Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Владимир Дудинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Опять барак опустел, и опять застучали тяжелые сапоги на крыльце столовой. Вошел Прасолов и за ним молоденький техник путевого строительства. Прасолов никогда не приходил сюда без провожатых, словно боялся. И опять Дуся, повязав получше косынку, даже без поварской куртки, нарядная, вышла к ним с подносом. Прасолов и техник, разостлав на столе восковку, сидя плечом к плечу, просматривали чертеж.
– Геннадий Тимофеевич, долго я буду держать поднос? – Дуся остановилась против них, повелительно взглянула на Прасолова и поставила поднос на край стола. – Что у вас здесь такое интересное?
– Видишь, вот ваш барак… – Прасолов повел толстым пальцем по кальке. («Да ты в чертеж смотри, а не на меня», – засмеялись его глаза.) – Вот дорога… Здесь – разрыв. А вот опять полотно. Мухин взорвет скалу – тут мы оба участка соединим, и дорога будет готова.
– А что же вы так долго не взрываете?
– Ты думаешь, это легко? Ты видела дорогу?
– Не видела.
– Что же это ты, повариха? И на двенадцатой выемке не была?
– Нет.
– Не видела! Это невозможно! Вася, завтра же посадишь Дусю в дрезину и покажешь ей дорогу. По всему участку прокати, все расскажи. Пусть прикоснется к нашему делу.
Он загремел лавкой, умолк. Вдруг посмотрел на Дусю восхищенными голубыми глазами.
– Такую дорогу строить и не знать! Ты ведь тоже строишь! Что – нет? Лучшая повариха! А дорогу не знаешь! Погоди, я вот выберу время, сам тебя прокачу!
«С этого бы и начинал, – подумала Дуся. Улыбнулась, прикусив губу, и опять посмотрела на чертеж. – Так вот она где, выемка. Вот он где стучит. Далеко…»
В воскресенье днем недалеко от барака остановился грузовик – там, где через дорогу с плеском переливался прозрачный ручей. Из кабины вышел Тимофей – в белой рубашке, заправленной в солдатские брюки. Он исхудал за это время и сильно загорел. Даже губы его обгорели и присохли под горным солнцем.
– Дай-ка зеркало, – сказал он шоферу и пошел к ручью, присел над водой.
Вышел и шофер. Сунул руки в карманы, наблюдая за Тимофеем. Машинист умылся над ручьем, вытер лицо подолом рубахи и, смочив светлые кудри, стал причесываться. Разделил массивную курчавую шевелюру пробором, морщась, расчесал ее на две стороны, посмотрел в зеркальце, опять смочил кудри и снова расчесал. Ненавистные волосы все так же мелко вились, словно разбегаясь по бороздкам, оставленным гребешком, и Тимофей махнул рукой.
– Ты отвези инструмент и особенно не торопи кузнеца, – сказал он, и шофер хитро мигнул ему. – Нет, серьезно, ты не подумай чего-нибудь. Пусть кузнец как следует заправляет буры. Понял? Приедешь – мне посигналь. Я скажу жене, чтоб нас накормила.
Грузовик уехал, а Тимофей побежал к бараку. Влетел в коридор и увидел замок на своей двери. Помолчал, толкнул пальцем замок, засвистел и вышел из барака. И сразу увидел второй замок – на двери столовой. Напряженная жаркая тишина стояла вокруг, и все слышнее, слышнее шипела река, ветвясь в далеких гравийных россыпях.
По склону поднималась Настя, неся на коромысле два ведра с бельем.
– Привет, тетя Настя! От взрывников привет!
– Как там у вас дела?
– Скоро домой приедем. Еще дней десять. Где Дуся?
– Уехала. За продуктами, должно.
Тимофей засвистел, прошелся вдоль барака.
– Да ведь она продукты-то получает в начале месяца! Тетя Настя!
– А леший ее знает. Не знаю. Сама не видела, как исчезла.
Тимофей достал кисет, свернул цигарку и сел на крыльце столовой. Так он сидел целый час. Приехал грузовик, затормозил, резко загудел около барака. Тимофей поднялся.
– Тетя Настя, скажите, что ждал! – крикнул он, открывая дверцу кабины.
А Дуся в это время ехала в маленьком моторном вагончике по новым, еще не обкатанным рельсам. Громко стучал, дребезжал мотор, пахло бензиновым дымом. Дуся сидела, постелив газету на замасленной деревянной скамье, и все время оглядывалась по сторонам. У левого ее плеча за окном зияла, голубела пропасть, вдали стояли темной полосой облака, а над ними, как сталь, сверкали снега, сияли извилины ледников, теснились в легком тумане, словно заиндевелые, спины и плечи гор.
Справа, мимо Дуси, плыла ровно обрубленная каменная стена.
– Это все Мухин взрывал! – кричал Прасолов. Он ни разу не сел около Дуси, все время стоял, как будто торопился.
Потом набежала темнота – туннель. Сильнее запахло гарью. Неловкое молчание длилось целую минуту. Когда яркий свет дня брызнул им навстречу, Прасолов крикнул:
– Снарский пробивал! Туннель, туннель, говорю! Взрывники работали!
Дуся уже не видела гор. Их закрыл красный рыхлый склон. Вагончик долго полз по дну глубокого земляного желоба. Скучая, Дуся оглянулась по сторонам и вдруг увидела людей. Пять или шесть человек, один за другим, с лопатами на плечах, они съехали вниз по склону, как на лыжах, промелькнули мимо, исчезли.
– Это уже не наш участок, – сказал Прасолов.
– Может, вернемся? – спросила Дуся. Ей уже надоело скучное мелькание красной и желтой земли за окном.
– Сейчас. Проедем эту выемку. Это очень интересно – ее проходил один человек.
– Что? – переспросила Дуся, не веря. – Как это – один?
– Один, один! – крикнули за окном, и Дуся увидела всю пятерку рабочих с лопатами. Молодые ребята в кепках козырьком назад, они теснились на подножке вагончика, весело смотрели на Дусю.
– Точно говорим: один! Экскаватором!
– Кто такой? – Дуся испугалась своего вопроса.
– Теренин! – крикнул Прасолов. – Ты его не знаешь. Он на другом участке работал. Я отвоевал его для нас. В управление ездил, хлопотал. Теперь будет у нас работать! Всей бригадой!
Стена земли бежала, бежала, бежала мимо окна. Один! Так вот он куда торопился все время! Вот что значат виноватые слова, которые так сердили ее: «Понимаешь, задержался…»
– Расскажите еще что-нибудь о нем, – тихо попросила она.
Прасолов не расслышал.
– Масштаб ему давай! – кричал он рабочим. Он обрадовался – появились настоящие слушатели. – «Дадите такую гору, как эта, – пойду к вам!» Хорошо, будет тебе гора, еще почище этой! – он засмеялся. – Уже машину к нам перегнал!
Больше она не задавала вопросов. Даже боялась поднять на Прасолова глаза. Они проехали до конца выемки, прицепили к вагончику платформу со шпалами и вернулись. Над бараком вагончик остановился. Дуся не заметила руки Прасолова, протянутой к ней, легко спрыгнула на шпалы и, забыв попрощаться, – скорей, скорей! – словно спасаясь, поехала вниз по сыпучему щебню. – Спасибо! – крикнула она, не оглядываясь.
Уже внизу она увидела на себе новое платье, новые исцарапанные щебнем туфли. Покраснела. Засмеялась. Огляделась, тихонько вошла в барак и вихрем пробежала по коридору. «Только бы Настя не увидела! – она поскорее отперла, захлопнула за собой дверь и замерла, слушая. – Нет, никто не заметил!»
Тут же новые туфли полетели в угол, платье – на кровать. Через минуту она вышла из барака в своей поварской куртке, шлепая тапочками на босу ногу.
– Тимофей был, – сказала Настя из окна. – Где пропадала?
– На дрезине каталась. Надо же когда-нибудь дорогу повидать!
– Поди, поди-ка сюда… Дуняша! Губы стала красить? – Настя потянулась к Дусе, чтобы поймать ее. – Да что ты испугалась?
Дуся, словно увядая, опустила голову. И даже Настя не заметила – так быстро и больно она провела губами по воротнику своей куртки.
Теперь уже каждый день в барак приходили известия с пятнадцатой выемки. В столовой только о ней и говорили – все рабочие считали дни до взрыва, и Дуся, оставив свое место у раздаточного окна, выходила к ним, садилась на край лавки и слушала.
– Комиссия выехала принимать работу, – говорили путейцы. – Не взрыв будет, а землетрясение! Двести пятьдесят тонн взрывчатки. Пожалуй, у нас стекла повылетят!
Один раз во время обеда задрожал пол, звякнули тарелки на кухне. Кто-то крикнул: «Повезли!» Рабочие бросили ложки, выбежали на крыльцо. Мимо барака одна за другой, тяжело гудя, плыли запыленные грузовые машины. Кузова их были закрыты брезентом. Один рабочий, догнав грузовик, уцепился за борт и заглянул под брезент.
– Трофеи! Честное слово! Немецкие бомбы!
– А куда же их девать, добро такое – сказал пожилой путеец. – Их вон – как завезли на склад, так и лежат. Пора. Пусть послужат настоящему делу.
Машины шли весь день с правильными промежутками, одна за другой. Ночью в комнате Дуси дребезжали стекла и через каждые полчаса в окно заглядывал белый луч. И опять наступил день, и все так же шли и шли машины в высоком облаке пыли, уходили вдаль, туда, где за небосводом каждое утро раздавались дребезжащие в окнах шаги гиганта. «Поедем, поедем, поедем», – звали машины.
После ужина, когда стемнело, Дуся заперла столовую, забежала к Насте. Та накинула платок, и они вместе вышли на дорогу.
– К утру вернемся, – сказала Дуся.
Настя кивнула ей.
Они ждали недолго. В пыльной темноте выросли, завертелись две белые луны, и, тяжело гудя, надвинулся грузовик. Машина остановилась у ручья. Из кабины, звеня ведром, выпрыгнул человек, побежал в темноту. Дуся встала на колесо, перевалилась в кузов, села на брезент, на плотные бумажные мешки.
– Давай! – шепнула она Насте.
И тут же брезент зашевелился, из-под него показалась темная голова человека, вылез ствол винтовки.
– Нам на пятнадцатую выемку! – закричала Дуся. – Фактуру надо подписать. Я – заведующая столовой!
– Марш на землю, фактура! – скомандовал веселый голос. – Быстро! – твердые пальцы сдавили ей локоть.
– У-y, страшило! Еще руками хватает! – сказала Дуся, глядя вслед угасающему красному огоньку и что это? – даже заплакала.
– Ничего, завтра они уже будут дома, – Настя тихо посмотрела на нее сбоку. – Пойдем ко мне, Дуняша.
В этот вечер они пели особенно хорошо. А утром – это было уже третье воскресенье – к бараку подкатил грузовик с букетиком горных гвоздик, привязанным к пробке радиатора. «Привет ударникам 15-й выемки!» – кричали белые буквы на кумачовой полосе, прибитой к борту машины. По бараку затопали сапоги, заxлoпaли двери.
– На выемку едем. Взрыв смотреть!
И Дуся проворно надела свое пестрое платье. Никогда еще она так не готовилась к свиданью, никогда еще не чувствовала такой слабости в руках. Глаза ее – большие темные тени – бродили, ничего не видя, ничего не находя, а пальцы прыгали, схватывая и отбрасывая в сторону сумочку, зеркальце, гребешок…
– Глупости оставь! – Настя вырвала у нее из рук палочку губной помады. – Беги, в машине красу свою расчешешь.
За окном раздались настойчивые гудки грузовика, и Дуся, хлопнув дверью, застучала каблучками по коридору.
«Смотри ведь, как побежала! – подумала Настя, глядя ей вслед. – Останови попробуй!»
Загрузка камер взрывчаткой шла на пятнадцатой выемке два дня. Осторожно поворачивая скрипучий ворот, рабочие опускали в колодцы тяжелые бумажные пакеты с мелинитом, трофейные авиабомбы в цементной оболочке, черные снаряды, железные баллоны с желтой, твердой, как стекло, начинкой. Гришука ходил от колодца к колодцу, записывал вес зарядов, давал короткие указания.
– Вот эту дуру еще опустите сюда, и хватит.
Утром в воскресенье, когда все камеры были загружены до половины, приехал Снарский. Он ничего не сказал – сел на камень и стал наблюдать краем глаза за бригадиром.
– Опять экзамен, – весело шепнул Гришука Тимофею.
Вдвоем с машинистом они размотали на площадке бухточку мутного, как янтарь, детонирующего шнура. Гришука опустился в каждый из шестнадцати колодцев, зарыл в мелинит боевики, вывел концы шнура наружу и связал их. Когда все было закончено, Снарский прошелся по шнуру от колодца к колодцу.
– Машинист помогал, изъяна быть не должно, – приговаривал он. – Взорвутся все камеры, как одна. Это точно. Что скажешь, машинист? – он неожиданно повернул к Тимофею усатое, худое, с коричневым блеском на скулах лицо. – Нравится тебе у нас? Тебе теперь только экзамен сдать и будешь взрывником!
Тимофей, голый по пояс, посмотрел на него сверху детскими добрыми глазами. Ничего не сказал.
– Знаю, знаю, о чем думаешь, – сердито пробасил Снарский и умолк, глядя мимо Тимофея. – Не хочет к нам, – сказал он Гришуке и опять умолк. – Давно работаешь на экскаваторе? – вдруг спросил он машиниста. – Пять лет? Да-а. Жаль, что ты не попался мне пять лет назад. Был бы ты у меня бригадиром, Тимошка. Ладно, не тужи. Сегодня мы расчистим дорогу твоему коню. Рой землю, нас не забывай. Наши дорожки еще сойдутся. Где-нибудь в Каракумах! Смотри, если оплошаешь! – он показал Тимофею кулак. – Гришука! Я поехал. Заваливайте камеры. Приеду через три часа.
И опять заскрипели все шестнадцать воротов. Через час Гришука подошел к одному из колодцев и, махнув тетрадкой, солидно сказал:
– Здесь достаточно. Разбирайте ворот.
Могучий Бейшеке присел, пролез плечом под ворот и, приподняв, вытащил обе его деревянные ноги из камней. Тут же он сделал неловкий шаг, и большой кусок гранита, как живой, сполз и полетел в черную дыру колодца. Металлическое «чик» донеслось снизу.
– Осторожнее, хлопцы, надо, – тихо заметил Гришука. Наклонился, стал смотреть в темный квадратный зев. – Нельзя, Бейшеке, камни туда кидать, – наставительно сказал он, не глядя на Тончулукова, который так и стоял перед колодцем с воротом на плече, не замечая его тяжести. – Высечет искру, загорится мелинит, знаешь, что получится? Вся работа в трубу – вот что. Нагреется до трехсот градусов и взорвет. А мы еще камеры не догрузили.
Он заглянул еще раз в колодец и пошел по площадке. Когда он скрылся за камнями, Бейшеке сбросил ворот и полез в карман своих нагольных овчинных штанов.
– Опасная работа, – сказал он, вздыхая. – Закурим, машинист. Забудем камень, пусть себе лежит.
Он вытащил из кармана большую бутылку с тертым табаком. Вытряхнул на ладонь щепотку зеленого порошка и опрокинул в рот.
– Не бойся, без огня курим. Хочешь? Попробуй.
Тут он нечаянно оглянулся. Сзади него, в темном квадрате колодца, все яснее и гуще, как пламя свечи, качалась дымная струйка лимонного цвета. Тончулуков сплюнул табак, закричал:
– Бригадир!
Но сейчас же увидел сжатый кулак Тимофея, его неподвижные серые глаза – и замолчал.
– Найди Гришуку, – приказал Тимофей и взял лопату. – А людей всех уводи на дорогу. Подальше. Эй, рабочий класс! – закричал он весело. – Кончай дела! Будем взрывать!
– Кончай! Бригадир велел! – Бейшеке, пряча бутылку, побежал вдоль площадки.
Рабочие остановились, ничего не понимая, смотрели на штабели снарядов, бомб и пакетов, еще не опущенных в камеры.
Но тревога уже коснулась каждого. По одному, оглядываясь, еще не зная, в чем дело, они пошли, побежали по узким тропкам вниз, к дороге.
Удушливый дым с запахом горелой краски валил все гуще. Тимофей бросил в колодец несколько лопат земли и оглянулся. Площадка была пуста. Теперь он остался один в прозрачном желтом облаке. Часто дыша, отплевываясь, машинист быстро и размеренно бросал землю в колодец. Минута прошла или час – он не заметил, только лопата его со звоном задела другую лопату, и он увидел в дыму рядом с собой голую спину Гришуки. И еще дальше кто-то подгребал лопатой землю, и Тимофей услышал далекий спокойный голос Тончулукова:
– Земли мало, бригадир!
– Шнур, шнур не забудь! Разруби! – закричал Тимофей. – Всю выемку разнесет.
В голове, в груди Тимофей почувствовал странную теплоту. Он уронил лопату. Мокрые голые руки, подхватив его, поволокли в сторону, уложили на камне под ясным небом.
В двух километрах от выемки – там, где ущелье под прямым углом делало поворот, стоял у дороги экскаватор, огромный, как вагон. Железная стрела его была опущена, зубастый ковш тяжело придавил землю. На краю ковша сидела Дуся и, опустив голову, водила пальцами по отшлифованным, как лемехи, зубьям. Ниже, на травянистом склоне, под колючими и пыльными кустами, дымили цигарками рабочие. Около Дуси падали мелкие камешки, брошенные из кустов. Повариха не замечала их.
– Вишь, как ждет! – шутили рабочие за ее спиной. – Вот они, какие нынче мужья пошли: свою работу сделал – с Мухиным план выполняет! А тут Дуся вот стереги ему машину. Она его, конечно, возьмет сегодня в оборот. А, Дуся?
– Что он, что Снарский, – гудели голоса. – Против него пять человек того не сделают. Ему бы на шагающий экскаватор, на четырнадцатикубовый. Вот где Тимохе побороться!
Между тем вдали на дороге показались люди. Они шли неровным, колеблющимся строем, поднимая пыль. Недалеко от поворота они остановились, сгрудились плотной толпой, стали смотреть туда, откуда пришли.
И Дуся поднялась, несмело пошла к ним, краснея, прикусив губу. «Ты не знаешь, что я здесь… А что я сейчас скажу тебе! Одно слово, ты его не слышал никогда – вот что ты услышишь! Глупая, почему я раньше этого не сказала?»
Неожиданно совсем близко она услышала грозный ропот рабочих.
– Чего ж ты сразу не сказал, что горит? – рабочие наступали на кого-то маленького. Малыша не было видно из-за широких, белых от соленого пота спин.
Дуся приподнялась на носках. Это был взрывник Мусакеев. Он прямо стоял перед рабочими и держал в руке красный флажок.
– Что ж ты не говорил? Ты же видишь, – авария!
– Бригадир приказал…
– Бригадир, – заговорили сразу все, – Мухин, конечно, не уйдет! И машинист не уйдет! Да ты знаешь, что это за люди? Есть у тебя голова?
– Мусакеев, где Тимофей? – тихо спросила Дуся, положив руку взрывнику на грудь.
– Уйдите вон от меня все! – закричал Мусакеев, затопал, и крупные слезы покатились по его широкому коричневому лицу.
Дуся вырвалась вперед. Крепкие руки схватили ее.
– Тебя еще там не хватало! Не сходи с ума. Куда ты побежишь?
И наступила тишина. Сильные напряженные руки по-прежнему сковывали Дусю, и она вдруг почувствовала, как секунда за секундой уходит от нее жизнь – небо, горы, тихие детские глаза Тимофея.
– Пустите, – попросила она, глядя в землю. Слабо оттолкнула всех и пошла назад, к повороту. Спустилась по склону, исчезла в колючих кустах.
А на дороге опять забасили, заговорили наперебой. Все глаза поднялись к чистому клину неба между высокими черными зубцами – оттуда вот-вот, сию минуту, должна была вырасти темная туча взрыва. Шли секунды. Вместе с теплыми струями ветра подступало и уходило вспять вечное шипение реки.
– Побежала! – вдруг ахнул кто-то.
И всё увидели: вдали по дороге, уменьшаясь, мелькало синее пестренькое платье.
Она не заметила этих двух километров. Она не видела никогда выемки. Верная, милая, укатанная дорога, обежав незнакомые скалы, привела ее к каменному завалу, подсказала: лезь вверх. И Дуся оказалась наверху, на просторной площадке. Куда бежать? Она шагнула и остановилась. Перед нею в тени большого камня сидел на корточках неподвижный рослый киргиз, обхватив бритую голову красивыми коричневыми пальцами. «Где?» – хотела крикнуть Дуся и тут же в тени увидела Тимофея. Он лежал лицом вверх, голый до пояса, мокрый, странно желтый.
– Лей еще, – услышала Дуся знакомый шепот.
Киргиз зашевелился, поднял над головой Тимофея бутылку.
– Хорошая вода, – он подставил руку под струю и смочил себе затылок. – Все пройдет, машинист. Хорошо будет, пойдешь на экскаватор, триста процентов покажешь.
– Наглотался ты здорово, – отозвался из-за камня голос Гришуки. – Завтра лежать будем все трое, уж я знаю этот мелинит.
– Отстояли, – слабо гудел Тимофей. – Прямо не верится.
– Спасибо, ты не растерялся. Когда Бейшеке прибежал, я так и подумал – конец. Ведь год целый долбили! – Грншука сплюнул за камнем. – Быть тебе взрывником! А?
– Быть, – прогудел Тимофей. – Если бы это случилось пять лет назад…
Дуся подошла поближе. Вот он! Тимофей отвел желтой рукой бутылку. Больные глаза его сразу посвежели, засмеялись.
– Ты что? Прибежала?
Она кивнула несколько раз. Припала к его большой мокрой голове. Посмотрела в глаза и опять припала. Желтые пальцы Тимофея побрели, запутались в тяжелых черных завитках.
Бейшеке Тончулуков задумчиво посмотрел на Дусю и, обняв камень, свесился к Гришуке.
– Кто такая? Кто она будет ему? – зашептал он. Закивал, выпрямился, сияя домашней, отцовской улыбкой. Тихонько поставил около Дуси бутылку и отошел.
Гришука тоже поднялся.
– Пойду, Тимоша, посмотрю, не сгорел ли шнур.
1950 г.
На своем месте
В ту позднюю осень, когда с Фосфоритного комбината через тайгу отправился украшенный полосами кумача поезд, увозя в вагонах первые тонны тончайшего желтого порошка, поселок Рудничный состоял всего лишь из двадцати длинных бараков. Построили их наскоро на дне пологой впадины из тех сосен, что были спилены здесь же, на месте. На две стороны от поселка плавно восходили к небу пустынные склоны, сплошь утыканные пнями. Каждое утро по одному из склонов поднимались рабочие, топча щедро набросанную сырую щепу, уходили цепочкой, словно на край света. За этим краем была еще одна такая же впадина, за нею – еще одна, и в каждой, как войско в засаде, темнели угрожающе неподвижные острия пихтовника.
Хвойное море окружало поселок. На рассвете, в тихие минуты, было слышно его вкрадчивое дыхание. Но вместе с ясным осенним днем все лесные окрестности, все синеющие дали открывались для новых звуков, которые, казалось, находили отклик в самой душе леса. Пробегая сквозь чащу, свистел паровоз, и десятки свистков весело отвечали ему из далеких лесных тайников. За горой, около разгрузочного бункера, буксовал самосвал, груженный желтым камнем, а казалось, что там ревут десятки машин. Падали мерные звонкие удары деревянной балки, и в ответ из-за леса в золотом холодном воздухе доносился мерный отзыв.
Рабочие шли на эти звуки, и за бугром, в лесной просеке, перед ними открывалась длинная, белая от щепок улица будущего городка, обозначенная двумя рядами свежих срубов, и каждый день на этих срубах прибавлялись новые венцы. На некоторых постройках уже стояли стропила, и было видно, что родился дом – четырехквартирный, с затейливо очерченной крышей и с балкончиками на втором этаже.
С утра до ночи на строительном дворе выла круглая пила. Издалека докатывались тяжелые удары – это за четыре километра от поселка, на карьере, рвали желтый камень. Больше всех, конечно, эти звуки радовали Алексея Петровича Алябьева – московского инженера, который открыл здесь фосфорит. Говорили, будто, инженер этот так и не добурился до конца, пробурил двести метров и бросил, – и все время шел мягкий желтый камень. Как стена, врытая глубоко в землю, пласт этого камня будто бы тянулся на сотню километров, и каждый месяц разведчики, которыми руководил Алябьев, теперь – главный геолог рудника, нащупывали под тайгой продолжение пласта. По расчетам знающих людей, выходило, что этой стены хватит нашим заводам и полям на сотни лет.
По поселку бродили слухи: пришел эшелон белого кирпича, сгрузили прямо в лесу, километров за двадцать от поселка – в урочище Суртаиха, где второй карьер. Для чего? Конечно, будут строить химический завод. Плотник Самобаев однажды в столовой поднял над стопкой водки свой отточенный топор с топорищем, изогнутым, как лебединая шея, и сказал так, чтобы слышали соседи: «Того никто не знает, сколько мы с тобой нарубим здесь домов». А это уже все видели: пришла платформа с ящиками, и в них оказались новенькие станки для ремонтно-механического завода. Его корпус стоял на пустыре, неподалеку от автобазы. Завод до половины был еще в лесах, и рабочие еще стеклили продолговатые башенки на его крыше, а внутри, под башенками, уже работало целое токарное отделение.
Ясно было, что механический завод построили здесь неспроста – смотрели в будущее. Но начальнику механической мастерской при автобазе Петру Филипповичу Цареву этот завод был «вот где» (говоря это, он обычно показывал гаечным ключом назад, между лопаток). Дело в том, что маленькая механическая мастерская автобазы до последнего времени не сходила с Доски почета, а теперь рядом с мастерской появился опасный конкурент.
У Петра Филипповича были лучшие токари и слесари-ремонтники. Он ревниво воспитывал их, приближая к себе способных, тех, у кого душа прилипла[1]1
Здесь и далее разрядка заменена на болд – прим. верстальщика.
[Закрыть] к металлу, а с неудачниками обращался с подчеркнутой холодностью. Начальник любил говорить о культуре производства, причесывался на пробор, сгоняя на одну сторону мелкие черные кудряшки, всегда был чисто выбрит, подбривал даже толстые угольные брови, часы носил на цепочке, а работал не иначе, как в черном жилете, из-под которого были выпущены рукава чистой сорочки с запонками. Особенно хорош он был, когда его звали во двор к больному грузовику послушать работу мотора. Маленький и нахмуренный, он проходил между одобрительно улыбающимися слесарями и, достав из кармашка медицинский прибор для выслушивания, вставив в уши концы резиновых трубок, наклонялся над мотором.
Теперь мастерская отходила на второй план, это видели все. Когда на ремонтно-механическом заводе установили первые станки, Царев получил приказ передать заводу двух токарей «для обрастания» учениками. Петр Филиппович поник, но тотчас нашелся и сбыл заводу Ваську Газукина, который у него тоже был «вот где». Начальник мастерской считал профессию токаря интеллигентной, возвышенной, а Васька продавал свой талант только за деньги. Если Газукину давали точить сложную деталь, но расценка ему не нравилась, он прикидывался дурачком: «Не сумею, дядя Петр!». В ответ ему из конторки неслось на весь цех: «Врешь, все можешь, ломаешь дурака здесь, как спекулянт какой!» Но настаивать Петр Филиппович не смел: упрямый Васька мог сделать брак, ославить всю мастерскую. Если же плата была хороша, Васька первым бросался на работу и делал ее лучше всех, выполняя норму на двести процентов.
Петр Филиппович избавился от Васьки, а через две недели – как раз, когда установилась снежная зима, – пришел новый приказ: дать заводу трех слесарей. Начальник надел пиджак и пошел в управление комбината, но там ему сказали, что у него местнические предрассудки, что он за сосной не видит леса и что сосна – его маленькая мастерская, а лес – завод, который будет обслуживать всю гигантскую новостройку.
Петр Филиппович потемнел, но подчинился. И трех слесарей на завод он передал – правда, далеко не самых лучших. С этого дня в мастерской наступила горькая тишина.
Однажды, когда окончилась смена, Царев созвал своих стахановцев на маленькое совещание. Они собрались в его тесной фанерной конторке, оклеенной плакатами, стали у стен, притихли. Те, кто остался в узком коридоре, поднялись на носки, чтобы выяснить причину этой тишины. И увидели: за столиком начальника, рассматривая алюминиевый поршень, который служил Цареву пепельницей и прессом для чертежей, сидела девушка в стеганой телогрейке. Трудно обнаружить красоту, если она скрыта кирзовыми сапогами, широкой мужской телогрейкой и слоем желтой фосфоритной пыли. Но ребята обнаружили и впились в нее лукавыми молодыми глазами со всех сторон.
Скорее всего, девушка была из инженеров и притом новичок. От нее словно исходило сияние: должно быть, она привезла сюда из Москвы или Ленинграда мечту о сильном волей и бесстрашном строителе, о таком, с которого она могла бы взять пример. И вот теперь ее, без сомнения, восхищал и страшил Петр Филиппович, со спокойным сердцем превративший автомобильный поршень в пепельницу.
Начальник сидел у стенки, под телефоном, с корректным видом отставив ногу. Иногда он бросал на гостью осторожные взгляды, но тут же опускал брови, потому что в коридоре между рабочими заметил жену. Она всегда приходила в эти часы звать его на обед и сейчас стояла в сером вязаном платке, подпирая щеку темной, крестьянской рукой.
Не глядя на жену, Петр Филиппович свернул цигарку и с особенной небрежностью бросил кисет на стол, что означало: «Закуривай, кто хочет!» Кисет пошел по рукам. Конторка наполнилась дымом, Петр Филиппович перегнулся через столик к соседке, девушка просияла, он кивнул несколько раз, и совещание началось.
– Как вам известно, – сказал начальник, – у нас теперь имеется мехзавод, который будет обеспечивать всю потребность строительства. А мы теперь, словом, как подсобное предприятие. Но мы не должны замыкаться в кругу узких местнических интересов. Поскольку завод переживает пусковой период, мы обязаны ему помочь.
Тут Петр Филиппович отодвинул поршень и развернул на столе синьку с чертежом – развернул и приумолк на минуту, что значило: «Можно подойти и ознакомиться». Круг рабочих придвинулся, послышались удивленные голоса: «Три метра!»
– Три метра, – подтвердила девушка-инженер и насторожилась, стала посматривать на рабочих исподлобья – с надеждой и беспокойством.
– Три метра, – удовлетворенно сказал Петр Филиппович и уточнил: – Три тысячи миллиметров. А в наших станках между центрами – самое большее, полторы тысячи. Такая же картина и на заводе. А если учесть, что Фаворов – директор молодой и притом специалист по землеройным машинам, а не по обработке металла, становится ясно: валы эти надо точить нам. Хоть мы и подсобное предприятие, – он сказал это, угрожающе глядя в, сторону. – Словом, я от вашего имени пообещал Антонине Сергеевне, – он посмотрел на девушку, – пообещал ей обмозговать это дело. Это для нее нужно, шнек они делают – подавать будет к бункеру готовый продукт. Давай, братва, смекай. Ничего вам не скажу заранее, но дело верное. Удлинить станок можно. Имеется такая реальная возможность.
Тут Петр Филиппович, внезапно повеселев, уперся спиной в фанерную стенку, и вся конторка задвигалась и заскрипела.
– Сосна! – Он засмеялся. – Вот мы и посмотрим, где сосна и где лес!
В это время над его головой затрезвонил телефон. Начальник снял трубку и солидно сказал: «Слушаю, Царев». В тишине заливисто, как муха в банке, запела, задребезжала трубка. Петр Филиппович слушал, перебирая цепочку часов, поддакивал все отрывистее, потом перехватил трубку другой рукой и с холодным спокойствием стал стряхивать в поршень пепел с цигарки, хотя пепла не было и уже сыпался табак.
– Не могу, сказал он в трубку и в первый раз сухо кашлянул. – Товарищ… Товарищ Фаворов! – Он побледнел и закашлял чаще. – Товарищ Фаворов, именно государственные соображения не позволяют мне бросаться кадрами. Нет, нет. Нет! – сказал он еще раз и повесил трубку. – Опять токаря просит.
Наступила пауза. Было слышно только покашливание Петра Филипповича.
– Сейчас Медведев будет звонить, – шепнул он.
И телефон не заставил себя ждать, требовательно зазвонил. Петр Филиппович снял трубку: «Слушаю, Царев» – и все услышали отчетливый бас управляющего: «Ну, что там у тебя? Опять колбасишь?».
– Максим Дормидонтыч, кого же отдавать? Может, мне самому?
«Погоди, и до тебя очередь дойдет, – в трубке послышался смех. – Отдай, отдай токаря, это мое распоряжение».
Повесив трубку, Петр Филиппович стал наводить на столе порядок, передвинул с места на место чернильницу и поршень.
