш корпус вышел из состава десятой...

– Вы делом доказали свою партийность, Семен Михайлович, и это самое главное. Остается только формально закрепить такое положение. Я немедленно поставлю этот вопрос на заседании Реввоенсовета. Будучи коммунистом, вы сможете полнее использовать в Конной армии силу и влияние партийной организации.

– Я бы со всем удовольствием, только, – запнулся Семен Михайлович, – этих... рекомендаций у меня нет.

– За рекомендациями дело не станет. Товарищ Сталин говорил мне, что готов поручиться за вас. И я полностью доверяю вам и тоже даю свою рекомендацию. Семен Михайлович, – голос Ворошилова звучал мягко, дружески. – Я помню ваше письмо, в котором вы настаивали на создании в Красной Армии крупного кавалерийского соединения. Командование Южного фронта учло ваше мнение. Владимир Ильич поддержал инициативу Реввоенсовета в создании Первой Конной. Ваша мечта сбылась. Как будет действовать Конная армия, оправдает ли она наши надежды, во многом зависит от тебя – командующего и члена партии. Согласен со мной? – Климент Ефремович даже не заметил, как перешел на «ты».

– Да! – сказал Буденный. – Я согласен! Я всей душой!

5

У генерала Мамонтова разболелась нога. Еще в октябре, но до боев за Воронеж, угодил он в перестрелку. Шальная пуля, ослабевшая на излете, пробила сапог, стукнула в кость. Рана затянулась, зажила, но все еще давала себя знать, особенно при резких движениях. Это раздражало Мамонтова, ухудшалось настроение, и без того далеко не радостное.

Вчера ездил в седле, потом трясся в повозке – и вот, пожалуйста. Надо бы полежать несколько дней, но обстановка такая, что отдохнуть некогда. Буденный давит, давит безостановочно. Взял Волоконовку, развернул наступление на Валуйки.

Да и вообще, что это за вид: кавалерийский генерал в постели! Принимает доклады и дает распоряжения лежа, как последний штафедрон! Нет, настоящий кавалерист бодр и весел до самой смертной доски, а Мамонтов считал себя истинным конником, рожденным для боев и походов. Будучи в душе немного артистом, он любил покрасоваться перед публикой, охотно играл роль «идеального» кавалерийского генерала: вот он, высокий, стройный, с мужественным лицом (у Мамонтова действительно было такое лицо, нравившееся – он знал – женщинам), гарцует перед строем лихих казаков на белом своем коне. Синий походный бешмет сшит у столичного портного... Нет, лучше в шелковой рубашке, облегающей грудь и плечи, с кавказским наборным ремешком, с плетеной нагайкой, покачивающейся на сыромятной петле...

Он повернулся к зеркалу и невольно поморщился, увидев осунувшуюся, серую, постаревшую физиономию, обвисшие седеющие усы. Черт знает, как измотали его неудачи, отступление и эта нудная боль. Надо вызвать цирюльника.

Через полчаса Мамонтов вышел к ожидавшим его офицерам в мундире, свежевыбритый, как всегда, полный решительности и уверенности.

– Садитесь, господа. Докладывайте.

Слушал, посматривая на карту. Положение своих частей и войск противника. Наличие людей, лошадей, боеприпасов, фуража. Все это воспринималось машинально, автоматически. Резануло слух лишь необыкновенное словосочетание – Конная армия! Несколько раз упоминалось оно за последние дни, но все еще не привык. От разведчиков, от пленных было известно, что красные создают или создали уже такую армию, и, когда говорилось об этом, Мамонтов испытывал чувство, в котором не хотел признаваться даже самому себе. Он чувствовал зависть.

Конная армия – давняя мечта генералов, венец всего развития кавалерии. И кому, как не Мамонтову, теоретику и практику боевого использования конницы, возглавить бы столь необычное воинское объединение?! Но по иронии судьбы оно создано врагами и командовать им будет не самый известный кавалерийский генерал, а какой-то старший урядник, лишь несколько месяцев назад вылупившийся из ничего в круговерти всероссийского хаоса.

Ходили слухи, что Буденный – фамилия вымышленная, под которой скрывается один из соратников Скобелева. Но это, конечно, для утешения любителей иллюзий. А истина такова: недавний старший урядник оказался способнее и хитрее Шкуро, Улагая и даже самого Мамонтова. Действовал Буденный расчетливо, не по шаблону. И еще: ему чертовски везло. Бывает так: фортуна повернется лицом, удача сама идет в руки. А у Мамонтова полоса блестящих успехов сменилась полосой поражений. Ранение, разногласия с Шкуро, мерзкая погода – одно к одному. Казаки, увлеченные им в дальний рейд, сначала шли очень охотно, надеясь пограбить, попользоваться чужим добром. И пользовались, разумеется. Но когда стало трудно, когда нажал на пятки Буденный, пропала у казаков охота воевать в чужих губерниях. Потянуло назад, к родным хуторам и станицам.

Фортуна фортуной, а Буденного надо остановить, и как раз теперь, пока отступление белых не превратилось в бегство. Разведка докладывает, что в штаб противника прибыли представители высшего командования, все начальники дивизий на совещании. Это хорошо. Основные силы 6-й кавалерийской дивизии красных, заняв Волоконовку, прошли дальше на юг. Отлично! Казаки Мамонтова нависли над левым открытым флангом Буденного: более выгодную обстановку трудно представить. И если завтра нанести удар по Волоконовке на стыке двух красных дивизий... Причем не только своими силами, а привлечь к наступлению генерала Науменко...

Начальник штаба еще продолжал докладывать, а у Мамонтова уже готово было решение. Забыв про боль в ноге, он произнес весело:

– Господа, у всех есть карты? Обстановка понятна? Пора, наконец, воздать новоявленному красному генералу все, что он заслужил!

– Ох, пора, ваше превосходительство! – обрадованно выдохнул кто-то.