Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Владимир Дудинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Избушка Снарского
Когда начались осенние дожди, рельсы были уже уложены до того глухого участка в ущелье, который строители называли «избушкой Снарского». Первый паровоз, оставляя над пропастями облачка пара, пронзительно свистя, медленно поплыл по площадке, вырубленной высоко в скалах. Он толкал перед собой платформу со штабелем шпал и ящиками взрывчатки, накрытыми брезентом. На платформе, прямо на сырых после утреннего дождя шпалах, сидели взрывники в зеленых от паров мелинита сапогах, с брезентовыми сумками через плечо. Трое из них были очень молоды – старшему не больше восемнадцати лет. Зато бригадиру их, Прокопию Фомичу Снарскому, незнакомый человек дал бы лет сорок, а то и все сорок пять. Он действительно был уже в летах – ребята-взрывники знали, что дяде Прокопу давно пошел шестой десяток.
Снарский небрежно полулежал на самой верхней шпале. Он был в твердом брезентовом комбинезоне, желто-зеленом от многолетнего соседства со взрывчаткой. Маленькая голова дяди Прокопа до самых бровей и ушей была накрыта глубокой черной фуражкой. Худое лицо с впалыми щеками, с коричневым блеском на выпуклых скулах, хранило каменное и на первый взгляд даже свирепое выражение, а висячие усы придавали Снарскому сходство с запорожцем. Он курил обгорелую люльку, держа ее рукой, на которой не хватало двух пальцев, и наблюдал сверху за своими взрывниками.
Старший из них – Васька Ивантеев, надев на руку тяжелую бухточку бикфордова шнура, выдавал черный шнур шестнадцатилетнему киргизу Мусакееву – самому тихому и аккуратному ученику Снарского. Мусакеев, сложив ноги калачиком, урезал шнур перочинным ножом на метровые куски. У него все время чесалось за ухом. Иногда с недоверчивой улыбкой он вдруг быстро оборачивался к третьему взрывнику – Гришуке, что сидел на самом краю платформы. И тот сразу же принимал чинный вид, словно все время он так и сидел – болтая ногами над пропастью, любуясь отрезком шнура. Нет, это не он щекотал Мусакеева.
– Григорий! – гремел сверху Снарский, скрывая улыбку.
Васька Ивантеев, как старший, тоже бросал на него строгие взгляды.
– А я ничего, дядя Прокоп, – голос у Гришуки был тонкий и лукавый, и еще лукавее была улыбка, спрятанная в губах. По-детски красны были эти губы, окруженные смуглым кольцом юношеского пуха.
Снарский видел его тонкую шею и голый затылок, как бы накрытый сверху лихой каштановой шевелюрой. (Гришука вчера сдавал в городе экзамен и заодно постригся).
Этот третий взрывник, кроме всего прочего, успевал еще готовить запалы для завтрашней работы – на всю бригаду. Не спеша, он брал за конец черный отрезок шнура, надевал на него капсюль – картонную папироску с угрожающей и таинственной красной сердцевиной – и затем быстро прикусывал зубами капсюль вместе со шнуром, чтобы крепче держался.
Паровоз уже второй час осторожно плыл по новым рельсам. Ближние и дальние скалы отвечали свистками на его пронзительные свистки. Пропасти из своих глубин, вымытых дождем, посылали взрывникам прямо в лицо резкие струи ветра. Зима опускалась по склонам и отрогам гор на ущелье. Уже все вершины свежо белели от снега, и первые мутные, растянутые волокна дождевого тумана проносились низко в ущелье вслед за ревущей внизу водой.
– Григорий! – раздался в молчании наставительный голос Снарского. – Испорчу я твои пятерки! Единую книжку не получишь!
Все посмотрели на Гришуку. Тот улыбнулся и опустил голову.
– Дядя Прокоп, – заметил он, не поднимая головы. – Вот ты опять заругался, а сам ведь зубами капсюль прикусываешь. Я видел.
– Что не надо, то и видишь, – Снарский замолчал и, не находя слов, стал с грустью смотреть на Гришуку.
– Себя с дядей Прокопом не равняй, – вступился Васька Ивантеев.
– Видел! Мало ли что ты видел! – Прокопий Фомич поднял трехпалую руку. – А этого не видел? Мог бы ведь и с пальцами ходить, они мне не мешали. Попробуй только, возьми еще раз в рот! Видел… – он сердито усмехнулся и стал смотреть в сторону. – Дядя Прокоп тридцать лет с этой привычкой гуляет, у него это и колом не вышибешь.
– А вдруг подведет привычка? Тебе что – жить надоело?
– Снарский свое дело, уже сделал, теперь ты сумей. Снарскому можно и помирать, – басок Прокопия Фомича стал солидным. – По моим дорогам вон сколько народу ездит. Полстраны!
– Рановато помирать, дядя Прокоп! Небось жить-то хочешь?
– Да что я – хлеба с изюмом не ел? – он с веселой усталостью посмотрел на всех. – Водки что ли не пил? Смотреть на нее не хочется!
– А все-таки посматриваешь! – заметил Гришука, и все засмеялись. – Дядя Прокоп, – сказал он немного погодя и еще ниже опустил голову. – А разве нас ты не любишь? Любишь – значит хочешь жить!
– Люблю! – Снарский скрыл улыбку. – Да если бы я только знал, что мне такого беса, как ты, подсунут! Я ему слово, он мне – два!..
– Ну-ка, сядь со мной, отдохни! – приказал Васька Ивантеев и схватил Гришуку за рукав.
Но тот вырвался и быстро взглянул Ваське прямо в глаза.
– С ним, Василий, не шути теперь. – Снарский строго посмотрел на Гришуку. – Он экзамен на пять сдал!
В это время издалека по горам докатился в ущелье долгий вздох. Взрывники подняли головы. Вздох повторился – громче, резче.
– Большой заряд, – сказал Ивантеев. – Алешка Савельев палит.
Полчаса все сидели на шпалах не двигаясь, ждали новых взрывов.
– Дядя Прокоп, – сказал, наконец, Гришука. – А что, Савельев, наверно, здоровый, а?
– Пять лет назад был точь-в-точь, как ты.
– Вот бы посмотреть!
– Не увидишь. Он от нас, а не к нам движется. Без остановки ломится, в самые горы уже залез.
– Дядя Прокоп, – Гришука вдруг поднял на Снарского карие глаза и сразу же опустил. – А что, Савельев тоже у вас учился?
– Во-он что! – Снарский значительно улыбнулся, и Гришука покраснел. – Вопрос понятный, – сказал Снарский громче. – Глубокий вопрос. Алексей – мой первый ученик из всех здешних. Пять лет назад, когда я сюда приехал, он был землекопом. Заметь это, Гриша.
– Имеешь все шансы, – Васька засмеялся и посмотрел на Снарского.
– А ты чего? – Гришука, красный, обернулся к Ваське. – Тебя-то мы как-нибудь перегоним, хоть ты и книжку имеешь.
И вдруг, взглянув в пропасть, Гришука закричал:
– Река-то! Мусакеев, смотри – была белая пена, а теперь что делается! Кровь!
Все поднялись. Внизу по дну ущелья летел красный, как сурик, поток. Снарский глянул вниз через край платформы и сразу же сел.
– Так и знал. Алешка тряхнул глыбовую осыпь. Молодец.
– А откуда краска взялась? – спросил Гришука.
– Горы видел у нас? Красные – глина. Как дождь – сразу с гор грязь летит. Там ее целое море заперто в горах. А закупорка слабая – из той же глины. Алешка, видно, всю окрестность с места тронул. Вот оно и пошло. – Снарский поднялся и еще раз посмотрел вниз через край платформы. – А много ведь ее, краски, а?
На них наплыло мутное мокрое облако, и все замолчали, подняли воротники, а Мусакеев и Гришука надели шапки. Облако становилось плотнее. Взрывники забрались под брезент, долго ехали в молчании, лежа на шпалах. Потом паровоз, шипя, выпустил пар и остановился. Дальше пути не было. Стал слышен тонкий свист дождя.
– Мелинит и шнур пусть остаются, – скомандовал Снарский. – Под брезентом им ничего не сделается.
Взрывники спрыгнули с платформы, пошли по скользким шпалам, уложенным без рельсов – вкривь и вкось. Прокопий Фомич быстро шагал впереди, невысокий, одного роста с Гришукой и Мусакеевым. Он торопился. Шпалы кончились, зажурчал под ногами мокрый гравий. Снарский налетел на тачку, брошенную рабочими, полную воды. Сразу за тачкой площадка обрывалась на краю затянутого пеленой дождя каменного оврага, выходящего к ущелью из гор, как из ворот. Взрывники спустились в овраг, на его покатое, убегающее к пропасти дно. В дождливом тумане запахло дымом. И, наконец, они увидели свою бревенчатую избушку, построенную на каменной плите, – «избушку Снарского».
Но, прежде чем войти, все четверо остановились у двери, прислушались. Под мелким дождем овраг звенел вокруг них, как луг, полный кузнечиков. И сквозь этот игольчатый шорох водяной пыли все ясно услышали новые звуки – жирный плеск, тяжелое хлюпающее движение.
– Так и знал! – резко сказал Снарский и, шлепая сапогами по воде, пошел за избу.
Взрывники услышали его протяжный, раздумчивый свист, толкаясь, побежали к нему. И сразу за избой, на метр ниже плиты, перед ними открылся широкий поток красной глины, быстро плывущей к обрыву. Посередине потока, поверх грязи, переплетаясь, неслись вниз красные водяные шлеи.
– Ишь ты, гвардеец, чего наворотил, – сказал Снарский, качая головой. – Придется завтра переселяться.
И пошел в избу. Следом за ним в темные сени ввалились и взрывники, громко топая сапогами, чтобы услышала жена Снарского Настя. Наклоняя головы, они вошли через низкую дверь в темную чистую избу, освещенную керосиновой лампой, до половины занятую двумя этажами нар, стали сбрасывать в углу мокрые сапоги, телогрейки. Стоя около нар, за ними наблюдала Настя – пожилая крупная женщина в нарядном платье – синем в голубую клетку. Она всегда надевала что-нибудь нарядное, ожидая мужа.
– Ну, приехали, наконец? – Она подошла к Снарскому, высокая, выше мужа на голову. – Садись! – толкнула его полной рукой. – Садись, говорю, дай сапоги хоть сниму.
И он послушно сел на лавку, вытирая кулаком усы, подчиняясь ее сильным рукам.
– Рад без памяти – домой добрался! Можно подумать – домосед, – приговаривала Настя, стаскивая с него мокрый комбинезон.
– Да где же у нас с тобой дом-то?
– Поговори у меня, – она потянула мужа за ухо, – где я, там и дом. Снарский, – сказала она вдруг. – Ты ничего не замечаешь? У нас ведь гости.
– Гости? – Прокопий Фомич ничего не хотел понимать – мягко улыбался, не сводя с нее глаз.
– Нет, ты посмотри, кто у нас.
Снарский обернулся к нарам и сразу встал – худенький, узкоплечий в своей черной сатиновой косоворотке. На нижней полке нар, на полосатых тюфяках, разбросав ноги, спали в ряд восемь рослых парней. Широкие, исцарапанные в скалах руки их, как и у Снарского, были лимонного цвета. У самой стены, положив на грудь большую желтую руку, запрокинув большую голову с черной прядью на потном лбу, спал бригадир взрывников Алексей Савельев, его любимец и воспитанник.
– Домой-то им не добраться теперь, – говорила Настя, гремя ложками. – Решили у нас заночевать по старой памяти. Обедать не стали – как один, свалились и храпят. Твоя школа: все дело, дело и дело. И во сне о деле болтают. Я уж с них, с сонных, сапоги стаскивала…
– Вот вам, хлопцы, и Савельев, – тихо сказал Снарский.
Все трое взрывников подошли к нарам.
– Тебя, Снарский, ругали, – продолжала Настя. – Савельев ругал. Взрывчатки ты мало им припас, а то сегодня две годовые нормы отпраздновали бы!
– Значит, ругал, – Снарский босиком прошелся по половицам, наклонив плешивую голову. – Снарского ругают!..
Он остановился против окна.
– Газетой заклеила? Что это?
– Стекло вылетело. Алексея работа. Как рванули, вся изба подпрыгнула.
Запахло борщом. Все сели к столу. Присутствие в избе знаменитого бригадира по-разному подействовало на каждого, и, пока шел обед, Мусакеев несколько раз взглянул на нары большими черными глазами, а Васька Ивантеев, покровительственно улыбаясь, все время экзаменовал Гришуку по взрывному делу. Гришука бойко отвечал на его вопросы, запальчиво, с вызовом глядя ему в глаза.
Теплота избы и плотный обед постепенно отнимали силы у взрывников. К концу обеда взгляды их стали тяжелее, голоса глуше.
– Спать, спать, отличник! – заторопил Снарский Гришуку. – Угрелся!
И тот послушно полез на нары, на вторую полку. Улеглись и Мусакеев с Васькой. Настя убрала посуду, убавила огонь в лампе и ушла за занавеску.
Наступила тишина. В этой тишине громче стали слышны тяжелые вздохи и всхрапывание. Снарский подошел к нарам. Перед ним лежал Алексей, откинув тяжелую руку на грудь соседа. «Взрослый человек стал!» – подумал Прокопий Фомич. Снарский уже давно понял, что Алеша – не просто бригадир лучшей бригады, а мастер, о котором скоро заговорят и в Москве, в министерстве. Как и Снарскому, Алеше поручали теперь самые ответственные работы. И если Алексей при встречах спрашивал иногда у Снарского совета, то это была только игра, ее подсказывала Алешина ласковая душа.
«И так каждый год, Снарский откашлялся и опустил голову. – Не успеешь привязаться к человеку, глядишь телеграмма. И уходит. И некогда ему старое помнить, поважнее дело есть. И на его место приходит другой…
Гришука! – он улыбнулся этой внезапной мысли. – Вот ведь еще талант открывается! Эх ты, – что год, что минута! – он уже слышал разговоры о переводе Гришуки на другой участок, как только сдаст экзамены. – Ничего не попишешь – кадры!»
– Снарский, – протянула Настя за занавеской, – всего не передумаешь.
– Да, – Снарский крякнул, и лицо его опять стало озабоченно-суровым. – Да. Да.
Глядя в стену, хмурясь, Прокопий Фомич надел мокрые сапоги, набросил плащ и вышел из избы.
Темнота по-прежнему тонко звенела вокруг избы, и по-прежнему за избой были слышны тяжелые шлепки и плеск потока. Снарский обошел избу и остановился, на краю плиты. Темная грязь все так же плыла под ним вниз – та самая грязь, которой так боялись путейцы.
Он вернулся в избу и, не раздеваясь, лег за занавеской.
– Ты что? – спросила Настя.
– Избу нашу не подмыло бы, вот что.
– Не подмоет. Спи. – Настя улыбнулась.
– В двадцать седьмом году ведь смыло геологов?
– Ну тебя, слушать не хочу.
– Ты говоришь, Алешка хорошо тряхнул?
– Сорок тонн заложил. Все так и заходило. Даже печка треснула.
– А там закупорка, думаешь, не заходила?
– Да ты что? Ну и иди сам на улицу, под дождь. Никуда не пойду. Избу нашу ведь люди строили? Знали, поди, куда сруб ставить?
– Утром схожу, посмотрю, что там с озером делается, – сказал Снарский миролюбиво.
Они замолчали.
– Слышь, Настя, – Снарский легонько толкнул жену. – Вот ведь еще талант открылся: Гришука-то! Да ты что?
– А ну тебя! Напугал, теперь не заснешь!
Но через полчаса он услышал ровное дыхание жены – она словно сдувала с губ легкую пушинку. Теперь Снарский был один. Широко открыв глаза, он смотрел в потолок и думал:
«Лет через десять всех растеряю. Пойду на пенсию. Будем с Настей с печки за ними следить. Писем, небось, не пришлют – некогда. Или нет, Алешка напишет. И Гришука – тоже. Вот ведь петух бесхвостый! Каков! Алешку, мастера, перегнать собрался!»
Потом он представил себе красное озеро, окруженное сбегающими из-под облаков красными склонами и оползнями, его маслянистую поверхность с лужей стоячей воды посредине. Он видел озеро летом – тогда оно спало, запертое в горах перемычкой из той же красной глины.
«Растрясло закупорку, – подумал он. – Да еще этот дождь. Утром надо будет подняться наверх, посмотреть».
Он закрыл глаза, как ему показалось, на секунду. Потом открыл – и долго не мог понять, что делается вокруг него. Поднял занавеску. Огонек лампы мелко дрожал, изба скрипела, а через газетный лист в окне просвечивал синий рассвет. Все спали тихо, как спят на рассвете.
Сильный толчок заставил его спрыгнуть с топчана. Босые ноги обожгло мокрым холодом. Он поднял ногу – она была по щиколотку облита красной глиной.
– Настя! – застонал он, бросаясь к окну. Разодрал газетный лист и сразу же увидел дождливое, серое утро и красную, шлепающую быстрину под окном – уже с этой, с высокой стороны.
На секунду ему показалось, что изба, как паром, несется навстречу красным струям и воронкам.
– Настя! Ребята! – Снарский подбежал к нарам, потянул Савельева за босую ногу.
Алексей, шумно вздохнув, повернулся к стене.
Изба перестала скрипеть. Снарскому показалось, что он плывет. Потом избу опять легко толкнуло, лампа упала со стола, и наступили сумерки, стены затряслись скрипя. Снарский схватил за ноги Ваську Ивантеева и стащил с нар. Парень сразу проснулся, как только босые ноги его коснулись холодной лужи на полу. Он подбежал к окну.
– Настя! – крикнул Снарский, стаскивая с нар второго взрывника – соседа Алеши – и оглянулся. Он увидел жену в полумраке. Она уже была в платье и сапогах, дергала за ноги Гришуку.
Прокопий Фомич почувствовал – изба плавно повернулась на месте, ткнулась углом в камень. Васька Ивантеев с треском выломал раму, пролез в окно и прыгнул на темный берег.
– Прыгай, ребята, здесь близко! – донесся его голос.
– Вылезай на берег, не путайся здесь! – закричал Снарский на Настю. Она молча выпрямилась перед ним. Снарский не увидел – почувствовал ее слезы. – Вы-ле-зай! – приказал он ей. Он умел быть твердым в трудные минуты.
И Настя послушно полезла в окно. С берега ей подали руку. В этот момент изба опять двинулась – вдоль каменистого берега. Проползла немного и остановилась. Один за другим четыре взрывника вылезли через окно и исчезли в сумерках.
– Скорей, ребята – крикнул кто-то с берега. – С крыши прыгай!
Снарский отчаянно тормошил Алешу. Бригадир, не просыпаясь, отталкивал его вялыми, тяжелыми руками, уползал от него в глубь нар.
– Скорей, скорей! – закричали с берега.
С верхней полки спрыгнул Гришука.
– Ты что, дядя Прокоп? – и сразу бросился к окну, – Ребята где?
– Ребята там. Давай в окно. Вот этого с собой прихвати, – он стащил с верхней полки сонного Мусакеева, подтолкнул его к Гришуке.
– Прыгайте, прыгайте! – закричали за окном.
Снарский стащил с нижней полки двух взрывников. Последние. Нет, не последние – еще Алеша! Он поймал Алексея за обе ноги, стащил его, спящего, на пол. Алеша так и пошел вперед – с закрытыми глазами, ступая по холодной луже, ловя плечо Снарского тяжелой большой рукой.
– На крышу, на крышу полезай! – Снарский подсадил его.
Босые, залитые красной грязью ноги мелькнули в воздухе. Снарский быстро пролез в окно, нащупал над собой круглую жердь, подтянулся. И, словно под его тяжестью, изба вдруг накренилась и, плавно скользнув, треща, ухнула вниз, села углом в красный водоворот. Берег медленно стал удаляться – в сторону, назад, в дождевой прозрачный туман. Снарский успел только увидеть Настю – она вырывалась из рук Алексея и Гришуки. Все трое боролись, стоя по колено в красном потоке.
– Дядя Проко-оп! – крикнул кто-то с берега.
Он не чувствовал дождя и холода, не боялся боли. И смерть не пугала его. Тридцать лет она ходила рядом со Снарским, лежала в брезентовой сумке, послушная его приказу и расчету. Теперь она плыла, все быстрее, ему навстречу.
Не замечая нарастающей скорости потока, Снарский сидел на подоконнике, свесив босые ноги.
– Дядя Прокоп, – сказал он вслух и покачал головой.
Все-таки был у них дядя Прокоп! Хоть и сердитый, а любили. Нет, лучше так умереть – сразу для всех. И остаться для них дядей Прокопом – навсегда! Алешка, Гришука – они запомнят. «Пенсия», – подумал он и, кашлянув, вызывающе, густо засмеялся.
– Настя, прощай! – закричал он вдруг со слезами. – Настя!
С ходу изба ударилась углом о подводный выступ. Снарский не заметил этого. Изба остановилась, виляя из стороны в сторону под быстрым течением. Мимо избы, весь в воронках, в бороздах, летел поток красного ила, нес желтые и черные глыбы земли, все дальше и дальше, – туда, где на самом краю обрыва стояли гранитные пальцы, разбивая поток на несколько последних стремительных рукавов. Сиарский вымок. По его черной косоворотке, по брюкам струилась вода. Но он не чувствовал и не видел ничего.
Опять раздался треск, изба осела. Два бревна вывернулись из-под сруба и понеслись вниз. Каменный палец разделил их – одно бревно полетело в левый рукав, другое – в правый. Но Снарский не видел этого.
– Эх ты, – шевельнул он губами. – Не вовремя.
Мимо избы проплыла новенькая шпала. Снарский не заметил и ее. Вторая шпала пронеслась по ту сторону избы. Должно быть, ее пустили выше по течению. Кто-то прицеливался шпалами в избу. Третья шпала приплыла сверху, нырнула под сруб, стала на дыбы. Еще и еще две шпалы ударились в сруб. И их Снарский не заметил.
Но он очнулся, когда услышал сзади себя в красной быстрине нарастающий крик Алексея:
– Дядя Прокоп! Скорей дай руку!
Лицо Снарского мгновенно изменилось, словно похудело. Он свесился из окна. Новенькая шпала, обвязанная толстой веревкой, ударилась в сруб и перевернулась. Вслед за шпалой красная волна прибила к срубу залитого грязью человека. Сиарский поймал локоть Савельева и – откуда сила взялась? – одной своей трехпалой рукой втащил в окно рослого взрывника, облитого красной глиной с ног до головы. Грудь его была обвязана веревкой, свитой из бикфордова шнура. Конец веревки плясал в потоке длинной восьмеркой.
– Быстро! – скомандовал Алексей. – Пролезай! – и, сняв с себя, надел на Снарского и туго затянул веревочную петлю. – Свяжемся с тобой веревочкой, чтобы ты от меня никуда не уплыл.
Твердые пальцы его сжали плечо Прокопия Фомича, повернули его, и он увидел гранитный палец посреди потока, над обрывом. Рассекая поток, высокий истресканный камень словно несся им навстречу, как нос корабля.
– Поплывем сейчас на этот камень. Только левее держи – несет здорово. А я заберу вправо – веревкой и зацепимся!
Перехватывая веревку, Алексей проворно спустился по срубу к водовороту, где три шпалы, прибитые течением, ударялись о стену избы. Он снял петлю со шпалы, пролез сам в эту петлю, затянул ее.
– Нам с тобой еще рано помирать! – крикнул он. – Только влево греби. Если не выберешься, попадем в один рукав. Тогда – крышка!
Снарский вдруг, словно впервые, увидел поток и камни на краю обрыва. Тридцать лет смерть ходила рядом с ним. «Должно, и на этот раз мимо», – подумал он и басисто засмеялся, угрожающе выпятив губы, раздув ноздри.
– Дядя Прокоп! Готов, что ли?
– КомандуйI – Снарский повис над потоком, держась одной рукой за подоконник.
– Прыгаем!
Веревка, шурша, побежала через крышу на тот конец избы – Алеша прыгнул. Снарский разжал пальцы. Ледяной холод охватил, сдавил его и понес. Ноги задели каменистое дно, и он с силой оттолкнулся влево.
Каменный палец – уже не палец, а гранитный остров, быстро вырастая, летел на Снарского. Он увидел на секунду, почти рядом, голову Алексея, и тут же поток их разъединил на всю длину веревки. Скала налетела. Снарский с силой ударился несколько раз о ее колючие выступы. Beревка вдруг бросила его назад, натянулась. Тяжелая волна краски догнала, окатила его сзади.
Он схватился за выступ, повис, поставил дрожащую ногу в широкую трещину и полез к вершине скалы. Вылез на площадку, покрытую зелеными лишаями, и упал локтями и грудью на мягкий слой, пузырящийся от воды, – на настоящую, родную, хоть и каменную землю!
Около него в луже красного ила стоял Алеша и, потрясая кулаками, смотрел вверх, сквозь мелкую сетку дождя. Там высоко над оврагом, на гранитной полке, где обрывалось полотно дороги, плясали и прыгали люди – не разберешь кто, не разберешь сколько. Только эхо разносило их знакомые, настойчивые, радостные крики и свист:
– Дядя Проко-оп!
1946 г.
