Текст книги "Маргарита и Мастер (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Над кем смеетесь? Надо собой смеетесь! – Но только промяукал, как Леонид Ильич на представлении Вишневого Сада с участием в главной роли соблазнителя не Домика, который в сей пиесе работал простым финдиректором Римским, а Михаилом Маленьким, присутствующим здесь собственной персоной:

– Это всё по-настоящему?

– Где мой СкриПшот? – спросил Артист Голливуда, которого Электрик, похоже, нарочно прислал вместо себя. Проверить, как там иво Мотя:

– Кино-то про новую электрификацию, сымает?

И да, пусть знает, я не сбежал ишшо в Америку, а так только:

– Задержался по нужде.

– Нет, ты точно не Электрик? – неожиданно спросил Ле-Штрассе.

– Прежде чем ответить на этот закономерный вопрос, дайте скажу просто:

– Почему они смеются? – и он мысленно, в Скриншоте, сгреб всех этим работников подноса и бабла в один круг, но связать и бросить в море – не было сил.

– Ты накормил и напоил всех, а значит, что не сможешь расплатиться, – сказал Германн.

– Хотят продать тебя в публичный дом, – сказал Миша.

– Я похож на Сильвестра Сталлоне?

– Да, в принципе, да, такой же, как он принципиальный простой мужик, можно сказать:

– Ма-ши-ни-ст, – провел, как отрезал, резюме Штрассе.

Парень нашел свой Скриншот, сделал его, и сказал, что:

– Такого конца не заслуживает.

– Плохо? – ласково спросил Миша.

– Нет, немка хорошая породистая лошадь. Но я краем уха заметил, что вы в итоге выводите меня на Бездомного.

– В этом нет ничего плохого, – сказал Штрассе, – Данте тоже не только мучился от этого, но и До Этого побывал в аду, а там было интересн-но.

– Пушкин умер, и только царь смог заплатить за него символический долг: 144 000 тысячи, – сказал Германн.

– У вас только деньги на уме, которые вы проиграли Чаплицкому в девятку, несмотря на то, что сами приехали к нему в гости во Францию. Поэтому не надо, хотя бы нули лишние не ставьте, все рано не найдется тот Дядя Степа с мешком Норникеля за спиной, который вас купит, как биатлон. Получите, в лучшем случае новый рабочий костюм, в котором, между прочим:

– Моно хадит в гости. – К бабушке, на кладбище, чтобы убирать там опавшие листья.

– Не надо паники, – сказал Миша, – когда мы уедем ты займешь четырехэтажный особняк на Рублевке, ибо Электрик, вряд ли вернется. Возьмешь себе Мотю.

– После Края я буду уже слишком стар для этого дела?

– Сейчас в Мексике продают новые трехуровневые – купишь. Ты же не собираешься в полицейские, а только им там запрещено, не продают, если есть такое удостоверение: палис.

– Это понятно, и так-то затрахали всех, а тогда уж совсем нельзя будет заниматься никакой деятельностью, как только с ними вместе.

– На что? Тогда еще и денег, практически не существовало, обменивались или натурой в бане, пока не сгорела, или просто шишками, так как будто в долг дают.

– Так женишься – деньги будут. У Бальзака так все делали, между прочим, в Сценах Парижской Жизни:

– Всегда спрашивали, когда были еще маленькие:

– Зачем жениться?

– Чтоб деньги были, – был сакральный ответ. – Ну, и понятно сразу:

– Остальное приложится.

Вот почему, например, члены Политбюро никогда не женятся на артистах – если не считать Копейку?

– Им запрещено деньги иметь?

– Да, как Шолохов, находятся на гос-обеспечении, иначе бы не вынес такой нагрузки бюджет. – Так бы каждый мог:

– Дай мне сегодня одну машину, завтра другую, послезавтра подумал, не хочу дом на Рублевке – взял по ошибке – смените, как всем на Рижское, там пробок меньше и песни поют на четвертом этаже в ванной, куда и птицы небесные:

– Не-до-ле-та-ют-т-т. – Хочу Роллс Ройс, хочу теперь Лексус, как любит Тётя, тоже буду писать свой роман:

– Брысь под поезд, да нет, не как Анна Каренина, а:

– Его же ж ре-мон-ти-ро-вать надо. – Ты хоть залазил туда когда-нибудь? – И тут же правый боковой ему.

– Таперь понял. – Вот жизнь какая будет без денег-то, только морду кому бы набить, а за что? Он же ж не Фишман, чтобы давать 100 атмосфер, и 75 не даст. Дрянь машина.

– Нет, ты не понял, – сказал Штрассе, – у тебя к тому времени уже будет трехуровневый.

– Не надо меня путать, где я на него деньги возьму, сначала надо на Рижское, а только потом удастся приобрести такой Фишко-Мэн. Мексиканские полицейские почему рвутся? Им – это точно – скидку там делают. Сделали бы, но кинули. Всем да, но не им. Здесь так не бывает, им бы здесь дали даже за счет бюджета. Хотя с другой стороны, может и нет, кто тогда будет мышей ловить? Некому. Все только и будут:

– Раз-вле-кать-ся-я.

Так и надо написать:

– Триста тысяч на книжку, как дают в Америке бывшим местным староверам, и трехуровневый за счет специальной статьи бюджета.

– Всем?

– Триста тысяч? Да, конечно, всем только по прописке, а этот, разумеется, не всем нужен, ибо некоторые Люди Добрые, и никого поэтому трахать не будут. Если только по умолчанию:

– Сами напросятся.

Машина чуть было не сломался уже, но вовремя вспомнил, что:

– Но я не буду Берлиозом, куда вы меня толкаете, как Анну Каренина под иво колеса.

– Прости, но придется, – сказал Миша, – у нас просто больше нет никого, чтобы Их было больше, как:

– Два бойца.

– Ты можешь найти еще кого-нибудь?

– Щас поищу, – сказал Машина, – только в бизнес-класс схожу.

И отвалил в туалет.

– Как бы не сбежал, – сказал через минуту Штрассе, – в туалете окно не заложили кирпичом? А надо было. Уйдет.

Они побежали в бизнес-класс, окно было заперто, но в это время рядом в SW разбилось окно, и было ясно:

– Как его могли пустить в СВ, если на нем не было даже галстука, тем более, швейцар там берет на чай:

– В-пе-ре-д-д!

– У нас деньги с собой были? – спросил Маша-Миша.

– Не думаю, – сказал Германн. – И действительно, кто расплачиваться будет в этом дорогущем кабаке для лауреатов премий и орденоносцев.

– Надо самим бежать через это окно, – сказал Штрассе.

Но тут их взяли, а на столе ребята нашли записку следующего содержания:

– Дайте мне знать, когда найдете второго. Я Берлиозом не буду, язык не подвешен отрицать существование романа, как закона природы и небес.

– Я здесь лягу, а ты меня разрежешь, хорошо?

– Хорошо, а как? Чисто пополам, или только нохги?

– Голову.

– Голову, – повторила Тетя, и так как Мотя пригласила ее, на как она сказала:

– Наиважнейшую роль вагоновожатой с красной, как у Розы Люксембург, косынкой на голове. И тут же познакомила с актером, который будет играть роль Берлиоза, несмотря на то, что в этом фильме он уже снимался в качестве:

– Финдиректора Римского.

А тут, значится, летит-бежит неизвестно кто, в том смысле, что несмотря на свои 155 с головой хочет быть Берлиозом.

Она ничего не сказала, думая:

– Замена, – а предупредить, как будто не надо, и видим сакральное:

– Могу задавить и не того.

Хотя это не имеет значения, т.к. в последний момент поезд-трамвай всё равно остановили, и подложили похожее чучело. Но этот так и остался лежать на рельсах, как будто специально изображал не Берлиоза, а Анну Каренину:

– Чтоб по-настоящему и до самого конца!

Так и вышло:

– Голова тогда свалилась в решетку мусоропровода, а тело само запрыгало и село на скамейку у автобусной остановки, как Форрест Гамп, чтобы рассказать всем свою эпопею.

– Как это было. На самом деле.

Тетя в обморок три раза один за другим, и голова ее мягко, и можно подумать сознательно и добровольно, как голова Марии Антуанетты, после покушения на свои рыжую Елизавету, – легла на штурвал.

И заснула прямо за рулем трамвая, с последней мыслью:

– Чтобы откупиться придется продать весь тираж Третьей Части Брысь под Лексус – 6.

На этой скамейке сидела Мотя, как режиссер, наблюдая за своим действием, но она только сказала, чуть отодвинувшись:

– Зачем было портить это чучело? – А так:

– Хоть бы хны.

О времена! О нравы! – только и успел подумать Ле-Штрассе, когда взаправду понял, что теряет не только голову, но и сознание вообще, чего, в общем-то, не должно было случиться.

Пока они бегали за ей-ней, в том смысле, что:

– Ушел, скотобаза, как Никита, через забитое специально для него кирпичом окно, а как, так ведь и непонятно, – сказал Миша, и плюхнулся на свой стул из импортного желтого велюра, как был у меня диван, купленный в последний раз перед окончательным и бесповоротным повышением цен, в качестве желанной, как не подлежащая даже мечте мечта:

– Жилая комната.

Примерно, как можно сказать, что люди, живущие здесь, как советские, а:

– Всё равно не привыкли к тому, чтобы не:

– Всё было по-честному. – А почему?

– Так ведь очен-но ст-раш-но. – Как говорится:

– Вдруг опять нечаянно откроют не те кингстоны, а:

– Тока нижние.

Ибо сказано:

– Никто не знает, когда это произойдет. – Но и надеяться на обратное смысла вроде нет.

Так примерно и вышло, подходят они огорченные к своему столу – еще должно быть – полному пива и раков – если их количество представить в виде остававшегося еще приличного омара – и видят почти самих себя, если бы было их на одного больше, а так только двое.

Но оказалось, что их только двое:

– Куда делся Штрассе? – спросил Михаил.

– Был здесь, но куда-то делся, – ответил Германн.

– Присаживайтесь, джентльмены, – сказал сидящий за столом – один из двоих – высокий – мне бы так-то – парень, но со скрипящей головой, точнее ее шеей. Он то и дело брал себя ладонью за нее сзади, и ворочал в разные стороны, как будто разрабатывал перед последним и решающим боем, а скорее всего:

– Просто лечился аутотренингом.

– Вы кто? – спросил угрюмо Германн, незаметно приглядываясь к остаткам раков из омара, и пытаясь на глаз проинтуичить: сколько пива они уже успели выпить, так сказать:

– Без нас.

– Прошу прощенья, – хотел приподняться парень, – Финдиректор Римский.

– А голова чего не так делает на шее? – спросил Михаил тоже, в общем-то, не совсем дружелюбно.

– Подрабатывал на съемке фильма Ленин-Штрассе Три.

– Вы каскадер?

– Больше просто артист.

– Артист-финансист, – резюмировал Германн.

– Кто додумался Финдиректора пригласить на роль самоубийцы Раскольникова?

– Не знаю, но даже восхищались некоторые.

– Кто, например?

– Например? Именно, на пример, хорошо, скажу, как-то: Ан Молчановский.

– Кого вы играли? – Германн демон-стративно вынул пачку Севера, и постучал ей по дну, предлагая этим видом семисоткилометровой тайги задуматься над своей дальнейшей судьбой.

Но Финдиректор не растерялся:

– Что, в Ялту больше не закидываете, сразу на Север Дальний идут поезда? – и спел кстати под нолитые уже всем кружки золотого:

– Идут на Север стада огромные, кого ни спросишь – у Всех Указ-з! Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз.

– Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз-з.

– Ар-тист-т, – констатировал его сосед, которого, правда, пока никто не спрашивал его личного мнения.

– Дай подумаю, кого он играл у Ана Молчановского, – сказал Германн.

– Я и так уже знаю, – сказал Михаил, – шоу-мэна в Его Сети, пока гости обедали быстрыми закусками и Лососем в Газете на десерт, правда, только:

– Для Избранных.

– Я там был, – сказал Фин.

– Ну, я и говорю, уже понял, что ты за жареный гусь, но не как любил Бродский:

– В яблоках и сливах – по-американски, а чисто, как принято у русских:

– По-итальянски. – В том смысле, что:

– Ла-шато ми! Кантаре, и это мне не много, чтобы итальяно, но итальяно старо – 14-15, максимум шестнадцатый век, узе. – И как говорится:

– На те по вере-то, с росписями Леонардо и Рафаэля, с куполом, как в Сикстинской Капелле Микеланджело, вместе с его Буанаротьей.

– Он играл доктора её-его жены.

– Так ясно, доктор, значит, – сказал Германн, и покосившись на второго, такого же:

– Один метр плюс девяносто его сантиметров, – но только с еще намного более, в общем с:

– Носом, – а если, как следует загримировать, то и вышла именно та Баба Яга, которая недавно – в принципе когда, это даже пока неизвестно – спустила нашего Берлиоза в канализацию. Вот, как они времена-то:

– Пере-плелись-ссь. – Не сразу понятно, где и искать.

Как бы сказал тот же пресловутый Кант:

– Не всё то, что пишется, пишется именно для того, чтобы можно было хоть когда-нибудь разобраться.

– Это был не я, – просто ответил – кому неизвестно – кто? тоже, в общем-то пока неизвестно. Но сделать из него человека:

– Надо попробовать, – сказал Михаил М.

– Ты, э-эт-та-а, Берлиозом не хочешь побыть некоторое время?

– Я? – или он, – Финдиректор показал пальцем вбок на своего визави.

– Ну, если вы уже были, зачем вам еще, пусть он попробует, ибо, как говорил режиссер фильма Некоторые любят погорячее:

– И до сорока дублей пусть делает, пока совсем не обкурится. – Но, разумеется, кто-нибудь другой, а не эта Мэрилин Монро. Хотя песню запишите, пока недокурила:

– I Wanna Be Loved by You.

Как говорил Билли Уайлдер на получении Оскара:

– Сам всё написал, сам всё снял, сам всё и спел, и кстати, так и сказал всем от чистого сердца:

– I Wanna Be Loved by You.

– Вы умеете петь – это хорошо, – сказал Германн, и добавил: – Жаль с отрезанной тран-м-ваем головой это не получится.

– Ну, почему же, я могу попробовать, – сказал этот, похоже, бывший Мент в роли Адвоката любого человека женского пола. – Но, – добавил он, – хочу сделать эни-син новенькое.

– Гамлета не хотите? – спросил Маша-Миша М.

– Могу и Гамлета, подучить языки только надо, ишшо немного. И знаете почему?

– Почему?

– По-масонски я ни бельмеса – ни хгу-хгу. Шекспирович его же ж зашифровал по самое:

– Немогу. – Толи он видит отца – толи отец его, а сказано:

– Видеть могут только покойники, люди их – нэт!

– Всё правильно, – сказал Миша, – видеть не могут, но как те спутники, которые сопровождали апостола Павла, что-то одно обязательно будут:

– Или только слышать, или только видеть, – остальные чувства у них еще не развиты, а именно:

– И видеть, и слышать одновремен-нно.

– Не знал.

– А хоть бы и знал, ничего бы не изменилось.

– Так кем вы меня возьмете, а то, знаете ли, абсолютно надоело играть бессмысленно-тупые, как свиные рожи, роли. Дайте что-нибудь для Духу.

– Сходи посмотри, – Миша толкнул Германна в плечо, – нет ли там очереди к нам, и если есть, пусть идут, как все: по запили-записи химическим карандашом на ребре ладони.

– Зачем на ребре? – спросил Мент Номер Ван.

– Иначе химических карандашей не напасешься, – рассказал Миша, – а так дал следующему по шее – номер уже на ём есть – осталось только в уме прибавить один.

– Следующий прибавляет уже два, или тоже: один?

Пояснение к гл. 11-15

В этих главах не всё может показаться понятным. Но и стихи на девяносто процентов не понятны, а их читают. Конкретно, сразу не ясно, кто какую роль играет. Поэтому пробуются разные люди. Более того, не получается сразу назвать имя артиста, который пробуется на роль, например, кнутобойца Пилата, в данном случае это сначала умерший уже Андрей Панин, а потом он отдает свою роль Борзову из фильма Павла Лунгина Свадьба – Семчев. А сам Панин становится начальником тайной стражи.

Но! Но Прокуратор – Немой Жи – не сразу это понимает, поэтому командарма Панина называет – как и режиссер – Майором, которым был, собственно, майор милиции Борзов в Свадьбе.

Так происходит потому, что действие За Сценой – тоже является Сценой, ибо в этом объяснимый смысл Евангелий:

– Действие происходит одновременно в двух временах. – И не всегда точно известно, в какой именно части оно происходит, именно потому, что и не может быть известно принципиально. Так как эти две сцены:

– Связаны между собой.

Или, например, в Гл. 13 девушка Маша, как сказано:

– По женской линии, – пробуется на роль Маргариты, в предполагаемом конкурсе с Аннушкой. – Вопрос:

– Кто это? – Дальше-то, я думаю, это и так будет ясно, что сейчас для ослабления степени детективности могу сказать, что Маша по женской линии – это Мария Голубкина-Миронова, а другая может быть – пока еще ее здесь нет – наоборот:

– Миронова-Голубкина.

Аннушку пока что исполняет Грейс Келли, жена Ана Молчановского от него, скорее всего, в тайне.

Эта Голубкина не проходит кастинг у Миши Маленького на роль Маргариты, и остается при нем вторым режиссером, а вторая Маша – Миронова, уже, скорее его пройдет.

Ну, а что делать, если в Библии уже две тысячи лет не могут разобраться, какова последовательность событий:

– После Воскресения Иисуса Христа, – и по этой же причине: события идут в разных временах, ибо События Воскресения – это и есть События После Воскресения.

А здесь предполагается написать всю правду. Например, что в роли Патриарших Прудов – Чистые.

–

Глава 11

Поиск Дартаньяна

– Если хотите получить ковер в ближайшее время, то, естественно, один, ибо тогда удар по шее Предыдущего должен быть таким, чтобы вызвали, как минимум скорую, а то и вообще:

– Пусть загнется и не лезет поперед батьки в это пекло, называемое в простонародии:

– О-че-ре-дь-ь-ь!

Как и говорят некоторые обладатели черно-красного пояса:

– Я всегда Адын, – остальные тока:

– Где-то рядом.

– Как?

– Как истина, бывает только: где-то рядом, но где никогда точно неизвестно, как скорость и место встречи одного электрона с другим таким же обладателем красного, или, как минимум:

– Черного пояса Дзю До.

– Я думал, оно запрещено где-то так до двухтыщ-двухтыщпервого года.

– Так а мы когда живем? Время наслаждений уже наступило, как беспрерывное и прямолинейно-равномерное.

– Да?

– Да. Надо только уметь наслаждаться. Вот вы, как думаете, что сейчас делает Штрассе? Плачет в водостоке? Отдельно и ухаживает за Мотей тоже сам по себе? Нет, они оба выбирают сами, что им больше нравится, как Брюсу Виллису:

– То лежать в канаве, как вчерась бывши выпимши, то лететь на Альфу Центавра, чтобы было ближе к идущей на Землю опасности, в виде Черного с красными глазами астероида со встроенным дистанционным управлением.

Прибежал Стоянов с замашками товстоноговского конвейера:

– Меня возьмите-те!

– Хорошо, – сказал Миша, – запишу по старой дружбе, но так как уже поздно, только:

– Варенухой.

– А чё это такое, бить буду? – интуитивно улыбнулся парень, как привык:

– Просто и с большим удовольствием. – Как улыбнулся этому Товстоногову, когда заказал такой же, как у него завтрак. В том смысле, что Товстоногов заимствовал меню завтрака у него. А то всё:

– Сам, сам! – Не-ет, не сам, у меня заимствовал.

– Нет, а я тогда, что буду делать?! – изумился Мент с красным шарфом и в черной шляпе большой, а самое главное:

– С полностью открытой душой, Сирано де Бержерака.

– Надо подумать, – сказал Германн.

– Нет, я опять на подпасках не буду. Хватит.

– Может ты хочешь Геллой?

– Та не, потом у метро пымают, скажут гей, чё, мне пред всеми оправдываться:

– Это когда было-то, кино давно сымали, и более того, не здесь, а в Голливуде, а там без этого вообще, далеко не улетишь, даже для борьбы с инопланетным разумом.

– Снимать будем здесь, – сказал Миша, – на натуре.

– Почему?

– Потому что на Натуре, чтобы было, как на самом деле:

– По-честному.

– Хорошо, тебя возьмем вторым составом на Берлиоза, если тот, который был, долго не придет после того, как его только наполовину отправили в реанимацию.

– Где вторая иво Часть? – усомнился в подлинности события Фин, потирая, как обычно шею, в том смысле, что если вы думаете на меня – зря:

– Весь я никогда не умру – душа в финотчетах меня переживет.

И более того, я сам доктор женских дел-тел, и могу иногда и сам о себе позаботиться.

– Почему я не могу быть Дартаньяном? – решил настоять на своём, так сказать, Луначарский, как почему-то назвал Сирано де Бержерака, бывшего когда-то простым капитаном милиции – Как Все – прибежавший последним Сто. Наверное, хотел лишний раз показать:

– Да, тозе любит дела сурьезные, – но, как говорится:

– Не из нашей с Товстоноговым столовой.

– Он был лысым, – сказал Германн, – а люди такого, как у тебя – метр 190?

– 91.

– Запомню, – и символического, как у Сирано де Бержерака извилистого носа, не могут быть настоящими природными киллерами.

– Я сделаю пластическую операцию под этого, как его?

– Штирлица?

– Да какого-такого еще Штирлица, нэт.

– Под Машиниста? – спросил Миша, – не советую, так как в Голливуд таких берут, да, но только в ограниченном количестве, и более того: не больше одного Единственного. Позарез-з! – Михаил чиркнул себя ребром ладони по шее, которая – это было видно – любит выпить, как говорил Владимир Высоцкий:

– Хорошего вина. – Коньяк?

– Только если поднесут за хорошо понравившуюся песню.

– А так?

– А так нет, потому что Коньяк один не ходит, а только с Зеленым Змием – боксером, на чьи выступления до сих пор не могу попасть.

– Почему? – спросил Германн, – очереди большие?

– Дак, естественно.

– Под Михаила Козакова? – спросил Сто. – Бесполезно, и знаешь почему? Ты и так вылитый герой его истории:

– Покровские Ворота и Феликс Эдмундович – в одном и том же кино.

– Ну, не подходишь ты на Азазелло! – рявкнул Сто, видимо боясь, что его самого этот киллер может грохнуть – хотя и не за что, но вдруг что-нибудь такое про себя вспомнит, а я виноват?

– Тебе пойдет акустиком, – влез опять Сто.

– Для этого необходимо расширить эту роль до более внушительных размеров, ибо:

– Да, заведующий акустическими комиссиями всех московских театром, но и...

– Но и писарчуком, – не успел сказать Сто, первым был смущенный Конкистадор, или как его там называют по-русски:

– Граф Монсоро – ко мне!

– Нет, нет, это всё не по теме, а просто Берия.

– Я не понимаю, что между ними общего? – спросил сурово Германн.

– Баб любили здоровенных: чтобы и в хоре пели и кровати ломали своими – под Александра Меньшикова – телами производства Рубенса.

– Как надежные рояли известной частной фирмы.

– Может, ему уж заодно и кости здоровенные ловить в дымящемся борще? – недовольно спросил Сто.

– Пол роли и этой возьму, если дадут, – ответил Бержерак, а как возьмут его туды-твою, где голос из преисподней раздается:

– Сдавайте валюту-у, господа енералы-ы! – то ты сам и будешь эту часть импровизировать.

– Кстати, – когда уже начали расходиться, спросил Сто, – меня-то, надеюсь, бить не будут?

– Что значит, не будут? – ужаснул Миша М, – зачем ты тогда вообще нужен, героев-любовников и простых убийц и без тебя, знаешь ли, вот где, – Миша, как обычно, чиркнул себя по горлу.

– Тебя будут бить по большей части в летнем хлорном туалете в парке перед грозой и ветре, завивающем листья, как это видел Пушкин только в ноябре, а именно:

– Как бесы, – сказал Герман Майор.

Но Миша успокоил:

– Ты тоже будешь иметь право раздавать затрещины в количестве, от тебя не зависящем, а только от просителей контрамарок, спросил контрамарку:

– Получи по рогам, и иногда даже новым желтым полуботинком по плащу, где большей частью располагается жопа. Но! но будешь получать штраф, если это будет дама, несмотря на то, что она по пути к вам переоделась мужчиной.

– Зачем?

– Ну, вам видней, зачем вы тридцать лет этим занимались с Зиганшеном усатым – полосатым.

– Так это не он, а я переодевался!

– В принципе, – как сказал Билли Уайлдер своей Мэрилин Монро:

– У каждого свои недостатки.

Оно и естественно, если есть личная яхта.

– Был бы полковник нас-тая-щи-й, – сказал Германн, а яхта всегда приложится. – А Миша добавил:

– Буду, буду, тоже буду просить когда-нибудь хотя бы три на Рублевке, и небольшой офис на Кой Кого, чтобы продавать контрабандные мои любимые одурманивающие духи Пуазон. Не ради наживы, как говорил преподобный Ролан Быков с Михаилом Пуговкиным напополам, а токмо, чтобы не выделяться, а быть, наоборот:

– Как Все

– Тем не менее, – напутствовал его сурово Германн, – никогда – ничего – не проси.

– Почему?

– Всё равно не дадут, – как сказал поэт-переводчик Наум Соколовский много раз посылавший свои переводы Шекспира и другие стихи в журнал Иностранной Литературы – ни разу не ответили:

– Как будто на другом конце провода – воо-б-ще-е! никого нет.

Хотя вины Иностранной Литературы здесь не чувствуется, ибо, как было много раз мудро сказано:

– Все пишут именно Для Себя. – Чтобы потом на эти деньги, доставшиеся по наследству от Фандорина, жить в Польше, где самые лучшие в мире яблоки или в Чехословакии, где делали раньше мотоциклы Ява и фигуристых телок, а может быть, и в Хорватии, где, говорят, двухэтажки недорогие – купить можно, и жить просто так:

– Без иностранной литературы, – ибо:

– Откуда возьмется иностранная литература, если ее переводчики здесь напрочь не водятся, как осетрина первой свежести рядом с Царицыным в Волге.

Возможно, Соколовскому потому и не ответили, что абсолютно не поняли, что он написал, непохоже было на те опилки, в которые превращается любой иностранный текст при его только и существующем:

– Учебном, как валенок, переводе.

– Древо-то Жизни, посмотрите, зеленеет, а вы всё веники для русской бани тачаете.

Медиум:

– Вы не видели чертей?

– Кажется, нет, а, впрочем, и не надо.

– А придется.

– Придется?

– Придется признать, что вы советуетесь с ними каждый день. По телевизору, когда смотрите иностранные фильмы в русском переводе.

– Это черти?

– Да, других туды-твою не берут. Все чтецы – интонировщики перевода – черти полосатые.

Полосатые потому что чтением с Выражением обманывают человека, как будто он дурак, и на большее не способен.

Медиум:

В комнату с легким топотом вбежала девушка – это была маленькая баба – Америка.

– Мисс Америка?

– Есс. А вы кто? Тоже эми?

– Их бин, собственно, кажется, я где-то русский, швед, татарин.

– Можно, я буду звать вас Эмми?

– Это шутка, или вы всерьёз приглашаете меня на берег моря.

Пришел Петренко, а роли все разобраны стоят. Записали из уважения Почтальоншей. Как говорится:

– Ему и учить-то ничего не надо, – а только одно слово:

– Гром и Молния! – Прошу прощенья, оговорился, это из Боцмана с попугаем, которого долго искали, а когда нашли, оказалось – это есть долгожданный символ:

– Свободы! – Нет, не это, а символ именно существования где-то на острове, как спросонья подумал Бальзак:

– Сок-ро-ви-щ-щ-е-е-е. – Стивен Кинг – прошу прощенья – здесь мало кого резали, а значит, это был не он, а простой, но очень умный парень по имени:

– Роберт и Льюис Стивенсоны, – изобретший легендарную фразу:

– Кто долго ищет – тот всегда чего-нибудь найдет. – И сделал сноску:

– Что? – я не понял, какую еще сноску?

– Хорошее.

А как вы думаете, Иисус Христос искал Хорошее? Или уже заранее знал, что:

– Если и будет, то с ложкой дегтя обязательно?

Вот так просто, пойдешь ли в лес питаться одними смоквами – чтобы они засохли – ибо в своем новом виде гора-з-до-о дольше хранятся. И сейчас еще кое-где можно найти их окаменелости. Только смоквы, потому что дикий мед содержит очень, очень много засахаренных в нем диких животных. И вполне возможно, в этих замороженных на тысячелетия членистоногих еще сохранилась ДНК с не совсем приемлемыми для Сапиенса параметрами, как-то:

– Пляски на Лысой Горе при пол-л-ной-й Луне. – Где люди просто на-просто не узнают друга, и думают на другого, что это:

– Я, – а я – это Она, и следовательно, объединили нас таки цепями супружеского счастья:

– На веки веков.

Вот как говорит один из многочисленных здесь писателей писатель Сорокин:

– Вместе пойдем-м! – и предлагает, таким образом:

– Вместе кого-нибудь – самого по себе от вины виноватого – в говне утопить. – Предварительно, бросив ему для предсмертного наслаждения:

– Пару картох-фелин. – Так сказать:

– Ну, уважал же ж когда-то, ну и теперь:

– Зас-луж-ж-ж-и-ы-ы-л-л-л.

С надгробным словом:

– По Генотипу и картошка. – Вместо нефти, на которую Раньше можно было купить Лексус. – Нет, конечно, не Лексус, а этот, как его, пока не могу выговорить. А Лексус, прощеньица просим:

– Тока на сданную в муку свою, так сказать, литературу.

Как говорил Граф Монте-Кристо, схватившись за голову:

– Это сколько же писать – прошу прощенья:

– Таскать иво придется. – Имеется в виду:

– Своё личное золото и бриллианты с изумрудами и такими же чисто природными рубинами:

– В придачу.

Мы же лояльно:

– Вместе плясать будем, как:

– Маргарита – не без страха – на Шириной Горе, которой по Гамбургскому Счету и является вся Земля.

В общем, так и запишите, просто:

– Молния-я.

– Можно, я угадаю, кто вы?

– Ну-у, не думаю, что это возможно.

– Ваше имя оканчивается на ТА?

– Как? А! Тра-та-та. Тра-та-та, вышла кошка за кота, за кота:

– На-бо-ко-ва!

– Не думаю, что это правда, – побарабанил я всеми пятью пальцами по очереди по столу, как пешками в начале Сицилианской Защиты.

И добавил:

– Зови меня Лужин.

– Ах, Лужин! Ты женат?

– Щас подумаю.

– Но вы поняли, что мне не двенадцать?

– Щас подумаю.

– Если так много думать, можно проиграть партию. Должны же у вас быть какие-то наработки в этом деле. А мне, если я еще не говорила: 21.

– Тоже двенадцать, но...

– Но с обратной стороны, это вы правильно заметили. И да: вы не могли бы сорвать мне желтый цветок?

– Здесь только подсолнухи, надо?

– Четырнадцать.

– Почему?

– И знаешь почему? Пора, брат, пора, потому что, как я уже сказала мне не только не 12, а как раз наоборот, 21, и пора прекратить переливать из пустого в порожнее, а заняться почти тем же, но все-таки:

– Переливать из полного в пустое, и обратно. Вы согласны?

– Достоин ли я? Если бы я был не я? Не думаю, что тогда в этом был бы смысл. А сам не знаю, как до вас достучаться. Примет ли ваш сосуд тот нектар, который есть у меня? И более того:

– Если он есть я могу выиграть этот турнир.

– Вы можете создать секс-фантазию для пожилого мужчины только, если выиграешь турнир? Вам уже сколько, двадцать пять?

– Скоро двадцать шесть.

– Нет, нет, я сама так думаю, кто думает, что это была секс-фантазия для пожилого мана – тот боится и лицемерит.

– Почему?

– Я не знаю.

– Хотите узнать?

– Да.

– Потому что одной глупости на такое резюме не хватит.

Далее, Пилат допрашивает Иисуса Христа. Который говорит:

– Оставайтесь, как дети с Субъективными суждениями, – где-то, начиная с Кандидатской диссертации, а не как Первоклассники с Общими суждениями о нефти и других очень полезных для нашего организма природных вещах. Как:

– Набоков, – в своих литературных лекциях.

Медиум:

– У тебя папа, какой секретарь?

– Третий, – ты что: не можешь запомнить.

– Я всё надеюсь, что ослышался, потому что первого не надо, а второй лучше.

– Я ему скажу: пусть повысит свою квалификацию.

– Кстати, где продают зеленые вельветовые джинсы, в 200-й секс-сии ГУМа?

Глава 12

Явление НХ и Кастинг на кнутобойца и начальника тайной стражи

– Они оказались достаточно сексуальны, чтобы соблазнить тебя.

– Ты меня соблазняла?

– А кто помогал мне рисовать Ранункулюс Репенс, несмотря на то, что я сама лучше умею.

– Так это был обман?!

– Любовь – это и есть, появившаяся неожиданно способность к обману. Почему, собственно, Шекспир написал в своем зашифрованном завещании, что так полюбившийся ему в последнее время: