Текст книги "Истории московских улиц"

Автор книги: Владимир Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 56 страниц)

Фактически Сухаревка превратилась в обычную толкучку. Однако за ней сохранилась прежняя слава, и по воскресеньям рынок у Сухаревой башни превращался, как и прежде, в ту легендарную Сухаревку, куда приходили с такими же ощущениями, как золотоискатели на золотоносную реку.

Картину воскресной Сухаревки середины XIX века описывает Н.Поляков в очерке "Московские базары". Свое описание он предваряет замечанием, что "базары эти доставляют москвичам некоторое развлечение, и, в самом деле, прогулки по этим, исполненным жизни и разнообразия, площадям не лишены интереса" и далее продолжает:

"Взгляните на эту живую картинку, скомпонированную из крестьян, ремесленников, мелких торгашей разной рухлядью и других, помещающихся обыкновенно на первом плане, где преимущественно сосредоточен торг сапогами, шапками, картузами, рукавицами и так называемым красным товаром. Взгляните, например, на эту фигуру в шапке, свалившейся немного набок, в сером, местами изодранном, армяке, подпоясанном кушаком, к которому не совсем живописно подвязан кожаный мешок с гвоздями. Молоток и костыль, на одном конце которого находится железная лопатка, доказывают вам с первого взгляда, что это подметочник, человек очень полезный и даже необходимый в житейском быту, и он очень хорошо сознает свое призвание; посмотрите, с какой важностью окидывает он взором толпу, его окружающую; но это только минута, а между тем он беспрестанно занят своей работой, и, в то время, как один из среды толпы, его окружающей, надевает сапог, только что им исправленный, как в то же время подходит другой крестьянин и, проворно сняв с ноги сапог, подает его подметочнику, говоря:

– Земляк, нельзя ли и мне поправить, любезный, – погляди-кась?

– Отчего ж нельзя? Можно, изволь, поправлю, – отвечает подметочник, обозревая каблук и подошву сапога и рассчитывая, сколько потребно гвоздей для приведения сапога в первобытное состояние. – Семитка десяток. (Семитка – 2 копейки; семитка десяток – 12. – В.М.)

– Эвона, семитка десяток, дорого больно, пятак – так ладно, а не то и так пробавлюсь как-нибудь.

– Ну что с тобой делать, изволь; земляка надо уважить.

И крестьянин, готовый уже надеть сапог свой по принадлежности, подает его обратно подметочнику, который в ту же минуту надевает его на железный костыль, берет из мешка в рот горсть гвоздей и с необыкновенной ловкостью, вынимая их изо рта один за другим, унизывает подошву и каблук...

Но мы, как кажется, уж слишком занялись подметочником, тогда как нас окружает не менее интересное общество торговок, обвешанных мехами, различными лоскутками материй и прочим. На голове этих промышленниц, сверх повязки, обыкновенно надета какая-нибудь изношенная дамская шляпка, а иногда и мужская; стразовые серьги необъятной величины, какой-нибудь значок, кольцо и пр. С другого бока "вечный жид" – старик с шашкой, двумя пистолетами и немецкими лексиконами; далее минералогический кабинет, собрание древностей, торговец редкостями, перед которым разложена целая коллекция никуда не годных английских бритв, разного рода заржавленных подпилков и т.п.; наконец, книжник, с грудами произведений новейшей литературы, книжники-антикварии, а затем и прочий домашний скарб.

Если вы природный москвич, то вам хорошо знакомы эти базары; вы привыкли уже к их тесноте, где очень редко встречаются порядочные толки; но вы не обращаете на это внимания, вы очень спокойно пробиваете собой целый бруствер серых армяков, тулупов и т.п., прехладнокровно встречая перед собой то растянутый фрак, то сюртук или что-нибудь подобное..."

Следующая эпоха Сухаревки как антикварного рынка относится к 1860-1870 годам. Московский купец И.А.Слонов, оставивший книгу воспоминаний "Из жизни торговой Москвы", пишет в ней: "Как известно, вскоре после отмены крепостного права начался развал и обеднение дворянских гнезд; в то время на Сухаревку попадало множество старинных драгоценных вещей, продававшихся за бесценок. Туда приносили продавать стильную мебель, люстры, статуи, севрский фарфор, гобелены, ковры, редкие книги, картины знаменитых художников и пр.; эти вещи продавали буквально за гроши. Поэтому многие антикварии и коллекционеры, как то Перлов, Фирсанов, Иванов и другие, приобретали на Сухаревке за баснословно дешевые цены множество шедевров, оцениваемых теперь знатоками в сотни тысяч рублей. Бывали случаи, когда Сухаревские букинисты покупали за две, три сотни целые дворянские библиотеки и на другой же день продавали их за 8-10 тысяч рублей".

Московские коллекционеры, любители старины, ученые-историки были постоянными посетителями Сухаревки. Театральная коллекция А.А.Бахрушина, библиотеки Е.В.Барсова и И.Е.Забелина пополнялись с Сухаревского развала.

О книжной торговле на Сухаревке написано немало. Здесь продавали лубочную литературу: "Английского милорда Георга", "Битву русских с кабардинцами", песенники, сонники и тому подобные книги, но торговали и вообще старыми книгами – томами классиков, журналами, научными сочинениями. Продавцы, как правило, малограмотные, по-своему любили книгу и нередко были оригинальными личностями. Старый букинист А.А.Астапов в своих воспоминаниях рассказывает о некоторых книготорговцах Сухаревки.

Вот старик Толченов, который, продавая книгу, прилагал к ней номер какого-нибудь старого журнала, брошюру духовного или хозяйственного содержания. "Ведь и Н.И.Новиков, – рассуждал Толченов, – прилагал к своим "Московским ведомостям" премии в виде "Экономического магазина" или "Детского журнала", и это имело влияние на успех его деятельности".

"Был, – пишет Астапов, – еще оригинал книгопродавец, торговавший близ бассейна, собиравший рукописи и книги по астрологии, магии, хиромантии, физиономике, не оставляя без внимания оракулы и телескопы, а также способы лечения заговорами, симпатиями, вообще так называемое волшебство. По этому предмету являлись собирателями и люди образованные; если не ошибаюсь, мистики особенно интересовались им.

К сожалению, я не припомню ни имени, ни отчества, ни прозвища того старика, которого стараюсь изобразить. А было бы очень желательно, если бы кто-нибудь обрисовал поискуснее меня этот рельефный тип.

Не все книги выставлял он на вид; некоторые накрывал мешком, показывая не всем, только избранным. Кто-нибудь спросит его:

– А здесь, под мешком, что за книги?

Взглянув на спрашивающего, он ответит:

– Это вам не купить.

Или, догадываясь, что спрашивает человек ученый, скажет: "По астрологии". Более же простому покупателю он вытащит и Брюсов календарь, хорошо зная, какой лист открыть, какое место показать, чтобы сразу, как говорится, "зеркало наставить", чтоб в нос бросилось. Почти общая слабость вперед знать будущее заметно влияла на покупателей. К тому же старик имел товар, который находился не у всех книгопродавцев. Несмотря на солидность назначенной им цены, покупатель походит, походит около него – да и купит. У него и иностранные книги по той же части можно было найти, с картинками и разными фигурами. Терпеливо выжидал он своего покупателя, выдерживал характер, умел целый ворох наговорить ему всякой чертовщины".

А Сухарева башня, одним своим видом вызывавшая воспоминания о колдуне Брюсе, служила ему вывеской и рекламой.

К концу ХIХ – началу XX века Сухаревка расширилась: торговля шла не только на площади, но и в прилегающих переулках. Воскресные ряды и развалы, по словам Слонова, "привлекали покупателей со всех концов Москвы".

Очерк В.А.Гиляровского "Сухаревка" посвящен как раз тому времени 1890-1900 годам. Как газетного репортера его привлекала не обычная жизнь рынка, а его криминальная, полускрытая сторона, поэтому очерк дает достаточно однобокое представление о Сухаревке. Конечно, обмана, уголовщины, как в каждой торговле, здесь было немало, но Сухаревка бывала не только жестока.

Цитировавшийся выше букинист Астапов пишет о нравах Сухаревки: "Здесь все можно приобрести, как для удовлетворения необходимости, так и для прихоти, к взаимному удовольствию продавца и покупателя. Тут, на этом братском аукционе, и торгаш вертится, стараясь для наживы выловить что-нибудь поценнее, и любитель тоже хлопочет, чтобы вещь не попала в наши руки. Бывали здесь и случаи великодушного участия к продавцам обоего пола. Нередко какая-нибудь вдова, с терпением перенося упадок своих средств, не решаясь идти по миру, получала несколько рублей или копеек более, чем сама просила за свою вещь".

Сухаревские букинисты также с сочувствием относились к своим покупателям. "Придет, в другой раз, бедная женщина, – продолжает Астапов, и плачется: "Вот, голубчик, муж у меня сторож, жалованья получает всего-то 12 рублей, а у нас пятеро детей, книжки тоже нужны. Уступи подешевле". Ну, и встретит сочувствие на деле. А сколько учащейся молодежи, не имеющей настоящих средств и пользующейся услугами букинистов. Но об этом распространяться не буду, боюсь, далеко зайдешь".

Среди прочих московских рынков Сухаревка у москвичей пользовалась не только большой известностью, но и особым – теплым – отношением. "Богоспасаемой" назвал ее в одной из своих повестей А.В.Чаянов.

Замечание Чаянова относится к 1919 году, одному из самых голодных в послереволюционной Москве, когда даже осьмушку хлеба по карточкам выдавали не всегда и москвичи считали большой удачей, когда удавалось что-либо продать на рынке – и купить еды. Именно такая удача подвалила герою повести Чаянова: "Намазав маслом большой кусок хлеба, благословенный дар богоспасаемой Сухаревки, Алексей налил себе стакан уже вскипевшего кофе и сел в свое рабочее кресло".

В декабре 1920 года началось наступление Советской власти на Сухаревку, которая была объявлена "одним из главных очагов спекуляции". 10 декабря В.И.Ленин одобряет предложение председателя Московской потребительской коммуны (руководителя московской торговли) А.Е.Бадаева ликвидировать Сухаревку, и 15 декабря постановлением Моссовета она была закрыта.

В одном из своих тогдашних выступлений Ленин объяснил опасность Сухаревки для Советской власти и необходимость ее ликвидации. "Сухаревка" закрыта, – сказал он, – но страшна не та "сухаревка", которая закрыта. Закрыта бывшая "сухаревка" на Сухаревской площади, ее закрыть не трудно. Страшна "сухаревка", которая живет в душе и действиях каждого мелкого хозяина. Эту "сухаревку" надо закрыть. Эта "сухаревка" есть основа капитализма. Пока она есть, капиталисты в России могут вернуться и могут стать более сильными, чем мы. Это надо ясно сознать".

Доводы Ленина против Сухаревки могли, конечно, убедить лишь кремлевских комиссаров, имевших пайки, пользовавшихся спецраспределителями, домами отдыха и санаториями. Иным было отношение народа. Эту бессмысленную акцию, осуществленную с помощью ЧК, и ее результат описывает в своем дневнике Н.П.Окунев:

"2-15 декабря. Мороз около 15. Снегу мало.

С сегодняшнего дня наша знаменитая "Сухаревка", первообраз всех российских "сухаревок", – сухаревка сухаревок – особым постановлением московского совдепа окончательно закрыта. Никакими товарами и продуктами ни нормировочными, ни ненормировочными – торговать на ней с 15-го декабря нельзя. Предписано моск. ЧК всех явившихся продавцов арестовывать, а товар конфисковывать. Любопытствующие сбегались туда и мерзли целый день, наблюдая, да точно ли не будут торговать там, и к вечеру печально признавались, что Сухаревка действительно "закрыта".

Полное смятение и недоумение в рядах и торговцев, и покупателей. В положение первых не все войдут, но критическое положение вторых вызывает всеобщее беспокойство. Как же быть, правда, тому человеку, который пайка не получает, кухни не имеет, в столовые не попадает; где же он купит теперь хлеба, мяса, масла, сапоги, перчатки, картошки, махорки и вообще всего необходимого? Как-никак, эта мера, предпринятая в видах полнейшего искоренения спекуляции, очень крута и неминуемо создаст эксцессы, о которых, вероятно, придется записать в свое время...

4-17 декабря. Газеты полны статей о победе над Сухаревкой. Точно невесть какой враг сломлен! И уж такие перспективы рисуются теперь, вот он, рай социалистический, сейчас же и откроется для сов. подданных! "Сухаревка – это гнойник на теле пролетариата..." "Сухаревка – это язва пролетарского государства..." "Сухаревская спекуляция погибла – да здравствует пролетарская система снабжения и распределения..." и т.д., и т.п...

В это же время вводится так называемый "труд. паек"... Карточки делятся на три серии, по "а" будут выдавать в день полтора фунта, по "б" 1 ф. и по "в" – 0,5 ф. Ну, а под шумок этих продовольственных побед "сухаревцы", перебравшиеся в подполье, во дворы, в глухие переулки, торгуют уже хлебом по 1.200 р. за ф., картошкой по 450 р. за ф. и т.д.".

Весной 1921 года начался нэп, был разрешен "свободный товарообмен", в Москве открылось много новых рынков – на Трубной площади, на Зацепе, на Сенной площади и в других местах, но запрет на торговлю на Сухаревской площади продолжал действовать.

2 мая 1921 года Окунев записывает в дневнике: "Сухаревка все-таки не возродилась... По своему центральному месту и по величине площади [она] была, конечно, удобнее всех других мест для "свободного товарообмена", и если ее не возобновили, то только по капризу властей, по капризу, простительному для женщин, утопающих, но не сознающихся в том, что не стрижено, а брито. Как же! Постановили Сухаревку закрыть навсегда, а вместо нее мы заводим десяток "сухаревочек"".

Но мало-помалу Сухаревка все-таки возрождалась: выходили с товарами продавцы, собирались покупатели. Время от времени их лениво разгоняли милиционеры, понимавшие бесполезность своих усилий.

А год спустя Сухаревка торговала и шумела в прежнем своем многолюдье и широте.

В жизни Москвы и москвичей Сухаревка всегда занимала гораздо более важное место, чем просто рынок. Это было явление, воплощавшее в себе одну из характерных черт не только московской жизни, но московского характера.

Сухаревка создала свой фольклор. Во-первых, это предания о находках и покупках за мизерную цену реликвий и раритетов. Правда, никогда не указывается, что именно было приобретено. Во-вторых, рассказы про ловких мошенников и воров, а также про сыщиков. Ряд таких легенд пересказывает в своем очерке Гиляровский.

Но, пожалуй, самые яркие фольклорные произведения, рожденные Сухаревкой, это – крики сухаревских торговцев, рекламирующих товар. Устная реклама, вообще традиционная ддя московского торга, на Сухаревке процветала.

Для успешного развития и совершенствования "крика" необходимы изобилие товара и конкуренция. Поэтому искусство торгового крика в своей истории подвержено тем же колебаниям, что и экономика. Конечно, это не значит, что оно пропадает в периоды спада, мастера крика творят при любых условиях, но в эти периоды оно как явление переживает упадок. Записи фольклористов свидетельствуют об этом: основные массивы торгового крика были записаны в начале XX века до Первой мировой войны, затем – в годы нэпа. Московские рынки первых лет революции, как рассказывают современники, были мрачны, злы и неразговорчивы, а после ликвидации нэпа, закрытия Сухаревки и других известных московских рынков и превращения оставшихся в "колхозные" была окончательно подорвана база для этого своеобразного народного словесного искусства.

Наряду с общепринятыми формами торговли – вразнос, с лотка, в палатке, на развале и т.д. – среди торговцев бытовал термин: торговля "на крик". Считалось, что некоторыми товарами, например детской игрушкой, можно только "торговать на крик".

Да, собственно, весь рынок торгует "на крик", поскольку вывески не на что повесить, поэтому кричали, стараясь перекричать друг друга, обратить внимание на себя.

Кричал, уговарвал обжорный ряд:

– Кому пирожки,

Горячие пирожки?

С пылу, с жару

Пятачок за пару!

– Вот блины-блиночки,

Кушайте, милые дочки!

А какой-нибудь шутник на взывания баб-пирожниц ответит тоже прибауткой:

– Меж долами, меж горами

Сидит баба с пирогами.

Она недорого берет,

А кто купит – того рвет!

– Раз бабкина пирога поел,

Так чуть не околел.

А как два пирога отведал,

Так неделю на двор бегал!

Впрочем, и покупателям, и торговцам прекрасно было известно истинное качество предлагаемого товара, основное достоинство которого заключалось в его дешевизне, поэтому ничуть не вредило успеху торговли чистосердечное признание торговца:

– Эй вы, базарная братия!

Веселая шатия!

Обступайте кругом,

Кушайте, питайтесь,

В тоску не ударяйтесь,

На нас не обижайтесь!

Пускай тухло и гнило,

Лишь бы сердцу вашему

Было бы мило!

Продавец картонных дудочек рекламирует свой товар, подчеркивая его заграничное происхождение:

– Приехал из Америки, на зеленом венике, веник отрепался, а я здесь, на Сухаревке, остался. Спешите, торопитесь купить необходимую вещь по хозяйству!

Продавец так называемого "тещина языка" – свернутого в кольцо длинного бумажного пакета – солидно объясняет:

– Теща околела, язык продать велела.

Торговец куклами обращается к родителям и детям:

– Ваня наш в кафтане,

Таня в сарафане.

Никак мирно не живут:

Как сойдутся,

Так и подерутся!

– Эй, веселый мужичок,

Плати четвертачок:

Детская игрушка

Замоскворецкая Феклушка!

Не бьется, не ломается,

Не дерется, не кусается!

На прохожих не кидается

И в истерику не бросается!

Хитрец торговец в общем-то угодил обеим сторонам: и ребенку, вполне симпатизирующему драчливым Тане и Ване, и взрослым, которым, конечно, по душе придется, что Феклушка не дерется, не кусается, на прохожих не кидается и в истерику не бросается – что впоследствии можно будет поставить ребенку в пример.

Крик всегда отражает время. В 1920-е годы рыночный торговец противопоставляет свою честную торговлю, не влекущую за собой никаких неприятностей с законом для покупателя, торговле поднявшихся частников-нэпманов и государственных жуликов – "красных купцов":

– Эх, подваливай, народ,

От Красных ворот,

С Курского вокзала,

С Земляного вала!..

Носки! Чулки! Перчатки! Варежки!

Для Авдотьи и для Марьюшки!

Стой, товарищ, не пугайся!

В тресте кража,

А у нас веселая распродажа!

Не пугайся, мамаша,

В милицию не поведут,

Протокол не составят

И ночевать там не оставят!

Продавец "средств от паразитов" обещает покой в доме:

– Клопы подыхают, блохи умирают, моль улетает, тараканы опасаются, мухи промеж себя кусаются. Теща спит спокойно, и вы с супругой живете вольно... Единственная натуральная, жидкость, верное средство, купите больше и семейству еще откажите в наследство!

Сухаревский торговец брался продавать все, что попадало ему в руки, и при сочинении "крика" обнаруживал большую находчивость и изобретательность. Уж кажется, что можно выдумать, торгуя таким ненужным для рыночной публики товаром, как план Москвы, ибо когда обычному посетителю Сухаревки надо было куда-то пройти по городу, он, если не знал дороги, пользовался не планами, а таким верным способом, как поспрошать у добрых людей. А ведь сухаревский краснобай этими планами торговал, надеясь на помощь крика:

– Новый план Москвы! Все улицы, все переулки, все закоулки, все повороты, все завороты, все ходы, все тропы, все блохи, тараканы и клопы! Только двадцать копеек. Необходимо иметь на стене, чтобы мухам не заблудиться!

В 1924 году, в разгар нэпа, рынок с Садового кольца, чтобы отвлечь торговлю с площади, перенесли во дворы между Садовой и Большой Сухаревской улицей. "Новая Сухаревка" строилась по проекту архитектора К.С.Мельникова. Возводя торговые ряды, архитектор организовал пространство рынка под воздействием образа "старой" Сухаревки: в центре рынка он поставил возвышающееся над палатками административное здание с трактиром, о котором сам архитектор писал: "В самом центре движения рыночной толпы стоит ТРАКТИР – элегантное здание открытых террас и лестниц с обжорной кухней жирных щей и осетровых селянок, и вернулась в Москву вновь кипучая страсть знаменитой Сухаревки". (Это здание в перестроенном виде сохранилось во дворе за кинотеатром "Форум".)

Но "Новая Сухаревка" стала всего лишь одной из частей Сухаревского рынка, так как стихийный торг на площади все равно продолжался.

Нэповская Сухаревка была прямой преемницей Сухаревки дореволюционной, но в то же время и ее втянула в свой водоворот коммунистически-классовая идеология и фразеология.

Репортер "Вечерней Москвы" в очерке 1925 года видит на Сухаревском рынке "классовую борьбу". "Разверстые пасти палаток подавляют изобилием земных благ, – пишет он. – Штуки сукна тесно жмутся на полках, громадные розовые туши с фиолетовым клеймом на бедре меланхолически висят вверх ногами, кубы сливочного масла громоздятся уступчивой пирамидой. В парфюмерном ряду благоухает сам воздух. Сухаревка неоднородна. На ней классовая борьба. "Крупная буржуазия" торгует в палатках, а между овалом (рядами палаток, образующими такую геометрическую фигуру. – В.М.) и забором торгует "мелочь". У входа на развале помещаются лотошники и торгующие с рук. (Крик лотошников и разносчиков: "Магазин без крыши, хозяин без приказчика, цены без запроса!" – В.М.) В палатках все дорого. Торгующие друг друга не любят".

Но и у покупателей – в зависимости от достатка – также "классовое" впечатление о рынке: бедняк не видит ни розовых туш, ни пирамиды сливочного масла, не обоняет благоухание парфюмерии. Вот цитата из другого номера "Вечерки" и очерка другого автора: "Собачья колбаса, пирожки на постном масле, пропитанные пылью конфеты, похожие вкусом на еловые шишки, перещупанные ягоды, коричневый напиток под гордым названием "квас" копейка стакан, булки черт знает из чего, горячие сосиски из мясных отбросов, клейкие пряники, семечки, крутые очищенные яйца... Всем этим, с позволения сказать, товаром торгуют с немытых рук сомнительные личности..."

"Классовый подход" проявляли к клиентам и мальчишки-чистильщики сапог. Призывая прохожих воспользоваться их услугами, они кричали:

Чистим-блистим, лакируем

Всем крестьянам и буржуям!

С крестьян – пятачок,

С буржуя – четвертачок!

Воров и разного рода жуликов и шулеров в советское время было не меньше, чем в описаниях Гиляровского, да и многие профессии воровские остались прежние: "стрелки", "ширмачи", "щипачи" и другие. Но если раньше стайки карманников пытались обмануть жертву, прикидываясь обычными покупателями, то теперь они громко и весело распевали: "Пролетарии всех стран, берегите свой карман!", зачастую уже после того, как операция по изъятию из кармана кошелька была успешно произведена. Воры были отнюдь не такими Робин Гудами, какими пытаются их выставить в телепередаче "В нашу гавань заходили корабли" интеллигентные любители "блатных" песен (в значительной части сочиненных ими самими в кухонных застольях): они грабили и буржуев, и крестьян, и об этом все на рынке знали. Мне рассказывал человек, который девятилетним мальчишкой подрабатывал на Сухаревке, торгуя водой – 5 копеек стакан. Он никогда не клал деньги в карман, зная, что карманник залезет в него, а бросал пятаки в чайник, из которого наливал воду.

Сухаревские трактиры, как во времена Гиляровского, остались местами сходок и советов воровской братии, но появились и новые направления "промысла", и на сходках обсуждали новые проблемы. Об одной из них рассказали в романе "Золотой теленок" И.Ильф и Е.Петров.

"Все регулируется, течет по расчищенным руслам, совершает свой кругооборот в полном соответствии с законом и под его защитой.

И один лишь рынок особой категории жуликов, именующих себя детьми лейтенанта Шмидта, находился в хаотическом состоянии. Анархия раздирала корпорацию детей лейтенанта. Они не могли извлечь из своей профессии тех выгод, которые, несомненно, могло им принести минутное знакомство с администраторами, хозяйственниками и общественниками, людьми по большей части удивительно доверчивыми...

Одно время предложение родственников все же превышало спрос, и на этом своеобразном рынке наступила депрессия. Чувствовалась необходимость в реформах. Постепенно упорядочили свою деятельность внуки Карла Маркса, кропоткинцы, энгельсовцы и им подобные, за исключением буйной корпорации детей лейтенанта Шмидта, которую на манер польского сейма вечно раздирала анархия. Дети подобрались какие-то грубые, жадные, строптивые и мешали друг другу собирать в житницы...

Выход из этого напряженного положения был один – конференция. Над созывом ее Балаганов работал всю зиму. Он переписывался с конкурентами, ему лично знакомыми. Незнакомым передавал приглашение через попадавшихся на пути внуков Маркса. И вот наконец ранней весной 1928 года почти все известные дети лейтенанта Шмидта собрались в московском трактире, у Сухаревой башни..."

Окончательно Сухаревский рынок был ликвидирован в 1930 году: на площади, потому что "мешал транспортному движению", и на новом месте, – как говорится, за компанию.

Существует довольно много фотографий Сухаревки как дореволюционной, так и послереволюционной. Выпускались серии открыток с общими видами рынка, отдельными сценками, запечатлена галерея персонажей Сухаревки – продавцов, покупателей, блюстителей порядка – городовых, полицейских, милиционеров, любопытствующих и прочих.

Характерная черта большинства фотографий – ясно ощущаемое личное отношение фотографа к объекту съемки: заинтересованность, сочувствие, одобрение, ирония, насмешка. Эти фотографии очень интересно рассматривать, погружаясь во время, в ушедший, но живой мир.

И это действительно живой мир, потому что, кроме конкретного мгновения уходящей жизни, в лицах людей, снятых фотокамерой, запечатлены вечные черты народного характера, народной жизни.

Искони торговая площадь на Руси была не только местом купли-продажи, но и местом публичной гражданской жизни, кроме своекорыстных расчетов торгашей, здесь рождались и бушевали великие народные страсти, рождалось и укреплялось народное общественное мнение. На торговой площади Минин обратился к народу с призывом идти спасать родину и был услышан; задолго до построения Храма Христа Спасителя, еще когда шла Отечественная война 1812 года, в Пятницкой церкви на главной тогдашней московской торговой площади в Охотном ряду – зародилась и была осуществлена идея отметить благодарственной молитвой общенародную боевую славу: после каждого сражения в храме ставилась – на вечное воспоминание – икона того святого, в чей день это сражение произошло...

Не случайно с Сухаревкой связано создание одной из самых известных работ художника Б.М.Кустодиева – серии "Русские типы". Эта серия акварелей была исполнена в 1919-1920 годах, но ее начало относится к 1914 году и непосредственно связано с Сухаревкой.

Кустодиев жил в Петербурге, но в 1914 году Московский художественный театр пригласил его оформить спектакль по пьесе М.Е.Салтыкова-Щедрина "Смерть Пазухина", и весной этого года художник приехал в Москву. Он много бродил по городу. В Вербное воскресенье полдня толокся на Красной площади среди праздничного торга, заходил в трактиры, вмешивался в толпу – пестрая, яркая жизнь уличной Москвы пленила его.

Но особенно привлекала его Сухаревка. "Часто ходил на Сухаревку", подчеркивает в своих воспоминаниях о Кустодиеве его сын.

В извозчичьем трактире на Сухаревке художник нашел сюжет для своей новой картины.

Московские трактиры обычно имели свой постоянный круг посетителей-завсегдатаев. Были трактиры, посещаемые преимущественно извозчиками. В такой трактир возле Сухаревой башни и попал Кустодиев.

Несколько страниц в своих воспоминаниях посвятил московским извозчичьим трактирам В.А.Гиляровский.

"Извозчик в трактире и питается и согревается, – пишет он. – Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда – пьянства.

Два раза в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит".

Кустодиева поразили яркие типы извозчиков, красочная живописность обстановки трактира. Но, кроме того, во всем этом он уловил сугубо московскую черту – живую древность ее быта и понял, какую важную и особенную роль играют в московской жизни простонародные клубы – трактиры.

"Московский трактир" – так назвал он будущую картину и по возвращении в Петербург сразу начал ее писать.

Художник писал "Московский трактир" по наброскам, сделанным в извозчичьем трактире у Сухаревой башни, но для отдельных фигур просил позировать сына. Во время работы рассказывал сыну о Москве, о том, как родилась идея картины "Московский трактир".

"Он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны, – пишет в своих воспоминаниях сын художника. – Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, и тот бегом "летел" с чайником. Пили горячий чай помногу – на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели так же чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газету, он напился, согрелся, теперь отдыхает.

Отец говорил: "Вот и хочется мне все это передать. Веяло от них чем-то новгородским – иконой, фреской. Все на новгородский лад – красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами – так их и надо писать, как на Николае Чудотворце – бликовать. А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска – раки.

Там и водки можно выпить "с устатку"...

Он остался очень доволен своей работой: "А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность, и характеристика извозчиков получилась. Ай да молодец твой отец!" – заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединялся к его веселью".

Создавая свою знаменитую серию "Русские типы", Кустодиев включил в число ее сюжетов несколько персонажей картины "Московский трактир": "Извозчик в трактире", "Половой", "Трактирщик"... Эти работы замечательного художника сохранили для нас некоторые черточки старой Сухаревки.

ТРАГЕДИЯ СУХАРЕВОЙ БАШНИ

17 августа 1933 года в газете "Рабочая Москва" появилась краткая заметка "Снос Сухаревой башни", в которой сообщалось, что с 19 августа, то есть через день, "соответствующие организации" приступят к сносу Сухаревой башни, так как она мешает движению транспорта, и к 1 октября Сухаревская площадь будет от нее "очищена".

Для Петра Васильевича Сытина – директора Музея Москвы, помещавшегося в башне, это сообщение было полной неожиданностью, и, лишь прочитав заметку в газете, он понял, что скрывалось за словами некоего важного моссоветовского деятеля, который несколько недель назад, когда говорили о прежних многочисленных переездах музея из одного места в другое, вроде бы пошутил, что, возможно, музею опять придется переезжать в новое помещение.