Текст книги "В поисках свободы (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Боль от ботинок, натёрших мне тогда кровяные мозоли, я запомнил...

И запомнил ещё чуть ли не постоянное ощущение холода, на обратном пути в город, по речной водной дороге...

...В начале зимы, я тяжело заболел и лежал несколько недель не двигаясь. Острая боль в суставах не давала мне пошевелиться. Мать кормила меня манной кашей с ложечки. Наверное это были последствия моей полудикой жизни в деревне...

Потом, она увезла меня в больницу, и оставила там одного, в палате с взрослыми женщинами.

... Помню песню, постоянно транслируемую через репродуктор, в больничной палате: "Ой Подгорна, ты Подгорна, широкая улица...".

Всех слов я не помню, но позже, уже будучи взрослым, как только я слышал эту песню, на душе почему – то становилось очень грустно.

Наверное, тогда, в детстве, лёжа в кровати целыми днями, я очень скучал...

Помню большое разочарование, когда одна старушка, пообещала мне живого кролика и я мечтал об этом днями и ночами. Но позже старушка выписалась и уехала и мои мечты не сбылись...

Оставшуюся часть зимы я так и пролежал в больнице. Время проведённое там тянулось нестерпимо медленно...

Потом, почти до седьмого класса, с утра, в сырую погоду, пока не разбегаюсь ходил прихрамывая, как на протезах...

Но возвратимся во второй класс школы...

Я уже рассказывал, что научился плавать и нырять в шесть лет и проводил всё летнее время на речке.

Тогда, у меня появился взрослый друг из седьмого класса, а у него была деревянная, вёсельная лодка. Мы, вытащив её на берег осмолили чёрным варом, который ещё можно было жевать как резинку...

Спустив "судно" на воду, примкнули его на цепь и на замок, к старому, тяжелому якорю, ржавеющему на берегу.

В один из прекрасных солнечных дней, проснувшись пораньше, мы встретились около дома, подле деревянных сараев (мой "взрослый" друг, жил в соседнем доме) уже с бутербродами и поспешили на Ангару, где ждала нас наша лодка...

Запомнилось синее небо, золотой диск плоского солнца, плеск воды набегающей на галечный берег...

Погрузившись, мы оттолкнулись веслом и выйдя из заводи, принялись грести изо всех сил против течения, резонно рассудив, что лучше первую половину дня поупираться, зато потом, к дому плыть по течению...

Разгулялся яркий солнечный день и блестящая поверхность прохладной, чистой, тёмно – синей воды, отражала тёплые лучи, струилась серебром, напоминая, как казалось, дорогу к вечности.

Уже тогда, в моей голове зарождались мысли о несоразмерности мира природы, краткому мигу существования человека.

Но я был полон счастья свободы и необъятности дня, раскрывающего перед нами великие возможности выбора и эта несоразмерность, была пока только предчувствием...

Берега вдруг перестали для нас существовать. Мы видели текучую воду и зелёновато-цветистые, душистые острова, в начале впереди медленно приближающиеся, равняющиеся с нами и медленно уплывающие за спины.

Эти острова, казались мне частицей неведомого мира, открывающего перед нами загадку вечности и необъятности Вселенной...

Мой старший друг, однажды, вглядываясь в вечернее темное небо, объяснил мне что такое звёзды, а я, как прилежный ученик, запомнил несколько названий: Марс, Венера, Юпитер...

Ещё я узнал созвездия: Большую и Малую Медведицы, Кассиопею...

Всё это вошло в мою жизнь с той поры, и острова проплывающие мимо, были тогда для меня, малой частью необъятного Космоса...

... Солнце поднялось в зенит, мы изрядно устали и решили передохнуть. Причалили к очередному острову и затащив лодку повыше, на галечный берег, устроили пикник, среди зарослей зелёной травы и жёлто – голубых цветов, в прохладе летнего синего дня. Всё немного напоминало высадку на необитаемые острова в океане, потому что берегов реки, я так и не помню...

Назад возвратились довольные, чуть усталые, умиротворённые... Могучая река сама доставила нас к знакомой бухточке...

Это был один из самых счастливых дней моей жизни...

...Зима. Третий класс. Мы с другом, Юркой Галиновым катаемся на лыжах в окрестных лесах. Постепенно уходим всё дальше и дальше в тайгу, в места, где ни разу не бывали... Синее, холодное небо, золотое солнце, пушистый, искристо-белый снег, синеватые тени под соснами. Множество следов и не одного человеческого.

Радость первооткрывателей переполняет нас. Тогда, я в первый раз понял, как важно с кем-нибудь поделиться таким счастьем!

Это воспоминание осталось со мной по сию пору, как видение зимнего, земного Рая...

Не оно ли определило, в будущем, мою страсть к неизведанным, волшебным местам. Эти видения поддерживают меня и сегодня, в трудные минуты, уже далеко от родимой России...

Чуть раньше этой зимы, покосная пора, летом. Мы с Геной, старшим братом, едем на велосипеде в лес. Он крутит педали, "под рамкой", то есть просунув правую ногу под раму – ростом слишком мал для "взрослика".

Я – на раме. Сижу сжавшись в комочек, стараясь не мешать ему рулить. Ехать неудобно, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

На покосе, отец сделал балаган, для дневного отдыха, а может и для ночёвки. Это берёзовые, густые лиственные ветки, уложенные на каркас из слег, связанных между собой в сочленениях верёвкой. Внутри балагана, мягкий слой свежего, ароматного сена. Вечером, на закате, приходит, быстрый на ногу, устало вздыхающий отец.

Он достает из заплечного мешка продукты, и показывает нам сметану, на поверхности которой плавают куски масла. Сметана от быстрой ходьбы взбилась в масло...

Уснули на закате и проснулись прохладным солнечным утром. Отец поднялся на рассвете и уже выкосил половину большой поляны. Мы, граблями ворошили подсохшую траву, сгребали её в копны...

Запомнилась жара, комары и мухи, холодное до ломоты в зубах молоко из стеклянной банки, стоящей в неглубоком ключе...

И всё-таки, для нас это была не работа, а развлечение. Поэтому и запомнилось, как нечто приятное...

... Детские годы по воспоминаниям были очень длинными. От одного Нового года до другого, время тянулось. Лето было вместительным, а зима почти бесконечной...

Я рос...

... Всплывают в памяти забавные, с точки зрения уже взрослого, подробности покосов. То это трактор, везущий по непроходимой для грузовиков, лесной дороге, бревенчатые сани с брошенными по верху досками, на которых сидит больше десятка случайных пассажиров-лесовиков: покосников – как мы; лесорубов из таёжного леспромхоза, колхозников из лесных деревень...

Грязные лужи так глубоки, что приходится задирать ноги вровень с настилом, проезжая по ним и над ними...

... А то мы видели рыжую лисичку, которая бежала по обочине дороги и завидев людей стрелой метнулась в кусты. Когда мы подошли к этому месту, то заметили, что на земле веером лежат мыши, штук пять, которых лиса изловила и наверное несла в нору, своим щенятам-лисятам, держа их за хвостики зубами ...

... Или идём уже втроём, с младшим братом, по лесной тропке. И вдруг из осиного гнезда, на обочине, вылетает несколько ос. Мы с Геной убегаем, а младший – Толя, становиться объектом нападения...

Укушенный двумя, ревёт, а мы нервно хихикая и озираясь, спасаем его от "кровожадных" лесных ос...

... Наконец начинается подростковый возраст... У нас во дворе живёт тётя Лёля, весёлая пожилая женщина у которой есть собака – Валет. Тётя Лёля организатор, работает в ЖКО – жилищной конторе и потому собрав нас со всего двора ведёт в лес с ночёвкой, на ту же Каю.

Нас человек десять. Мы рады походу, рады большой собаке, которая кажется нам чуть ли не охотничьей собакой – легавой. Во "всяком случае уши Валета висят как у таких собак. Вечерний костёр, пение куличков блеющих" по бараньи на закате: птицы бесконечно забираются вверх, а потом пикируют и делают оперением звук "бе-бе-бе".

Утром задымленные и не выспавшиеся, готовим завтрак – гречневую кашу с тушенкой, завтракаем и пока тётя Лёля спит в тени густолиственной берёзы, мы уходим на поиски грибов и ягод...

Голубика и ало-красная костяника с семечком внутри очень вкусны, и поедаются с удовольствием. Привлекает и экономическая составляющая собирательства – ягоды, как и грибы в лесу – бесплатны...

Я, под ольховым густым кустом, в ворохе серых, мягких прошлогодних листьев, нашел "гнездо" груздей. Белые, хрустко-крепкие, с закруглёнными ломкими краями, с паутинкой бархатной бахромы на границе с исподом, пахнущие грибницей и осенью, они прячутся под палыми листьями, сидя на коротких ножках один рядом с другим, штук до десяти. Маленькие, часто прячутся под шляпками больших.

Найти, обнаружить такую семейку, всё равно что сокровище откопать. Поэтому наверное, для русских людей, сбор грибов – это страсть – безобидная и экономически выгодная...

А солёные грузди, зимой с картошечкой – это деликатес, неизвестный самым продвинутым гурманам, здесь в Англии. Я не говорю уже о груздочках под хрустально чистую, холодную водочку.

За такие деликатесы, здесь, на Западе, можно брать любые деньги!

Об экономической стороне вопроса так пространно, потому что современный человек привык всё мерить на деньги...

Тогда этого или не было или было значительно меньше.

После таких походов, мы становимся дворовой коммуной, повинуемся и уважаем тётю Лёлю, как племенного вождя.

Возвращаемся из лесов успокоенные, менее шумные, довольные...

...С той поры начинаются наши летние походы на день, с утра до вечера, в разные пригородные леса, за грибами и за ягодами. Тётя Лёля осталась, где-то позади, за кадром. Мы ходим только своей мальчишеской компанией...

Домой почти ничего не приносим. Всё съедаем прямо на месте. Даже грибы – маслята пытаемся жарить на костре, слушая, как шипит грибное масло на углях, выдавленное жаром из коричневых, с ярко жёлтым, прохладным исподом, грибочков...

Это уже вершина лета. Кругом тяжёлая, зрелая зелень, усталая и готовая к переменам и погоды и цвета...

Я как правило, самый старший из походников, но не лидер, а так, второй– третий в "команде", хотя силён, лучший футболист – играю за клубную команду.

Но в те времена, мне как-то одиноко в самой весёлой компании. Поиски себя растянулись на долгие годы, перехода из детства в отрочество.

Я запоем читаю книжки. Разные. И приключения и классику, хотя не знаю зачем мне это нужно. Жизнь одинокая, тоскливая, с обидами непризнания и непонимания моего состояния, окружающими.

И моё непонимание окружающих, уравновешивает драму взросления. Я недоволен всеми, да и самим собой недоволен...

...Заставляют переживать и тосковать безответные влюбления, заканчивающиеся долго и трагически разочарованно. Естественно, никто не знает о моей влюблённости, тем более объект влюблений...

В школе мне нравятся те, кому я не нравлюсь, и наоборот.

Жизнь постепенно превращается в пытку, усугубленную, патологической стеснительностью.

О девочках и женщинах ничего не знаю и думаю, что это существа другой породы. Тут и естественное целомудрие, и романтический идеал в стиле Дон Кихота и "Всадника без головы", Майн-Рида. Какие – то черноглазые креолки в кринолинах!

Теперь, я понимаю, что так и надо было и стеснительность помогает сосредотачиваться внутри себя, а переживания формируют личность!

И конечно самоуглублённость, погружённость в свои "неудачи"...

А кругом – "от Ивановых, содрогается земля".

Это из Саши Чёрного, который в юности был моим любимым поэтом...

Сумасшествие взросления, начисто вытеснило во мне жажду путешествий...

Хотя нет. Помню, в шестнадцать лет поездку за ягодой, в деревню, под Байкалом...

От автобуса надо было идти пешком до места, по просёлку, километров пятнадцать.

Обул в лес старые ссохшиеся сапоги и натёр кровавые мозоли после трёх километров ходу.

До деревни дохромал, с кривой от боли, физиономией.

Там, с местными, играл в футбол босиком, а на утро, для леса, сделал бродни из бересты и ходил в них целый день...

Ягоды не набрал, но боль от мозолей запомнил на всю жизнь...

Родители в мою жизнь не встревали. Приходилось всё расхлёбывать самому. Все ссадины порезы, ушибы – были моей ответственностью. Семьи это не касалось. Жизнь шла как в большой деревне...

После шестнадцати лет начался период песен Галича, Окуджавы, Высоцкого. С другой стороны, очень интересовала способность йогов владеть своим телом и чувствами. Начал делать дыхательную гимнастику, по книге йога Рамачараки...

Тогда же, стали возникать конфликты со сверстниками, "нашими" и "не нашими".

Кодекс чести "джентльмена" тяготил своей беспокойной обязательностью, но и выручал, когда после неудачной, проигранной драки, вдруг начинали уважать, словно победителя...

Без драк, как и без девочек нельзя было прожить...

Лес и походы отодвинулись куда-то в сторону...

Но осенью все ездили за ягодой: голубикой, смородиной, брусникой...

Помню одну такую поездку. Нас было четверо. Уплыли с комфортом на теплоходе, в хорошую, солнечную погоду. На проплывающих мимо берегах, разливалось осеннее многоцветье тайги...

От пристани ушли в ту же деревню Черемшанку по глинистой, петляющей по покосам, дороге. Пришли туда вечером. Ягодников много. Присутствуют несколько девушек, наших ровесниц.

Ночевали в бесхозной избе – из деревни люди выезжали в город, бросая дома без присмотра. Познакомился с симпатичной толстушкой, у которой там была старшая сестра. Оставив сестру, пошли с толстушкой к реке. Сидели разговаривали. Потом целовались. Потом нас нашла сердитая сестра и загнала толстушку в дом...

Вспомнился Пастернак, которым я тогда увлекался: "Ночь, чёрное небо, тьма, пролёты ворот...".

А в реальности – звёзды растянувшиеся по небу Млечным Путём, насторожённая тишина загадочной и страшной тайги, дремлющей вокруг горсточки деревенских домов...

Утром проспали, долго завтракали – обедали. Прохладный воздух, чистое голубое небо, солнце поднимающееся над зелено-жёлтыми кружевами берёзовой листвы...

Съели все припасы. Пошли в лес, но ягоды-брусники, не нашли. Оголодали...

Сварили ведро кипятку с смородиной.

Получилось что-то вроде сиропа и пили с сахаром, которого было в избытке. Выпили каждый кружек по пять, по шесть. Потом стали нападать друг на друга и прыгать на раздувшихся от воды животах. Было очень весело...

На закате решили уходить домой и с утренним теплоходом уплывать в город.

Кто-то предложил идти на теплоход по ледянке – зимней тракторной дороге, вдоль Большой Речки...

Ещё по свету, перешли пару раз холодную глубокую речку бродом и опустилась ночь. Темнота наступила кромешная.

Я почему-то шел последним и ничего не видя перед собой, слышал только пыхтение идущих впереди и изредка, у переднего, на рюкзаке брякал котелок. Тропка была неровная, узкая. Все часто падали и гремели кружками – ложками в рюкзаках под общее хихиканье...

Шли часов шесть. Промокли и устали зверски. Речку переходили раз пятнадцать. Часа в три утра вышли на берег Ангары, к пристани.

Дул речной, прохладный ветерок, мы измотанные переходом, голодные, замерзающие, сбившись в кучку, сидели несколько часов, казавшихся бесконечными, тщетно пытаясь согреться. В шесть утра подошёл теплоход, мы загрузились, но сидеть и вновь мёрзнуть, пришлось на верхней палубе. Теплоход был забит ягодниками...

...Тогда же, в шестнадцать лет я увлёкся охотничьей литературой, и всю зиму читал тонкие брошюрки издававшиеся в серии: «Начинающему охотнику». Я узнал, как охотиться на пушных зверей, на медведя, на лисиц, стал разбираться в породах охотничьих собак.

Всю длинную, морозно-снежную зиму, я сидел дома и читал о глухариных токах, о утиных осенних охотах, о ружьях и зарядах для них. Но у меня не было охотника – учителя, и эти энциклопедические знания скапливались до поры до времени в запасниках моей памяти, как мне казалось, бесполезным грузом.

Однако, я заинтересовался сибирскими лайками и мечтал о времени, когда наконец заведу себе такую же пушистую, с хвостом бубликом, обязательно крупную и злую собаку, с которой можно будет ходить на медведя или на лося...

Жизнь тогда, была для меня особенно тосклива. И потому, я непроизвольно мечтал о другой, свободной жизни, где не надо исполнять под чьим – то строгим присмотром рутинные обязанности взрослых...

В шестнадцать лет, пошёл работать, в бригаду штукатуров, к отцу – бригадиру. Стеснялся, шершавых, изъеденных раствором рук, тяготился несвободой обязательности, особенно летом. Все сверстники учились и я завидовал им.

Однажды, сев на свой спортивный велосипед, вместо работы уехал на пляж, не думая о последствиях. На обратном пути, случайно встретил мать. Пришлось врать и оправдываться. Запомнил стыд и неловкость на всю жизнь...

Читая охотничьи книжки, я в мечтах побывал уже в самых дремучих местах тайги...

Но книжек, которые рассказывали бы о "технологии" охотничьей жизни и тогда, и сейчас нет. Или очень редки. Есть конечно учебники для охотоведов, но написаны они так скучно, что ничего не запоминается.

Я, для себя, объясняю это тем, что настоящие охотники и путешественники редко-редко – хорошие писатели. А те, что пишут, не менее редко, – настоящие охотники.

И поэтому поэзия и красота, а главное свобода лесной жизни, остаётся нераскрытой. Поэтому молодые, взрослея, погружаются в несвободу человеческих джунглей, – громадных городов, в которых царит скука и примитивный экономизм.

Молодые же, ищут приключений и часто находят их, проверяя себя в хулиганстве и в преступлениях, за которые, общество безжалостно их наказывает.

Вместо того, чтобы указать правильный, полезный для развития личности и общества, путь освоения безграничных просторов, свободы разлитой в природе, взрослые говорят – так надо, так все делают. Имея ввиду скуку и тоску обыденной жизни...

Проблема переступания закона, и прорывающихся в молодёжи зверских инстинктов, часто вина взрослых и беда подростков, которым не объяснили, не показали других путей реализации молодой энергии и азарта...

Я бы ввел в курс обучения старших школьников, курс приключений, выживания, географических открытий и путешествий. Общение с природой под руководством опытного умного наставника и руководителя, развивает фантазию творчества, воспитывает ответственность и гуманное отношение людей друг к другу...

Но я отвлёкся....

Последний, перед уходом в армию, поход, весной, с закадычным другом Валькой Тетериным – романтиком и книгочеем, как и я.

Идея похода созрела в один день. Закупили продукты. Нашли резиновые сапоги и портянки и к полудню, следующего дня, тронулись. Взяли с собой Валькину одностволку, шестнадцатого калибра, которую он приобрёл в универмаге, заплатив восемнадцать рублей и предъявив паспорт. (Тогда, ещё можно было так покупать охотничье оружие). Прихватили пару коробок дробовых патронов. Чем отличается дробь от картечи мы представляли туманно...

Шли обычным путём, через Каю. Лес начинался сразу за крайними домами пригорода и чтобы дойти до речки, надо было преодолеть водораздельный хребет и спуститься в широкую долину. На это потребовалось часа два...

Перейдя, по узким мосткам, речку, пошли по просёлочной дороге, вдоль речной долины, среди леса и моховых болот, вверх по течению...

Шли и радовались ощущению свободы и полноты жизни. Погода стояла замечательная и солнечный день сменился красивым чистым закатом. Заметно похолодало...

Проходя через густой сосняк, вдруг встретили затаившихся за деревьями охотников – глухарятников.

Сердитым шёпотом они предложили нам идти по дороге тише и никуда не сворачивать километров пять. Выяснилось, что они пришли сюда охотиться и потому, ожидали на "подслухе" прилёта глухарей на ток, на ночёвку...

Тогда, я ничего этого не знал. Меня, "какой-то" глухариный ток, вовсе не интересовал...

Когда спустились сумерки, мы отшагали уже изрядно и решили останавливаться на ночлег...

Сделали подобие балагана на мёрзлой ещё земле, заготовили несколько сухих сосновых веток и сырых осиново-берёзовых "дров". Развели костёр почти на мерзлоте, чуть оттаявшей под дневным солнцем.

Мы были "чайники", новички в тайге и потому, не знали никакой "технологии" ночёвок, тем более весной, при не оттаявшей ещё земле.

Пока кипятили чай, пока ели, пока жгли сухие ветки, было тепло. Потом в темноте, сырые дрова не разгорались и мы влезли в "балаган" и ненадолго уснули, согретые горячим чаем и энергией перерабатываемой еды.

Часа через два, проснулись от холода и стали ворочаться с боку на бок. Холод от замороженной за зиму, земли, поднимался к поверхности, проникал под ватные фуфайки и свитера. Уснуть нормально мы уже не могли и начался ночной кошмар, когда казалось, что время остановилось...

С неба светили яркие блёстки звёзд. Из ближней болотинки, по временам слышалось похрустывание ледка и тихое журчание ручейка...

Я поднялся, дрожа от холода, сгорбившись подошёл к стволу дерева и полу отжимаясь на руках, выпрямил "закостеневшую" от стужи спину.

Чертыхаясь, стал искать сухие ветки и стволики валежника. Я уже начал понимать, что сырое дерево весной не горит, а только дымит. Набрав ветоши, вновь развёл костёр, сходил на ручей за студёной водой и поставил котелок на костер.

В это время, со стонами, из балагана вылез скрюченный Валька. Он, чертыхаясь и стуча зубами "танец с саблями", топтался у костра почти залезая в него и отогрелся только тогда, когда обжигаясь выпил пару кружек крепкого чая с сахаром...

Дождавшись рассвета и упаковавшись кое-как, снова тронулись в путь. Надо помнить, что нам было по восемнадцать лет и энергия била через край.

Это помогло быстро забыть неудачную ночёвку и переключиться на новые впечатления. Мы шли по бывшей лесовозной дороге и нас окружала глухая, дремучая тайга. Мы радовались необъятным просторам. Позади синел далёкий водораздельный хребет, а впереди, между деревьев, петляли извивы лесной дороги.

... Пройдя километров пятнадцать, стали спускаться в долину и вдруг, вышли к заливам окружённых лесами, ещё покрытых синеватым, весенним льдом.

Пробираясь вдоль берега, мы спугнули парочку уток и Валька неудачно пальнул по ним несколько раз – стрелять мы оба по настоящему не умели.

Сбросив рюкзаки, несколько быстрых, незаметных часов, азартно скрадывали, выслеживали уток. Иногда, по очереди, стреляли в них, но всегда мимо.

Лёд у берегов плавучих островков подтаял и неудачно перепрыгивая полынью, я провалился под лёд, и икая от холода, выскочил на плавучий, мёрзлый еще остров, как ошпаренный.

Я выжимал портянки и штаны пританцовывая и сохраняя равновесие, а мой спутник беззаботно смеялся надо мной...

Когда Валька, зазевавшись, тоже угодил в воду, пришёл мой черёд весело смеяться....

На вторую ночь, наученные горьким опытом, заготовили побольше сушняка и жгли костёр всю ночь просыпаясь по очереди, чтобы подложить дров.

Утром был замечательный, красно-розовый, холодный восход солнца. На серой, прошлогодней траве, прибитой к земле зимними снегами, белой мукой выступил иней...

Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали о чём-то личном и интересном, наблюдая превращения вокруг нас.

Вначале, на солнце растаял ночной иней и тени отступили. На их место пришли свет и тепло. Подул лёгкий ветерок от холодного льда на заливах, в сторону берегового леса.

Но тепло наступающего дня, наконец победило холод остатков зимы и мы, ощущая потепление, радовались победе весны.

Когда солнце поднялось над горизонтом и заметно потеплело, пустились в обратный путь, в город.

В половине дороги, встретили компанию рыбаков, возвращающихся после удачной рыбалки на заливах. Они жгли костёр около дороги, пили водку и варили уху. Им было хорошо, и от полноты души рыбаки стали угощать и нас...

Уже после, я понял, что стаканчик водки заменяет русским людям медитацию, поднимая настроение и делая даже незнакомых прохожих – братьями и сёстрами...

Вообще, по воспоминаниям, люди тогда относились друг к другу, особенно в лесу, очень дружелюбно. Встретившись случайно, не боялись друг друга, останавливались, разговаривали, а то и садились пить чай, угощаясь, кто чем богат...

В тот раз, я впервые попробовал налимью вкусную печень, а после рюмки водки день расцвёл дополнительными красками...

Домой прибрели к вечеру, уставшие, и казалось полностью обессиленные...

Но попив чаю, собрались "командой" с друзьями и подругами и поехали на танцы, в соседний посёлок, где замечательно провели время...

Армия.

...В конце 1965 года меня забрали в армию.

В армию я идти не хотел, так как единственный из дружной компании друзей, был призван без отсрочек, за что, как ни странно, благодарен судьбе.

Сегодня, мне кажется, что в армии, я как-то болезненно захотел быть свободным, без всяких фокусов "относительности" с которым часто связывают это понятие.

Побудило меня к переоценке ценностей, состояние полной несвободы там, сравнимой может быть с тюрьмой.

Мне кажется, иногда, что я понимаю, почему люди после тюрьмы, часто бывают так упорны в отстаивании своей независимости: от начальства, от рутины быта, от диктатуры закона наконец.

Думаю, что воровской закон, был "написан", после жутких унижений несвободой в лагерях и тюрьмах, в "пику" государственному закону, который принуждает людей делать так-то и так-то, не оставляя права выбора гражданину, но маскируя послушание под гражданское чувство...

Конечно это не значит, что я сторонник анархии. Понимать и быть сторонником – две разные вещи...

...Я попал на Дальний Восток, за что тоже благодарен судьбе.

На острове Русском, где я служил и прожил в казарме почти три года, был климат, называемый в учебниках географии, "сухими субтропиками". Там рос дикий виноград, лимонник и грецкий орех, называемый маньчжурским. Море кругом было тёплым почти полгода, и замерзало, да и то не полностью, на несколько недель...

Помню, как в начале ноября, купался в морском заливе, а "флоты" – морячки в бушлатах, глядя, как я голышом заходил в воду, дрожали от озноба...

Не буду описывать перипетий службы, но немного расскажу о климате и о природе Приморья...

Весной всё расцветает на склонах сопки, с вершины которой видны "белые свечки" цветущей дикой вишни, выразительно выделяющиеся на ковре серо – зелёного, в просыпающемся после зимнего сна, лесу.

Деревья лиственных пород, росли густо и снизу были окружены зарослями кустарников... Оттого, что кругом было море, зимой было относительно не холодно, а летом, на острове не было жарко и потому приятно...

В апреле, я начинал купаться в море, и всё лето, в погожие дни, уходил с сопки вниз, на берег, в самоволки. И кроме того, при любой возможности ходил в штаб полка, где была библиотека и в клубе показывали кино...

Дорога, и туда и туда шла через лес...

В конце мая, в природе начинался праздник лета и по ночам, в тёплой темноте, среди деревьев и кустов летали мотыльки – светлячки, периодически загораясь и погасая. Казалось, что вы попадали в Рай, на праздник ночной жизни.

Зрелище волшебное...

...Так как остров был "военным", то всякая охота была запрещена, и в окрестных лесах перевитых лианами и заросших по низу куртинами непроходимого кустарника, скрывались стада диких косуль, на которых охотились многочисленные рыси. Зайцы, лисы и ёжики тоже были в изобилии.

Однажды, на дороге, с вершины трёхсот метровой высоты сопки, вниз, к морю и в полк, я увидел ежиху с ежатами и полюбопытствовал – умеют ли ежи плавать. В песчаном русле, по обочине бежал ручеёк, через который вся "компания", удирая от меня, переплыла без затруднений...

Каждый раз, проходя вдоль склона в одном и том же месте, заслышав тихое шуршание, я раздвигал густые ветки кустов и видел, спокойно пасущихся на склоне косуль... Однажды, я лежал и читал книгу, на укромной лужайке, метрах в двухстах от казармы, когда за спиной появился красавец, самец косули с аккуратными рожками на грациозной голове. Заметив меня, он прыгнул, взлетел в воздух без напряжения, казалось завис на какое-то время в полёте, а потом приземлился на склоне уже вне пределов моей видимости...

В конце зимы, у рысей начинался гон, и окрестности казармы оглашались по ночам противным "кошачьим" рёвом – воплем. Стоя на верхней площадке у входа в капонир, в котором мы, связисты несли службу, казалось, что рысь устроилась на крыше нашей казармы, до которой было по прямой метров сто.

Однажды я даже приблизился к ревущей рыси метров на пятнадцать в темноте, но она не убегала, а яростно и злобно кашляла, давясь негодованием и злобой. Я не решился без ножа схватиться с ней в рукопашную и ретировался. На Мцыри я явно не тянул...

Там же, "на сопке" впервые столкнулся с наркоманами – солдатами.

На "крыше" капонира, подземного, бетонированного, укреплённого пункта, в котором я нёс службу и который построили пленные японцы, после русско-японской войны, в начале века, стоял наш радио пост и локатор радиолокационной службы.

Придя в первый раз на пост, я застал там эртэвэшников, (радиотрансляционные войска) неудержимо хохочущих и показывающих друг на друга. Мне показалось, что они все посходили с ума, но мой напарник коротко прокомментировал: "Обкурились!"

Позже, мне уже сами эртэвэшники показывали на "крыше" заросли "травки" – конопли, которую они пестовали – выращивали всё лето. Предлагали покурить и мне, но я отказался. Их обкуренный кайф, казался мне детской глупостью...

Там, в армии, я увидел, как цветущий новобранец, через два года курения "травки", превратился в сморщенного "старичка".

Но о службе как-нибудь в другой раз...

Однако, всё это было только деталями моего пребывания в Советской Армии.

Главное впечатление после этих лет – тяжкий груз несвободы. Он заставлял меня иногда превращаться в главного нарушителя дисциплины в подразделении. Например, я чуть ли не ежедневно ходил на море купаться летом и осенью, а это называлось самовольной отлучкой и за это могли судить если бы поймали...

Один раз, уже будучи дембелем, ушёл в самоволку "в наглую", купил вина в воинском магазине, и устроил вечеринку в честь моего дня рождения "на сопке" – то есть в капонире...

А началось всё благообразно – я подошёл к комбату, и попросил его отпустить меня в увольнение, "потому что день рождения..."

Тот упёрся, ответил отказом, я вспылил, нагрубил ему и на глазах у всех ушёл вниз, в посёлок, где был магазин...

... Вечером, "праздник" продолжился и я ушёл на танцы, вниз, в Морской клуб, прихватив с собой двух сослуживцев, с которыми "распивал алкоголь". Один из них, где-то потерялся в подпитии, попал на гауптвахту и "заложил" меня, вместе со вторым собутыльником...

Назавтра разразился скандал.

Утром, на батарею приехала комиссия состоящая из офицеров полка, разбираться с нпит – самовольщиками.

На допросе, я вёл себя вызывающе, ни в чём не признался и назвал всё происходящее "грязной инсинуацией". Я любил иногда блеснуть своей начитанностью...