Текст книги "Маргарита и Мастер (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Так это когда было-то? – недоуменно перебил ее ТКЖЗП – тот, кто жил за плинтусом – когда-то было то? Можно сказать:

– Еще и не было.

– Нет, мы вас понимаем, – сказала СНС, пытаясь сдвинуть с его места Пеле – культурно, ибо не ударила палкой по голове, как бывало в древнем мире между Целиковской и Райниным, когда он решил попросить у нее жалобную книгу, чтобы рассыпаться в благодарностях – она же думала:

– Хочет пожаловаться, что не ставит иво в элитную очередь на Свои Мужья, а он и не думал, ибо против Жарова не хотел интриговать, который – по слухам – будет заведовать здеся – среди актеров и другой приблудной интеллигенции:

– Политинформацией, – а это дает два, а то три шага априори по сравнению с другими ее женихами, изображателями чужих личностей. – Тем более, он начал с обмана, взял другую фамилию, созвучную герою гражданской войны:

– Максиму, – ландонского производства – это во-первых, а во-то вторых, в ответ на ее просьбу, отрастить сначала:

– Нос подлиннее, – вообще начал выступать один, но зато в маске с о-огромным носом. – Только и сказать ему, зайдя в гримерку после этого свето-представления:

– Ты что же это из себя без меня Гоголя-то корчишь, а?

– Это вы мне? – спросил Пеле, но так и не встал в кресла полностью, только чуть попытался, как оно само опять потянуло его назад – к себе – как будущая жена.

– Нет, это она мне, – сказала СНС, покосившись на Тетю.

На том заседание пока и закончилось:

– Пеле, – как Василий Иванович на – нет, не на коне пока, а уже в кресле-качалке, СНС – в роли комиссара Фурманова, и Тетя – в размышлении, кем лучше быть:

– Просто Графиней по связям Мотей, как с местным электричеством, и с ней же, но уже как представительницей:

– Потустороннего поколения детей Подземелья, – или коротко, но дальше Пеле в три раза:

– ППП. – И более того, уже:

– Регенерэйшен. – Не путать с:

– Де, – и далее по тексту.

– Ладно, хрен с вами, – сказала Тетя, разбирайтесь тут, значится, пока без меня, – и отошла в задумчивости:

– Что это всё-таки происходит Регенерация или Дэгенерация?

Ну, в том смысле, что людям просто так белым днем режут трамваем головы, и вроде всё нормально, более того:

– Так и должно быть, – если задуматься по-хорошему.

– И самое главное, – услышала Тетя, когда вышла на улицу:

– Не похоже, что это одно и тоже, в том смысле – я говорю – что раньше уже была дегенерация, а теперь она опять возвращается. – Это был Штрассе. – Я тоже там был, ты заметила?

– Я не поняла, ты чё, ко мне клинья бьешь? Так-то бы ничего, с кем хошь в век электрификации и силы Доисторического Материализма знакомства надо иметь, но ты ниже меня в два раза ростом.

– Я буду стараться, вырасту, честно. Вон, ты слышала, Михаил М нашел формулу замены этой М на Н.

– На Н, почему не на Б?

– Большим стать сразу не получится, как написано для понимающих в Коде Войнича.

– Почему, Хаббл не тот?

– В верном направлении рассуждаешь, не доросли еще до большого Хаббла, пока можно только Н:

– Не меньше.

– Не меньше, чем у кого, у этого, как его?

– Да у него тоже не так много, да и то поднимается над своим поваром Н на воздушной подушке.

– А что, не может?

– Нет, говорит, специально:

– Экономлю на техническом прогрессе.

– Как это понимать? – даже остановилась Тетя.

– Я тоже хотел сказать, что Ступа с Бабою Ягой и Иво технический прогресс – близнецы братья и сестры, но.

– Но?

– Но побоялся. Как Все. И знаешь почему? Вот он как нарисует тебя – так будет.

– ДИ еще и рисует?

– Мы о нем говорим? Хорошо, будем считать, что ты правильно поняла.

И уже в этот день – правда ночью – Ди пригласил ее к себе

– Наверх-х, – в огромную двухкомнатную квартиру на четвертом этаже иё – Мотиного с Электриком – особняка, где уже стоял заранее приготовленный мольберт для рисования, более того:

– Так как Некоторые и рисовать-то не умеют, а только писать, то и, значится, для письма собственно самой Тети.

– Мне раздеться?

– Да, пожалуйста.

– Полностью?

– А вы как думаете?

– Я в вашем присутствии не могу думать.

– Хорошо, тогда нет, оставьте что-нибудь.

– Зачем?

– Тогда будет всем ясно:

– А раньше на ней было больше ненужной лакировки.

И нарисовал он Тетю, что она только печально ахнула:

– Опять на лесоповале.

– А нельзя переделать?

– На что?

– Ну, хотя бы метрдотелем в ваш пока еще Ван Гог.

– Так-то бы, да, можно, но у вас спецзадание. Знаете, как было, когда воевали периодические русские с немцами?

– Как именно, прошу прощения, я еще не разобралась, как положено?

– Вы слышали когда-нибудь, что разведчицы получали заведомо невыполнимые задания?

– А если...

– Если выполняли, как Ким Филби – то сразу на марку, и Парк Кой Кого в придачу с его бильярдной.

– Мне уже что-нибудь хорошее в случае удачного завершения операции имеется у вас в виду?

– Думаю, у меня еще есть время подумать, – сказал Ди голосом Басилашвили.

– Это так долго будет продолжаться?

– Быстро сами знаете у вас не получится, так что располагайтесь, заказывайте в моем ресторане Ван Гог, что считаете нужным.

– А вы?

– Отдохну пока что на шестом этаже.

– Пятого здесь нет, что ли?

– Есть, он как раз и разделяет Эту и Ту стороны Света.

– Вам будет там скучно одному.

– Вы думаете? Ха-ха, возьму с собой Мотю, сходим в казино в Монте-Карло, поиграем в покер, в рулетку, в колесо, так сказать, фортунет-ты-ы.

– Вы уже купили Билет до Монте-Карло?

– Зачем, это недалеко, практически через дорогу.

– Да? это на шестом только так близко находится Монте-Карло?

– Не только Монте, но и, как вы правильно сказали, Карло, но и другие места, Ритц, Швейцарские места для рыбной ловли, когда выпустить только что пойманную рыбу доставляет большее наслаждение, чем ее ловить.

– Интеллектуальное занятие, а мне, – Тетя вздохнула, – на лесоповал.

– Не беспокойтесь, максимум, что вам грозит – это комары с кулак, лес непосредственно валить не придется.

– Какова цель, я имею в виду: высшая цель моего путешествия в эту Гуливерляндию, я могу спросить?

– Уже спросили. Да. Мне нужна эта квартира для приема гостей не только со всего мира, но из всех времен и народов, чтобы сделать успешным их переход Оттуда Сюда, и Обратно.

– Это, смею заметить, ваша цель. А моя? Просто умереть там, как умерли в подобных обстоятельствах английские разведчицы в мировую:

– От инъекции карболовой кислоты в немецком концлагере? – И более того: – Могу ли я отрастить когти подлиннее, чтобы, как они выпрыгнуть из огня их концентрационной топки и расцарапать хоть кому-то рожу?

– Разумеется, но этого – говорю вам – не потребуется, нужны будут более тонкие инструменты души, которое, как вы сами сказали при приеме на эту работу ко мне:

– Их есть у меня.

– Я узе у вас на работе?! – удивилась Тетя. – Договор я не подписывала.

– Вот, посмотрите, это ваша подпись кровью? – спросил нежно Ди, и кивнул при этом на какой-то газоанализатор для очистки ночного воздуха после попойки Степы Лиходеева, не только в виде его спирт-образного дыхания, но и не менее полезного – для газо-регенератора – пердежа – директора, который здесь – не в Одессе:

– Театра Варьете.

– Эт-то ДНК – ускоритель? – ужаснулась Тетя, – делает эти, как их, анализы, так быстро, что дети даже еще не успевают родиться, а уже ясно:

– Граф Монте-Кристо.

– Или нет, – добавил Ди. – Ибо в отличие от Графа Монте-Кристо вам делать ничего не надо, как только... впрочем, я не могу рассказывать то, что еще только в прошлом, и до будущего, а тем более до:

– Настоящего, – иму, – Ди сделал легкую улыбку, подражая растерянному диалекту Тети, – еще очень далеко.

И как только она засмотрелась на свой портрет:

– Вышел.

Исчезла, впрочем, и Тетя, остался только ее портрет иво работы. И поэтому когда вдруг увидела развалившего на широкой кровати толи карельской березы, как было в писательской организации организовано для СНС, толи синегальского тополя темно-коричневого цвета – из-за разности временных континуумов – плоскость и куб – как говорил Капица:

– Сразу и нельзя понять, где вы, толи в кубе, а может быть и в квадрате.

– Степу Лиходеева, которого за всё время рисования себя почти безо всего – в манере Лулуз Лотрека – даже не замечала:

– Ни сном, ни духом.

Но как только она помахала перед собой лапкой в виде веера, чтобы отогнать распускаемых Степой инертных газов – почему и инертных, что они не разгоняются простым усилием воли – то и вышла из себя, чуть не свалив:

– Уже заказанный ей передвижной столик с как-то:

– Грибочки кокот с желто-кое-где-коричневато-запеченной поверхностью только еще начавшего извергаться вулкана над Помпеей в нержавеющей кокотнице, похожей на Ноев Ковчег местного воображения – круглые ушаты для свиней – грибочки холодные отварные белые, сосиски – как принято в лучше домах Ландона до сего времени – в томате, горячие, закрытые крышкой в фарфором сине-розово-белом болванчике, как любит Молчановский и готовит для него тоже, ставшая уже не просто женой-Аннушкой, в его Дяде-Ване, но и вступившей в непримиримую битву с разным Чайханами и другими Магами-Дональдсами Их:

– Кулинарная Сеть.

Шашлык по-Карски, как из ресторана Прага – с почками-кочками и самим мясом с кулак если не Ильи Муромца, то одного из его заместителей:

– Точно.

Водку не пьем, только Наполеон в коробке: Под Тарле, или дорогущий – чтобы был настоящий, из Франции – Хеннесси, и обязательно рядом с портативным нагревательным прибором – никаких холодильников – жары не бывает! Ибо она стоит так давно, и долго столь непролазная, а:

– У нас теперь кандишэн. – Полезный для дедушек и бабушек с их бывшим когда-то кашлем, ибо работает без воды – несмотря на распространяемую в будущем песню:

– Без воды не только есть не сяду, чтобы сначала не облиться из холодного колодезного ведра как следует, но и вообще, пока будущая жена не обольет прямо в кровати – и не туды, и не сюды:

– Ни за что не встану, хотя и сплю, может быть, на полатях.

Глава 17

Тетя и попытка Финдиректора добраться до Варьете самостоятельно. Как верить в бога. Долгожданная встреча в парковом туалете. Абдула хочет выйти как-нибудь на замену по старой памяти.

Тетя зацепилась за холст последней ногой и упала прямо на сладко, хотя и не без труда, дышащего, как Фишман под нагрузкой с пятидесятью вагонами, Лиходеева.

– Ты кто? – сразу проснулся и тявкнул Степа, – из Голливуда? Манька Облигация, прости господи, Мила Йовович, хотел сказать? Меня берут в мушкетеры на роль Дартаньяна?

– Всё, хватит, ты уже задал четыре вопроса – а это здесь, – Тетя посмотрела вверх: – потолок.

Далее, она ему рассказывает, что надо:

– Сдать пост Директора Варьете Другому.

– А мы? – сразу переходит на ты Степа. – Которого зовут на самом деле Гнат – это сокращенно, а для хороших знакомых просто:

– Гранатовый браслет. – Это вы можете забыть сразу, так как информация взята из не полной версии последнего Тетиного хита:

– Брысь под Лексус, милый – 4, часть восьмая.

– Мы поедем в свадебное путешествие, но так как это пока еще тайна даже для нее самой, то и мысль эта не высказывается вслух, а проходит так это, как грозовая туча, где-то в районе ее затылка.

– У нас спецзадание, – сказала Тетя и пожалела, что парень, пожалуй, не Ким Филби, ох не бильярдист, испугается.

Но он, тем более, после Хеннесси с подогревом, согласился, правда, кажется больше от испуга, так как спросил:

– Можно я только позвоню на работу, узнаю, когда у меня съемки, и поедем.

Надеется, что у него съемки с Милой Йовович, и получить отказаться.

Нет, мил человек, твоя судьба, хоть и вилами на воде писана, но важно, что уже:

– Записана.

Медиум:

– Я знаю, вы хотите меня, как Александра Матросова, под танк положить, но, извините, не мохгу:

– Контрактум в ХГолливуде.

Какой Голливуд, подумала Тетя, но скоро поняла, что ее ввели не в полный курс этого развития сюжета. Парень на самом деле звонил в Гули.

– Я говорю, мне Голливуд, дай-те. Пожалуй-ста.

– Это Варьете.

– Странно, – сказал Степа-Игнат, – опять сообщают, что лучше звоните в Варьете, и кладут трубку, как будто заранее знают:

– Я им – не нужен!

– Да ты выпей еще хенесишку – может что изменится? – Тетя, как профессиональный фокусник, опять встала в картину, и удивилась, что:

– Даже не удивилась этому своему своеобразному желанию. – Как будто:

– Так и надо. – И поняла:

– Это, собственно, и не Гнат Машинист малого Фишмана, а точнее простой кочегарки, переименованной в иномарку с родовым именем:

– Гус-т-афф. – А рост его, как рост Одиссея при виде невидимой Афины Паллады, стал выше, плечи шире, усы – появились. Как у Буди.

– Так он же ж умер, – подумала Тетя, и потерла себе висок пальчиком одной лапки, что привело к ее падению из картины.

– Как будто сняли с крючка, – сказал этот:

– Большой друг маленького Амадеуса.

– Вы-ы-ы вернулись из стран евро Союза з хгастролей? – чуть не заикнувшись спросила подруга жены великого Электрика.

– Да, и также да, я так и останусь директором великого театра Варьете.

– Не знала, что он великий.

– П-простите, ог-говорился. Имелось, разумеется, в виду, великим директором просто театра Варьете. И да:

– Вам контрамарку, или так?

– Что т-так-к?

– Так раздевайтесь, – как говорил Михаил Козаков жене Абдулова, американке Алферовой, тогда бывшей:

– Не совсем против царских офицеров, и лиц близкого к ним звания, – хотя и работала некоторое время официанткой в американском Максиме, и лично подавала Гуся со сливами Иосифу Бродскому на Новый Год. – Чаевые?

– А зачем тогда работать?

– Ну-у, вот так, не стыдно?

– Нет, в это время – когда кладу деньги в карман – вспоминаю тех, кто торговал на рынках Гражданской Войны не только семейными трусами, имеющими в отличие от обычных, рабоче-крестьянских, кружева по краям, которые не все – надо заметить – обрывали после обмена на оные хлеба насущного, который ишшо не успели выгрести многочисленные продотряды. Ибо хлеб – не соблазнительные трусы в розово-бирюзовых тонах, как любят и до сих пор Некоторые – хотя сейчас почему-то переходят более на фиолетовые, как американский палас. Наверное, чтобы лучче в него вписаться, в случае чего.

В том смысле, что если удастся остаться. Хотя это невозможно априори, ибо:

– Вы ученый? – Нэт.

– Поэт? – Нэт.

– Писатель Синтаксиса?

– А это не одно и тоже: поэт, писатель, корректор? Так сказать: демахгогия-то общая, одна – и та же.

В Америке остаются только евреи, ибо шли туда две тыщи лет, как рванули из Земли Египетской, многие уже там, в Голливуде, а некоторые вот только ишшо доползают до этой:

– Земли Обетованной. – И бывает – что удивительно с простонародной точки зрения – прибывают туда, когда им уже под 65 и чуть ли не под семьдесят. Хотя Боре Сичкину было 70 когда он начал сниматься в начавшем создаваться русском голливуде, в 90-х. Но оказалось, что это Непросто. Как и ответил Иисус Христос одному старцу лет под восемьдесят:

– Можешь, – так как раньше-то, мил человек, ты при всем желании не смог Этого сделать:

– Захотеть Ве-ри-ть-ь! – И знаешь почему?

– Почему? – не спросил, но Иисус Христос всё равно ответил:

– Че – человеку – это невозможно.

Верь пока Я с вами.

– А потом?

– А потом? – задумался Иисус Христос.

– Суп с котом? – в надежде, хоть маленькая вера, как суп напополам с котом, который рядом мяучет – будет, – спросил пожилой мужчина, как настаивал Хемингуэй, ибо если он вышел:

– Штурмовать далеко море, – значит еще не состарился, что верит, что Меч-Рыба:

– Будет, – поймана.

Но можно ли поймать веру в бога? Ибо получается, что она действительна неуловима, если даже люди, специально думающие, и думавшие об Этом, высказывают такое предположение:

– Глядя на идола, мы же думаем не об этом идоле, а о боге.

И следовательно, еще не войдя в Рай, нарушают конфигурацию Входа:

– Таких Ворот в Рай не бывает:

– Посредством идола, – ибо прибыли-то вы именно на нем.

Почему, например, некоторым, которые хотят верить, прямо сразу запрещают и пить, и изображения создавать. Тоже могли бы сказать:

– Я буду пить только в меру, и:

– Я буду верить не в то изображение, которое создаю, а в то, что имею, так сказать, в виду.

Но запрещается, так сказать, в индивидуальном порядке этой веры, так как уже проверено априори:

– Спиваются моментально, и не верят вообще не только ни в Кого, но и ни во что. – А:

– Требуют доказательств-в!

И не понимают – некоторые, конечно, знают, что делают – что требование доказательства – это уже не только неверие, но и сознательное:

– Противостояние Вере.

Ибо дозывается Вера не доказательствами, а:

– Личным участием.

Нельзя доказать Веру Со Стороны. Как это и делается при идолопоклонстве:

– Мы здесь с идолом в лесу, – а в уме пишем: с богом.

Нужно Реально перейти Туда, где ваша мысль. А идол этого Переноса сделать не может. Это всё равно, что полететь в космос на космическом корабле из дерева.

Та же разница, что разница между Картиной, и Рассказом, как это делали Набоков и Довлатов, а именно:

– Рассказ, – в отличие от Картины имеет Два измерения:

– Время письма и время события.

Именно за Это многие первосвященники были настроены против Иисуса Христа, в том смысле, что не так уже против того:

– Что Он говорит – ибо фарисеи часто и подтверждали, что говорит он:

– Правильно, – но!

Но не Правду! Ибо были кардинально против утверждения:

– Я пришел не для того, чтобы нарушить закон! – Что и значит, не противопоставлял Себя вере первосвященников, а:

– Включал эту старую веру в Свою.

Не могли понять, как это может быть, чтобы было:

– И Старое, и Новое. – Не могли, несмотря на то, что об этом уже давно рассказал Моисей, когда принес с горы Синай Две Скрижали Завета. Которые и отличались тем, что Одна была Старая вера, а другая Новая. А суть этого их взаимодействие.

Поэтому.

Поэтому Импрессионизм был сразу не принят не потому, что это новый взгляд на мир, а именно потому, что это была интерпретация картин Старых мастеров. Импрессионизм – это герой, который заявляет о себе, не как новом герое, а Герой, пришедший рассказать – как и Шекспир:

– О том:

– Как Это Было!

Именно поэтому все и были в ужасе:

– ПРОШЛОЕ вырывалось из-под ног, казалось бы, уже ко всему привыкшего народа.

И, следовательно, Рядовой Райан, которого надо спасти – это:

– Адам.

Вот так, если предположить, что картины-иконы Андрея Рублева действительно гениальные – великие, то однозначно будет, что это:

– Рассказ. – Рассказ о Троице. А не сама Троица, можно подумать, но!

Но реальная Троица – это уж точно стопроцентный Рассказ, так как состоит не из Одного времени. Состоит не напоказ, а это:

– Фундамент Троицы. – Ибо одно изображение – это Отец, другое – Сын, а Дух Святой – это связь между Ними, такая же связь между двумя скрижалями завета, которую не могли понять люди, вставшие против Моисея, у горы Синай:

– Ибо, думали, они:

– Зачем нам Два Золотых Тельца? – Бог ведь Один.

Некоторые могут думать, что видение за идолом, за изображением бога – такое представление о вере нужно, чтобы как-то ее, веру, объяснить простым людям, чтобы было понятнее просто, а на самом деле, конечно, всё сложней. – Но!

– Но тогда это Простое объяснение будет Картиной:

– Сов-се-м-м Другой веры. – Только одной:

– Старой.

Цель – спасти Адама, – а такое объяснение имеет в виду, что:

– Адам умер, и это на веки веков.

Но тогда мы все умрем. Навсегда.

Тем не менее, этот Олень не поверил Тете, как она не подливала ему Наполеона и Хеннесси, как ни запихивала в пасть говяжьи почки, после горяченьких соси-сочек в томате – для аппетита – да и вообще горячие закуски хороши тем, что нашел же кто-то вас любящий, как говорил Владимир Набоков про свою любимую куколку-балетницу бабочки – время и терпение, чтобы их приготовить, – а не жрать, как некоторые свежие огурчики прямо со своей грядки под четверть самогона.

И поперся в Варьете лично.

– Больше не доверяю телефону, – сказал он, – пойду лично всё проверю.

Тетя сначала подумала:

– Да хрен с тобой, иди, ибо знаю:

– Получишь по мордасам. – И тут же ахнула:

– Я этого не знала, но пред-вижу-у.

Но на всякий случай пошла за ним, но следила плохо, так как не могла отделаться от мысли:

– Как?! – был голливудский Олигарх-Машинист, а появился покойник Олень-Клякса.

Совершенного неуправляемая действительность.

Далее, его, как говорится:

– Уже ждали, – Миша М, и Германн М, – хотя и ошиблись, так как хотели избить в недавно уже побеленном туалете на пять мест – имеется в виду с одной мужской стороны – а сколько там, за стеной, знают только некоторые, не мы:

– Мы не подглядываем в дырочку, как маркиз де Сад перед их жертвоприношением.

А ждали Варенуху. Собственно, и без заморочек их любой бы перепутал, а главное, как поняла Тетя – правда поздно – поэтому и ушел за занавес Олигарх, а вышел этот Олень-Клякса, то вот этот Варенуха, и пригласил его на стрелку, наверно, думал:

– Шутка, – а оказалось:

– Шутка, – да еще удалась, ибо избили не его, как обещались, а иво друга.

Потом, конечно, можно сказать:

– Это одно и тоже, но разница, знаете ли, есть: он-то покойник, а я:

– Зивой.

– Ты почему не послушался нас по телефону? – спросил Германн Кляксу, как только сгустились тучи, завыл ветер, и начался – сначала мелкий, но много, потом очень крупный, но еще сильней – не дождь, а:

– Ливень. – Клякса хотел прочитать – не Отче Наш, конечно, так как это было специально запрещено инструкцией по проведению праздников и разрешению споров:

– Одной на оба случая, – а, как и хотел с самого начала, когда дождь начинался меленький и тепленький – как в кино:

– Тепленькая пошла, – а именно прочитал стихотворение:

– Люблю я гром и молнию в начале мая, – но решил дальше не продолжать, так как именно это чтение, эта любовь к громам-гробам – как автоматически зарифмовалось – и привели к кардинальному усилению дождя, отчего и захотелось:

– В туалетум, – где, как уже было известно – только недавно побелили стены и душевно пахло хлоркой, которой не пожалели, несмотря на увещевания завхоза:

– Экономить надо и хлорку, – так как мы начали уже меньше и меньше болеть.

Но сердобольная уборщица, видимо, поняла это напутствие, как:

– Болеть меньше – значит:

– Умирать больше, – и сделала, впрочем, как всегда, – по-своему: добавила в кашу побольше масла, так как досталось оно сегодня по дешевке, добавила, несмотря на распространяемые кем-то нарочно слухи, что все масло в Москве скупили приезжие с какой-то Альфы Центавра, а для чего не говорят, хотя и так всем ясно:

– В случае забастовки будут бросать, а может и сами с четвертями бросаться под полицейские машины, как раньше под танки, чтобы те буксовали на этом, оторванном от малоимущих вкусном подсолнечно-кукурузном масле. – Хотя ведь знала заранее, что все дешевое масло делают – нет, не на Малой Арнаутской теперь – а просто на-просто:

– Из хорошо впитывающих масло тряпок, которые автомастерские – воскресшие из небытия в необъятном количестве – выбрасывают, не имея на это специальных документов, в обычные мусорные контейнеры, который стоят у домов. – Ибо:

– Мы и сами могли бы брать эти тряпки, если бы знали, что это можно, и делали бы масло даже лучше этого дешевого, но очевидно:

– Второсортного, – и других третьих, четвертых и пятых сортов.

– Тебе говорили, чтобы ты не звонил на Старую Площадь? – хмуро спросил Миша М.

– Я звонил только на Новую, – соврал Клякса-Варенуха, беззастенчиво прижавшись к с душой побеленной, из никогда не видевших рубанка природных, как девственница, досок, так что держали они этот мел-бел отлично. Он просто знал по опыту своего последнего собирания бабла на новый Проэктум – без Абдулы, который уже отказался от дальнейших претензий к Жизни, и мог бы здесь появиться в роли своей любимой, и частично доступной даже после смерти роли Коровьева, что скорее всего, и произойдет когда-нибудь, но будет стоить, хотя если деньги-то есть:

– Можно и заплатить за этот культпоход в:

– В театр Прошлого.

Он просто знал по опыту:

– Денег никто не даст, пока не поверит. – И действительно, никто не верит до тех пор, пока человек – тем более сборщик денехг на Кино – не начинает врать.

И вот он соврал, чтобы доказать, что не звонил на Старую Площадь, соврав для правдивости, что звонил на Новую, и для еще большей своей честности, поплотнее прижался к шершавым, обильно покрытым мелом, доскам паркового туалета, который никогда не запирался, а наоборот:

– Всегда бесплатно, – и если никого нет, можно посмотреть в дырочку, ибо кто-то же их сверлит для чего-то. – Хотя не исключено, что сучки сами выпадают за ненадобностью.

Из чего можно заключить – как многие и подметили правильно:

– Раньше было не только бесплатно и дешево, но и со вкусом, как у маркиза де Сада. Не зря говорят, что он был очень талантлив. Это-то, впрочем, понятно, но вот что удивительно:

– Маркиз – а тоже всё бесплатно. – Как у нас.

Глава 18

Продолжение сцены в парковом туалете. Друг из одной с Товстоноговым столовой. Заступник Монсоро и почтальонша Познера. Три тополя на Плющихе. Тишина Бродского. Сирано, Монсоро и Ваня в ресторане Ван Гог, где его владелица Грейс Келли сегодня в роли официантки, ей предлагают быть Геллой. Дело в Следущем.

– Ты куда собрался звонить, подлец?! – мяукнул, как обычно появившийся незаметно третьим Ле-Штрассе, и сел на последнее от двери, и первое у стены с дырками – между прочим заклеенными на сей момент полупрозрачными бумаженциями, скорее всего, от недавно съеденной селедки.

– Куда еще может звонить такой прохиндей, как этот покойник, – Майор вынул ТТ и приподнял его длинным стволом хромированный козырек фуражки, – как не в организацию объединенных наций.

– Или даже Биллу, известному еще по старым связям с общественностью, – сказал Миша.

– Если Биллу, с ним должна быть наводчица Сонька Золотая Ручка, – сказал Кот, и незаметно сунул один длиннющий коготь в дырку, чтобы – нечаянно – сбросить пелену с ее глаз. Мол:

– Не там ли она подслушивает?

– Ладно, давайте пока что его просто бить – авось без насилия скажет, зачем он в такой дождь, ветер, гром и молнию перся в Театр Варьете, где его и помнить уже забыли.

– Я хотел лично узнать о таких безоговорочных изменениях своей судьбы, как отправка в Край без командировочного удостоверения, подъемных и простых обыкновенных командировочных.

– И всё?! – удивился даже Кот-Штрассе. – И звонить никуда не собирался?

– У меня нет даже сотового телефона, – промямлил Кля.

– Отобрали, что ли, при входе в рай? – сказал Михаил, и приблизившись повернул пятерней голову уже давно стоящего на полусогнутых бывшего директора Варьете, так сказать:

– Ближе к свету.

– Ой, а я вас узнал, – с улыбкой надежды на скорое возвращение туды-твою, – прошепелявил осужденный. – Встречался с вашим папашкой – Там – приговоренный показал пальцем и почему именно на тоже почему-то:

– Небеленый потолок.

– Там, на крыше, что ли?

– На крыше это я, – сказал Штрассе.

– Нет, у нас для чего туалетов понастроили, – Майор крутнул ТТ на пальце, как Мел Гибсон Кольт 45 калибра, чтобы более популярно объяснить:

– Жулить в карты можно только с помощью Магии. – Закрыл глаза, и:

– И вместо дамы пик – туз пик, – как назло для противников. – А дальше пятьсот тыщ в сапоге, горячая ванна и белокурая Джоди Фостер не только в прошлом, но и в потенциале.

– Подожди, он говорил, что знал моего папашку – знатный шнифер был. Да?

– Не, – сказал Кля, – он и сейчас там, – директор Варьете показал на этот раз на перегородку, около которой уже не сидел, а стоя, прислонившись к ней локтем Лева Страус.

– Там? – спросил Миша Маленький, но пока что не стал развивать эту тему. – Пусть скажет и я ему поверю.

– Как и раньше, – улыбнулся фраер, – водит троллейбус.

– Откуда и куда?

– От сиэте Художественный до Трех Тополей на Плющихе. И, – забыл добавить, – с заездом в Берегись Автомобиля, достопочтимого Эль-Дар-а.

– Вер-на-а, придется отпустить, – с сожалением сказал Миша. Но незаметно кивнул Майору, что, мол:

– Пусть идет домой. – Как говорится:

– А где твой дом? – И в данном случае это одно из трех:

– Тот же свет, откуда он явился, тюрьма, как обычно, и:

– И Поселение, – если кто о нем уже позабыл, как сидел там вместе с Бродским. – Хорошо, но не спокойно, ибо:

– Тишина тогда была такая:

– Как расколотое На-Двое полено.

Но произошло, как в песне, явился не запылился во времени его дружок боевой из товстоноговской вмести с ним столовой.

– Руки-ноги на пюпитр, – дирижировать буду я, – сказал он с улыбкой дамы, вернувшейся опять сюды-твою из Ландона судить нас, как будто мы ее музыкальное сопровождение. – Как говорится:

– А я думал тут очередь.

– Катэллэ! – рявкнул Майор, – кончу обе-обо-их сразу.

– Хала-со, ха-ласо, ха-ла-со, – тока я предупрезу остальных читобы не здали, туда пока сто нас будут разстреливать, мозна?

– Кого-того? – не понял Майор, но все равно снял свой кольт местного разлива с предохранителя.

– Подожди, я посмотрю, что там еще за гости-посетители, – сказал Михаил, и шагнув к двери, выглянул.

– Ну, что там? – спросил Штрассе, – уже пришли?

– Неужели на самом деле очередь? – спросил Майор. – Сколько их? Если уже двое, а тем более только трое – нам лучше надо уходить, открытый конфликт не в наших интересах.

– Что значит, открытый? – спросил Михаил.

– В том смысле: уместимся ли мы здесь все, – резюмировал Штрассе, и добавил: – Я бы тоже не хотел мочиться.

Ответа не последовало, ибо они уже вошли самовольно, да, двое, но почти претенциозного роста: под 190:

– Финдиректор Варьете с саблей наголо, как будто собирался защищать саму графиню Де Монсоро, и:

– Его Телеграфистка-Почтальонша, – дружила раньше с Познером, пока он не уехал навсегда в Германию дружить с Хенкель.

Вот и сейчас, когда они вошли, сказал:

– Когда мы катались с П на такси по благословенной Англии, – но был прервал Финдиректором:

– Иди пока что за новой телеграммой, – его здесь нет. – Хотя и видел прижавшего в углу Оленя, но так как он мог оказаться в силу своего роста и гонора конкурентом не Варенухе, своему другу, а именно ему:

– Очень похож на Финдиректора, – то так и сказал:

– Уходим, несмотря на дождь, тем более он кончается.

Все Посторонние исчезли с хлюпаньем, нырнув незаметно в сделанные специально для этого дыры, как будто увидели что-то непристойное и, отказавшись смотреть, растворились сами.

Запуганный таким образом До Нельзя конкурент Олень отправился опять На Базу, хотя и с возможным обещанием – правда только в уме:

– Еще вернутся и разобраться, кто, собственно, кого боится.

Далее, ловят Олигарха, и отправляют Край.

Далее, что?

Сирано приходит в дом к Монте с намерением проверить прописку-регистрацию, т.к. пришел к Михаилу или Германну, и спросил, что ему делать, если Монсоро пока что не освобождает ему своего места. И он идет к Моте, а потом и к Грейс Келли.