Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Владимир Дудинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Лыжный след
Буран вздыхал и царапался вокруг избы почти неделю. Мы уже не говорили об отъезде. Хозяйка даже предлагала нам остаться навсегда. Работа найдется, шутила она, в деревне есть новая МТС, туда набирают людей, так что можно и остаться!
На шестую ночь – под воскресенье – в избе вдруг стало жарко. Я попробовал выйти на крыльцо. Дверь открылась только на одну треть: ее завалило снегом. За дверью стояла непривычная тишина. В черной пустоте низко надо мной дрожали звезды, крупные и чистые, как роса. Морозные неуловимые блестки мерцали в неподвижном воздухе. Буран улегся.
Утром Степан Дюков, молодой райисполкомовский кучер, поднял с пола свою доху, на которой мы спали, громадную доху, сшитую из шкур семи или восьми горных козлов. Я помог ему надеть эту пепельно-серебристую тяжесть. Степан попрощался с хозяйкой и ушел к лошадям.
Часа через два мы выехали. Сидя уютно и глубоко в ворохе соломы, я не чувствовал дна саней. Две толстоногие лошадки, уже покрытые инеем, мелко трусили впереди, то и дело бросаясь в галоп. Степан сдерживал их.
– Куда торопитесь, землемеры? Все километры ваши! Все шестьдесят!
Дорога за деревней была расчищена. Слева от нас горбилась белая степь. Справа, за валом снега, отброшенного с дороги, далеко внизу была видна вся ширь Енисея. Как великий белый путь, он уходил от нас в молчаливые сказочные просторы Сибири. Дюков, глядя вдаль, на холодную равнину реки, призадумался. «Это было давно, лет шестнадцать назад», – запел было он. Потом поставил торчком воротник дохи, повалился на бок и словно исчез: рядом со мной топорщился лишь неподвижный ворох седого грубого меха.
Полозья уже час пели одно и то же. В тулупе было тепло. Мне все казалось, что я не сплю, но вот мягкий толчок заставил меня глубже вздохнуть, я открыл глаза и увидел, что мы стоим. Впереди, вплотную обступив лошадей, толпились колхозники с лопатами – человек двадцать. Лошади были запряжены по-новому – «гусем» и стояли одна в хвост другой.
– Вот так-то вернее будет по нашему снегу, – услышал я незнакомый старческий голос.
– Вам бы к вечеру ехать, когда машины пойдут, – нерешительно вставил другой колхозник, помоложе.
– Проле-е-езем! – добродушно гаркнул Степан.
– Не бойсь, поезжай, – сказала женщина. – Тут лыжник полчаса как прошел. Вот тебе и трасса.
Степан махнул полой дохи и опустился около меня в солому. Сани тронулись. Народ бросился в стороны, и впереди открылось белое поле со слабо заметным снежным гребнем, там, где была дорога. Мы поплыли в мягком скрипучем снегу. Я оглянулся в последний раз. Колхозники, опираясь на лопаты, серьезно смотрели нам вслед.
Мы ехали рядом с глубокой бороздой, пропаханной лыжником в рыхлом снегу.
– Должно, по колено шел, – сказал Дюков. – Охотник. Правду говорят: охота пуще неволи.
Он засмеялся и глубоко ушел в доху. Мы долго ехали в тишине, в тепле, слушая мирную песню полозьев.
– Не сворачивает, – заметил Степан, с интересом следя за лыжной бороздой. – У него, видать, капканы поставлены. Напрямую идет.
– Не завел бы куда, – осторожно сказал я.
– А шут его знает. Куда-нибудь приедем!
Я опять закрыл глаза, – мне показалось, на минуту, – и тут же почувствовал странное беспокойство, оглянулся и увидел, что сижу один в неподвижных санях. Было отчетливо слышно, как постукивают в зубах лошадей железные удила. Дюков стоял далеко впереди и озирался, самому себе показывая кнутом то в одну сторону, то в другую.
Он вернулся, молча шагнул в сани и стоя тронул лошадей. Мы поплыли, неизвестно куда. Лыжного следа уже не было. Невольно повторяя движения Степана, я приподнялся, стал озираться по сторонам, но не видел ничего, кроме снега и серого неба.
– Так-так-так! – вдруг пропел Степан. – Вот, видишь! Лоцман-то наш! Сделал круг и обратно. Дорога-то видно, под нами!
Опять побежала рядом с санями снежная борозда. Степан повеселел.
– Ну-ка, посмотри на часы. Часа два едем? Положи еще три, и будем в чайной.
Борозда привела нас к высокому снежному валу. Сани влезли на него, нырнули и легко покатились по твердой, недавно расчищенной дороге. Лошади перешли на галоп, и резкий ветер в первый раз, словно горячим утюгом, тронул мое лицо.
– Наверх выходим! – крикнул Степан.
Я поднял воротник повыше. Через полчаса край овчины перед моими глазами оброс ледяной коркой. Я не двигался и опустил воротник только тогда, когда сани остановились в большой деревне против чайной.
После обеда мы выехали дальше по укатанной, чуть-чуть заметенной дороге. Обмотав шарфом высокий воротник и оставив впереди маленькое окошко, я стал смотреть сквозь заиндевелые кудряшки на скачущую навстречу ковыльную пустыню, теперь уже ровную, желтоватую, почти без снега. Ветер захлопал вокруг нас своими колючими полотнищами. Валенки мои быстро отвердели, я задвигал ногами и тут же почувствовал ответные толчки – Дюков под своей дохой делал то же самое.
Потом он выпрямился, придержал лошадей и предложил:
– Сделаем физзарядку?
Мы побежали вслед за санями. Вскоре я почувствовал в ногах горячую кровь. И как раз, когда Дюков, сделав несколько последних прыжков, на ходу повалился в сани, я схватил вожжи и остановил лошадей.
– Смотри! – крикнул я, показывая в сторону. – Дюков! Ведь это лыжи!
По самому краю шли две отпрессованные в снегу блестящие полосы.
– Да-а, – протянул Степан. – Ну скажи, что делается! Ведь это он побольше сорока километров отмахал!
– Похоже, что нам с ним по пути, – заметил я. – Мы сейчас его догоним.
– Смотри, какой скороход! – удивлялся Степан. – И на охотника не похоже. Прямо интересно становится!
Начался долгий спуск под уклон. Перед нами вся степь была глубоко прогнута, а дальше, по ту сторону огромной снежной впадины, поднималась белая, словно фарфоровая гора. Степан поднялся во весь рост, оглянулся на меня и молча указал кнутовищем между лошадьми. Привстав, я увидел на далеком ровном дне впадины одинокую пылинку. Это был наш лыжник.
Дюков засвистел, дернул несколько раз вожжами. Комья снега полетели из-под копыт к нам на солому. Это было похоже на погоню. Мы смотрели вперед и оба подгоняли лошадей. Фигура лыжника медленно вырастала перед нами.
Наконец сани вылетели на ровное дно впадины и поплыли в глубоком снегу. Лыжник шел впереди, шагах в ста от нас. На нем была кожаная ушанка, ватник, перехваченный ремнем, и стеганые штаны, заправленные в черные валенки. За спиной вниз стволом висело ружье, сбоку под рукой болталась убитая лиса – красная с белой грудью. Шел он очень красиво – прямо, без палок, широко отмахивая одной рукой, словно рассевал по снегу зерно.
Мы поровнялись, и я увидел, что лицо нашего попутчика до самых глаз обвязано вафельным полотенцем. Спереди на полотенце намерзла круглая ледяная бляха. Не обращая на нас внимания, парень скользил на желтых лыжах все вперед и вперед, оставляя за собой в рыхлом снегу широкую борозду. Степан, склонив голову на плечо, с улыбкой наблюдал за ним. Он долго готовился к беседе и, наконец, спросил:
– Чем лыжи смазываешь, охотник?
Парень сдернул полотенце ниже подбородка, открыл худощавое, усталое, красное от мороза лицо с маленькими губами, вздрагивающими от сильных вздохов. Он был очень молод. Свежая чистая улыбка тронула его губы, и сильный вздох тут же ее согнал.
– Эта мазь, – он выдохнул облако пара, – эта мазь на край света довезет! Ни у кого, – он опять вздохнул, – нет такой мази!
– Где уж достать! – Степан осторожно стал подбираться к главному вопросу. – Мы вот на паре шесть часов за тобой гнались. Думаем, что за скороход объявился? Какую такую важную эстафету несет?
Лыжник ничего не сказал.
– Лису, что ли, догонял?
– Лису, – подтвердил парень и зорко посмотрел на Дюкова.
– Хороша, черт! Эх и лиса! Похоже, огневка… Ишь ты, ведь забежала!
«Эх и лиса!» – подумал я, взглянув на Степана.
– Такую лису взял! Ты шкурку осторожно сымай. Первым сортом пойдет.
Парень отлично все понимал. Он засмеялся, опустив голову.
– А то, может, еще кому назначается? – невинно спросил Степан.
Лыжник не ответил.
– Куда едешь-то?
– В Дугино.
– Дела, что ли какие есть?
– В МТС. За подшипником.
– Что ж так-то? Денек погодил бы – машины пойдут.
– Срочное дело.
– Стой! У вас ведь теперь своя МТС! Что это ты в даль такую за подшипником снарядился? – Степан мигнул в мою сторону, лицо его изобразило мучительное недоумение, он округлил глаза и замер.
– Положение такое. Надо ехать, – лыжник спокойно посмотрел на него.
– Что за МТС такая? – недоумевал Дюков. – Подшипника нет! Ты видал, товарищ, когда-нибудь такую МТС? – он решил и меня привлечь к делу.
Я сразу понял его, развел руками и сказал лыжнику:
– Если срочное дело, садись к нам! Мы тебя доставим прямо на двор в МТС.
– Доеду сам. Уже близко, – парень натянул полотенце на лицо, и карие глаза его зорко посмотрели на нас из того укрытия.
– Все. Закрыто на обед, – сказал Дюков.
Он поднял кнут. Лошади прижали уши и потащили нас вперед к белой горе.
– А врешь, дело у тебя есть, – заговорил Степан, когда сани начали подниматься в гору. – Подшипник! – он оглянулся назад. – За подшипником тебя не пошлют шестьдесят километрев дорогу мерять. Скажет ведь такое… Но-о, шевелись!
Сделав вместе с дорогой несколько змеиных поворотов, мы очутились на гладком белом темени горы и увидели внизу по ту сторону далекие дымки, протянутые, как пучок белесых нитей, между небом и тихой снежной вечереющей равниной.
– Дугино, – сказал Дюков.
Он натянул вожжи, лошади присели на задние ноги и осторожно стали спускаться. На половине горы Дюков пустил их галопом. Мы пронеслись через мост, ударились крылом саней о столб и влетели на улицу большого села.
Я не раз приезжал в Дугино. У меня здесь был знакомый– механик из МТС Панкратий Савельевич. Степан направил лошадей к его избе, что стояла против кирпичной церкви, переделанной в гараж. Еще издали я увидел старого механика. Панкратий Савельевич дергал ручку калитки, словно торопился домой. Около него стояли двое – высокий полный парень в телогрейке и девушка, обвязанная теплым белым платком с длинными кистями. Стоя к ним боком, механик говорил парню последние, должно быть очень убедительные, слова.
Увидев нас, Панкратий Савельевич вышел на середину улицы – тонконогий, в накинутом на плечи черном полушубке, затертом до блеска. Он замахнулся кулаком на лошадей, и сани резко остановились.
– Не обижайся, дорогой, – объявил он, глядя на меня веселыми черными глазами. – Не обижайся, дальше ходу нет. Застава! – и повел лошадей к своим воротам. – Сам виноват, милый человек, – на ходу продолжал он прерванный горячий разговор. – У тебя мотор и то не выдержал. А механик, думаешь, железный? Три ночи подряд работать не могу. Как хочешь. Спать теперь буду.
– Сам разберу! Товарищ механик! – просил круглолицый парень в телогрейке. Он просил руками и бровями, поднятыми вверх.
Я выпрыгнул из саней, топнул несколько раз и нечаянно взглянул на девушку. Не удержался и еще раз посмотрел. И сразу понял – это была первая красавица села. В платке ей было трудно двигать головой, и она вся повернулась к нам. По-детски чистые, серые с синевой глаза смотрели на механика, который стучал воротами у меня за спиной.
Панкратий Савельевич провел лошадей во двор. Он долго ворчал за забором. Потом вернулся к нам.
– Тарелку щей съесть не дадут! Позавчера вечером прибегают – движок стал на маслозаводе. Всю ночь с ним возился. Вчера ночью – на пилораму вызвали. Пустил ее к утру – и опять не все! Вот она, Катерина Матвеевна наша. Особый заказ. Сделай нам для школы турбинку – водяную, чтобы вертелась. Ну, думаю, воскресенье. Сделаю тебе турбинку и отосплюсь за всю неделю. Сажусь обедать, а тут полуторка ползет по улице. Из совхоза. Пронеси, господи, думаю. Куда тут! Мой бог молитвы не слышит!
Девушка чуть заметно улыбнулась. Нас со Степаном она не замечала.
– Опять Катерина Матвеевна! – механик остановился против нее. – Гляжу – ведет ко мне этого шофера. Водителя, – он произнес это слово, по-особенному приподняв губу. – Я так и думал сначала – с женихом идет.
Дюков налег на забор и склонил голову на плечо, рассматривая Панкратия Савельевича.
– Дядя Панкрат, а, дядя Панкрат…
– Думаю: идет благословляться, – продолжал механик. – А тут вона – подшипник расплавил!
– Дядя Панкрат! – Степан стрельнул глазом в мою сторону. – Слышь, что говорю, – везет тебе на подшипники. Сюда ведь еще один клиент едет.
– Какой такой клиент?
– Срочный. На лыжах. Мы от самой Большой речки за ним гнались. За подшипником, говорит, еду. В Дугинскую МТС.
– За подшипником? Что у них там запчастей нет? Какой хоть из себя человек?
– Такой вот, с тебя ростом парнишка. На лыжах.
– На лыжах? К нам? А-а-а! – протянул Панкратий Савельевич. И вдруг резко ткнул пальцем серую доху Степана. – Шапка кожаная?
– Хромовая. Черная.
Катерина Матвеевна повернулась два раза кругом, словно от нечего делать, и отошла на несколько шагов. Отошла, а потом побежала к соседней избе. Обитая рогожей дверь хлопнула за нею.
– Зна-а-аю теперь, – все хитрее и тоньше заулыбался механик. – Он уже не в первый раз за этим подшипником к нам едет. Никак увезти не может.
Тут Панкратий Савельевич выразительно покосился на соседнюю избу.
– Эх, ребята! Подшипник-то больно хорош!
Мы вышли на середину улицы и стали смотреть на далекую белую гору, что поднималась над снежными, уже сиреневыми крышами села. Хрустя снегом, к нам подошли двое парней в драповых черных пальто и в одинаковых кубанках из серой мраморной мерлушки. У того, что постарше, под рукой висела на ремне гармонь. Он был высок и тонок. Я чувствовал, как притягивают меня, вызывая на бой, его жгучие насмешливые глаза.
– Дядя Панкрат на улицу вышел, – гармонист перехватил папироску в угол рта и протянул руку механику. – Хорош будет вечерок?
– Для вашего брата когда он плох? – ответил Панкратий Савельевич.
– А то пойдем погуляем! А, дядя Панкрат? Уважь разок. Твои ученики просят!
– Ученики, только не по этим делам.
– А то пойдем? Вот и Катерина Матвеевна вышла. Вечерок почуяла. Катерина Матвеевна, картину пойдем смотреть?
Я опять увидел эту девушку. На ней были уже не валенки, а фетровые боты. Девушка стояла на крыльце, не решаясь сойти вниз.
– Уговор дороже денег, Катерина Матвеевна! Билеты куплены!
Девушка взглянула на него и что-то тихо сказала.
– А? – переспросил гармонист.
– Не пойду! – громко и отчетливо произнесла она. Сошла вниз, взялась за рубленый угол избы и потянулась вперед, стала смотреть на белую дорогу.
– Что это вы все смотрите? – удивился гармонист. – Пожар или что?
– Леша едет, – коротко ответил Панкратий Савельевич.
И в этот момент на вершине горы появилась черная пылинка. Она задержалась на несколько секунд и затем поплыла вниз по белому склону. Вот точка стала крупнее. Лыжник исчез за бугром, потом вынырнул значительно ниже и понесся поперек склона, снижаясь, как самолет.
– Что делает, что делает! – проговорил дядя Панкрат, следя за лыжником восхищенными глазами. – Смотри ведь – и не упадет!
Лыжник круто развернулся и камнем скользнул за далекие крыши. Мы бросились вперед по улице. Сделали несколько шагов и увидели Лешу. Он шел нам навстречу, так же красиво и прямо отмахивая рукой. Панкратий Савельевич шагнул к нему. Леша узнал его и заторопился, словно хотел соскочить вперед с медленно скользящих лыж. Полотенца уже не было на его разгоряченном исхудалом лице.
Он подъехал к нам, сдерживая сильное дыхание, на ходу снимая варежку. Минуя протянутую руку, Панкратий Савельевич принял его в объятия, покачнул и звонко расцеловал в обе щеки.
– Ну и парень! Ну, ходок! Это что же – лисичку добыл? А я думаю – зима, теперь совсем нас забудет.
Леша взял механика за руку, посмотрел вдоль улицы, и вдруг радость его стала угасать. Все еще пожимая руку дяди Панкрата, он опустил глаза. Оглянулся по сторонам, словно не узнавая села. Потом так же внезапно развеселился.
– Привет братьям Власовым! – раздался его громкий напряженный басок.
Оба парня в черных пальто шагнули вперед и пожали ему руку. Старший не донес папироску до рта, поднял бровь и повел глазами – сперва в сторону, потом на Лешу.
Наконец-то я понял, в чем дело: прихрамывая в новых ботах, к нам медленно приближалась Катерина Матвеевна. Опустив глаза, она тихонько обошла Лешу и братьев Власовых и стала за спиной у Панкрата Савельевича.
– Здравствуйте, Леша, – почти шепнула она.
– Здравствуйте, Катерина Матвеевна, – еще тише сказал Алексей.
И весь разговор! Леша сам поспешил прервать его.
– Дядя Панкрат, я к вам по делу, – громко сказал он, взглянул на Степана и побагровел.
– Знаю, знаю, – заторопился, замахал руками механик, быстро, как-то снизу оглядываясь на всех. – Знаю. Товарищ мне сказал. Сейчас сам подберу тебе все детали. Это сделаем. Для тебя – чего уж говорить.
– Я сегодня же обратно. Завтра после обеда мне надо на работу.
– Сделаем, сделаем, – Панкратий Савельевич опустил голову. – Чего уж говорить! Ты поди родню проведай и ко мне заходи. Не бойся, машины скоро пойдут. Посадим. А я живо все соображу.
И дядя Панкрат, не взглянув на нас, побежал к своей избе, как будто и впрямь Леше было нужно что-нибудь.
– Ну, как вы на новом месте? – несмело спросила Катерина Матвеевна.
– Ничего, работаем, – ответил Леша и, скривив ногу, досмотрел под лыжу. – Станки новые получили. А как у вас в школе?
– Все так же. Ездила в район. Учебники привезла…
И они медленно пошли по улице, не глядя друг на друга, как будто между ними шел третий.
Старший Власов, все так же держа папироску у рта, проводил их одними глазами. Потом повернулся, и оба брата пошли в другую сторону. Резкие насмешливые звуки гармони встряхнули тяжелую тишину. Круглолицый шофер остался один посреди улицы, вздохнул и побежал вразвалку через площадь – к гаражу.
В избе механика уже горело электричество. Панкратий Савельевич сидел за столом перед миской со щами. Тонкие губы его были сжаты. От носа через впалые щеки легли энергичные складки. Широко открыв глаза, он смотрел на синее от сумерек окно.
– Понимаешь, приехал… – проговорил он, шевеля ложкой в миске. – Ты понял что-нибудь там, на улице?
– Кое-что понял, – сказал я.
– Приехал, голова садовая. Не смог! А увидят друг дружку – рот не могут открыть. Видишь, на нашу Катерину Матвеевну Власов виды имеет. Тот, что с гармонью. Комбайнер. Гроза – на Героя все тянет. Думается, не вытянет – учиться не хочет.
Панкратий Савельевич хлебнул щей и отодвинул миску.
– Ничего не скажешь, малый он из себя видный. Власов, Власов – только и слыхать. Кто в деревне на виду? Власов. Нашего брата, обыкновенного слесаря, – нас не видать. А я тебе скажу: сядь Лешка на комбайн – завтра же Власова забудут. Это мастер. Механик-универсал.
За окнами проплыли переливчатые веселые переборы гармони. Дядя Панкрат прислушался.
– Разгулялся Власов. Бушует! Прошлой осенью я говорю Алексею: «Что ты смотришь, Леша? Послушай меня, сядь на комбайн. Спесь кое с кого посбей». Нет! – механик ударил ладонью по колену. – Не сел! Ничего не говорит, только бледнеет. Гордый! – Панкратий Савельевич вздохнул. – Этот нашему делу не изменит, почему и взяли его отсюда в Большую Речку. Он там вроде меня – за старшего.
Дядя Панкрат положил на стол темную жилистую руку с кривыми перебитыми ногтями. Посмотрел на нее, повернул вверх мозолистой ладонью.
– Механик – это то же, что врач. День ли, ночь ли – будь в готовности, лечи больных. Личные дела – завтра. – Тут он толкнул меня и приблизил черный чуб к моему лицу. – А завтра-то, оно у нас только в календаре!
– Отец, – спросил из другой комнаты низкий женский голос, – стелить, или пойдешь куда?
– Стели. Нынче слово дал. Вот Лешку только посажу в машину, и будем спать все.
Он посмотрел на окно и опять задумался.
– Приехал и уедет. Не судьба! Тут еще учительница промашку дала – сидела с Власовым в кино. Баламут, сам подсаживается. Уверен. Девчата непременно Лешке передадут. И это будет все.
Жена механика принесла нам со Степаном щей. Мы пообедали. Дюков попросил сала и намазал вздутое обмороженное ухо. Затем он ушел к лошадям. Панкратий Савельевич поднялся и снял с гвоздя свой полушубок.
– Айда на улицу, пройдемся. Что-то не идет наш лыжник.
Мы вышли на свежую, как весна, улицу, освещенную двойной цепочкой электрических огней. Высоко над селом стояла луна, между избами громко скрипел снег, был слышен топот, девичьи смешки. Мы зашагали к сельсовету. У большой избы в полосе света, отброшенной из окна на снег, стоял грузовик. Мы обошли машину. В кузове на горе мешков, пряча руки в рукава, сидели женщины в платках.
– Куда идет машина? – властно осведомился Панкратий Савельевич.
– В Большую Речку, – ответили сверху несколько голосов.
– Где шофер?
И тут мы увидели Лешу. Он стоял позади грузовика, опираясь на длинные лыжи.
– Машина перегружена, еще раз тебе объясняю, – раздраженно говорил ему приземистый человек в светлом полушубке. – Сгони вот баб, попробуй, – тогда можешь располагаться.
– А прощаться? Забыл? – Панкратий Савельевич подошел к Алексею. – Душа из тебя вон!
– Не прощайся. Он завтра уедет, – весело сказал шофер.
– А мы еще посмотрим!
– Это кто – дядя Панкрат? Тогда другой разговор.
– Кто бы ни был!
Панкратий Савельевич оглядывался во все стороны. Он кого-то искал. Вдруг он быстро шагнул за спину Алексея. Даже побежал по снегу, догоняя кого-то в белом платке с кистями. Через несколько минут он вернулся.
– Вот что, – резко сказал он шоферу. – Ты, дорогой мой, можешь ехать. Раз такой разговор – заводи, и до свиданья.
– Дядя Панкрат! – растерянно заговорил шофер. – Я же не знал. Дядя Панкрат!
– Раз такое дело – поезжай. Просить, молить – это не наше дело.
– Так я посажу! Пускай садится!
– Леша, ты уедешь утром! – еще громче сказал механик. – Раз такое дело, я сейчас иду в гараж к совхозной полуторке. Хоть я и не спал, конечно, три ночи. Но валяться в ногах – это не наше с тобой дело.
Панкратий Савельевич закончил свою речь, повернулся спиной к удивленному шоферу, взял Алексея под руку и отвел в сторону.
О чем они говорили, я не слышал. Механик отобрал у Леши лыжи. Было слышно, как дядя Панкрат приказал ему: «Ступай!» После этого Панкратий Савельевич подошел ко мне.
– Катюша-то плачет, – тихо сказал он. – Похоже, что я вовремя здесь оказался. Ну что ж, пошли к гаражу?
Шофер, которого я видел днем у избы механика, спал, завернутый в тулуп, в кабине своей полуторки – около гаража. Панкратий Савельевич открыл дверцу и нажал кнопку гудка. Тулуп зашевелился, круглая голова приподнялась над овчиной.
– Делом, делом надо заниматься, а не спать, – резко сказал механик. – Ну, что смотришь? Вылезай, говорю, мотор разбирать будем. Устраивает это тебя?
Он отпер ворота гаража, распахнул их, зажег электричество. Втроем мы налегли на кузов, раскачали машину и вкатили на деревянный пол под церковные своды.
– Что стал? Спускай масло, полезай под картер! – крикнул дядя Панкрат шоферу.
Тот, наконец, понял все, засмеялся и побежал вокруг машины. Его длинные ноги вылезли из-под грузовика, изгибаясь, упираясь в пол: он начал отвинчивать болты.
Через полтора часа чугунное днище картера уже стояло на полу около грузовика, рядом с головкой блока. Панкратий Савельевич держал в коричневых от масла руках поршень с шатуном и качал головой.
– Бить тебя надо, дурья голова. Кто же так ездит? Ты ерша со дна моря достань – сразу вся внутренность наружу выскочит. Давление не то. А мотор? Две тысячи оборотов дал – вот он и пошел вразнос. Водитель! Бери вон паяльную лампу…
Дядя Панкрат неожиданно умолк и поднял голову прислушиваясь.
– Вроде шел кто-то. А, ребята?
В час ночи мы все стояли вокруг стола, на котором возвышалась печурка, сложенная из кирпичей. Фиолетовое пламя паяльной лампы ревело и рвалось, омывая черный тигель. Панкратий Савельевич – я впервые увидел его в очках – собирал головку шатуна. Он положил шатун на стальную плиту. Затем зачерпнул большой ложкой из тигля и стал лить блестящий, как ртуть, металл – туда, где был подшипник. Худая щека его дергалась, он был увлечен работой. «Механик – то же, что врач», – вспомнил я.
Когда баббит застыл, Панкратий Савельевич погасил лампу, взял шатун и вышел из гаража. Далеко, за несколькими стенами, запел электромотор. Потом мотор умолк, и механик вернулся, на ходу рассматривая серебристую внутренность подшипника.
– Никто не приходил? – спросил он.
– Нет, товарищ механик, – ответил удивленный шофер. – А что?
– Ничего. Радуйся, водитель! Шабрить будем!
И вдруг сзади него раздался знакомый басок:
– Можно?
На пороге стоял Леша.
– Ты что ж, не спал? – механик посмотрел на него поверх очков.
– Не спится, дядя Панкрат. Давай что-нибудь поделаю.
Леша взял у механика шатун. Проворными пальцами развинтил головку, полез под грузовик, подвигал, покачал шатуном, потом вылез и молча пошел в глубь гаража, за грузовик – к тискам.
– Все помнит. Как будто вчера здесь работал, – заметил дядя Панкрат, садясь на стол. – Так и знал, что придет, – тихо добавил он. – На что хошь мог бы поспорить.
Он достал кисет, и мы закурили.
– Дрянь табак, – сказал механик, прислушиваясь к скрипу снега за воротами. – Вот мне сейчас принесут – то будет табак.
Я уловил особенные нотки в его голосе. Я понял его. Мы умолкли и минут двадцать сидели, прислушиваясь, и все эти двадцать минут снег пел на улице на разные лады.
– Вот, сказал вдруг механик, светлея. – Табачок бежит.
Сначала я не мог ничего разобрать в тихом хоре снежных ночных голосов. Потом мне показалось, что где-то на краю села тоненькая пилка быстро распиливает снег. Это были торопливые шаги. Они быстро приближались.
Вот снег захрустел около гаража. Ворота приоткрылись. Вошла Катерина Матвеевна, румяная от быстрой ходьбы. В руке у нее был мешочек из пестрого ситца.
– Отец нарезал или сама? – весело спросил дядя Панкрат.
– Сама. Отец спит, – девушка быстро взглянула по сторонам. Нет, никого она не увидела, кроме нас троих.
– Посиди, Катерина Матвеевна, – глядя на нее, Панкратий Савельевич все время улыбался. – Турбинка-то готова. Какой краской красить?
Девушка села около него на стол. Она прислушалась и медленная краска залила ее лоб и виски.
– Кто это там скребется? – спросила она немного погодя.
– Домовой, – добродушно сказал механик. – Мы сидим, а он нам машину чинит. Леша! – он спрыгнул со стола.
Алексей вышел из-за грузовика. Шапка его была сбита на затылок.
– Поди-ка проводи Катерину Матвеевну, – строго сказал дядя Панкрат. – Дело позднее. Лыжи твои будут у меня в сенцах. Не забудь, меня разбуди, когда поедешь. Подшипники возьмешь.
Катерина Матвеевна быстро взглянула на Лешу и опустила глаза.
– Поди сюда, – приказал ей механик.
Она подошла. Панкратий Савельевич распахнул ворота, и я увидел голубую блестящую дорогу и две тропки, убегающие от гаража врозь, в темноту.
– Ты учительница, а ты механик, – сказал дядя Панкрат, – а оба вы еще дети малые. Сейчас же выходите отсюда за порог. Видите – три дороги. Если да – идите прямо. Ежели нет, – значит бегите сразу врозь и не попадайте больше друг дружке на глаза. А мы закроем ворота и не будем глядеть. Ступайте. Марш!
Не сказав ни слова, они медленно вышли наружу. Панкратий Савельевич действительно закрыл ворота на задвижку и даже закрутил ее проволокой.
Вскоре механик отослал спать и меня. Я пошел по пустой холодной площади к избе дяди Панкрата. Жена его открыла дверь и, увидев, что Панкратия Савельевича со мною нет, вздохнула. В избе на полу была разостлана широкая постель. На ней уже спал Дюков, захватив и мое место. Красное ухо его еще больше вздулось – память о степном ветре.
На заре Степан вывел на улицу лошадей, запряженных в сани. До райцентра оставалось тридцать километров. Мы напились чаю перед дорогой. Панкратий Савельевич, накинув полушубок, вышел на крыльцо нас провожать. Он был бледен. Синеватая щетина выступала на его впалых щеках.
Прекрасное зимнее утро ожидало нас на тихой улице. Все село лежало еще в глубокой фиолетовой тени. Белесые дымы ласково тянулись вверх и, порозовев, таяли в глубокой синеве. А вдали ярко светилась, сияла бело-розовая гора.
– Ты понимаешь, уехал и не попрощался! – уже в который раз огорченно сказал мне Панкратий Савельевич. – Даже лыжи не взял!
В это время в соседней избе запела дверь. На крыльцо, нагнув голову, вышел пожилой высокий колхозник в жилете из овчины. Он держал в руке лисью шкурку, распяленную на рогульке. Я сразу узнал пушистый красный хвост с белым кончиком.
– Матвей! – крикнул механик, глядя на этот хвост и оживая. – Где лисичку добыл?
– А что?
– Я тебя дело спрашиваю, а ты «а что». Охотником заделался?
– У меня дочь подросла, слава богу. Вон какую принесла патрикевну! – Матвей поднял шкурку над головой и потряс.
Они оба замолчали и долго смотрели друг другу в глаза.
– Чего смотришь, петух? Завидно? – Матвей скрыл улыбку и пошел во двор, к сараю.
– Погоди! – закричал Панкратий Савельевич. – Черт шальной!
– Ты чего ругаешься? – Матвей остановился и ласково посмотрел на него через плечо.
– Охотника-то видал?
– Ты чего ругаешься?
– Тьфу! Видел, спрашиваю, кто лису добыл?
– Как не видать! Видел. Он у меня в избе чай пьет.
Сказав это, Матвей спокойно ушел в сарай. Панкратий Савельевич махнул мимо меня полушубком и побежал к соседней избе. Обитая рогожей дверь сильно хлопнула и долго после этого не открывалась. Наконец механик вернулся и взял в сенях лыжи.
– Сидят! – Он вынес лыжи и поставил к забору. – Прогуляли машину! Я его спрашиваю: «На чем поедешь, голова?» А он: «На чем приехал, на том и уеду! Ты, говорит, сам виноват – дорогу такую указал». Дорога-то, видишь, длинная была. Только утром домой пришли!
Дверь соседней избы снова хлопнула. Вышел Алексей с ружьем за спиной. Панкратий Савельевич подошел к нему прощаться. Леша стал на лыжи, затянул пяточные ремни. Дверь опять запела, и на крыльце появилась Катерина Матвеевна в большом белом вязаном платке. Ей было трудно поворачивать голову, и она двигала счастливыми серыми глазами, улыбаясь каждому и никого не замечая.
– Пошли, Леша! – сказала она. – Провожу тебя.
Алексей махнул нам варежкой. Панкратий Савельевич догнал его, обнял, торопливо поцеловал и остался стоять посреди улицы без шапки, в косо накинутом полушубке.
А те двое не спеша удалялись от нас по широкой, все еще фиолетовой улице. Вскоре они исчезли за дальними избами. Потекли долгие минуты.
– Во-о-он они! – сказал вдруг Степан.
По бело-розовому сахарному склону горы чуть заметно передвигались две точки. Они восходили все выше и выше, приближаясь к далекой границе между снегом и чистой синевой. Вот они остановились на самом верху. Вот одна точка исчезла…
