Текст книги "Маргарита и Мастер (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Правда.

Уверен по одиночке их будет очень мало, а скорее всего не больше двенадцати человек апостолов, и десятках трех примкнувших к ним. И заметьте, не математиков с высшим образованием, которые всегда:

– Составляют сначала план действий, а только потом начинают агитировать толпу в этом направлении, а то:

– У нас только одна дорога:

(– В счастливое, как в Финляндии – по мнению Полины Жеребцовой, или, как в Польше, – по мнению Гайдара, – будущее.)

Глава 25

– Спуститься в ад, чтобы спасти Адама.

– Это кто придумал такую хренопасию? – спросил Каифа. – Подождите, дайте догадаюсь:

– Иисус Христос?

Да, больше некому, – сам же добавил он.

Но даже Пилат знает, что в Прошлое путь заказан даже богам Олимпа. Пусть его приведут, – добавил Каифа.

– В смысле, как? – спросил приближенный.

– Что как? Разве он еще не арестован?

– Так народ не хочет, чтобы его арестовали.

– Приведите мне его.

– Кого?

– Того, кто мне мешает, народ, вы сказали.

– Всех?!

– Одного.

– Кого?

– Только народ.

Синедрион безмолвствовал.

Но тут от дверей тронулся привратник. Все уставились на него, как на привидение, ибо было абсолютно непонятно:

– Зачем привратнику собрание благородных первосвященников?!

Но он остановился на расстоянии шести шагов и ждал.

– Чего ты ждешь? – спросил Каифа?

– Приглашения.

– Говори.

– Я – народ.

– Сколько ты хочешь за свои слова?

– Тридцать серебренников.

– Зачем тебе эти деньги?

– Я продал свой дом за эти же деньги, чтобы идти за Иисусом Христом.

– И теперь хочешь купить новый? Но цены выросли за эти деньги уже нельзя купить квартиру в столице.

– Дело в том, что я хочу купить себе место...

– На кладбище?

– Нет, в Прошлом.

– Вот как! – обрадовался Каифа. – Думаю, мы может дать тебе эти деньги, так как потом они все равно достанутся нам. Мы их найдем на кладбище, так как прохода в прошлое не существует, а если даже и существует, то деньги туда пронести уж точно не получится.

Парню выдали мешок денег, и он пошел к двери.

– Вот из ё нэйм? – спросил Каифа, – добрый человек.

– Я тот, кто спасет двоих, – сказал парень, и закрыл за собой дверь.

Некоторые забеспокоились, почесали головы, и хотели бежать и задержать:

– Этого придурка, – ибо:

– А вдруг спасет – нет не двоих, конечно, – а хотя бы одного?!

Но тут же были обвинены в обскурантизме, в том смысле, что:

– Надо верить хотя бы самим себе, – что такого не бывает.

Прибежал гонец и сообщил, задыхаясь:

– Народ отказался от своих прежних недавних убеждений, и больше не верит ничему хорошему.

– Чего же он хочет? – спросил Каифа.

– Чтобы всё было, как было:

– По-прежнему чинно и благородно, по-старому.

– Но почему он так переменился?

– Произошло чудо, тела этих троих беркерсиеров, как оказалось, были из тайной стражи Пилата, и теперь они...

Гонец не договорил, как Каифа, сняв чалму, с тяжким вздохом, и взявшись одной рукой за сердце, предположил:

– Испарились?

– Нет, почему испарились? – ответил гонец, – ожили.

Некоторые попадали почти замертво, но многие еще продолжали стоять. Как будто так и надо:

– Удивляться всему, – но держать себя в руках до поры до времени.

И оказалось, что это были Михаил Маленький, Германн Майор, и Кот Штрассе.

– Под-ставные, – сказал Каифа опять одевая чалму. – Но допросить их все равно надо.

– На какой предмет? – спросил тот же человек, который до этого уже настаивал, что народ не допустит перемены Перемены курса, и образа мыслей опять на обратный.

– Нужно точно узнать, – сказал Каифа, – точно ли они притворялись, что попали под лошадь с ее огромной колесницей, или...

– Или?

Некоторые опять приложили руки к сердцам своим, чтобы – в случае чего – попытаться удержать их на месте, если сообщение будет слишком уж неординарным.

– Или на самом деле были мертвы, а теперь ожили, – невозмутимо ответил Каифа.

И некоторые, действительно, упали. Но почти все остались пока что живы.

– И знаете почему? – сказал Каифа, – это вам не шутки: хочешь умер – хочешь опять живой.

– Да нет, правильно, конечно, так не делается, – поддержали его первосвященники.

Ибо чудеса, да, бывают, но не до такой же степени.

– Где они сейчас?

– Бежали, – ответил гонец.

– Куда?

– К сожалению, никто их не стал спрашивать о направлении движения.

– Почему?

– Ибо ясно: прямо они все равно не пойдут, а искать их по загогулинам все равно не получится.

– Почему?

– Никто не знает их начертания, говорят все прутся в Галилею, но как?

– Как, как, через Декаполис, естественно, – сказал Каифа. И добавил:

– Это я сказал?

– Вы.

Каифа приложил лапу ко лбу.

– Даже сам не понимаю, почему я это сказал.

– Так не искать их в Декаполисе?

– Еще рано, – машинально ответил первосвященник.

– Вы хотели сказать: поздно?

– Это смотря с какой стороны смотреть, – ответил Каифа.

Со стороны будущего поздно, а со стороны прошлого – если предположить, как они, что оно существует:

– Еще рано.

– Долог, как было сказано, путь до Типперери.

Ибо всем бы хотелось побыть в роли одного из ребят в фильме Некоторые любят погорячей, когда Мэрилин Монро пытается решить Пятый Постулат путем изменения угла ноги по отношению к палубе яхты при своем согнувшемся буквой Г телом к лежащему с этой ногой влюбленному в роли миллиардера, который сам-то давно решил этот Постулат, ибо понял, когда ему это очень уж понравилось:

– У каждого свои недостатки, – когда услышал, что:

– Сумма углов треугольника не всегда – по крайней мере – равно ста восьмидесяти градусам.

Иногда это вообще не треугольник, а наоборот стрела амура, которая меняет, если не всё, то:

– Почти всё. – И можно только сожалеть, что как Ромео с Джульеттой, так и Тристан с Изольдой не встретили тогда, когда Риман искал работу, его вместо ненасытного Гаусса.

Собственно, проход в Прошлое и открывается, когда углы треугольника отходят друг от друга и сумма их перестает быть Прямой Линией, что и значит:

– Самый короткий и единственный путь в Галилею лежит через Десятиградие. – Ибо:

– Ибо мы ищем не ту Галилею, а ту, которая уже была местом встречи апостолов и Иисуса Христа, буквально ту, которая характеризуется не только местом, но и временем.

Чтобы был полный, так сказать:

– Континуум.

Медиум:

– Ну чё ты, Вронский, заснул там, что ли, за рулем, а кобыла-то прет прямо по встречке!

– Или решил, так сказать, а?

– В чем дело, я не понял, вы хотите проверить, не сплю ли я?

– Да, хотел вам напомнить, что существует только четыре положения женщины за рулем:

– Сидит, развалясь в кресле с сигаретой в зубах, – раз, два – это тоже самое, но сидит уже на диване, три – лежит на диване, и четыре – спит, но думает, что по-прежнему держит вожжи в лапах.

– Я хочу открыть пятый.

– А ты хорошо подумал, что это такое?

– Нет еще.

– И не надо, не думай, я сам тебе скажу:

– Это когда уже произошла авария, а она все думает, что таким образом-то уж точно можно повлиять на создавшееся неудобное положение.

– Вы хотите обвинить меня в том, что в деле с лошадью, когда она сама не справилась с управлением, а уж я только потом сел ей на спину, и:

– Хруп-хруп, – кончилось, естественно, плохо, в том смысле, что таким образом я подготовил пути отхода, точнее, именно подхода очень любимой мной женщины к поезду?

– Да, именно на ипподроме вы сломали между пальцев ту спичку, за концы которой держались. Но учтите, в вашей руке остался конец с самовоспламеняющейся головкой.

– Что это значит?

– Будет и шестой день, когда вы поймете, от чего отказались:

– Быть Привратником при Ней, а это значит:

– Мастером Розенкрейцером.

– Не люблю никому прислуживать, даже за мистические развлечения.

– Вот и видно, что ты кончишь, как некоторые.

А как, собственно, кончают некоторые?

– Машинист! Машинист!

– Ась? – спросил Машина, когда понял, что догнал, и более того:

– По ровнялся с паровозом, который в это время обедал: перловка на паровозном, очищенном масле, и яичница в топке, свежезажаренная на совковой лопате, которой в остальное время бросают уголь. Для этого дела, естественно, протерли хорошим паровозным маслицем. Чтоб, как говорится:

– Не стучали колеса. – В данном случае, наоборот, чтобы лопата сама не съела всю яичницу, впитав ее в себя, как удав кролика:

– Чисто, без шерсти, – а лопата, естественно:

– Без скорлупы, – иначе это будет сов-в-сем-м другое блюдо. Но, как говорится: всё равно не Пашот. Но мы и не во Франции, и не в Италии, а на Краю Земли, в тайге, на самой легендарной ее улице Ленин-Штрассе, Три! Где скоро тоже будут есть медведя, и тоже, естественно, без шкуры, которую машинист всегда здесь берет себе, и крепит на передке, как Черный Роджер капитан Флинт, когда дело уже сделано, и клад не только закопан на необитаемом острове, но и полностью ликвидированы все участники, которые бы тоже хотели:

– Иметь право, – ибо было сказано еще в предбаннике за кружками пива с шоколадом Люкс Эль-Дар-ом:

– Все они могут, – иметь это большое желание оказаться, если не в самой Польше, где растет много-много диких яблонь, постепенно уже превратившихся в настоящие – съедобные, то хотя бы поймать саму одну польку в сети свой главной роли. А тем более, если бы я был режиссером, я бы, так сказать, лучше сам с ней и жил в этой двухкомнатной квартире с этим третьим, но, разумеется, не Ипполитом, а:

– Польским Гарнитуром, – за который дают от двадцати пяти до сорока. – Разумеется, сверху.

Как это обычно делает и здесь:

– Пятнадцать и пять сверху, имеется в виду:

– По рогам, – чтобы неболтались зря по другим городам и весям Остальной, кроме Этого Края, окружающей нас Действительности.

– Нет, ты знаешь, что нельзя по Встречке?

– По речке.

– Поэт, рифму любишь?

– Настоящий поэт сейчас распознается, как именно тот, кто пишет без рифм.

– Ты прав, как обычно говорит Фишер, пайку захотели, а зона недалеко, какая здесь рифма?

– Близко, – ответил Машинист.

– Ниправильна-а!

– Как же правильно?

– Никогда не сдавайся в плен живым.

– Да, как японцы:

– Лучше не возвращайся.

– Ну ты вернулся, как победитель. Зачем?

– Привык ездить по встречке.

– Контуженный, – это тебе рифма к слову Близко.

Тем не менее, переход в Галилею был назначен именно здесь, в Крае. И для этого перехода Машина должен был выбрать Маргариту, которая должна быть, как определил мистер Достоевски:

– Заградотрядом, – но не для Иисуса Христа, разумеется, как этот Достоевски предположил, а для тех, кто пойдет Его спасать. Ибо:

– Хоцца, да, но ведь очень страшно, под Землей-то!

Но Машина-Олигарх был ведь, собственно, не тем человеком, который должен кого-то спасать, а был, как известно:

– Степой Лиходеевым, – перепутавшим, так сказать, Ялту с этим благословенным, бескомариным – если снимать иво только в павилионе – местом, под названием Край.

И он так и решил:

– Не буду бороться не только с окружающей нас действительностью, но и с самим собой, да, ошибся адресом, но сейчас уезжаю в Ялту.

– А хо-хо – не хо-хо, – сказала симпатичная девушка, которая передала ему упавшую пилотку, когда протягивала подписные листы на доп-паек:

– Для Пашки, – а он, тем не менее, решил, кажется, выбрать ту, которая и сожгла эту легендарную солдатскую пилотку, в который был сделан рекорд на паровозе – сто шестьдесят два километра в час – что в сумме:

– Девять, – означает число человека, движущего с максимально возможным ускорением. Больше просто не бывает. Только сразу удвоение. Но это лучше и не вспоминать ночью.

Тем не менее, именно с этим двоением личности ему и пришлось разбираться. Что, кто? А как обычно, кто лучше:

– Русские или немки?

Вот так если разобраться, одна:

– Спасибо, пожалуйста, я тебе табачку там в карман положила, а здесь:

– Эй, ты, останься! – В том смысле, что если хочешь падать с моста, которого может и не быть, то давай, но без меня, хотя, тем не менее, тоже села, но ясно, только по причине:

– Густава стало жалко, – жила сердешная сым в тайге всю войну, как гитлерюгенд с Железной Маской в виду целого почти угле-водного Фишера, которого и мечтала возродить в роли своего незабвенного Густава. Вот хоть ей на голове теши:

– А подай этого Густава, – которого Майор пристрел еще пять лет назад за полную неспособность справиться с:

– Русскими Силами Природы.

Тем не менее, пусть будет хоть железный и огромный, но:

– Свой! – По-русски вообще говорить не хочет говорить, кроме двух слов:

– Генаша и Останься, – как говорит Марк Форстер, хотя ясно, только для того, чтобы водить этого Густава под узцы, а куда, спрашивается?

И скоро ясно стало куда, а именно туда, как говорится:

– Куда не ходят даже такие поезда, как Фишер:

– На Тот Свет, – где, как некоторые думают, что вот такие же Некоторые:

– Еще живы.

Глава 26

Далее, кто немка?

Сразу бросаются в глаза два случая набора лучших в Неравный бой:

– Великолепная Семерка и Спасая Рядового Райана. – Не то, что Спасая лучше, чем Спасти, а вот так запомнилось первый раз, и уже не хочет меняться. Тем более, действительно:

– Спасти – это, кажется, что уж точно можно это сделать, тогда как дело было как раз наоборот, и даже, не значит:

– Спасти, если можно спасти, – а:

– Идите и умрите за то, что Последнего всегда надо спасть, как Последнюю надежду, когда именно неизвестно, что получится:

– Быть или Не быть?

Хотя Умри – это совсем не обязательно, и даже наоборот:

– Не надо быть япон-сами.

– А иначе? – как спросил один из потенциальных маркитантов.

И Германн Майор, который вел набор в этот день, как один из Трех Мушкетеров, ответил:

– А иначе в обратный путь потащите его на себе.

В общем, представьте, как это обычно бывает – и сделайте наоборот.

На такой ответ возразил Кот Штрассе, тоже прикинувшись Заряжающим, в том смысле, вербующимся на этот лайнер Джеймса Кука, чего не заметил Майор с первого взгляда, и ответил просто:

– Мертвым хуже. – А вопрос был:

– Все захотят быть мертвыми, ибо устанут так, что захотят, чтобы их несли, а это возможно только в случае омерта – полного молчания.

И вот в отличие от обоих предыдущих вариантов, когда никто даже не думал о женщинах иначе, как о тем, кто максимум, что может, как только встречать после победы с КуКу, как предполагал Никита Сергеевич будут думать:

– Победа имеет вид западного коттеджа, но не только сразу для всех, как было сказано:

– Со зрительным залом и паровым отоплением – и это за чистое золото последнего стула, – а:

– Каждому, как потом было трижды пропедалировано Шуриком, а предсказано, повторяю Никитой Сергеевичем, не без подсказки надо думать не менее легендарной его сподвижницы, русской Клары Цеткин и Розы Люксембург вместе взятых:

– Ниной Петровной:

– Холодильник двухкамерный – два, второй для мяса, если много сразу припрут с охоты, в том смысле, что сам Никита скорее всего, не тоже самое, что Леонид Ильич, мог и вообще этим делом не заниматься, а больше не фауной, а наоборот, флорой увлекался в виде желтого, но не подсолнухов, так как они были уже забиты Ван Гогом, а Ку-Ку, ибо на самом деле нам надо не с Труменом – или кто у них был еще там – заниматься перетягиванием каната каждый на себя, а сражаться, а Амиго-с – Мексикой. Но это разговоры для бедных, а мы-то:

– Богатые. – Поэтому:

– Холодильник двухкамерный – три, если у вас два этажа, подвал, для стирки белья и большая кухня метров на сорок. Телевизор – тоже самое – три:

– В кухне, иначе никто не будет не только есть дома, но и вообще не захочет заниматься даже самым большим удовольствием на свете, как говорил Шекспир:

– Готовить семгу в газете и баранину на углях, – но это здесь, а у Шекспира – не беспокойтесь – так и осталось чинно и благородно, по-старому, лучше всего:

– Трахнуть служанку. – Можно иметь одну, а не три, как холодильников и телевизоров, но менять, чтобы не запутаться в цифрах:

– Тоже: раз в три месяца.

Стиральных машин – одна, ибо так и места не останется, где играть в настольных теннис – мечта юности.

Жену – одну или три, но тогда лучше по очереди – выбрать обязательно второго разряда по настольному теннису, ибо с первым никогда не обыграть, а без разряда у нее быстро возникнет стресс при систематических проигрышах. Этот стол для тенниса можно – пока не завезли всю мебель – поставить прямо на кухне, благо китайские шарики уже не дефицит, и если будут иногда тонуть в супе – ничего страшного. Ибо.

Ибо до четырехэтажных – с ванной на самом верху – тогда и не только не мечтали, но аморально, ибо бесчеловечно, ибо:

– Это сколько же воды туда на четвертый этаж надо перетаскать и это только если мыться всем вместе сразу, а по отдельности так просто невозможно, а тогда спрашивается, зачем мы и:

– Строились?

Водопровод? Не думали, что и это дадут. Ибо известно:

– Вода, да, есть, но дать ее не то, что часто забывают, но просто думают:

– А Зона рядом! – прошу прощенья это из другого диалога, просто до четвертого этажа мотор не вытянет, не японский, не отдавать же им всё, что они простят за мотор для ванны, не только чтобы:

– Каждому, – но чтобы и видно было, как в кино во время этого мытия:

– А что они там закапывают на своих личных – не скажу, как у кого – семи гектарах на Рижско-Рублевском, может:

– Деньги в иностранной валюте прячут трехлитровыми банками? – Мне всё равно, просто только интересно смотреть на это мытарство из своей личной, на четвертом этаже ванны – семь на восемь, не в олимпийском стиле, но для домашнего употребления и эта ничего себе, хорошая.

Мытарство имеется в виду в том смысле, что они ведь там, внизу, тоже думают, и думают нехорошо, ибо подозревают, что:

– Подглядывают с верхатуры-то скорей всего, – и, следовательно, завтра ночью опять надо:

– Перепрятывать! – Узас-с-с.

И что самое ужасное, с утра ведь не спят, а опять двадцать пять:

– Ванну принимают, – и хотел бы я знать:

– С кем вот так до самого утра она расстаться не может? – Не Джеймс же Бонд залетел из соседнего семи-гектарника на своем катере уж точно не местного производства.

И понимаете, удивляться нечему, ибо еще когда Хеми додумался – и не он первый – запускать яхту в свой личный сад-огород прямым ходом из моря.

И вся эта триллерско-детективная история стала явью, несмотря на то, что, а:

– Никиту Сергеевича за что же тогда сняли?! – А ведь он мечтал именно об этом, и более того:

– В мировом масштабе, – в том смысле, чтобы:

– Для Всех-х!

В общем, не жизнь, а Форрест Гамп в подлиннике.

И вот теперь больше всего все боялись, что...

Никто даже с трех раз не догадается, чего больше всего боялись потенциальные коммандос – хотел сказать:

– Охотники за Привидениями, – но это было бы слишком большой неправдой.

Они боялись в связи с участившимися разговорами о Маргарите, она и поведет, а точнее:

– Будет в Заград Отряде этого экспедиционного корпуса, который отправится на... – опять три точки, ибо никто не знал, куда он отправится. Но предполагали, что в глубокий тыл врага.

Одно радовало, пришел Кот Штрассе и сообщил, как бы невзначай под самогонку и картофель в мундире, говорят такой очень полезен, ибо под самой кожурой, в первом слое много того, чего нет совсем в других местах. Как выразился тот же Кот во время периода ее продажи одноколодникам:

– Золото вперемежку с бриликами.

Колодок, как таковых, королевско-царских, не было, а колодой называли паровоз, найденный Машинистом в тайге, практически за морем-окианом, и кочегаривший довольно слабо. Как сказал мастер:

– Дрянь машина, на такой только к бабушке в гости кататься.

А в тыл врага бесполезно, далеко не убежать, если захотят догнать – догонят точно.

– Мы не собираемся ни от кого бегать, – сказал только что прибывший еще одни диссидент этой местности – в данном случае, имеется в виду, Москва – Михаил Маленький, ибо здесь, в Краю Далеком, все вели себя, как будто тут всегда и рождались:

– Абори-гены.

Немка, не поняв сути содержания этого слова, придуманного Робинзоном Крузо для Пятницы, который, впрочем, обижался, ибо сам Абори-генами считал людоедов с соседнего острова, а:

– Здесь, – как сообщил он Утопленнику, как про себя называл Крузо, – они только справляют свою нужду:

– Приносят людей в жертву и едят их, – чтобы потом в случае чего оправдаться:

– А мы никого не ели, – ибо, а:

– Кости где? – Нэ-ту!

И потом ищи их – свищи в стране вечного счастья, где куковали полжизни Пятница-Абориген и Робинзон-Гость. То есть:

– Тот же Абориген, – но только на время позабывший об этом своем несчастье. Скорее всего, люди вообще стремятся, как Джеймс Кук к перемене мест, от ужаса перед постоянством времени и пространства.

И даже соление грибов и других яств местного произрастания, бритье лбов – не помогает от постоянства – приходиться лазить хотя бы через забор к местному специалисту по голландскому картофелю, чтобы научил:

– Как это у него получается, чтобы всё по-честному, а он всё:

– Смеётся и смеётся.

И вот действительно, кто бы додумался искать немку в русской тайге? Уму непостижимо, но они там живут, несмотря на утверждение Кота Штрасее Три:

– Это покойник. – Ибо:

– Соль воровал. – Соль воровал, спички брал без спросу, а попасть в него из ружья невозможно.

На что Машинист логично возразил:

– И в медведя никто попасть не может.

– Да, вечный.

– Может этот медведь и есть немка, которую ты ищешь? – спросил Штрассе.

– Ты чё, – спокойно ответил сержант, – немки другие, я немок видел.

– Может снаружи и другие, а внутри вот такие же, как этот вечный медведь:

– По-русски почти ничего не понимают, кроме:

– Послушай, как у меня сердце стучит. – И более того, потом целоваться лезет.

– По таким приметам вряд ли ее можно найти, – сказал бывший Олигарх, о чём в общем-то вспоминал с удивлением, как о какой-то хренопасии на театре Фоменки.

– И знаешь почему? – спросил он Штрассе, когда проводил с ним очередную душевную беседу.

– Почему?

– Абсолютно не понимаю, как здесь можно заработать денег.

– Так это не здесь и было, а в Америкэн-Экспресс.

– Дурак ты, Вовка, туда не ходят поезда, а я пассажиром никогда не был и не буду.

И вот что удивительно:

– Никто не мог понять, что делать, и как делать, пока...

Пока не начали снимать Кино! На что и было сакральное резюме:

– Из всех – нет, не искусств – а:

– Из всех телескопов, не исключая Хаббл – Кино является лучшим телескопом – и возможно – не только в Солнечной Системе, но это понимали даже индейцы Пирамиды Майя, ибо принесение людей в жертву Кецалькоатлю, и считали не настоящим паровозом, а уже:

– Это Кино.

Эту вступительную речь сказал прибывший вместе... точнее, это думали, что он прибыл вместе с уполномоченным по правам этого Хомо Сапиенса, претендующего на звание человека разумного, а на самом деле он им и был.

Это был Ми Склифосовский. Могут возразить:

– Ми выше ростом. – В ответ на это уже давно было резонно отвечено:

– Не только ростом единым славится Хомо Сапиенс – в том смысле, что давно уже не ходит на четвереньках – но и умом Иво.

И следовательно:

– Исполнитель роли Ми Склифосовского – это тот же Склифосовский, но только по Шекспиру, как Итальянский лес в роли Шервурдского – точнее наоборот – уже не просто так для дуракофф, а по:

– Настоящему! – Как говорил Василий Иванович:

– В мировом масштабе, – с учетом не только погрешностей Солнечной Системы, но и мнения жителей Альфы Центавра, которые так-то тоже:

– Местные, – но так получается:

– Как будто там их нет, – а есть только золото, бриллианты и другие анаптану-умы, и наша задача только одна: добыть их как можно больше.

И привез он с собой, как констатировал Кот Штрассе:

– И Белку, и Стрелку, и Свисток.

Свисток – это Грейс Келли, а Белка – жена Электрика, которому, скорее всего, пришлось скинуть часть ваучеров со своего личного счета в американских штатах для финансирования этого легендарного фильма с довеском своей Моти на одну из главных ролей – так скажем. А так как без Тети она боится появляться на людях, то взяли и Тетю, как разводящую, а точнее, как того, на кого можно в случае чего перевести все стрелки. Поезд, конечно, по ней не проедет, но и то:

– Как сказать, – на Авось, как это случается бывает здесь, в Краю Далеком, можно и попробовать.

Так как Тетя была с собачкой – в надежде когда-нибудь сыграть и эту роль – то ее и поместили для начала на кухню в качестве заряжающей раздатчицы:

– Не только подавать, – как она хотела, вареную картошку в мундире, но и варить ее, и более того, даже готовить суп Вкусный Если с сольцой его намять. И даже сказала резюме про свою собаку:

– Она не лагерная шавка, не бойтесь: кусается!

Грейс на пробах играла плохо, никак не могла сосредоточиться, ибо все время не могла не думать об одной простой вещи:

– За что взяли в эту экспедицию Мотю? – И даже как-то после картофеля чисто с солью – чтобы полнее входили в роль – высказалась:

– За те же деньги я могла бы и щи варить вкусные, и рыбу в свежей газете, и баранину с тридцатью тремя специями.

А лысый маленький режиссер с вращающимися в разные стороны глазами по наущению своего главного оператора, опять того же, про кого Батька Махно как-то сказал вгорячах:

– Дави, я такого роста не помню, – сказал:

– Хорошо бы еще найти немку.

И она подумала:

– А я кем тогда буду? Неужели убьют в первой серии, при попытке спасти ребенка из детского дома, в роли которого был простой вагон-ресторан, ибо без ресторана она не хотела сниматься ни в одной сцене, как рак отшельник всегда отказывается от любого путешествия, если в нем не надо ничего готовить из итальянских продуктов, выращенных здесь же, в тайге:

– Что-нибудь новенькое, – как она говорила на полном серьезе. И, пожалуй, была права. Ибо энергетика есть, есть, чтобы есть. Ибо, как уже говорилось, уже Ван Гог доказал:

– Главное Эма-нация, а не ее прототип:

– Жареный со сливами новогодний гусь Иосифа Бродского.

Медиум:

Ми Склифосовский Машинисту-Олигарху:

– Чё ты улыбаешься? Чё ты всё улыбаешься, здесь не Голливуд, гонорар за это не увеличивает, а скорее, даже наоборот:

– Сделай умную рожу – этого вполне достаточно.

Прибыли две Мироновых-Голубкиных и сказали, что тоже на своих двоих – в том смысле, что не как все на поезде для полной адаптации сценария к их персональным личностям – а на самолете за свой счет в надежде, что большой гонорар окупит эти бешеные расходы на предварительные интриги.

– Я не понимаю, что тоже? – спросил Лже-Димитрий, как он просил называть себя для большей объективности глубины историзма. Сказано хорошо, ибо то, что хорошо сказано, – как сказал Эйнштейн:

– Понимают только два человека, я и Лоренц, не нашедший решения уравнения Теории Относительности, но зато единственный, кто ее понял, включая и меня самого, ибо я не стал бы писать кроме Общем Теории Относительности, еще и Специальную, если бы мне и так всё было ясно, – не должно быть никому – кроме Лоренца понятно, не исключая и меня.

– Вы поняли?

– Ты представляешь, – сказала одна другой, – нас нет в бюджете.

– Послушайте, Склифасоффский, – сказала с почти незаметным акцентом одна из них, – у нас есть...

– У нас тоже есть, – перебил ее Лже-Димитрий. – Вы имеете в виду Верительные Грамоты Оттуда? – он кивнул на верхатуру одного из кердов. Не сказать бы:

– Пердов, – просто потому что их здесь не было.

– Нет, у нас простые подписные листы, – сказала другая, но и они не бесплатные.

– Куда? в депутаты, что ли? – спросил Дима.

– Именно, именно мы выдвигаем вас в депутаты от партии инопланетян.

– Инопланетян? – повторил Дмитрий, чтобы получше усвоить: реально это или так только:

– Риклама.

– Я так думаю, – сказал он, – если вы предлагаете мне, как главному милиционеру на районе, от пяти до пятнадцати миллионов долларов, в зависимости от того, сколько мне лет, то учтите, что давно уже заслужил иметь ее за пять. Волос уже нет, а вы всё вопросы задаете.

– Если вы, мес, имеете право, то должны понимать, что мы хотим.

– Хотим-м? Чего?

– Иво иметь.

– Иво иметь, большая очередь, и между прочим, вы предлагаете мне быть депутатом на каком районе?

– Угу, ладно, тогда я подумаю. И, между прочим, как вы сказали?

– Мы еще ничего не сказали, – но вы правильно заметили, что как только вы согласились у вас в распоряжении появилось правило трех минут.

– Это значит, – добавила вторая, – вы уже знаете ответ, а вопрос еще только пробирается в ваш мощный лоб, из зеркального затылка.

– Это не намек, что я понимаю суть снимаемого мной фильма, задницей, жопой, так сказать?

– В этом нет ничего плохого, сэр, ибо даже Пушкин говорил:

– Оне понимали всё, и более того:

– Поротой задницей.

– Что и поясняло, почему путь до Типперери так долог:

– По-о-о-ка-а-а! – поднимешься на эту Останкинскую Телебашню, а деньги-то уж и кончились – нет на билет в ресторан Седьмое Небо.

– Как это может быть? – спросил задумчиво Дима, – вы уже начали подниматься, а деньги-то – если они кончились – должны были кончиться еще у кассы за билетами, или это и есть тот парадокс трех минут, который вы пытаетесь мне продать, как свою собственность?

– Именно, именно, дорогой Дима.

Глава 27

– Сколько?

– Будете депутатом.

– И всё?

– Ну у нас нет связей среди олигархов, как у Собчак, а только политические: среди прокуроров.

– Это, что, наезд?

– Нет, – правда, – сказала старшая Миронова, нам по наследству достался прокурор, сын прокурора, которому папа...

– Мама, – добавила более, чем на три месяца младшая сестра, – уступила дорогу на тот перекрестк, который ведет к Березке, где оставался в доступной на чеки и по специальному письму кремлевского ре-зидента – так как тогда еще не было пре-зидентов – последний Мерседес настоящего немецкого, а не китайско-малайского производства.

– Так он, что теперь будет платить вам до конца света. Всему есть предел, как говорят на Западе. Это незаконные долги.

– Мы и не претендуем прожить так долго, – сказала старшая сестра, – на последней встрече сошлись на 17-м годе.

– Это недолго уже осталось, – сказал главный режиссер.

– Имеется в виду в фигуральном смысле, – сказала младшая. – Решили вот так же, как и вы:

– Пусть будет то, что уже было, было, было.

– А именно? – как спросил на свою беду профессор у своего родного, но полу-кровки, сына.

– Граф Графович.

– Что, будет должен, как должны уже рабочим и крестьянам князья и графы Романовы – триста лет?

– Вот видите, работает, вы всё правильно поняли, – старшая сестра посмотрела на часы, – как раз на три минуты раньше, чем понял бы простой Хомос Вулгарис.

– Или как констатировал в прошлом Витя Черномырдин:

– Предсказывать трудно, тем более будущее.

– У нас, между прочим, машинист – блатная работа: все хочут, но не многие достойны по-настоящему.

– Вы намекаете, что мы можем взять себе эту синекуру?

Машинист прокатил всех на паровозе, но никто на него так и не набросился.

– Ну, что, Витюша, – сказал главреж, – никто на тебя не клюнул, – и посмотрел снизу вверх на этого головореза, но. Но промахнулся, ибо это был не Витюша, с которым он обычно скрещивал шпаги, а простой малышка-солдат, правда из Голливуда.