Текст книги "Истории московских улиц"

Автор книги: Владимир Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 56 страниц)

Из газетной заметки узнала о намерении снести Сухареву башню и московская архитектурная общественность.

27 августа академики И.Э.Грабарь, И.А.Фомин, И.В.Жолтовский и А.В.Щусев отправили письмо в два адреса – И.В.Сталину и "руководителю московских большевиков" Л.М.Кагановичу.

"Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! – писали они. – Газетное известие о сломке Сухаревой башни заставляет нас, пока еще не поздно, сигнализировать Вам об ошибочности принятого решения, в твердом убеждении, что наши голоса не случайны и не единичны, а являются выражением мыслей и чувств, разделяемых всей научной и художественной советской общественностью, независимо от направления, убеждений и вкусов". Далее шло обоснование защиты Сухаревой башни: "Сломка башни нецелесообразна по существу, ибо, если цель ее – урегулирование уличного движения, то тот же результат с одинаковым успехом может быть достигнут иными путями... Группа архитекторов берется в течение одного месяца разработать проект реорганизации Сухаревой площади, с идеальным решением графика движения. Сухарева башня есть неувядаемый образец великого строительного искусства, известный всему миру и всюду одинаково высоко ценимый... Пока еще не поздно, мы убедительно просим приостановить бесцельную сломку башни, недостойную наших славных дней построения социализма и бесклассового общества, и пересмотреть постановление, если таковое существует".

От Сталина ответа не последовало. На письмо ответил Каганович в своем выступлении на совещании московских архитекторов-коммунистов 4 сентября 1933 года: "В архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба. Но коммунисты ею не руководят. Пример можно взять хотя бы из фактов последних дней – протест группы старых архитекторов против слома Сухаревой башни. Я не вхожу в существо этих аргументов, возможно, Сухареву башню мы и оставим, но ведь характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами – в попытках упрекнуть Советскую власть в вандализме. А создают ли коммунисты-архитекторы атмосферу резкого отпора и общественного осуждения таким реакционным элементам архитектуры? Нет, сейчас не только не создают, но и потворствуют этим реакционерам. Такая пассивность наших коммунистов приводит к тому, что часть беспартийной молодежи начинает группироваться вокруг стариков, а не вокруг нас".

Истинные причины и процесс сноса Сухаревой башни в 1933 году общественности были неизвестны, знали только, что вопрос этот решается на самом высшем партийном уровне. Только полвека спустя, в 1989 году, в журнале "Известия ЦК КПСС" были опубликованы документы о сносе Сухаревой башни, имеющиеся в архиве ЦК КПСС. Значительную часть публикации составляет переписка Л.М.Кагановича с И.В.Сталиным. Напечатано также (в составе воспоминаний Кагановича "Памятные записки") письмо в редакцию журнала по поводу этой переписки. Эти публикации позволяют проследить последовательность развития событий.

Официального решения или постановления о сносе Сухаревой башни пока в архивах не обнаружено, но Каганович в феврале 1990 года заявил, что "вопрос этот обсуждался в Моссовете, от которого исходила первая инициатива".

Совершенно ясно, что Каганович собирался своей волей просто смахнуть Сухареву башню, но заступничество за нее известных деятелей культуры и их обращение к Сталину спутало ему карты. Первым делом он предпринимает меры, чтобы нейтрализовать академиков-жалобщиков и привлечь на свою сторону Сталина. Каганович посылает Сталину, находившемуся в это время в Крыму на отдыхе, материалы совещания московских архитекторов-коммунистов и другие документы о Сухаревой башне. К сожалению, письмо Кагановича с аргументами, почему следует снести Сухареву башню, в публикации отсутствует. По ответу Сталина видно, что до обращения к нему Кагановича он о проблеме сноса Сухаревой башни не имел никакого представления.

Вот эта телеграмма из Сочи от 18 сентября, подписанная Сталиным и Ворошиловым: "Мы изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее надо обязательно снести. Предлагаем снести Сухареву башню и расширить движение. Архитектора, возражающие против сноса – слепы и бесперспективны".

Каганович, представляя себе, насколько широким может быть возмущение деятелей культуры, предпринимает маневр, цель которого – сначала успокоить их, а затем, усыпив бдительность, обмануть. 20 сентября он посылает Сталину письмо: "Я дал задание архитекторам представить проект перестройки (арки), чтобы облегчить движение. Я не обещал, что мы уже отказываемся от ломки, но сказал им, что это зависит от того, насколько их проект разрешит задачу движения. Теперь я бы просил разрешить мне немного выждать, чтобы получить от них проект. Так как он, конечно, не удовлетворит нас, то мы объявим им, что Сухареву башню ломаем. Если Вы считаете, что не надо ждать, то я, конечно, организую это дело быстрее, т.е. сейчас, не дожидаясь их проекта. Ну, на этом кончу. Привет. Ваш Л.Каганович".

Сталин согласился выждать.

Московские архитекторы поверили, что власть только в силу своего непрофессионализма не видит иного решения проблемы, кроме сноса башни, и поэтому обращается к помощи профессионалов, ждет их совета и готова ему последовать.

Было разработано несколько вариантов реконструкции Сухаревой площади с сохранением башни. Наиболее известен проект И.А.Фомина. Архитектор-реставратор Л.А.Давид вспоминает, что его дядя архитектор М.М.Чураков также представил свой проект. Представленные проекты разрешали транспортную проблему, кроме того, город обогащался замечательно красивой площадью, о которой тогда говорили, что "она будет не хуже площади Звезды в Париже с Триумфальной аркой посредине".

Известный инженер, будущий академик В.Н.Образцов брался в крайнем случае передвинуть Сухареву башню на любое место и давал техническое обоснование этой акциии. В Москве уже имелся опыт передвижки зданий, в том числе и дореволюционный.

Но, несмотря на убедительность и осуществимость представленных проектов разрешения транспортного движения на Сухаревской площади и сохранения башни (а скорее всего, именно поэтому), вечером 13 апреля 1934 года Сухареву башню начали ломать.

Из воспоминаний архитектора Л.А.Давида: "Апрель 1934 г. В ночь с 13-го на 14-е на башню была брошена бригада добрых молодцов "Мосразбортреста". Кувалдами были разбиты доступные для ударов детали белокаменного декора. Возмущение общественности".

17 апреля отчаянное и возмущенное письмо направляют Сталину художник К.Ф.Юон, архитекторы А.В.Щусев, И.А.Фомин, И.В.Жолтовский, искусствовед А.М.Эфрос:

"Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! С волнением и горечью обращаемся к Вам, как к человеку высшего авторитета, который может приостановить дело, делающееся заведомо неправильно, и дать ему другое направление. Неожиданно (после того, как вопрос был, казалось, улажен) начали разрушать Сухареву башню. Уже снят шпиль; уже сбивают балюстрады наружных лестниц. Значение этого архитектурного памятника, редчайшего образца петровской архитектуры, великолепной достопримечательности исторической Москвы, бесспорно и огромно. Сносят его ради упорядочения уличного движения. Задача насущная, жизненно важная. Но ее можно осуществить другими, менее болезненными способами. Снос Башни – линия наименьшего сопротивления. Уверяем Вас, что советская художественная и архитектурная мысль может немедленно представить несколько вариантов иного решения задачи, которые обеспечат всю свободу уличного движения на этом участке и вместе с тем позволят сохранить Сухареву башню. Такие варианты есть, их несколько, – от сноса небольших домов на углах, примыкающих к Башне улиц (что широко раздвинет объездные пути) до передвижки Башни на несколько десятков метров, на более широкую часть площади (что освободит перекресток улиц и даст сквозное движение по всем направлениям).

Настоятельно просим Вас срочно вмешаться в это дело, приостановить разрушение Башни и предложить собрать сейчас же совещание архитекторов, художников и искусствоведов, чтобы рассмотреть другие варианты перепланировки этого участка Москвы, которые удовлетворят потребности растущего уличного движения, но и сберегут замечательный памятник архитектуры".

Уже 22 апреля Щусев получил на домашний адрес с нарочным под личную расписку ответ с грифом "Строго секретно" Секретариата ЦК ВКП(б):

"Письмо с предложением – не разрушать Сухареву башню получил.

Решение о разрушении башни было принято в свое время Правительством. (Публикатор никакого решения в архиве не обнаружил и полагает таковым согласие ЦК ВКП(б) от 16 марта 1934 года с предложением МК, то есть Кагановича, о сносе Сухаревой башни и Китайгородской стены. – В.М.) Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня. Жалею, что, несмотря на все мое уважение к вам, не имею возможности в данном случае оказать вам услугу.

Уважающий вас И.Сталин".

Впрочем, одна "услуга" "уважаемым" авторам письма была оказана: разрешили снять некоторые детали разрушаемой башни.

Однако на следующее утро, когда бригада каменщиков-реставраторов прибыла к Сухаревой башне, к работе ее не допустили. "Приходит грустный профессор Д.П.Сухов, – вспоминает, рассказывая об этом утре Л.А.Давид. – Он должен был указать детали для снятия. Кратко сказал: "Уходите, работать запрещено".

Художник П.Д.Корин и Н.А.Пешкова попросили А.М.Горького вмешаться в это дело и помочь. Горький переговорил с кем-то, и снимать детали с башни разрешили.

О дальнейшем рассказывает Л.А.Давид:

"Утром 22 апреля я пришел в Государственный исторический музей (работал в его филиале – Музее "Коломенское"). В вестибюле встреча с ученым секретарем ГИМа Д.А.Крайневым. Д.А. – мрачно: "Допрыгался, иди, тебя ждут". Поднимаюсь в секретарскую. Человек со "шпалой" – "Вы Давид?.. Поехали". Поехали через Лубянку по Сретенке к башне... Молча. Приехали. Он: "Составьте список снимаемых деталей". Составляю. Составил. Он: "В машину..." Молча в Моссовет. В Моссовете к тов. Хорошилкину – нач. Специнспекции при президиуме Моссовета. Хорошилкин в кабинет к тов. Усову (с четырьмя ромбами) – зам. пред. Моссовета. Выходит и мне в руки документ, а в нем: "Научному сотруднику Госуд. истор. Музея тов. Давиду. Зам. пред. Моссовета тов. Усов считает вполне возможным днем производить работу по изъятию нужных Вам фрагментов с Сухаревой башни со стороны 1-й Мещанской улицы. На этой стороне работы Мосразбортрестом ведутся по разборке восьмерика только в ночное время.

К работе по снятию фрагментов, для чего Гос. историч. Музею отпускается 5000 руб., приступите немедленно, с окончанием не позже 27-го апреля с. года". (Подпись нач. спец. инспекции при президиуме Моссовета Хорошилкина.) Документ датирован 22 апреля. 23-го приступили к работе. Работали днем и ночью. Сняли, что смогли... Увезли в Коломенское...

Душно, жарко и пыльно было... Горечь полынная в душе".

Сухареву башню Каганович разрушал демонстративно. В Москве это отметили. Художница Н.Я.Симонович-Ефимова, жившая рядом и поэтому наблюдавшая все происходившее на площади день за днем, записывала тогда в дневниковых заметках: "Разрушение идет необычайно быстро... Не обнесено забором, как было при разрушении Красных Ворот. Телефонные ящики все так же висят на стенах, милиционеры открывают их и говорят. Вывеска "Коммунальный музей" висит над уютно открытой дверью; окна со стеклами и белокаменными завитушками глядят как ни в чем не бывало. Вообще вид у Башни здоровый, а кирпичи летят без желобов просто в воздухе, многие не разбиваются, и здание убывает, тает... Но можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухаревскую башню не увидит... После Сухаревской башни, вероятно, очередь за Василием Блаженным..."

И еще один рассказ очевидца сноса башни – В.А.Гиляровского. В апреле 1934 года он писал в письме к дочери: "Великолепная Сухаревская башня, которую звали невестой Ивана Великого, ломается... Ты не думай, что она ломается, как невеста перед своим женихом, кокетничает, как двести лет перед Иваном Великим – нет. Ее ломают. Первым делом с нее сняли часы и воспользуются ими для какой-нибудь другой башни, а потом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали по кирпичам верхние этажи и не сегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Все еще розовую, как она была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих останках заревом.

Жуткое что-то! Багровая, красная,

Солнца закатным лучом освещенная,

В груду развалин живых превращенная.

Все еще вижу ее я вчерашнею

Гордой красавицей, розовой башнею..."

Уже тогда многим стало ясно, что Кагановича заботило не решение транспортной проблемы. Знаменательно его собственное высказывание на совещании московских архитекторов-коммунистов о проектах архитекторов устройства транспортной развязки без сноса Сухаревой башни: "Я не вхожу в существо этих аргументов".

Вся эта комедия с обсуждениями, с заказом проектов, разыгранная Кагановичем, выглядит еще гнуснее, если обратиться к фактам и обстоятельствам, тогда не известным общественности.

Еще в 1931 году Каганович уже решил судьбу Сухаревой башни (и других памятников архитектуры) и сказал об этом в своем выступлении на июньском пленуме ЦК ВКП(б).

Именно тогда он сформулировал свое отношение к градостроительной планировке Москвы: "Взять старый город, хоть бы, например, Москву. Все мы знаем, что старые города строились стихийно, в особенности торговые города. Когда ходишь по московским переулкам и закоулкам, то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель". (Цитирую по "переработанной стенограмме доклада", изданной в том же году отдельной брошюрой. В живой речи доклада и в газетной публикации – и это любили цитировать довоенные журналисты, воспевавшие Генеральный план реконструкции Москвы, – Каганович выразился крепче: мол, московские улочки прокладывал не пьяный строитель, а пьяный сапожник.)

Тогда же Каганович решил осуществлять реконструкцию и расширение главных московских улиц путем сноса архитектурных и исторических памятников. Вот, в частности, проект "реконструкции" северного луча, главной частью которого он считает Лубянку. "Возьмите Лубянку, – сказал Каганович, – она по существу начинается с Никольской! Снимите Никольские ворота, выровняйте Лубянку и Сретенку, удалите Сухареву башню, и вы получите новый проспект до самого Ярославского шоссе".

Именно этот проект он последовательно осуществлял с упорством маньяка. Современный журналист, разрабатывая тему репрессий сталинских времен и характеризуя их деятелей, пришел к любопытному выводу-сравнению, острому и точному, как сравнения Плутарха в его знаменитых "Сравнительных жизнеописаниях": "Если Лаврентий Берия прославился надругательствами над женщинами, то Лазарь Каганович известен как осквернитель архитектуры". (Любопытно, что характерную черту "реконструкции" города – устройство скверов на месте снесенных церквей – москвичи еще в 1930-е годы называли осквернением Москвы.)

Уничтожение и защиту исторических памятников Москвы Каганович на совещании московских архитекторов-коммунистов классифицировал как классовую борьбу, а выступление в их защиту как политическую (это слово фигурирует в его выступлении) акцию врагов партии и социализма.

Таким образом, защитники Сухаревой башни попадали в разряд политических врагов, и методы действий против них приобретают соответствующий характер.

Роль Кагановича в политических репрессиях 1930-х годов известна в общих чертах из различных публикаций: по материалам съездов партии, заседания бюро МК КПСС 23 мая 1962 года об исключении Л.М.Кагановича из партии, по воспоминаниям современников. Несколько цитат из обзора заседания бюро ("Московская правда", 1989, 10 января):

"По спискам, подписанным Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Маленковым, было расстреляно около 230 тысяч человек".

"Рука Кагановича, его личная подпись на многих и многих списках приговоренных к расстрелу. Так, в подписанном им списке из 229 человек – 23 фамилии членов Центрального Комитета, 22 фамилии членов КПК, 21 человек наркомы и заместители наркомов. Он их знал, работал с ними. И послал на смерть".

"Ваши подписи (сказал, обращаясь к Кагановичу, один из членов комиссии) стоят на списках более 36 тысяч партийных, советских, военных работников и работников промышленности и транспорта".

"Именно Кагановичу принадлежит идея создания "троек" для рассмотрения дел арестованных без суда".

"А вы помните, какую резолюцию написали на предсмертном письме Якира? Вы написали: мерзавец, потом – нецензурное слово, и дальше – смерть".

Приводятся и другие резолюции:

"Завод работает плохо, я полагаю, что все – враги... расследовать, арестовать".

"Полагаю, шпион, арестовать".

"Всех вернувшихся поселенцев арестовать и расстрелять. Исполнение донести".

Публикатор сообщает, что собранные комиссией материалы составляют солидный том.

Как видим, технику и правила советской "политической" борьбы Каганович знал досконально и был в этом деле специалистом.

Комиссия МК занималась внутрипартийными репрессиями, но они составляли лишь небольшую часть общегосударственной репрессивной политики партии и правительства против народа, направленной на его устрашение и деморализацию во всех областях жизни и деятельности, в том числе и культурной.

Уничтожение архитектурных и исторических памятников нанесло огромный непоправимый ущерб национальной культуре, разрушало народную историческую память. Эта акция входила в число мер, которыми власть надеялась превратить народ в быдло, живущее одним днем и почитающее богом одного – ныне правящего им – властителя.

Разрушением московских памятников руководил Каганович. Для осуществления этого замысла была создана особая система руководителей и исполнителей. Политическое руководство осуществляли МК партии и Моссовет. Конкретные архитектурные проекты разрабатывали сотрудники специально созданного Института Генплана Москвы. Архитекторы разработали и представили правительству План реконструкции Москвы, по которому практически сносились все архитектурные памятники города, допускалась возможность сохранить лишь Кремль. Архитекторы-профессора вдалбливали идеи Генплана студентам Московского архитектурного института. Для укрепления авторитета разрушителей привлекли француза Корбюзье, и он с легким сердцем посоветовал снести Москву целиком и на ее месте построить новый город.

Меня всегда удивляло, как получилось, что среди архитекторов оказалось так много холуев, согласившихся на явный вандализм. Или это было и их тайное и заветное желание – уничтожить шедевры прошлого? Помутнение разума? Уязвленное самолюбие от сознания собственной творческой неполноценности? Или клиническая дебильность? В европейской и американской литературе существует ряд медицинских и философских трудов, исследующих феномен глупости, в которых идет речь о принципиальных ее признаках и конкретных проявлениях. Так, французский физиолог, лауреат Нобелевской премии по медицине и, между прочим, иностранный член-корреспондент Академии наук СССР, Шарль Рише в работе "Человек глупый" ("L'homme Stupide") среди клинических проявлений человеческой глупости называет "варварское разушение памятников".

Но, как бы то ни было, прививка партийного вандализма оказалась слишком успешной: до сих пор московские власти с благословения архитектурного руководства сносят то одно, то другое здание исторической застройки.

В "Независимой газете" от 11 декабря 1999 года Московским городским отделением Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры опубликован "Предварительный список памятников истории и культуры Москвы, уничтоженных или искаженных при Юрии Лужкове". В списке 66 номеров, в основном он охватывает центр Москвы, включая Кремль. Список не полон, каждый знающий город москвич может его пополнить не одним адресом.

В уничтожении исторических памятников Москвы принимало и принимает участие значительное количество "деятелей" как власти, так и "архитектурной общественности". Безусловно, наступит время, когда мы сможем назвать имена и перечислить их, мягко говоря, конкретные проявления "глупости", но по сути являющиеся преступлениями.

Но конкретного виновника уничтожения Сухаревой башни мы можем, опираясь на документы, назвать сегодня: это персонально Л.М.Каганович. Он был не только инициатором сноса, но и руководителем осуществления своей инициативы.

Конечно, Каганович имел полную возможность своей властью снести Сухареву башню, никому ничего не объясняя; оцепить, сделать зону, обнести забором с вышками, и никто не то что спросить, что происходит, даже посмотреть в ту сторону не посмел бы. Но Каганович как истинный партийный функционер соединял в себе самовластного насильника с бюрократом. В НКВД уничтожение людей обставлялось "законными" актами: перед тем как передать дело "тройке", велось следствие, предъявлялись обвинения. Теперь весь мир знает, каково было следствие и каковы обвинения. Но они тем не менее были, считались законными и давали следователям и обвинителям душевное спокойствие, избавляя от сознания своей вины. (Каганович на заседании МК 1962 года настаивал на своей невиновности: "Здесь говорят, что я нечестный человек, совершил преступление... Да как вам не стыдно... Вы должны подумать и сказать: вот, Каганович, записываем решение, тебя следовало бы из партии исключить, но мы тебя оставляем, посмотрим, как ты будешь работать, опыт у тебя есть, этого отрицать нельзя, этого отнять у меня никто не может..")

Каганович, настаивая на сносе Сухаревой башни, как партийный бюрократ предъявил ей стандартные обвинения лубянских следователей:

1. Общее обвинение в антисоветской и антигосударственной деятельности: она "мешает развитию города", а "мы должны решительно бороться с антигосударственными тенденциями в городском строительстве", те же "архитекторы", которые требуют сохранить ее, выступают против "Советской власти". (Выступление Кагановича 1 июля 1934 года)

2. Важным пунктом обвинений являлась деятельность "до 17-го года". Сухарева башня имела порочащий эпизод в своей истории. "Хотя архитектура, конечно, старая, – заявил Каганович, – построена она, эта башня, Петром I в честь полковника Сухарева, который зверски подавил стрелецкий бунт" ("Вечерний клуб", 3 января 1992 года).

3. Обвинение в терроризме. Наиболее распространенным было обвинение в подготовке терактов против Сталина и других руководителей партии. Сухареву башню Каганович обвинил в смерти простых людей: "Главным мотивом решения о сносе было увеличивающееся движение автотранспорта в городе, появление огромного количества автомобилей и каждодневная гибель людей возле Сухаревой башни. Когда я на совещании архитекторов назвал цифру – 5 человек в день, то известный архитектор товарищ Щусев поправил меня. Он сказал, что гибнет не 5, а 10".

Сфантазированная Кагановичем "гибель людей", взятая с "потолка" цифра 5 и явно ироничная реплика Щусева были предъявлены как причина для обвинения.

Ложь как метод Кагановича подтверждает и другое его заявление: "Сухарева башня пришла в крайне ветхое состояние, можно сказать, аварийное. Она вся была в трещинах: и внизу, и в фундаменте, и наверху", хотя все знали и видели, что ее состояние совсем не таково.

По существу, Каганович обвиняет Сухареву башню в контрреволюционных преступлениях, подпадающих под знаменитую 58-ю статью Уголовного кодекса, под те ее пункты, которые влекли за собой расстрел, что и требовалось доказать.

Уже в 1930-е годы, понимая, кто является действительным виновником и руководителем разрушения исторической Москвы, люди опасались осуждать сносы вслух.

Демьян Бедный в поэме "Новая Москва" отметил, что устрашение москвичей дало свои результаты:

Как грандиозны перемены

Везде, во всем – и в нас самих.

Снесем часовенку, бывало,

По всей Москве: ду-ду! ду-ду!

Пророчат бабушки беду.

Теперь мы сносим – горя мало,

Какой собор на череду.

Скольких в Москве – без дальних споров

Не досчитаешься соборов!

Дошло: дерзнул безбожный бич

Христа-Спасителя в кирпич!

Земля шатнулася от гула!

Москва и глазом не моргнула.

Но между собой люди все-таки обсуждали разрушения в Москве, возмущались, проклинали разрушителей. Если при таком разговоре оказывался сексот-осведомитель, то его донос становился причиной ареста, а неосторожные слова – поводом для обвинения. Известный искусствовед Г.К.Вагнер свои воспоминания назвал "Десять лет Колымы за Сухареву башню", в них он говорит, что первое обвинение, которое предъявили ему в НКВД, было: "Ругал Кагановича, Ворошилова и других за снос Сухаревой башни и Красных ворот". О предъявлении подобных обвинений вспоминают многие московские интеллигенты, ставшие жертвами Лубянки.

К осени 1934 года Сухарева башня была разрушена полностью, обломки кирпича вывезены, площадь залита асфальтом. Но и этого Кагановичу было мало, ему хотелось предать забвению само имя башни, о котором напоминало название площади. 25 октября он сообщает Сталину (который и на этот раз находился в Сочи): "Предлагаем переименовать Сухаревскую площадь в Колхозную и соорудить к праздникам доску почета московских колхозников". Сталин согласился с установлением на Сухаревской площади доски почета, но насчет переименования промолчал. Однако в том же 1934 году, как было объяснено, "в честь 1-го Всесоюзного съезда колхозников-ударников", Сухаревская площадь была переименована в Колхозную.

Замечательный русский ученый-энциклопедист, талантливый писатель и крупный москвовед Александр Васильевич Чаянов в фантастической повести "Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии", написанной в 1919 году, переносит своего героя – экономиста, члена коллегии одного из советских учреждений Алексея Кремнева – в Москву 1984 года. Очутившись в Москве будущего, тот читает учебник истории, в котором описываются события, произошедшие в мире за эти шестьдесят пять лет. Очерк поражает удивительным прозрением в разных областях, но мы сейчас отметим одну линию преобразование Москвы.

Когда Чаянов писал свою повесть, еще не существовало "сталинского" Генерального плана реконструкции Москвы, но Чаянов по наметившимся тенденциям развития политических и общественных структур предвидел его и описал, как он будет проводиться в жизнь. Причем называет и время его осуществления – 1930-е годы.

"Инженерный корпус, – описывает Чаянов реконструкцию Москвы, приступил к планировке новой Москвы, сотнями уничтожались московские небоскребы (в 1919 году дома в 6-7 этажей называли в Москве небоскребами. В.М.), нередко прибегали к динамиту... В 1939 году самые смелые из наших вождей, бродя по городу развалин, готовы были сами себя признать вандалами, настолько уничтожающую картину разрушения являла собой Москва...

Для успокоения жителей и Европы в 1940 году набело закончили один сектор, который поразил и успокоил умы".

Именно в 1940 году эффектно была взорвана правая сторона улицы Горького, и за обрушившимися зданиями – это запечатлено на фотографиях и кадрах кинохроники – взорам москвичей предстала обновленная улица новых зданий – от Манежной до Пушкинской площади.

Чаянов в своей повести писал и о том, что храм Христа Спасителя также был разрушен...

В приведенном выше отрывке из повести отметим одну знаменательную деталь в психологии разрушителей Москвы: они готовы были признать себя вандалами, дрогнув при виде картины разрушения древней столицы. Конечно, даже и у самого закоренелого мерзавца иногда пробуждаются проблески совести и человеческих чувств; у тех же, кто был вовлечен в дурное дело обманом или в состоянии массового аффекта, отрезвление и раскаяние наступает обязательно.

Разрушение Сухаревой башни признали ошибкой, когда она еще лежала в руинах посреди площади. В одной из газетных статей был поставлен вопрос: "Надо ли было сносить?". В шеститомной "Истории Москвы" (том VI, 1959 год) говорится осторожно и обтекаемо, но о том же: "При реконструкции и расширении улиц не всегда проявлялось бережное отношение к сохранению памятников: так, была снесена Сухаревская башня, сняты Триумфальные ворота у Белорусского вокзала и некоторые другие архитектурные памятники". Определеннее сказано в юбилейном издании "Москва за 50 лет Советской власти. 1917-1967" (М., "Наука", 1968, с. 131): "При реконструкции центральных районов города были допущены ошибки. Наряду с обветшавшими, не представляющими ценности зданиями были снесены исторические и культурные памятники, например, Сухарева башня, Триумфальная арка, Красные ворота, некоторые здания в Кремле, уничтожен бульвар на Садовом кольце".

Физическое уничтожение Сухаревой башни, памятника, воплощавшего определенные исторические, нравственные, духовные идеи, не могло уничтожить ни народной памяти о ней, ни ее влияния на архитектурную и градостроительную мысль: слишком значительное место в исторической памяти Москвы, в формировании ее своеобразного исторического облика она занимала в течение более чем двух веков. Более того, ее утрата вызвала обостренный интерес к ней, к ее истории.

Ни один, даже самый краткий курс истории русской архитектуры не может обойтись без упоминания о Сухаревой башне. О ней пишут в связи с важнейшими событиями отечественной истории, она запечатлена в многочисленных работах художников, на страницах классических литературных произведений. Сухарева башня навсегда связана с русской историей и культурой.

Со сносом башни Сухаревская площадь утратила свой архитектурный облик, и ее архитектурно-планировочное решение затянулось на десятилетия; не решено оно и до сих пор. Тем не менее Сухарева башня продолжала оказывать влияние на градостроительную мысль Москвы: ее образ организующей вертикали – сознательно или бессознательно – воспроизвели высотные здания 1950-х годов; кроме того, при всех отличиях друг от друга варьируют ее силуэт.

Снос Сухаревой башни был публично признан ошибкой, а признание ошибки влечет за собой нравственное обязательство ее исправить делом в той степени, в какой это возможно. По отношению к разрушенным памятникам логично и закономерно возникает идея их восстановления. Идея, надобно сказать, для Москвы не новая: так, в конце ХVIII века были вновь построены разобранные до основания в 1770-е годы в связи с предполагаемой постройкой в Кремле нового дворца четыре кремлевские башни и часть стены между ними.