Текст книги "Истории московских улиц"

Автор книги: Владимир Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 56 страниц)

Нервное напряжение многих лет получило выход после отставки; Ростопчин заболел серьезным нервным расстройством, его мучили бессонница, обмороки, приступы ипохондрии. Он уехал на лечение за границу. В Англии, Германии, Франции его чествовали как героя борьбы против Наполеона и поджигателя Москвы. В 1823 году Ростопчин вернулся в Москву, поселился в своем доме на Большой Лубянке и в нем скончался в 1826 году.

С кончины графа Федора Васильевича Ростопчина прошло более ста семидесяти лет. Дом на Большой Лубянке переменил много владельцев и обитателей, в советское время, в 1918 году, его заняло ВЧК. Но в московских летописях, в народной памяти он прежде всего остается как дом Ростопчина и памятник великой и грозной эпохе, к нему приложима строка А.С.Пушкина:

Он славен славою двенадцатого года...

В ЭТОМ ЗДАНИИ РАБОТАЛ

Ф.Э.ДЗЕРЖИНСКИЙ

Дом № 11 стоит на углу Большой Лубянки и Варсонофьевского переулка. Он и соседний с ним дом № 13 не являются архитектурными памятниками и принадлежат к так называемой рядовой застройке, характерной для строительства Москвы конца XIX – начала XX века.

Под № 11 объединены фактически два здания, до революции они имели разные номера – 9 и 11. Свой нынешний облик они получили в одно время – в конце 1870-х годов после кардинальной перестройки более ранних строений. Дом, значащийся сейчас под № 13, в последний раз перестраивался позже – в начале XX века. Эти здания представляют собой характерный и наглядный пример последовательного развития московских архитектурных стилей последних десятилетий ХIХ – начала ХХ века. Дома, объединенные под № 11, отразили эпоху предчувствия нового стиля и торжества эклектики. Строительство дома 13 завершилось в 1904 году, когда этот новый стиль – модерн – уже нашел свои черты, завоевал симпатии архитекторов и заказчиков и от штучных произведений перешел к массовому производству. В старых районах Москвы сохранилось много подобных зданий.

Но, не будучи выдающимися архитектурными творениями, дома под № 11 являются важнейшими историческими памятниками советской эпохи. Здесь определялась и практически осуществлялась внутренняя и внешняя политика государства в первые годы его существования, с этими зданиями связаны имена главных создателей советской государственной системы и судьбы многих тысяч людей. Поэтому они всегда будут привлекать к себе внимание историков и экскурсантов. Доска красного гранита с накладным бронзовым профилем сообщает: "В этом здании с апреля 1918 года по декабрь 1920 года работал на посту председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии Феликс Эдмундович Дзержинский".

На доме № 13 мемориальная доска отмечает событие, также относящееся к ВЧК: "Здесь в помещении клуба 7 ноября 1918 года на митинге-концерте сотрудников ВЧК выступал Владимир Ильич Ленин".

Всероссийская чрезвычайная комиссия, или, как ее, по общераспространенному в советское время обычаю, называли по первым буквам слов, образующих название, ВЧК, въехала в это здание 30 марта 1918 года, и в начале апреля в московских газетах был опубликован для сведения населения ее адрес: "Москва, Лубянка, № 11".

С этого времени и с этого адреса в жизнь и в язык советского человека вошло слово "Лубянка" в его специфическом, советском значении. Если последний предреволюционный путеводитель "По Москве", изданный издательством М. и С. Сабашниковых в 1917 году, характеризовал Большую Лубянку как местность, "интересную по своему историческому прошлому", и отвел этой улице столько же места, сколько Тверской, то послереволюционные, включая известную книгу П.В.Сытина "Из истории московских улиц", выходившую в 1950-е годы, явно опасались писать не только о современной Лубянке (с 1926 года – улице Дзержинского), но и об ее истории, отделываясь двумя-тремя коротенькими абзацами.

Конечно, говоря о домах, в которых разместилась ВЧК, именно этот факт должен быть главным содержанием рассказа о них. Но тем не менее и в более ранней истории этих домовладений есть страницы, также достойные внимания.

Большая Лубянка по мере удаления от Лубянской площади даже сейчас заметно изменяет свой вид: огромные корпуса зданий КГБ и город-замок бывшего Наркомата иностранных дел сменяются скромными двух– трехэтажными купеческо-мещанскими домами прошлого века. Эта "граница" имеет очень давнее происхождение.

По "Переписным книгам" ХVII-ХVIII веков видно, что за Варсонофьевским переулком с нынешнего владения № 11 среди хозяев домовладений уже редко встречаются аристократические фамилии, зато все больше становится разночинцев, купцов, ремесленников. Владельцами участков на Большой Лубянке в квартале между Варсонофьевским и Большим Кисельным переулками значатся: содержатель шелковой мануфактуры Иван Старцов, казанский купец Гавриил Петров, доктор медицины Антон Тейльс, купец Иван Струнин, портной Еремей Лейхт и другие лица такого же социального уровня.

В 1800 году участок нынешнего дома № 11 (его части, находящейся на углу Лубянки и Варсонофьевского переулка) у казанского купца Гавриила Петрова приобрел купец из мещан города Гороховца Дмитрий Александрович Лухманов, торгующий драгоценностями и антиквариатом, – один из крупнейших московских антикваров.

Лухманов в своем владении на Большой Лубянке строит новый дом с торговыми помещениями. Его лавку описал журналист и знаток художеств и древностей П.П.Свиньин в очерке, напечатанном в 1820 году в журнале "Отечественные записки":

"Введу тебя в магазин г-на Лухманова, в коем увидишь ты обращики богатств всех веков, всех земель и во всех родах. Картины, мраморы, бронзы, фарфоры, кристаллы поражают повсюду взоры посетителя: жемчуги, бриллианты, яхонты, изумруды являются в разных видах и изменениях. Можно смело сказать, что ни в Лондоне, ни в Париже, ни в одной столице в свете нет подобного вместилища сокровищ искусств и природы, и нет человека, который бы не нашел здесь чего-нибудь по своему вкусу...

Обладатель сих сокровищ, Дмитрий Александрович Лухманов, есть также человек необыкновенный. Быв одарен от природы самым тонким вкусом и проницательностью, он скоро образовал сам себя в познании драгоценных камней, антиков и тому подобного, так что никто не может равняться с ним в сей части. Единственно сим глубоким познанием обязан он приобретением своих богатств".

В пожар 1812 года дома и лавки Лухманова на Большой Лубянке не горели, удалось ему сохранить и свои товары. После войны удачливый купец расширяет свои владения и торговлю. В 1814 году Лухманов приобретает старинное подмосковное имение бояр Телепневых Косино с селом и древним храмом на берегу озера, в 1815 году торговые лавки в Охотном ряду, наконец в 1817 году прикупает к владению на Большой Лубянке соседнее владение. В 1826 году на своем участке он строит новый дом и расширяет свою знаменитую антикварную лавку.

В новом доме Лухманова, кроме лавки, были также жилые помещения, которые сдавались внаем. В 1830-е годы одним из жильцов этого дома был чиновник А.П.Лозовский – друг известного поэта Александра Ивановича Полежаева.

Этот дом оказался дважды связан с именем Полежаева: с эпизодами биографии поэта и с посмертной судьбой его творчества.

Полежаев очень редко подписывал под своими стихотворениями дату написания, еще реже – место. В его рукописях обнаружено лишь три таких обозначения, и одно из них таково: "20 августа 1833 года. На Лубянке, дом Лухманова". Адрес этот – адрес друга, судя по всему, был дорог поэту. Эта надпись сделана под стихотворным посланием:

Что могу тебе, Лозовский,

Подарить для именин?

Я, по милости бесовской,

Очень бедный господин!

В стоицизме самом строгом

Я живу без серебра,

И в шатре моем убогом

Нет богатства и добра,

Кроме сабли и пера.

Жалко споря с гневной службой,

Я ни гений, ни солдат,

И одной твоею дружбой

В доле пагубной богат!

Дружба – неба дар священный,

Рай земного бытия!

Чем же, друг неоцененный,

Заплачу за дружбу я?

Дружбой чистой, неизменной,

Дружбой сердца на обмен:

Плен торжественный за плен!..

Знакомство и начало дружбы мелкого чиновника Приказа общественного призрения А.П.Лозовского и Полежаева относятся к 1828 году и пришлись на самое тяжкое для поэта время: тогда он как арестант сидел в солдатской тюрьме при Спасских казармах, которую Лозовский посещал по должности.

О самом Лозовском известно немного. Некоторые мемуаристы пишут, что он учился в Московском университете, но документальных подтверждений этому пока не обнаружено. Он был моложе Полежаева на пять-шесть лет и не мог быть его однокурсником, хотя имя Полежаева он, безусловно, знал. Полежаев был легендой университета, он упоминается в студенческой песне 1830-х годов, посвященной Московскому университету и авторство которой приписывается М.Ю.Лермонтову:

Хвала, ученья дивный храм,

Где цвел наш бурный Полежаев!..

В университете Полежаев был известен как способный студент, но еще более как талантливый поэт, автор лирических, сатирических стихотворений и эротических поэм в духе "Елисея" В.И.Майкова и "Опасного соседа" В.Л.Пушкина и, в первую очередь, как автор знаменитой поэмы "Сашка".

Его лирические стихи печатались в московских журналах, сатирические и эротические распространялись в многочисленных рукописных копиях, и, надобно сказать, последние пользовались бульшей популярностью, чем напечатанные.

Весной 1826 года Полежаев сдал выпускные экзамены со званием действительного студента, что ему, сыну мещанина города Саранска (мещанином он считался по официальным документам, в действительности же был незаконным сыном пензенского помещика Струйского), давало право на личное дворянство и открывало путь к научной деятельности, к которой он стремился. Оставалось только дождаться официального указа Сената, подтверждавшего его звание и привилегии.

Но 28 июля, в один день, в судьбе Полежаева все резко переменилось.

А.И.Герцен в "Былом и думах" рассказывает об этом эпизоде биографии Полежаева со слов самого поэта.

"И вот в одну ночь, часа в три, ректор будит Полежаева, – пишет Герцен, – велит одеться в мундир и сойти в правление. Там его ждет попечитель. Осмотрев, все ли пуговицы на его мундире и нет ли лишних, он без всякого объяснения пригласил Полежаева в свою карету и увез".

В шестом часу утра Полежаева привозят в Кремль, в Чудовский дворец, в апартаменты Николая I. Император прибыл в Москву для торжественного обряда коронации и официального возведения его на российский престол. Три дня назад совершился торжественный его въезд в древнюю столицу, и он сразу занялся неотложными делами.

Причиной того, что Николай I потребовал незамедлительно доставить к себе Полежаева, послужило донесение агента Третьего отделения полковника И.П.Бибикова о вредном направлении преподавания в Московском университете. "Профессоры, – утверждал полковник, – знакомят юношей с пагубной философией нынешнего века, дают полную свободу их пылким страстям и способ заражать умы младших их сотоварищей. Вследствие таковой необузданности, к несчастью общему, видим мы, что сии воспитанники не уважают Закона, не почитают своих родителей и не признают над собой никакой власти". Далее шли строки, непосредственно касающиеся Полежаева: "Я привожу здесь в пример университетского воспитания отрывки из поэмы московского студента Александра Полежаева под заглавием "Сашка" и наполненной развратными картинами и самыми пагубными для юношества мыслями".

Бибиков привел и самые острые в политическом отношении строфы, где автор сообщает, что его герой "не верит... Исусу" и где содержался криминальный призыв к Отчизне:

Когда ты свергнешь с себя бремя

Своих презренных палачей?

Итак, Полежаев был доставлен в царский Чудовский дворец, в кабинет императора, куда через полтора месяца будет привезен из михайловской ссылки А.С.Пушкин.

"Князь Ливен, – продолжает рассказ Герцен (ошибочно ниже называя Ливена министром, хотя тогда он был куратором учебного округа, должность министра он занял полтора года спустя. – В.М.), – оставил Полежаева в зале, где дожидались несколько придворных и других высших чиновников, несмотря на то, что был шестой час утра, и пошел во внутренние комнаты. Придворные вообразили себе, что молодой человек чем-нибудь отличился, и тотчас вступили с ним в разговор. Какой-то сенатор предложил ему давать уроки сыну.

Полежаева позвали в кабинет. Государь стоял, опершись на бюро, и говорил с Ливеном. Он бросил на взошедшего испытующий и злой взгляд, в руке у него была тетрадь.

– Ты ли, – спросил он, – сочинил эти стихи?

– Я, – отвечал Полежаев.

– Вот, князь, – продолжал государь, – вот я вам дам образчик университетского воспитания, я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух, – прибавил он, обращаясь к Полежаеву.

Волнение Полежаева было так сильно, что он не мог читать. Взгляд Николая неподвижно остановился на нем. Я знаю этот взгляд и ни одного не знаю страшнее, безнадежнее этого серо-бесцветного, холодного, оловянного взгляда.

– Я не могу, – сказал Полежаев.

– Читай! – закричал высочайший фельдфебель.

Этот крик воротил силу Полежаеву, он развернул тетрадь. Никогда, говорил он, я не видывал "Сашку" так переписанного и на такой славной бумаге.

Сначала ему было трудно читать, потом, одушевляясь более и более, он громко и живо дочитал поэму до конца. В местах особенно резких государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от ужаса.

– Что скажете? – спросил Николай по окончании чтения. – Я положу предел этому разврату, это все еще следы, последние остатки; я их искореню. (Николай I имел в виду заговор декабристов. – В.М.) Какого он поведения?

Министр, разумеется, не знал его поведения, но в нем проснулось что-то человеческое, и он сказал:

– Превосходнейшего поведения, ваше величество.

– Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно, для примера другим. Хочешь в военную службу?

Полежаев молчал.

– Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что ж, хочешь?

– Я должен повиноваться, – отвечал Полежаев.

Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: – От тебя зависит твоя судьба: если я забуду, ты можешь мне писать, – поцеловал его в лоб.

Я десять раз заставлял Полежаева повторить рассказ о поцелуе – так он мне казался невероятным. Полежаев клялся, что это правда".

В тот же день, 28 июля, Полежаев был отправлен в полк со следующим предписанием командиру полка:

"Государь Император Высочайше повелеть соизволил уволенного из студентов с чинами 12 класса Александра Полежаева определить унтер-офицером в Бутырский пехотный полк, иметь его под самым строгим надзором и о поведении его ежемесячно доносить начальнику Главного штаба Его величества".

Для Полежаева началась солдатская, полная ограничений и унижений человеческого достоинства жизнь.

Правда, он считался не просто солдатом, а "разжалованным в сие звание за проступки из офицеров", и это давало ему некоторые поблажки со стороны начальства, которое, как и он сам, полагало, что в скором времени последует его производство в офицеры, поскольку вина его в их глазах была весьма незначительна. В феврале 1827 года был опубликован указ Сената об освобождении Полежаева из податного сословия, официальном присвоении звания действительного студента, чина и личного дворянства. С этим указом Полежаев связывал свои надежды на производство в офицеры, но никаких распоряжений из Главного штаба не последовало.

Через год после определения в военную службу Полежаев пишет письма царю, воспользовавшись его собственным разрешением. Полежаев писал, что раскаивается "в прежних шалостях", просит милости, так как "не в силах переносить трудов военной службы". Ответа на письма он не получил и, полагая, что их задерживают то ли его непосредственное начальство, то ли в Третьем отделении и потому они не доходят до царя, бежит из полка, чтобы добраться до Петербурга и "пасть к ногам государя", как он объяснял потом на следствии. Но семь дней спустя, засомневавшись в успехе своего предприятия, Полежаев возвращается в полк.

Его судили за самовольную отлучку. Дело отсылают царю, и тот накладывает резолюцию: "С лишением личного дворянства и без выслуги". Это было крушением всех надежд: теперь Полежаев лишался возможности, получив офицерский чин, выйти в отставку, солдатчина становилась для него пожизненным наказанием, а с лишением личного дворянства он утрачивал защиту от телесного наказания шпицрутенами и от фельдфебельских и офицерских кулаков.

В начале 1828 года за перебранку с оскорбившим его фельдфебелем Полежаев попал на гауптвахту. Неожиданно его положение осложнилось тем, что при следствии о раскрытом в Московском университете "злоумышленном" тайном обществе братьев Критских, которое среди прочих замыслов "умышляло на жизнь государя", один из его членов показал, что найденное у него стихотворение "возмутительного" содержания он получил от "бывшего студента Полежаева".

Дело Полежаева приобрело новый оборот. По рапорту о прикосновенности Полежаева к кружку Критских Николай I распорядился: "Узнать, когда стихи сочинены и читаны, если до определения его на военную службу, то не подвергать его дальнейшей ответственности, буде же после, то предать суду".

С гауптвахты Полежаева перевели в тюрьму, заковали в кандалы.

В поэме "Узник" Полежаев описывает эту тюрьму. Она находилась во дворе Спасских казарм на Сухаревке, возле Странноприимного дома графа Шереметева. Казармы сохранились до настоящего времени (и мы их увидим в нашем дальнейшем путешествии по Троицкой дороге), подвал под одноэтажной гауптвахтой, где была тюрьма, засыпан в начале нашего века.

Вот это описание:

В ней сырость вечная и тьма,

И проблеск солнечных лучей

Сквозь окна слабо светит в ней;

Растреснутый кирпичный свод

Едва-едва не упадет

И не обрушится на пол,

Который снизу, как Эол,

Тлетворным воздухом несет

И с самой вечности гниет...

В тюрьме жертв на пять или шесть

Ряд малых нар у печки есть,

И десять удалых голов,

[Властей] решительных врагов,

На малых нарах тех сидят,

И кандалы на них гремят...

Полежаев заявил на допросе, что стихи, обнаруженные у члена кружка Критских, он знал до определения на военную службу (это была известная декабристская агитационная песня "Ах, где те острова, где растет трын-трава..." К.Ф.Рылеева и А.А. Бестужева-Марлинского), что сочинены они не им, а давал ли он их кому-нибудь читать, не помнит. Обвинение с него было снято. Несмотря на это, Полежаев оставался в тюрьме, не зная, сколько еще придется ему просидеть и какая кара ожидает его впереди. Он задумывался о самоубийстве.

Лозовский не так уж много мог сделать для облегчения участи Полежаева. Но благодаря его сочувствию, моральной поддержке поэт сумел преодолеть отчаяние и упадок сил, он вновь, после долгого перерыва, обращается к поэзии: пишет поэму "Узник" и создает стихотворения, принадлежащие к числу лучших в его творчестве, – "Песнь пленного ирокезца", "Песнь погибающего пловца", "Рок", "Живой мертвец". Поэзия помогла Полежаеву подняться и обрести силы для жизни.

В "Песне погибающего пловца" он уподобляет себя пловцу, попавшему в беспощадную бурю, а в "Песне пленного ирокезца" индеец племени ирокезов, попавший в руки захватчиков-конкистадоров, говорит о твердости души, презрении к мукам и вере в будущее:

Победим, поразим

И врагам отомстим!

Почти год пробыл Полежаев в подземной тюрьме. Наконец 17 декабря 1828 года был вынесен ему приговор. Полежаеву ставились в вину самовольная отлучка из полка, пьянство, "произнесение фельдфебелю непристойных слов и ругательств" – и по совокупности проступков вынесено следующее решение: "Хотя надлежало бы за сие к прогнанию сквозь строй шпицрутенами, но в уважение весьма молодых лет вменяется в наказание долговременное содержание под арестом, прощен без наказания".

Выпущенный из тюрьмы Полежаев был переведен из Бутырского в Московский пехотный полк, который уже имел приказ о выступлении в поход на Кавказ в действующую армию. Безусловно, в этом переводе просматривается наказание (разжалованных декабристов также отправляли под пули горцев). Но при этом отличившийся в бою разжалованный в солдаты мог получить прощение и вернуть чин и дворянство. Кроме того, фронтовая служба была совсем иной, чем гарнизонная: там, под пулями горцев, все чувствовали себя свободнее, и отношения строились не на субординации, а на том, кто чего стуит сам по себе. Полежаев об этом знал. А главное – он знал, что освобождается от постоянного надзора агентов Третьего отделения: в действующей армии "голубые мундиры" (жандармы имели форму голубого цвета) не решались показываться.

В связи со сборами в поход в Московском пехотном полку, как всегда бывает в подобных случаях, нарушился обычный распорядок гарнизонной жизни с его ежедневными учениями, нарядами, караулами, дежурствами: иное отменили, на иное смотрели сквозь пальцы. Унтер-офицеры умерили свою придирчивость. Начальство, входя в положение солдат, понимая, что и им перед походом надо уладить свои дела, легче, чем обычно, давало отпуска и увольнительные.

По написанному весной 1829 года стихотворению "Кремлевский сад" можно судить о тогдашнем душевном состоянии Полежаева.

Люблю я позднею порой,

Когда умолкнет гул раскатный

И шум докучный городской,

Досуг невинный и приятный

Под сводом неба провождать;

Люблю задумчиво питать

Мои беспечные мечтанья

Вкруг стен кремлевских вековых,

Под тенью липок молодых...

Один, не занятый никем,

Смотря и ничего не видя

И, как султан, на лавке сидя,

Я созидаю свой эдем

В смешных и странных помышленьях.

Мечтаю, грежу, как во сне...

Полежаев возобновляет знакомства студенческих времен. Он убеждается, что друзья остались верны прежней дружбе, что его помнят и ценят его стихи. Он бывает на вечеринках, пирушках, семейных вечерах, ухаживает за знакомыми барышнями и, судя по нескольким тогдашним его мадригалам, кем-то увлекается.

Профессор словесности Московского университета и поэт С.Е.Раич в своем альманахе "Галатея" напечатал несколько стихотворений Полежаева (в том числе цитированный выше "Кремлевский сад").

Общий тон стихотворений Полежаева меняется радикально. "Я погибал", пишет Полежаев в стихотворении "Провидение", говоря о недавнем прошлом, а переходя к настоящему, говорит:

Но вдруг нежданный

Надежды луч,

Как свет багряный,

Блеснул из туч...

Осенью 1829 года, уже с Кавказа, Полежаев присылает в Москву послание "К друзьям":

Пишу к вам, ветреные други!

Пишу – и больше ничего,

И от поэта своего

Прошу не ждать другой услуги...

Но разных прелестей Москвы

Я истребить из головы

Не в силах...

Особенно следует отметить, что в этом стихотворении Полежаев называет себя не воином, не солдатом, а поэтом. Это значит, что именно в поэтическом творчестве он видит смысл и цель своей жизни, в нем он черпает силы.

Хрестоматийно известно стихотворение М.Ю.Лермонтова "Прощай, немытая Россия", оно печатается в сборниках его сочинений и в каждом, даже самом маленьком, сборничке его избранных стихотворений:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, покорный им, народ.

Быть может, за хребтом Кавказа

Укроюсь от твоих пашей,

От их всевидящего глаза,

От их всеслышащих ушей.

Возможно, внимательный читатель припомнит, что он читал это стихотворение напечатанным несколько иначе, и упрекнет автора в неточном цитировании классика. Действительно, в некоторых изданиях в третьей строке вместо "покорный" напечатано "послушный" или "преданный"; в пятой – не "за хребтом", а "за стеной" Кавказа; в шестой – не "укроюсь", а "сокроюсь", и не "от твоих пашей", а "от твоих вождей" и "от твоих царей".

Объясняются эти разночтения тем, что лермонтовского автографа этого стихотворения нет, оно печатается по нескольким рукописным спискам, отличающимся друг от друга.

Впервые это стихотворение было опубликовано в 1887 году в журнале "Русская старина" как "неизвестное стихотворение М.Ю.Лермонтова" без указания о происхождении текста. Затем появились публикации еще двух списков, причем публикаторы сообщали, что печатают текст, в одном случае записанный "современником" "со слов поэта", в другом – снятый "с подлинника руки Лермонтова", но не называют имени "современника" и не сообщают об обстоятельствах возникновения этих списков. Отсутствие этих сведений, обязательных для любой публикации, говорит о том, что списки, видимо, были получены через третьи-четвертые руки и сопровождались лишь туманными преданиями.

Лермонтоведы ведут бурную, долгую и не завершившуюся до сих пор полемику – какая копия вернее. Однако никто не усомнился в авторстве Лермонтова, хотя оно основано на весьма шатких основаниях.

В "Воображаемом разговоре с Александром I" А.С.Пушкин отметил русскую читательскую традицию приписывать популярному поэту всякое произведение, заключающее в себе какую-либо характерную, по мнению публики, черту его творчества. На обвинение в большом количестве сочиненных им и распространенных в обществе пасквилей Пушкин отвечал царю: "Ваше величество, вспомните, что всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне..."

Лермонтов во мнении широкой публики был "певцом Кавказа". Не могло ли это обстоятельство повлиять на то, что обнаруженное безымянное стихотворение, в котором имеется слово "Кавказ", к тому же по стилю, ритму имеющее сходство со стихами Лермонтова, было приписано ему?

Но сомневаться в принадлежности стихотворения Лермонтову заставляет и его содержание.

Сформулируем сюжет стихотворения: автор, преследуемый агентами тайной полиции, едет на Кавказ, отъезд его явно радует, потому что он надеется там укрыться от их преследований.

Теперь обратимся к тогдашним обстоятельствам жизни Лермонтова. Лермонтоведы датируют стихотворение 1841 годом и связывают его с возвращением поэта в полк на Кавказ после окончания отпуска. Его вовсе не занимала мысль "укрыться" от "голубых мундиров", наоборот, он всеми силами старался остаться в России, хлопотал о продлении отпуска из полка, надеялся на отставку, строил планы на будущее, связанные с пребыванием в Петербурге и в Москве. "Ах, если б мне позволено было оставить службу, с каким удовольствием поселился бы я здесь навсегда", – сказал он Ф.Ф.Вигелю, когда по пути на Кавказ провел несколько дней в Москве.

Напротив, на обстоятельства жизни и тогдашнее настроение Полежаева в связи с его отъездом на Кавказ содержание и настроение стихотворения ложатся абсолютно точно.

Но ведь стихотворение совершенно лермонтовское – скажут многие, привыкшие видеть его в книгах Лермонтова, и будут правы: сходство есть. В то же время в этом стихотворении отчетливо просматриваются черты, характерные для поэзии Полежаева, как чисто художественные, так и по содержанию.

Полностью идентичны стихотворению размер и ритм поэмы "Сашка":

А ты, козлиными брадами

Лишь пресловутая земля,

Умы гнетущая цепями,

Отчизна глупая моя!

Когда тебе настанет время

Очнуться в дикости своей?

Когда ты свергнешь с себя бремя

Своих презренных палачей?

Тот же ритм в поэме "Узник":

Коснется ль звук моих речей

Твоих обманутых ушей?

... Поймешь ли ты, что твой народ...

В стихотворении "Четыре нации" Полежаев пишет о покорном, послушном русском народе:

А русаки,

Как дураки,

Разиня рот,

Во весь народ

Кричат: – "ура!

Нас бить пора!

Мы любим кнут!"

За то и бьют...

Все это дает право говорить и об авторстве Полежаева.

Лермонтов хорошо знал, изучал Полежаева и какое-то время находился под его влиянием. Еще А.А.Григорьев и Ф.М.Достоевский отмечали сходство поэзии обоих поэтов. Проблеме "Лермонтов и Полежаев" посвящено несколько литературоведческих работ.

Влияние Полежаева на творчество Лермонтова многогранно: Лермонтов пишет поэму "Сашка" и в самом ее тексте ссылается на "Сашку" Полежаева, который "печати не видел", развивает его темы, возражает ему (в кавказ-ских поэмах), использует ритмические находки Полежаева, его фразеологию, можно привести лермонтовские строки, которые являются почти цитатами. (Этот вопрос подробно, с многочисленными примерами, освещен в книге С.В.Обручева "Над тетрадями Лермонтова". М., "Наука", 1965).

Лермонтов знал не только опубликованные произведения Полежаева, но и ненапечатанные. Их он мог получить от С.Е.Раича, который был его учителем литературы в 1827-1830 годах. Раич всячески способствовал поэтическому творчеству юноши Лермонтова и в своих воспоминаниях писал, что Лермонтов вступил на литературное поприще под его руководством. Как преподаватель Раич знакомил своих учеников с современной поэзией и наиболее замечательными именами, а Полежаев, которого он печатал тогда в своем альманахе, был одной из таких фигур.

Вполне вероятно, что именно в 1829 году Лермонтову стало известно стихотворение "Прощай, немытая Россия", он запомнил его и позже, в определенной ситуации, к слову, мог кому-то его прочесть...

Расчет Полежаева на то, что на Кавказе он избавится от многих угнетавших его в Москве обстоятельств, оправдался. Однополчанин Полежаева прапорщик С.А.Карпов в своих воспоминаниях рассказывает, что поэт жил в кругу юнкеров и молодых офицеров, но, нуждаясь в денежных средствах, ел из солдатского котла. Офицеры сочувствовали Полежаеву, а командующий войсками Кавказской линии генерал А.А.Вельяминов брал его в экспедиции специально для того, рассказывал А.А.Бестужев-Марлинский, чтобы "вывесть в люди". Вскоре Вельяминов подал рапорт, в котором, описывая участие Полежаева в боях, его "храбрость, усердие в службе и хорошее поведение", ходатайствовал "о возвращении ему унтер-офицерского звания и дворянства". Ходатайство долго ходило по инстанциям, но в конце концов царь согласился только на возвращение звания унтер-офицера.

На Кавказе Полежаев много пишет, его стихи распространяются в армии, печатаются в московских журналах.

Все вновь написанные стихи Полежаев отсылает в Москву А.П.Лозовскому на Большую Лубянку, в дом Лухманова. Лозовский собирает, хранит и переписывает его рукописи. Неизвестно, ему или самому Полежаеву в 1831 году пришла мысль издать сборник поэта, но все заботы по его изданию Лозовский принимает на себя. В документах Цензурного комитета сохранились его заявления, поданные при рукописях Полежаева: "По поручению подал Александр Петров Лозовский, жительство имею на Лубянке в доме купца Лухманова".

Сборник "Стихотворения А.Полежаева" вышел в январе 1832 года, в него были включены произведения 1826-1831 годов, в основном напечатанные в журналах; в том же году вышли отдельным сборником две кавказские поэмы "Эрпели" и "Чир-Юрт", в 1833 году – второй сборник стихотворений "Кальян". Полежаев как поэт приобретает известность и занимает заметное место в литературе.