Текст книги "Маргарита и Мастер (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Это был Хемингуэй.

И далее утверждается, что Хемингуэй так относился к женщине, как к ней не относится сегодня торжествующий феминизм – безобразно. Отношение к войне – тоже. Простая вещь – бой быков:

– Тоже никому не нравится. – Ибо такого человека не станут уважать в интеллектуально обществе, потому что ему нравится смотреть, как убивают быков. Или даже уже за то, что будет говорить об этом. Да его тут же самого убьют.

Опять же охота: львов жалко.

– Что это? – спросите вы.

А это не что иное – и про женщин, и про войну, и про бой быков, и про охоту на львов – как и есть то, что именно и называется:

– Ложь. – в переводе на первый век:

– Фа-ри-сей-ство.

И как можно видеть Фарисейство – это не стеснительное отношение к реальности, а открытое противостояние:

– Тому, что есть.

И таким образом, если кто и потешается над Хемингуэем, то только фарисеи, не желающие видеть правды.

Возьмем львов, конечно, лучше их не убивать, об этом так и написано в Библии:

– Скоро вы будете есть только траву. – Но!

Но сейчас благодаря существованию племени культурологов на слонов в некоторых странах Африки уже не охотятся, а косят из пулеметов с снайперскими прицелами, как траву, для их костей, используя для этого спутниковое наведение на их стада.

Отношение к войне Хемингуэя к войне, как к работе, как к жизни, где и едят, и пьют, и трахаются, ибо – как показывает история:

– Вся жизнь – война.

Сейчас вместо этого некоторыми предлагается в горах, где сражался герой в романе По Ком Звонит Колокол, применять просто на-просто газ, как это и было посоветовано какими-то культурологами Саддаму Хусейну, за что его и долго ловили, а советники-культурологи так и бродят по белу свету в дальнейших поисках:

– Пролетарской идеологии, – по которой вообще лучше не расстреливать, а вывозить в море семьями там топить или баржами, открыв им только нижние кингстоны, или – если барж уже осталось мало – просто привязывать к ногам, собранные на берегу тяжелые камни, и так как на всех камней уже не хватает, то родственники этих потенциальных утопленников, пусть останутся на берегу, и с плачем на коленях молят, чтобы вернули им их отцов и мужей, а не топили их просто так в море только за то, что они были врангелевцами когда-то, но вернулись из благословенной Турции назад, купленные там, как рабы по девять турецких рублей с головы специально для того, чтобы здесь их расстреливать от заката до рассвета из пулеметов, или топить.

Лучше ли война, когда едет, пьют, трахаются, и все с автоматами, пистолетами и гранатами, или как это было в Восточной Европе недавно:

– Восемь тысяч мужчин и мальчиков загнали в лес и там расстреляли из танков.

Бой быков. Разве можно сравнить бой быков с боями на Украине, которые Смотрит и Слушает весь мир уже два года? Ответ:

– Да, можно, – лишь бы на мясо еще не продавали.

А там-то ведь только это и интересно сегодня, иначе хоть и не включай радио Свобода, не интересно будет, как и говорили уже:

– Хоть закрывай его, – без боя быков-то.

И про женщин-феминисток. Это не мачо Хемингуэя избили бы за его самомнение, а сегодня пора наблюдать, как бы самих феминисток не сожрали без соли и лука.

Всеобщая феминизация, о которой мечтают на старости лет культурологи, есть не то, что существует, а наоборот:

– Они отказались не только от мачо, но и вообще от мужчин. – Так что, как сказал бы Гавриил Попов:

– А причем здесь это?

Поразительно, что в Америке за капиталистические, всеобщие ценности выдаются ценности чистой коммунистической идеологии. А конкретно:

– Соломоном Волковым на пару с поддакивающим Генисом.

Нашелся еще один Фишер-Абель с почтовой марки далекого прошлого.

Фарисейство этой пролетарской идеологии в том, что законы – как говорят некоторые:

– И нами писаны на задних обложках ученических тетрадей, – такие же, как в Библии. – Но!

Но есть – как говорится – две большие разницы:

– На тетради правила написаны, чтобы их выполняли, а в Библии наоборот:

– Запомните, Своими силами эти правила Невыполнимы! – И добавлено:

– А если и попытаетесь их выполнить сами, то будет только еще хуже:

– Вместо одного злого духа поселите в своем доме еще и семь его таких же злых друзей.

Поэтому, как говорится:

– А вот что будет, если мачо попадет в общество феминисток? – Ответ:

– Да кто ж туда ходит?! – Ибо это все равно, что идти в заросли за раненым львом:

– Сожрет, и это будет естественно.

Как Апостол Павел по примеру Иисуса Христа ходил на эти партсобрания, где его били, а потом выбрасывали за город, почитая за мертвого.

Но не надо фарисейскую идеологию выдавать за современную правду.

Феминизм – это атавизм. А не наоборот. Имеет право на существование, как хвост, но не более.

Тогда как Хемингуэй – это не самец-мачо, а:

– Homo Sapiens. – Как любой непартийный человек.

Его и взяли на Эту Сторона, как явление исключительное, для пропаганды:

– И у нас он живет на свободе этот Хомо Сапиенс.

И люди воспрянули духом:

– А можа и нас посчитают за счастливый лотерейный билет, – ибо если это плюс, а не то, что написано на обратной стороне ученической тетради, то и мы могли бы, как Моисей, выкарабкаться из подвалов на свет божий.

Но вот это клеймо:

– Быть свободным плохо, – ибо от джазбанда до ножа один только шаг и остался, – и делает жизнь скушной-й.

Феминизм хорош тем, что напомнил:

– Все когда-то были с хвостами, – а то уж начали думать, что всегда вот так и были:

– Как боги.

Поэтому некоторые зря показывают рожки, лучше надевать хвост.

Можно, конечно, перевернуть и наоборот:

– Сам Хемингуэй с хвостом. – Можно и так думать, но, как и сказал Борис Парамонов:

– Человек Андрогин, – и возможно, полностью разделиться он так никогда и не сможет.

(В мире хаоса не может быть справедливости – китайская истина) – надо?

–

Глава 23

Сирано принес роман в редакцию, и его через месяц пригласили опять, чтобы в глаза сказать правду:

– Сделайте пластическую операцию.

– Охотно, – но что надо отрезать? Надеюсь, не хвост.

– Почему нельзя? – спросил главный редактор.

– В мире хаоса не может быть справедливости – китайская истина.

– Это верно, но у нас есть, – улыбнулся парень. И добавил: – Тоже всё просто, как китайский термос.

Многих вещей, о которых вы пишете, не может быть. Соглазны?

– Соблазны, вы имеете в виду, красного словца?

– Именно, именно, мой друг, – ибо зачем врать: пишете правду, и у вас всё получится. Вот вы пишете, что инкассаторский джип упал на бок, а четверо его поставили опять на все четыре копыта. Это неправда. Неправда, несмотря на то, что вы скажете:

– Я сам там был и всё видел своими собственными глазами.

– Я там не был.

– Вот видите, тем более, что вас там не было ни сном, ни духом.

– Нет, вот как раз духом-то я там был.

– Кем вы были, Томом Соейером или Гекльберри Финном? Ну, если не знаете, кем больше, ответьте с помощью теории вероятности: кем больше, скажем процентов на семьдесят, а кем только на двадцать девять?

– А один процент?

– Один процент вы должны оставлять мне, как главному редактору, ибо это именно та лишняя акция: пятьдесят плюс одна, дающая право решающего голоса.

Далее вы продолжаете писать о вещах, которых никогда нельзя увидеть в жизни, как-то:

– Агент ФСБ ведет стрельбу у метро, и более того: из Кольта 45 калибра. Вы знаете, что такой кольт, если и можно поднять одной рукой, то с большим трудом? Надо иметь для такого Кольта специального напарника, чтобы он его носил. И далее, смысл. Какой смысл таскать эту почти пудовую гирю при себе, если вероятность появления слонов на станции метро Рязанский Проспект в очереди к двухэтажному пивному бару, о котором вы пишете, приближается к реальному нулю? А только в них и в конную кавалерию предполагалось стрелять из такого Кольта с полудюймовой пулей, чтобы слон или лошадь тоже поняли:

– Хватить здесь беркерсиерствовать! – и останавливалась удивленно:

– Чё это было, неужели опять залетела к нам в гости Комета Галлея? – и только тогда поворачивали назад.

– Здесь другая логика, – сказал я.

– А именно?

– Им нравится. Точнее, ему. Он там один имеет такой Кольт сорок пятого калибра с пулей в двенадцать миллиметров в диаметре.

– Нравится, – повторил редактор и добавил: – Не верю.

– Почему?

– И знаете почему, так говорил наш местный Заратустра:

– Вот не верю и всё.

– Но здесь-то вы точно ошибаетесь, ибо Заратустра как раз говорил обратное.

– А именно?

– Он говорил, что любовь к старому оружию – возвращается.

– Почему?

– Именно потому, что: всё возвращается.

– Это чисто умозрительная система, а наша система реальная, ибо она, как было сказано:

– Если это кино – то и называй его:

– Кино, – если цирк – тоже пойдет, но так и пишите на этой банке с бычками в томате, что это они и есть, а не:

– Говядина, – как получается у вас. Ибо можно писать и говядина, но только с обязательной сноской.

– Прощу прощения, что еще за сноска?

– Сноска очень простая, ибо тогда так и надо писать на обложке вашего обычного романа, что он не обычный, а:

– Фантастика!

Можно писать даже, как Шекспир, – продолжал главный редактор, – с самым приятным звуком в мире, но обязательно предупреждайте:

– Это только искусство.

– Искусство, кино или их цирк, я правильно понял?

– Без их, просто:

– Просто искусство и кино – это тот же цирк, фокус, можно сказать:

– Шулерство, – специальное направленное на запугивание народных масс, предлагаемое им в виде бессмысленного веселья.

– Но я сам видел, как у метро и более того, даже в самом театре стреляют, и не на сцене, а так и можно, сказать:

– Прямо в музее.

– Но это же кино!

– Но и я, так сказать, занимаюсь кино, может быть, по моему роману когда-нибудь снимут кино. Роман – это и есть кино. От многих классических романов в голове возникает кино с даже более яркими картинками, чем в самом кино.

– Например?

– Мастер и Маргарита Булгакова, встреча на Чистых Прудах такой степени реальности, что может служить доказательством:

– Это было, было, было!

– Вы хотите сказать, что работаете в общем-то с ним на одной лесосеке? Идете, так сказать, навстречу друг другу, как два паровоза.

– Нет, я наперегонки в одном параллельном направлении, чтобы, как говорится:

– Как дал ему сто шестьдесят два километра, – правда давление превысил, Фишман сошел с рельс.

– И не забудьте добавьте:

– В голове дырка, инвалид по кликухе:

– Контужен-ны-й-й!

И далее, у вас дети по четырнадцать лет ездят по Москве с поддельными правами, и хоть бы хны:

– Им все верят, что они имеют право.

– Он надел три куртки и приклеил профессиональные усы профессиональным актерским клеем, купленным за деньги у знакомого гримера в студии Табакова.

– Это может быть, но нигде не написано, откуда у них клей из Силиконовой Долины? – спросил редактор.

– Зачем? – не понял я.

– Мозги клеить, чтобы могли в двенадцать-четырнадцать лет, научиться тому, чему может только взрослый человек.

– А именно?

– Только взрослый человек может быстро соображать, где право, а где лево, да и то, как известно, этого:

– Двухстороннего видения мира, – не было не только у большей части населения Царской России – и приходилось носить в одном кармане только сено, а в другом солому, чтобы разобраться в этом деле, так сказать:

– С натуры, – но и тем более, у дивизии Моисея, стоящей под горой Синай, и не могущими никак понять:

– Куды-твою переться:

– Опять назад, или лучше вперед? – Ибо и то, и другое казалось им:

– О-ди-на-ко-вы-м-м. – Две Скрижали Завета были для них, как китайская грамота с Заратустрой, самим Ницше, и Экклезиастом – в придачу.

Надеюсь, вы не будете настаивать, что эти ребята, Боб и Сэр, изучили и Новый Завет, как минимум?

– Нет, то есть, да, – именно на этом я и вынужден настаивать.

– Но каким образом? – спросил он.

– В этом вся суть моей правды, – сказал я, – потому что существует связь между Шекспиром и Ромео, который ведет себя нереально и Джульеттой, которая тоже ведет себя нереально, но в обратную сторону. Он понимает меньше, чем мог бы реально, а она больше, как более умная и взрослая, чем Ромео, что, наоборот:

– Перебор, – ибо она не Миледи.

– Почему так происходит?

– По умолчанию, – как говорят, – сказал я. – Очевидно, что они говорят только наполовину от себя, а наполовину от имени Шекспира:

– Говорят, действительно, герои – Ромео и Джульетта – но слова они используют не свои, а читают:

– Текст Сценария, Пьесы, – они – это еще не всё, из чего состоят люди, а только их Половина – Герои Романа:

– Которые без Автора вообще мозгов не имеют.

– Попросту говоря, – сказал редактор, – информацию о том, как водить иномарку по Москве, как лавировать между потоками машин, их учат Онлайн, и ни больше, ни меньше, как:

– Сам Бог. – Так получается.

– Да.

– Так вы думаете, что Бог есть, что ли?

Далее, через текст, про стрельбу по людям. Дети стреляют, возможно ли это. Как и фээсбэшник стреляет в самой Москве, у метро, а почему-то не занимается своим прямым делом:

– Изучением документации.

Пилат вызвал Каифу и сказал:

– Значится так, я не могу осудить этого поэта.

– Почему?

– И знаешь почему?

– Нет.

– Мне нужна небольшая помощь.

– Сколько?

– Деньги? Их есть у меня.

– У меня больше.

– Это-то понятно, у тебя и внештатный штат Серебренникистов больше.

– Не ваше дело, знаете ли.

– Это понятно, ибо не за моими же рыцарями они шпионят, а за своими штрейкбрехерами. А вас никогда не интересовало, почему люди хотят знать правду?

– Заблуждаются.

– Не думаю.

– Почему тогда, по-вашему? – спросил Каифа, в роли которого был Михахил Козаков, так сказать:

– Не мог отказаться и от второго предложения сыграть не только в Покровских Воротах режиссера, но и Дзержинского сначала. – А именно:

– Он уже играл, как известно – или нет еще – осетрового пирата, или, что тоже самое: был директором писательского Грибоедова. Как говорится:

– Не тот Арчибальд, кто имеет длинные руки, и даже не тот, кто им назвался, а тот, кто в дополнение к вышесказанному:

– Приглашен в Прошлое, – где, значит, имел глубокие корни.

– Они вам не верят, – сказал Пилат.

– Да? Откуда же тогда 86 процентов, как минимум, За.

– Ответ простой: ворота закрыты, народ ничего не видит.

– Да, возможно, этот парень Иисус пытается их открыть, но кто сказал, что у него получится? Только взбаламутит людей надеждой, а ничего не получится. Моисей был не хуже его, а только лёг костьми, чтобы пропустить это стадо по этим костям, а куда? Вы думаете, они что-нибудь поняли, из того, что написано в двух скрижалях завета?

– Говорят, были те, кто понял, ибо откликнулся на призыв Моисея:

– Кто Господни? – ко мне!

– Если их было столько же, сколько сейчас, то это опять ничего не решит для нас.

– Может быть, вы бы стали умней, – сказал Пилат.

– Не думаю, что для веры нужен ум, – ответил Каифа. – Ибо:

– А что он может?

– Возможно, Иисус Христос принес тот ум, который когда-то просил Соломон у бога:

– Чтобы не просто его было больше, а как помощь За Границей.

– Как ум плюс, – ты имеешь в виду? Тогда это будет еще хуже, ибо людям предлагается жить не своим умом, и они всё будут валить на этот зарубежный плюс. Мол, мы пымали волну, и таперь иё тока и слушаем. Нам это не надо, ибо это будет:

– Другая Вера. – Не думаю, что и вам будет от этого лучше.

Личная связь каждого с Богом победит не только конкретно нас, но вас, как вообще всех завоевателей. В результате любая вера, даже в Аполлона и Зевса с Афиной Палладой, Герой, будет разрушаться всеми завоевателями, как враг номер один. А так нам никто не запрещает верить. Вы хотите, чтобы запретили? Да, вы именно этого и хотите. Но мы будем голосовать за Вараву.

– Вас все будут ненавидеть и проклинать, – сказал Пилат.

– Не все, найдутся те, кто поймет, что мы специально остались в арьергарде, чтобы оттенить идеологию Иисуса Христа.

– Хотите сыграть роль Моисея?

– Да, но он умер, как герой, а мы не получаем ничего, а счастливы уже только тем, что были.

– Я не хочу участвовать в создании этой идеологии смерти, – сказал Пилат. Идите к черту.

– Сам-то ты куда пойдешь? – спросил Каифа. – К Солнцу? Тебя не пропустят.

– Значит, пойду к Луне. Как ты думаешь, на Луне жизнь есть?

– Не знаю. Но тебе не привыкать, воздвигнешь и там новое поселение греков.

– Я не грек.

– Тем более римлянин.

– Это по-вашему, как вавилонянин?

– Естественно.

Далее, Пилат посылает Каифу за просьбу в форме приказа распять Иисуса Христа, говорит:

– Не шибка тут:

– Выйди вон из дверей, – повторяет он фразу Высоцкого.

Тем не менее, Пилат принимает условие Каифы:

– Распять, да, но по настоянию Пилата, отправить в одно из своих Поселений, несмотря на настойчивые уговаривания Каифы:

– Очень хотелось, чтобы на Том Свете Он пошел на Зону!

– Очень, очень, очень хочется, – сказал Крысолов-кнутобоец Борзов и, проходя мимо, почему-то вставшего при его появлении Каифы, подпрыгнул и поцеловал этого парня в ухо.

– Зачем он это сделал? – спросил Каифа, и вытер слюнявое ухо кончиками пальцев.

Кстати – это был не Михаил Козаков, который из-за режима – как в пионерлагере – на Том Свете не мог присутствовать в своей роли Каифы постоянно, тем более, что снимался еще и в роли Арчибальда Арчибальдовича – шефа Грибоедова.

– Там лучше, – видимо решил он, хотя, тоже видимо, не знал, что проблемы будут, ох какие проблем-мы-ы

Это был Владимир Симонов – настойчивый региональный представитель компании Росс-уголь Запрещает, бывший – хотя не хочет этого признавать – любовник потенциальной Маргариты:

– Марии Мироновой из фильма Павла Лунгина Свадьба, – хотя, скорее всего, где-то в внутренне, в глубине души подозревал:

– Она и будет Маргаритой, – следовательно забить место рядом с ней надо заранее, лет так за две тысячи, как говорится:

– Тому назад.

И в дальнейшем Он Её путает, имеется в виду не Росс-уголь Запрещает, а тот, кто поведет этот паровоз к вершинам славы.

Так вот этот один из Симоновых так и сказал Пилату:

– Распустил ты, мил человек – Прокуратор – свою скотобазу выше крыши. – Хорошо это никогда не кончится.

– Хорошо-то хорошо, – только кому, – смело ответил Прокуратор, так как в мистику верил. В том смысле, что:

– Записанное между строк вечно, а гробница Каифы – нет.

Между Строк – это, как написал Пушкин:

– Расположение Частей, – которое не просто меняет смысл сказанного на противоположный, но главное:

– Находит новое, неизвестное до сих пор, решение.

Должен бы вести Машина-Олигарх, как трансцендентально перемещенная одним из Трех Мушкетеров личность, но, увы не в Ялту на скумбрию с пивом и сексообильных не совсем пожилых телок, а в:

– Край, – на Поселение.

Не в том дело, что:

– Делай, что можно, а уж что будет:

– От нас не зависит, – а:

– Как это сделать, – для начала. – И более того:

– Надо изменить то, что от нас не зависит.

Имеется в виду, можно ли выбраться с:

– Того Света?

Медиум:

Далее, ошибка кавычек.

Далее, ошибка перевода, ибо он невозможен. Только внутренний Переводчик может его сделать.

Медиум:

– Особенно я люблю, когда это живет у подножия Гималаев. – Грейс Келли.

Вывели претендентов на помилование Иешуа Га-Ноцри и Вараву.

– Кого? – рявкнул кнутобоец-крысолов Борзов, держа, чтобы возбудить пристрастия, Вараву за ухо. Тот морщился, но, как говорится:

– Сквозь слезы улыбался, – ибо был рад, что ему позволили явиться перед всем народом не голым, и не в костюме из простыни и ее наволочки на голову, как куклуксклан, а более лояльно и современно:

– В короткой мини-шкуре на плечи мехом кверху и тоже мини штанах, намного выше колен и мехом наружу.

Улыбка его была такой же, как при появлении Товстоногова ранним утром в столовой его театра, и заказавшего:

– Тоже, – что у него:

– Вроде бы надо пожалеть человека за отсутствие у него фантазии даже на персонально-индивидуальный обед, но так как Товстоногов был гл. реж. этого Сиэтэ, то улыбка и должна была ему подсказать:

– Вы только проснувшись, и поэтому имеете полное право не думать ни о чем, в том числе и о том, что себе лично заказать, и более того, я бы мог над вами посмеяться:

Глава 24

– Чего уж там выдумывать – берите моё, – но не буду петь эту песню, а только покажу, что могу мимикой и жестом. За эту мимику он был тогда вознагражден:

– Так и не выгнали из театра до конца срока, – а за жест:

– Нарочно уронил стакан Его чая, чтобы дать главному режиссеру полное право злиться на него открыто:

– Больше никаких ролей в его присутствии, – так и сообщая всем перед каждой премьерой:

– Чтобы помнили:

– Этого фантазера нет ни в одном списке.

В данном случае вместо всех этих подробностей на Вараве был надет меховой костюм рыцаря начала всех времен – это во-первых, а во-вторых, в левой лапе он держал палицу, которая так, сама по себе, и покачивалась, несмотря на застывшую на лице этого дикаря улыбку смущения за отсутствие фантазии у начальства.

Таким образом, один был сразу с тремя вещами:

– Ухом в папке Майора Борзова, который и сам мог бы насмешить кого хошь, хоть полковника, за что, собственно, и его и отпустили сирийцы? когда он попал в их окружение:

– Спел им песню про соседку-дурочку, что дала ему за курочку, спертую из ее же сарая – правда зажарил лично на своем масле.

Ахиллеса в похожем случае Кассандра чуть-чуть не прирезала кесарем. Но, тоже, разжалобил. Вот они герои:

– Берут нас не мытьём – так катаньем. – Впрочем, в этом и их сила, что не такие дуболомы, как некоторые, в частности, мы сами.

И здесь народ орал:

– Освободите его!

– Какие ваши преференции? – неожиданно для всех спросил Кнутобоец.

– И выступил – странным образом – Гаркуша Панин, в том смысле, что переоделся в простого народовольца, но только наполовину, ибо рожу-то умную загримировать не догадался. Да и вообще, как уже известно:

– Был жив, – но только наполовину, как Персефона, жена Подземного Царя Гадеса, и только в хорошую погоду выходила на Землю, а так сидела, как говорится, со своею Москою и шестерыми барчатами под:

– Крышей Мира.

Выступил и сказал:

– Он добрый человек.

– Почему? – удивился даже Крысобой.

– У лапе у него дубина, которой можно запугать не только режиссеров Питербурхгских театров, но и даже вполне интернационального Любимова, который любил Высоцкого даже тогда, когда тот пил во Владивостоке, вместо того, чтобы в это же самое время выйти на помост, сказать трезво:

– Я один. – Что Любимов додумался ничего не потерять даже в этой, сложной для других, но не для него ситуации, а именно: приставил к Высоцкому любезную его сердцу операторшу в виде загримированной под Целиковскую Марину Влади, и тут же, почти в прямом эфире, запускал эти съемки, в их голо-графическом виде на сцену своего Таганского сиэте, и знаете:

– Верили, – ибо думали, что Высоцкий в любом виде – Поэт.

А то, что в кабаке с симпатичной телкой – так это даже лучше:

– Можно после спектакля не ходить в соседнюю с ним шашлычную на датских, закупленных прямо целыми плитами, их ребер, ибо здесь это уже:

– Было, было, было. – В исполнении Дальневосточного Высоцкого.

Как говорится:

– Он на Ваче, – а кино с ним до сих пор смотрят.

И вот вам пожалуйста – правда, уже после того, как всем прямой речью было объяснено:

– В одной лапе у него продолговатый, как древняя дубина, американский футбольный мяч, а завидуют люди, как-то Аль Пачино, который сказал:

– Так-то бы я мог, – в том смысле, что:

– Дайте мне роль Дурака и я переверну мир.

Ибо дело не только в американском футболе, который никто не смотрит, но и в лице, которое улыбается:

– И без улыбки.

Так что выиграть дуэль у такого бай-о-беса невозможно. Одно слово:

– Варенуха – били, били в летнем парковом туалете под весенне-летним дождем, а толку? – Получил еще одну роль:

– Древнего Человека, – которого и выбрали жители того Сингапура, про который давно, и много раз уже было сказано:

– Эй, ты, Сингапур! Посмотри на этих дур!

Они пляшут и поют – и не только себя:

– Никого не узнают.

И более того, били, да, но не его, а товарища его уже покойного, который и принял это посмертное хамство со свойственным ему мрачно-покорным юмором:

– И даже до этого он был мне другом.

И даже Карл Линней со спокойной совестью мог был поместить его в свой каталог под мирным название:

– Клявер Оленебойный, – или как Кожаный Чулок Фенимора Купера в картине швейцарского режиссера Марка Форстера снявшийся в роли Джеймса Бонда, ибо сам был милосерден, как маленький – почти неуловимый – Квант.

Ибо у него уже не будет тогда фальцета:

– Говорить придется только по-американски, – который отличается тем, что в нем букв Р-Р-Р намного больше, чем в английском, и от такого большого рычания, он наконец-то, может – хоть когда-нибудь – сняться в фильме про врача, в роли которого когда-то снимался Ролан Быков:

– Настаящий лагапедец.

И после этого визга, писка и свиста вышел Высоцкий, чтобы сказать:

– Если вы его – он кивнул на Варенуху – не уважаете, то и я петь не буду, – как это и много раз рассказал истории один из его мушкетеров, Веня Несмешной:

– Засмеялись еще смешней и намного злей:

– Не пой, кто тебя просит!

– Нет, нет, мы просим, именно вас очень просим спеть, – сказал начальник тайной стражи Пилата, прикинувшись простым рабовладельцем. К нему подошли трое, и что характерно:

– Не сзади, а двое с боков, один спереди, заслонив, таким образом от сцены, где Пилат мог бы узнать его по проводимым приемам, которые они вместе отрабатывали – бывало – на крыше (? название последнего этажа) его многоэтажного амфитеатра. ?

Не владея приемом Котовского:

– Бить стоящих рядом противников лбами друг о друга, – из-за низкого роста, коротких рук и тощих частей остального тела, – начальник тайной стражи использовал свой любимый стиль пьяного мастера. – Споткнулся и упал на первого, ущипнув нечаянно за печень так, как царапнула бы ядовитая Черная Мамба. У того закружилась голова, да так, что он понял:

– Не могу даже присесть, – и начал падать прямо на Якудзу. А сознание его сообщников потеряло из-за этого свою монолитность, они не знали уже точно, что лучше делать, врезать ли в ответ этому Якудзе сразу с двух сторон, или сначала помощь товарищу. Так-то ясно, что помочь можно и потом, но ясно не совсем, часть их внимания все-таки сосредоточилась на падающем боевике, головы придвинулись ближе, согнулись механически ближе, ближе, еще ближе, и тут их уже можно было без помех для недостаточно длинных рук, приблизить еще ближе, и что самое главное:

– С очень большим ускорением.

Рассмотрев создавшееся положение тел, народ решил:

– Лучше будем безмолвствовать.

И тогда оратор, перебрав струны гитары, начал свою прощальную речь:

Было так, я любил и страдал,

Было так, я о ней лишь мечтал.

Я ее видел часто во сне

Амазонкой на белом коне.

Что мне была вся мудрость скучных книг,

Когда к следам ее губами мог припасть я?

Что с вами было, королева грез моих?

Что с вами стало, мое призрачное счастье?

Наши души купались в весне.

Наши головы были в огне.

И печаль с ней, и боль далеки,

И, казалось, не будет тоски.

Ну, а теперь хоть саван ей готовь,

Смеюсь сквозь слезы я и плачу без причины.

Ей вечным холодом и льдом сковало кровь

От страха жить и от предчувствия кончины.

Понял я, больше песен не петь.

Понял я, больше снов не смотреть.

Дни тянулись с ней нитями лжи,

С нею были одни миражи.

Я жгу остатки праздничных одежд,

Я струны рву, освобождаясь от дурмана,

Мне не служить рабом у призрачных надежд,

Не поклоняться больше идолам обмана.

Народ некоторое время еще продолжал безмолвствовать, потому загудел, задвигался и наконец забегал. Ка стадо быков, еще не понимающее – или нарочно притворяющееся, что не в курсе, где обычно проходят их бои с людьми и лошадьми, чтобы покуражиться над дразнящей их властью людей, и поднять на рога хотя бы пару-тройку смельчаков, зря понадеявшихся на свою изворотливость.

И не зря надеялся, что не сочтут за дураков, которые бегают почти просто так – стоит их немного подразнить мальчишкам, что, мол, просто:

– Лёва-дурачок, побегай за нами.

И на призыв их он вышел, как Минотавр в виде кавалькады солнечных рыцарей на двухколесных тачанках с лошадьми, на головах которых тоже высокие гребни, как и на бойцах. Почти тачанки Буденного, только вместо легендарного пулеметчика на заднем их конце были два лучника. Впереди погоняла-ямщик, в центре копьеметатель, с одним золотым копьем в лапе, и двумя серебряным и бронзовым за спиной.

– Ничего страшного, – сказал начальник тайной полиции, только что уложивший троих проходимцев, скорее всего, подкупленных Каифой.

– Почему? – спросил один парень по имени Мандриан. И тоже хотел разъяснить свою позицию, почему, собственно, с утра его звали Андриан, а теперь, он уверен, что слышится однозначно:

– Ма-н-дриа-н-н.

Нет, я только хочу сказать, замахал он руками, видя нетерпеливое движение Гаркуши, что просто так этого не может быть.

И добавил, видя, что Гаркуша все еще его слушает то, что и хотел сказать после слов о неожиданном возникновении Мандриана:

– И я когда-то разводил по разные стороны барьера вора в законе Смоктуновского и простого шулера-кидалу Абдулова.

– Да, гений, – ответил тайный убийца.

И Мандриан не стал спрашивать разъяснений, ибо и так было ясно:

– Скорее всего относится к нему, ибо тех, кого он хотел помирить, но не получилось:

– Было двое. – И только сказал, глядя в удаляющуюся спину полицая тайной стражи:

– То было бы ИИ, а у меня Й. – На конце.

Значит, как попер к вечеру Мандриан, так уж ясно:

– Никаких Андрианов уже больше никогда не будет.

Что-то произойдет.

И произошло.

Трое бросились под три первые колесницы, которые, как и предсказывал Гаркуша, были не так страшны, как их малюют, ибо в этот исторический час не имели на своих внешних осях специально прикрученных обоюдоострых мечей, сверкающих при движении колесницы, как шаровая молния.

Так что приблизиться к ним было тогда вообще невозможно.

И трое были раздавлены просто гусеницами этих колесниц. Кто-то еще успел пошутить в старом стиле:

– А не лезь, куда не надо, – но это было уже в последний раз.

Народ пошел на штурм Амфитеатра, где стояли патриции.

Но Каифа переубедил Синедрион, что:

– Нам всё равно никогда не победить.

Зато теперь пострадают многие.

– Что ты предлагаешь? – спросил один из сторонников Иисуса Христа.

– Математику, – ответил Каифа, – высшую математику, где черным по белому ясно:

– Один меньше Всех.

– Но было восстание, – ответили ему, – народ не пойдет назад.

– Народ не подписывает деклараций, даже о независимости, – был его ответ.

Напишем, что все были соглазны:

– Распять одного намного лучше, чем шесть тысяч, как было при Спартаке.

– Я сам скажу этому Пилату, что могу лично, если надо, пройти по домам всех бастующих, и спросить:

– Чего им, собственно, больше всего надо: деньги – по тридцать тысяч баксов – каждому – или просто ничего под названием: