Текст книги "Маргарита и Мастер (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Они зашли в Ваг Гога и попросили принести:

– Что-нибудь под обсуждение новой телеграммы. – Ваня У.

– Да, и один Флорентийский, – сказал Доктор Дяди Вани, и вдруг задумавшись спросил: – Так она у тебя с собой?

– Телеграмма? Разумеется, я без них вообще не имею права никуда ходить.

– А эта, как ее, сестрица-племянница твоя, Сонька Золотая Ручка, где?

– Это секретная информация, извините, не могу раскрыть без специального разрешения.

– Почему?

– Сейчас все ищут у нее блата, а это, как вы сами знаете, стоит.

– Сколько?

– Один плюс один.

– Хорошо, – ответил Монсоро, и позвал официантку: – Почти Чек, один Флорентийский.

– Делать?

– Да, а мой уже несите, пока пиво не нагрелось.

– Нет, вы не поняли, мы по одному не готовим, они же ж охгромные, как голова того Вани-Телеграфиста, который в каком-то смысле мой дальний, хотя и от родного брата, родственник. Да, Дядя Ваня? – И добавила:

– Сейчас начнем готовить сразу на обе-обо-их. – Она стряхнула пыль с приборов ночного видения, имеется в виду, не тех, ложек, вилок и других малых ложечек для лангуста, которые подавали – нет, не в Грибе, а в огромном американском ресторане в стародавние временя:

– Будущим агентам ФБР, – хотя и попала она тогда из-за неуместно поставленного партнером вопроса на ответ:

– Она же чучело, – на его новый, семисотдолларовый костюм небольшим, но очень сочным кусочком этого лангуста – а тоже хочет:

– Стать и быть – Агентом ЭФБИ-АЙ! – Но тогда он не крикнул это прощальное со своей любовью слово, а только посмотрел укоризненно:

– Да, я бы и так в конце концов понял, что:

– Не один во поле воин, – ибо:

– Сколько можно, одному-то.

– Ты с ней тоже, что ли, шуры-муры?

– Да ты что! Сразу с роли снимет. Но изображать влюбленность, и даже не без надежды не только можно, но и входит в контракт, как штатное расписание.

– Значит, это иё кабак, а она тут ходит по залу, как тень официантки, почему, экономит?

– Уволила.

– Как говорится: не верю, скорее всего, просто избила за дисквалификацию, и лежат теперь в овощехранилище, получают отпущение грехов в виде коллекционной:

– Кондесуреллы.

– Как говорится, сам ты Кондесурелла. И знаешь почему? Она, вообще-е, умная.

Не зря не стала готовить, заказанный тобой Флорентийский, хотя и точно знала:

– Ждать будешь. – Просто поймешь потом, что:

– Значит, так надо-о, – как сказал Шампур в 53-м про Берию.

– Да, зря тогда сожгли, сейчас бы повесили здесь заместо Ван Гога.

– Может не будем об Этом, а то можно и напророчить.

Кстати, ты понял, что она сказала?

– Что? нет.

– Тебя взяли на роль Дяди Вани вместо Смоктуновского.

– Думаю, это естественно: он же: умер.

– Умер давно, а назначили вот только что, – тем не менее, настоял на своем Монсоро.

– Не так важно время, – как написано в Т, – и даже его количество, а важно только:

– С какой стороны его считать.

– Да, с одной стороны:

– Миллион лет до нашей эры, а с другой, не более, чем:

– Пять – сем его тысяч. – Почему? Кстати, может, заплатим ей старыми?

– Обидится.

– Если не понимает, что самой все делать нельзя – обязательно нужен посредник – не обидится.

– Возможно, но где взять старые? – спросил Дядя Ваня.

– Нарежем бумаги, и всё, как постоянно делает Брюс Виллис, и нечего – верят, как миленькие.

– Во что?

– Что живет с этой Миледи законным браком, но тай-но-о!

– Людям, что ни скажи – они во всё верят.

– Как говорится: если больше не во что. Только бумаги где взять? Сходить купить газету, разве?

– Их еще продают? Не будем рисковать, зря землю топать, нарежем салфеток. Да, несмотря на то, что они розовые, раньше деньги – особенно червонцы – тоже были розовые, а:

– Любили, даже больше, чем самого себя. – Бывало просит соседка взаймы, а у вас в загашнике только одни червонцы, что делать?

– Разменять.

– Верно, но на улице дождь осенний, а до ближайшего магазина почти километр. Да и разменяют ли?

– Червонцы хорошие, почему не разменять?

– Могут подумать: под-дельные, идут, так сказать Под делом, а имеется в виду, значит:

– Вместе пойдем, – как говорит Зинедин Зидан, пред тем как навсегда покинуть поле, – и проводит Двойку:

– Два прямых одновременно, и оба по корпусу, – но:

– Один головой, а другой – незаметно – рукой, как Марадона, чем и прославился:

– Забил неправильно, а Зас-чи-та-ли-и!

– Нет правды на Земле, но правды нет и выше, поэтому смело делай пачку потолще – увидишь:

– Всё равно поверит, что ей дали тысячу долларов на чай, поверит, несмотря на то, что поверить в это без задней мысли – невозможно. – Более того:

– Дай пять, – пусть купит себе бутылку хорошего вина.

– Через интернет?

– Через, да. Ибо, где еще есть такие низкие цены? У нас бы взяли еще больше: не пять, а сем тысяч.

– Две куда, себе?

– Нет, две теперь будем платить Коту за слив информации о прибывшем Профессоре Магии. Обещал.

– А встреча?

– Там же, изменить нельзя, в первом к Варьете новом – в том смысле, что только что побеленном заново – туалете, где между прочим скоро пообещают поставить новую дубовую стену между его правым и левым бортом.

– Зачем?

– Говорят, это будет более способствовать прогрессу, так скорее изобретут недорогой прибор ночного видения:

– Прямо через стену, – если она не толще обычного деревенского бревна, а здесь каки бревна, так: пять – сем иво зиданов.

– А смысле санти-метров?

– Разве есть большая разница между С и З? Ибо почему и называют теперь Сори местным Зиданом:

– С одной стороны не жаль отстегнуть пару картофелин уже приговоренному, и специально для этого живущему уже в говне Хомо Сапиенсу, а с другой при ударе головой одновременно наносится и удар между ребер, чтобы уж не вылез оттуда никогда при всем желании.

И она взяла.

– Здесь не меньше, чем я хотела, и вообще, меньше не имею права брать, – сказала Грейс Келли. И добавила, подняв чашку с еще не осевшим кофе, так как сидела за их столом, как будто это так и надо, а точнее, хотела посмотреть прямо в глаза из них каждому:

– Ну, а сколько вы возьмете? – ибо считала их за засланных казачков. И прямо так и спросила, на четверти чашки – оставалось три четверти прелестно-незаменимого напитка:

– Вы из СВР или ФМС?

Дядя Ваня уронил, как ему тут же показалось ногу слона, которую он так хотел доесть, а спугнули:

– Чудное виденье. – Оно спугнет кого-угодно.

Страх, безотчетный страх за свою бессмысленную жизнь, за жизнь шестерых детей сковал его язык, подвесив к небу, как будто привязал язык колокола:

– К нему самому – близко, а уже не поблеешь.

– Вы прекрасны, – сказал и Монсоро, проверив на всякий случай, не с собой ли припер саблю, ибо если:

– Да, – то очень неудобно будет перед дамой, скажет:

– Хотел дать ее мне, чтобы я, переодевшись Раски-Раскольниковым покончила-таки со своим хгениальным во всех отношениях мужем, а:

– Мы вместе будем работать в Варьете:

– Я, как и раньше, Финдиректором, а ты Геллой, рвущейся по ночам мне в окно, как будто у тебя малокровие, а очень хоцца моей, вкусной, сделанной в этот вечер специально для тебя из дорогущей Кондесуреллы и ноги слона по-Хемингуэевски, – крови.

– Нет, нет, я люблю настоящее, итальянское, – сказала Монте, как ее звали – скажем так: в детстве.

– Делаете сами? – спросил еще не совсем очумевший от ее махгической красоты – как принцессы Монако и Николь Кидман вместе взятых, – Финдиректор, ибо Ваня-Дядя, хотя уже и догадался, что надо вилкой снять язык с его колокола, но того, чтобы применить и нож, как это принято в ресторанах вообще, и в лучших домах Ландона, в частности – еще не пришли. Хотя, возможно, в ногах уже было – ибо они окаменели, как у Каменного Гостя – но до головы еще не добрались. Имеется в виду: мысли.

– Если да, то да, – ответила она, но тут же добавила: – Сколько вы хотите?

– Вы чего, собственно, хотите? – спросил с полу-усмешкой, а в общем-то серьезно Монсик.

– Так хочу откупиться от конкурентов.

– Убрать Электрика, приближенного к Моте и Тете?

– Ну-у, в частности.

– Это будет о-очень дорого стоить. И знаете почему?

– П-почему?

– Как вы думаете, дорого или дешево стоит откупиться от Поту-сторонних Сил?

– Да? Я не знала, честно, что дело уже зашло так далеко.

– Тем более, надо платить вдвойне.

– П-почему? Чтобы не было сексуальных претензий?

– Нет, это не в счет, потому что идет вообще по другой сетке. Дело в следующем, как говорил один милиционер в молодости, пока в старости его не сняли с любезного всему нашему народу сериала:

– Как я был Михаилом Жаровым, – а за то, что не возглавил по совместительству и деревенскую парторганизацию – выгнали с формулировкой, что как будто я:

– Много пил.

А народ без меня теперь страдает. И кстати, вот вчера умер Лев Дуров, а мы не только вместе жили-пили, но и махорку из сигар делал он, я только крутил ручку динамо-машины, умру вот так же, как он, когда-нибудь, а потом жалеть будут:

– Надо было разрешить ему и дальше веселить жителей деревни, которой по определению является вся наша:

– Средняя западно-восточная низменность.

Глава 19

Роль для: Дело в Следующем. Грейс торгуется с Дядей Ваней и врачом Монсоро за право монопольного владения Ван Гогом. Ей предлагается передавать взятку в роли Геллы, чтобы в случае чего проверяющие даже боялись подходить к этому месту, а муж не заподозрил в незапланированном свидании. Как принимали рукописи в Лит. Газ. Сирано, Мотя и Герберт Аврилакский. Неиссякаемый источник доходов в местном обществе, Чаша Грааля – это Тук-Тук.

– Хорошо, я это записала. Его позовут на роль какого-нибудь начальника управления.

– Надо, чтобы как было: с четырьмя звездами.

– Отлично, записала, будет, как было у Джуны: четыре, но теперь уже больших. И чтобы не повторяться: на воде – ад-мир-ал флота.

– Не знаю, умеет ли он плавать. Впрочем...

– Конечно, впрочем, научится. Как говорится:

– Если для этого дела надо иметь медицинское образование: я готова:

– Пусть эти Склифософфские приходят, я их аттестую.

Еще, пожалуйста, говорите, я все исполню, как немая рыба.

– Не видел, как вы записали.

– У меня планшет в прическе стоит, сам включается по голосовой команде.

– А именно?

– Вы хотите знать пароль входа?

– И выхода тоже. Впрочем, я его знаю, а именно, пароль:

– Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно.

И пароле-пе:

– a l'oiseau royal.

– Да, конечно, я так-то не понимаю, но планшет отвечает: о'кей – нормально, в том смысле, что не совсем точно, но сойдет, ибо другие и этого не знают.

– Значит, договорились?

– Значит, сколько я должна платить, рипит ит, плииз, ибо я-то поняла, но боюсь, планшет не полностью разобрался. Учтите при перерасчете, что половину я уже заплатила, ибо это непростой дар:

– Разрешение смешить народ в длинных погонах.

Монсоро почесал нос, лоб и понял, что забыл, что еще можно с нее взять, чтобы приняла резаные салфетки, как баксы по сниженному курсу:

– Дешевле рубля.

– Ну-у.

– Сейчас, сейчас, как говорил Шекспир, переписывая предпоследнюю страницу древней рукописи, в сделанном им:

– Вольном – как у Пастернака – переводе.

– Так это, скорее всего, и было: приходи ко мне ночью, как просил Дантес Пушкинскую Машу.

– Я не Маша.

– А! да, не Машу, конечно, а:

– Как просил Швабрин просто Марию, но все равно:

– Приходить ночью – будет золото.

– Но как это возможно, я не понимаю?!

– А как уже было констатировано, приходи хоть, как:

– Гелла. – Ибо я согласен, да, страшно, но если нет другого варианта для передачи валюты, приходится соглашаться и на эту жуть.

– Т-так куда я положу даже несчастные пять тыщ долларов на Кондесуреллу большой выдержки – не понимаю, ибо в этом роли, так сказать:

– Абсолютно нет карманов. – Тем более, нельзя брать с собой целый дипломат.

– Уберешь из прически планшет, кстати, чтобы не было прослушки, и туда загрузишь.

– Боюсь, тебе будет очень страшно, ибо мало кто согласиться нести деньги, и не надеяться ни на что взамен.

– Почему?

– Стекло – априори – будет зак-ры-то-о! Ты этого не знал?

– Нет, наоборот, именно и только в этом случае Молчановский поймет:

– Роль настоящего Ромео всегда играет только он.

– Ты думаешь, именно поэтому Гелле и подпустили петуха в самый неподходящий моментум?

– Разумеется, иначе бы зачем она так злилась.

– Ну, что, мы договорились? – спросил Дядя Ваня. И Монс уронил вилку: это был со-о-всем другой человек.

– Куда делся бородатый самурай, который сидел было на стуле тут? – спросил он изумленный.

– Ушел к зубному, – просто ответил этот – можно сказать – шофер Никиты Сергеевича Хрущева, – но не из Узбек-стана, как обычно, а из Ростова-мамы, так как это был:

– Из Таганрога.

– У меня мечта, – начал он сразу, чтобы отвлечь внимание публики от своей персоны, а перевести стрелки на другого, а так как переводить эти рельсы на Молчановского было еще рано, еще:

– Все и так только о нем и думали, – то и выдал свою мечту:

– Хочу дожить до Брежнева. – И знаете зачем? Хочу и с ним погоняться на Роллс Ройсах. Будем ехать как два шофера:

– Один как русский, другой как японес.

– Почему? – вставила свою спицу в колесо Монте.

– Хорошо, пусть будет, как Познер вот с только что ушедшим в утиль Дядяй Ваней:

– Один по нашей, по правой полосе, а я по левой, как – если не японец Ваг Гог – то Ронни О'Салливан, которого я люблю не только за феноменальную игру, но и за то, что чиновники мирового профессионального снукера, по своей обычной привычке:

– Решать всё самостоятельно, – без игроков:

– Не дают ему выигрывать чемпионаты мира, – чтобы:

– Всем было интересно, – а не ему одному.

И действительно, все забыли, что тут был еще какой-то кухонный работник, кроме это шофера, представившегося, как здесь принято:

– Дядя Ваня, – жду, когда зайдет Ан Молчановский и скажет просто, но прямо, даже без специального предварительного обращения:

– Дядя Ваня. – Как когда-то одному сказал:

– Шико, – и хоть стой – хоть падай, а играть и дурака надо, и даже не потому, что денег мало, потому что их вообще нет, а именно потому что под маской шута легко усыпить бдительность врагов. Не имея в виду, разумеется, Майора Германна, когда он рявкнет на весь Край по наколке Ле-Штрассе, Три:

– Ко-о-о-лы-ва-но-о-о-в-в! – и бац на колени, но не как раньше при царе:

– Сначала на колени, а потом будь, что будет, – а наоборот:

– Бац по морде, а уж потом сам падает на колени. – Вот она:

– Вам на лицо – революция-я.

И действительно, при демократии самому Хомо становится на колени стыдно – обязательно надо, чтобы дали возможность сделать это более-менее безболезненно:

– Как это и было продемонстрировано сотрудником НН – Майором.

А потом давай, кричи от радости, что дали возможность самим не становиться на колени:

– Крути, майор, педали, пока не дали, крути, крути педали, майор. – Но.

Как говорил этот майор:

– Пайку захотели?! А Зона недалеко. – Как говорится:

– Сами дойдете, или дать провожатого? – знак вопроса, как это часто делается – можно не ставить, ибо, как говорил Аркадий Райкин:

– Два пишем три в уме.

И эти два и три не равны, ох, не равны, как не равны по форме и содержание Три Шестерки в Доме, и Две Оставшиеся в Нем. А точнее, как бы не было наоборот. Да и более того:

– Говорят, что на Земле вообще никого не останется.

Остаток в Две Шестерки может и спасется, но где это будет, неизвестно.

Приписано Медиуму:

Редактор должен или взорваться от смеха, или

Это Само должно быть страшно философско. – Сразу непонятно, зачем так говорили, ибо ни того, ни другого в Лит. Газ. не было и в помине.

Чему должен искренне, чтобы именно взорваться, главный редактор? Скорее всего, Это должно ему напомнить что-то столь ужасное, что ничего другого не остается, как смеяться. А именно, как сегодня утром он уходил на работу, и жена вместо обычного поцелуя в щечку – как маленького, такого маленького-маленького котеночка – дала под зад, и не коленкой, а как человеку, отправляющемуся на космический борт, со словами:

– Да чтоб ты мел там всю оставшуюся как у бывшего Петра Фоменко жизнь метлу, и мёл иво пыльные тропинки.

И остается только понять, зачем ему было такое счастие:

– Мести тропинки иных планет, вместо того, чтобы Как Все:

– Выращивать здесь дикие яблоки, ибо какая разница, дикие они или наоборот:

– Уже настолько состарились, что их так и так никто не берет априори.

И вот это как раз то, что может заставить Иво, Хомо, задуматься, а значит и есть искомая:

– Философия.

Теперь смех. Где смех? – И хотя сказано, что смех не обязателен, если уже есть философия, но хотелось бы знать просто на всякий случай:

– Что всё-таки имелось в виду? – И это ясно, если развить главред-ю мысль в перспективу бесконечности, как Постулат о параллельных прямых, которые обязательно когда-нибудь пересекутся, если об этом долго думать, просто иначе возникнет противоречие:

– Зачем тогда мы вообще думаем, – если бы это было бессмысленно.

И получается ответ на вопрос:

– Почему ему и больно и смешно?

– Ибо даже если завтра она и помоями обольет перед уходом в приличный офис – всё радостно, ибо тогда получается:

– Я – Сократ. – Плюс ко всему открытие на президентскую премию:

– Сократ смеялся! – А не только всегда думал:

– Смеяться или плакать, когда жена обливала его помоями из окна второго этажа, когда он уже проходил мимо первого, ибо с одной стороны:

– Да, смешно, но а значит, априори ясно, что в следующий раз и:

– Задуматься придется, – а это уже, извините, не что иное, как:

– Любомудрие.

И, как говорится:

– Примите его карикатуру на первую полосу. – И более того:

– Сразу все четыре.

И если некоторым рядовым работникам непонятно, или хотя бы:

– Не совсем ясно, что тут смешного или любомудрого? – то ведь априори было сказано:

– Вас возьмут, если главный редактор вспомнит при просмотре ваших работ что-нибудь хорошее из свой бурной жизни.

А ваши письменные столы здесь для того и стоят, чтобы вы писали, писали и еще раз:

– Писали, – но никогда не вспоминали, как вам падало на голову яблоко, ибо уже при рождении, в метрике вам записали:

– НеНьютон.

Так и ответил на вопрос Моти:

– Кто там?

– Не Ньютон, не беспокойтесь, на голову вам ничего не упадет, – Сирано де Бержерак.

– Дома нет никого, – ответила Мотя.

– Откройте дверь, я сам проверю.

– Я боюсь, говорю вам на всякий случай и на русском языке:

– Тети нет дома.

– Все равно я должен проверить паспорта, прописаны ли они все здесь, или просто так кукуют, как кукушки в чужом гнезде.

– Не знаю, есть ли у них именно у всех паспорта, но для меня совершенно очевидно: их нет все равно дома.

– Так значит, они все-таки здесь живут?

– Не то чтобы, но с другой стороны:

– Какое, собственно, ваше дело?

– Если вы будете так упрямы, и не откроете дверь, я буду ее ломать.

– Ломайте. И знаете почему? По вас давно уже электрический стул плачет. Ибо.

– Ибо?

– Дверь под высоким напряжением. Мужа нет, а значит, он никогда не оставляет меня одну дома, прежде чем не запеленговать дверь – дистанционно из Америки, где раздает электричество Эдисону с Максом Планком напополам – на десять тысяч вольт.

– Зачем так много, от них тогда уже не будет никакой пользы, а так только: пепел и алмаз.

– Вы принесли мне в подарок алмаз?

– Я никогда не хожу без него к незнакомым леди.

– А к знакомым?

– Знакомые сами мне приносят алмазы и другие изумруды с рубинами, лишь бы сказать с радостным наслаждением:

– Явился – не запылился. – Сирано.

– Сирано де Бержерак? Надо было сразу сказать, ибо по вас звонили, чтобы:

– Не пускать ни под каким предлогом, и даже ни в коем случае не говорить, что муж раздает электричество в Америке.

– Но вы уже сказали, Мотя.

– Да, прости, я забыла, что нельзя даже подходить к двери, если вы придете.

И Сир вошел. Мотя сразу сказала:

– Можно я буду называть вас Сир-Бер?

– Лучше Сибер.

– Чем?

– Короче.

– Ага запомнила: если короче, то это не хуже, чем более длинно.

– Наоборот.

– Ага, наоборот, это тоже понятно, но сложнее. И кстати, учтите на всякий случай: я спать не хочу. Вы не гипнотизер? А то я боюсь гипнотизеров. Чай, кофе, квас?

– Ноу, сенкью, лучше пиво, холодное есть с воблой?

– С-с воблой? Так вы ненадолго? А то бы я приготовила лосося в газете, как делает Грейс в своем кабаре.

– У вас там доля?

– Да, мы хотим мирно разделить Ван Гога, на собственно, Ван Гога, и на Пабло Пикассо в частности в нашем крыле, или, по крайней мере, сработаться под одной маркой Поля Сезанна.

– А они?

– Они считают, что это должен быть, как минимум Тулуз Лотрек.

– Ага. Значит Тетя отказалась от своих ставок на Мишку Шишку.

– Какого еще Шишку? Мы сразу сказали этому Натансону от живописи:

– Никаких задних мыслей о бурлаках мы слушать не будем.

– Простите, что прерываю вашу интеллектуальную репетицию к, так сказать, большим гастролям, но если вы пришли делать проверку паспортов, то их есть у меня, делайте, – сказал, как пролаял лысый мужик с разными глазами.

– Вы кто? – спросил Сибер, участливо принимая от него паспорт величиной, как это было принято раньше у писателей в объеме кирпича А4. Так что чуть не упал, ибо в другой руке держал – большим и указательным пальцами – ребро вкусно-пахнущей воблы, а тремя оставшимися: бутыль пива, и – чему удивился даже видавший виды Герберт Аврилакский, как обычно называют у нас людей по имени того, что они принесли в жертву, или просто грохнули, а в данном случаем:

– Изучил его древние шифры эпохи Мистерий Сераписа – не пачкал этими селедочными лапами листов паспорта, а быстро пролистывал их, как казалось, по Гоголю:

– Одним только – нет, как уже сообщалось, не отдельно путешествующим носом – а просто горбато-вытянутым, как Джомолунгма, пришитым к нему самому намертво – носиком.

Приходится вот так: уменьшительно-ласкательно, ибо:

– Он иво любил.

– Что, как? – Серапис сел, и попросив Мотю, и ему также:

– Принести тоже, что и этому Паспор-Ту, – обратился:

– Хочу попробовать, как это может получиться, читать древние рукописи и одновременно пить пиво с воблой. Пробовал, да, но с воблой – нет, ума не хватило, ха-ха, думал очень сложно, но как говорится, всё не так страшно, как иво малюют.

– Всё равно надо немного добавить, – сказал Управдом, как он сначала говорил Моте, да и на самом деле был назначен на эту должность для прохождения практики. Он так и сказал:

– Не стесняйтесь, зовите меня просто Практикант, или:

– Стажер, – как вам больше нравится.

– Почему? Я вам показал почти все свои верительные грамоты.

– С вами должны быть помощники, а их на месте не оказалось.

– Но если нет, то и нет их, значит.

– Нужны их собственные персоны, одних слов недостаточно. Мне так сказали.

– Кто?

– Да вот они! – ахнул сам Сирано, когда замерил косым взглядом подглядывающих их трех разных дверей.

– Точно? – спросил Серапис.

– Да.

– Но там никого нет, – он махнул рукой в сторону двери.

– Нет, не там, они выглядывали только что из трех разных дверей, трех разных комнат.

– Этого не может быть, – сказала и Мотя, – в этих комнатах жил мой Электрик, пока не уехал в Америку в командировку для доказательства, что дешевле тянуть эти мионы-электроны отсюда, из России, чем притягивать за уши от Эдисон-Тесла-вской компании, где берут слишком много дивидендов, а взамен все как обычно:

– Работай, работай, как Джим Керри, а в результате ничего кроме банкротства компании, где вы отдали всех себя, а также жену и двух детей в придачу.

В общем, он предлагает всем желающим Парашют в виде коррупционной составляющей контракта.

– В виде?

– В виде Телефункена, который многие ищут, как манну небесную, как чашу Грааля, а здесь нашли уже в августе 44-го. Так сказать:

– Тук-тук.

Глава 20

Андрогин. Кот Штрассе на заседании писателей вступает в борьбу с СНС за право быть председателем. Предложение, от которого отказывается Кот. Не привет, а ответ принца своей невесте-жене. Существует ли возможность перехода от соцреализма к постмодернизму. Почему Моисей не пошел дальше. Кот хотел представиться, как Берлиоз. Просьба Леонида Ильича провести туалет в подтрибунное помещение.

Или, как говорится:

– Любить надо. – В переводе на местный диалект:

– Научим барабанить палками капиталистов – бывших председателей комитетских парламентов, ибо:

– И у них когда-то же кончаются фунты их стерлингов. – А привычка их иметь выше неспособности барабанить, как Кимушка. Филькин, правда он делал это по совести, чисто за:

– Парк Кой Кого и бильярдную в нем. – Не снукерист, как говорится, но тоже:

– Любил постучать по клавишам на той марке, которую изобразил когда-то Иосиф Бродский:

– Коллекционный Экземпляр. – И:

– И ошибся, – ибо нашлось их хотя и не великое множество, но тоже:

– Есть, есть.

– Что вы хотите иметь? чтобы записать в своей сберкнижке:

– Прописаны законно.

– Ничего особенного, только не кладите в мой портфель о двух замках валюты – вот и всё, ибо тогда точно уже никогда не сбудется моя мечта танцевать в Большом Сиэте в балете, который скоро поставят Три Мушкетера нашей людьми и богом забытой литературы: Пеле, Сори, Тетя.

– Должен быть четвертый, – сказала Мотя, которая на некоторое время заклеила себе сама рот липкой лентой, чтобы не размышлять вслух при всех, но сейчас не вытерпела несоответствия истине:

– Прошу назначить Дартаньяна!

– Его никогда не было. Это был покойник.

– Кто у нас покойник? – спросил, изобразив из себя невинную овцу Сирано.

И все даже те, кто забыл, подумали о Берлиозе. Ибо близлежащих покойников пока что больше не было. И первым предъявил себя на эту должность Кот. Он вышел из своей двери с головой подмышкой, сел напротив журнального столика и, обратившись к Серапису спросил:

– Можно, мессир, я надену голову?

– Зачем?

– И знаете почему? Хочу пива с воблой. Как все.

– Окей. Это серьезное желание, – ответил – нет не невысокий лысый парень с разноцветными глазами, который только что здесь распоряжался, а другой, просто Н, символизирующий в метафизике Секста Эмпирика:

– Его непосредственное действие. – Приказчик, или в сегодняшней терминологии:

– Повар, – или точнее:

– Шеф-повар – земная эманация сегодняшней философии проникновения в Другого. Или расшифровка провозглашенного буквально вчера и сегодня Борисом Парамоновым последнего открытия нового времени:

– Человек рождается от мужчины, а не от женщины.

И многие вспомнили:

– Да, как раз именно это мы давно знали, – но забыли так, как будто сегодня отрыли заново.

Рождение Иисуса Христа однополым путем что-то же должно было значить. И вот пожалте:

– Андрогин. – Только мы почему-то думали, что это стартовая позиция для его разделения, но оказалось – как и следовало ожидать:

– Здесь ничего не возникает нового, – а следовательно, ничего и не изменяется.

Всё как было, было, было – так и есть.

Сирано вышел и покрутил пальцы между собой.

– Как вы думаете, зачем он это делает? – спросил Михаил.

– Уверен, гадает подложили ему уже валюту или нет, – сказал Германн.

– Мы подложили?

– Я не знаю точно, – сказал Германн, – не успел проверить.

– Я подложу ему в кабаке, – сказал Штрассе. – Так будет надежнее.

Медиум:

– Ле-Штрассе Три приходит на заседание Союза Писателей, и говорит Пеле и СНС, которые ведут между собой непримиримую борьбу за первое место за красно-зеленым сукном председательского стола:

– Я – Председатель.

– Какие ваши форматы А4? – спросила СНС.

– Три Мушкетера.

Не поверил даже Пеле, смотрящий со своего дальне-восточно-мексиканского пирамидального зиккурата. И высказал предположение, что его:

– Кажется, уже слепил Дюма с кардинала Мазарини.

– Я согласен, – сказал Ле-Штрассе Три, – Мазарини – это и есть тот мушкетер по имени Дартаньян, который был тайным шпионом кардинала Ришелье в стане бело-голубых.

Пеле согласился уступить свое место председателя Союза Ле, так как:

– Мы из одного племени.

– Меня заменить никто не может, – сказала леди СНС, – пусть – если на то пошло – ложится на свою зеленую сторону сукна, представителя официозной точки повествования, а я буду на своей – на праздничной.

И Ле-Ша так буквально и сделал – лег.

– Я не в прямом смысле имела в виду, – сказала СНС, – так я, думаю, что буду заикаться, и на коротенькое выступление минут на сорок не распространюсь. – И добавила:

– Давайте я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться?

– Охотно.

– Вот смотрите, вы думаете, что вы Дюма, потому что вбили себе в голову, – она хотела тихонько постучать по головке Кота, но он предупредил ее легким, но отрывистым вилянье хвоста, что, мол, да, возможно, но не сейчас же! – вы Дар.

– Да.

– Нет, в том-то и дело, что это маловероятно. Вот еще раз посмотрите: многие зовут вас Ле-штрассе три, и вы сами даже представились еще короче:

– Ле-Ша, – по-русски Лёша. Алексей, следовательно, а не Александр, и значит, да, вы тоже Македонскав, но наш, русский, а это и есть моё знаменитое предложение:

– Вы написали Аэлиту и Петра Первого, – и значит вы...

– И следовательно, я...

– Алексей Толстой.

– Толстый? Но я не могу потолстеть даже на сосисках и красной рыбе из вчерашнего номера газеты. Может, мне нужны свежие газеты для пополнения?

– Не читайте ни вчерашних, ни позавчерашних, и тем более сегодняшних газет, где еще ничего не успели проверить и доказать, как следует.

– Что тогда вы посоветуете, читать поза-позавчерашние?

– Не читайте вообще газет, а только толстые журналы. Ибо у нас уже всё проверено временем:

– Без постмодернизма.

– О постмодернизме говорить можно, но только на языке соцреализма, – сказал Кот, и добавил: – Пеле, между прочим, тоже так мог бы думать, но сделал этот марш-бросок через море:

– Аки по суху, – в отличие от Цыпленкова, который постоянно бормочет – но не в Обуховской больнице, куда с таким законченными формулировками не пускают, так как диагноз нужен другой, а именно:

– Тройка, семерка, туз – тройка, семерка, дама! – а он твердит, когда нет платка-ленты, как у маркитанта на лбу с той же надписью:

– За что боролись – на то и напоролись. – Следовательно, да, можно, но только в теории, на практике – критерии иво – определения – истины перейти Красное море нельзя.

Не может вот так на глазах красное стать зеленым. И следовательно, переход Моисея с его рабами через море абсолютно никак не следует из Прошлого. И тогда возникает закономерный вопрос:

– Откуда они вошли в Красное море? – если с берега этого сделать нельзя. Нет на стороне соцреализма абсолютно никакого постмодернизма, из воздуха, он его, что ли, сделал? Или как и было сказано:

– Палкой, небось, надо ударить по этой скале? – Ну, и туды-твою:

– Так и остался на Этом Берегу навсегда, послужив, тем не менее, сам лично – Моисей, я имею в виду – Мостом в это царство, где течет медовая река с молочными берегами.

– Наоборот, – влез Пеле.

– Не думаю, что наоборот, ибо мёд очень липкий, не даст, следовательно, подойти близко к этой реке счастья, прилипнут к нему Хомы, как мухи, и тогда, действительно, их последним выдохом и будет: