Текст книги "Ночные птицы. Памфлеты"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Митрополит из подвалов Ганса Франка

В многоголосом хоре деятелей антикоммунистического фронта нередко слышны медоточивые проповеди иерархов различных церквей. Одни из них маскируют ненависть к советскому строю и материалистическому учению витиеватыми цитатами из «священного писания», длинными и путаными теологическими рассуждениями. Другие же, ослепленные ненавистью к коммунизму, идут в атаку открыто, не гнушаясь самыми подлыми инсинуациями и клеветой.

Одним из таких бешеных церковников с панагией на рясе является митрополит украинской православной автокефальной церкви Канады Илларион, тот самый, который сам себя именует «ревностным богомольцем о мире между людьми».

На что на самом деле направлены старания этого, с позволения сказать, «борца за мир» в мантии митрополита, можно судить хотя бы по его рождественскому посланию от 7 января 1964 года, которое зачитывалось во всех церквах и общинах украинской греко-православной церкви Канады.

«Коммунисты сеют ненависть к людям, ненависть к каждому, кто думает иначе, чем они,– писал митрополит.– В своей науке они явно проповедуют войну всем некоммунистам... И угрожают закабалить весь мир... И всюду пошли убийства, и реками проливается святая и невинная кровь тех, кто думает по-божьему».

Пожалуй, даже лидер американских «бешеных» генерал Голдуотер и тот не смог бы в такой форме выразить свою ненависть к коммунизму, как это сделал «смиренный Илларион». Одной этой цитаты из его рождественского послания вполне достаточно для того, чтобы каждому стало ясно: на всеканадской митрополичьей кафедре пресвятой троицы в городе Виннипег подвизается яростный ненавистник Советской страны и прежде всего многих сотен украинских тружеников Канады, тех, кого недоля еще до революции забросила за океан.

Не всегда он назывался Илларионом. Было время, когда его сверстники на Украине называли его запросто – Ванькой Огиенко.

Впервые он широко известил мир о своем существовании, когда сделался ректором так называемого Каменец-Подольского университета. Ему помог занять этот пост опереточный гетман Украины Павло Скоропадский.

Вся Украина тогда пылала в огне гражданской войны. Народные массы, следуя по пути, указанному большевиками, сметали одного за другим разных самозванцев.

Петлюра, разбитый Красной Армией, бежал к польской границе. Его сообщники, захватив миллионы из государственных банков, убегали вместе с ним. Они на бегу создавали различные министерства и дипломатические миссии.

Во время поспешного бегства петлюровской директории из Каменец-Подольска за Збруч едва-едва не оборвалась жизнь Ивана Огиенко. Машина, в которой он ехал, быстро спустившись на Новый мост, чуть не врезалась в ехавшую навстречу крестьянскую подводу. Лошади рванули в сторону, встали на дыбы, а шофер резко затормозил. Машина развернулась на скользких досках моста и, проломив решетку ограждения, повисла, раскачиваясь передними колесами над пропастью.

Воздев руки к небу, Огиенко вопил так, что его слышали в Старом городе, а уж о нас, мальчишках, пережидавших дождь под акациями бульвара, и говорить нечего. С аллеи бульвара над обрывом нам были отлично видны блестящая машина и фигура Ивана Огиенко, который пытался выпрыгнуть из нее через задний борт.

Машину вытащили. Иван Огиенко спасся. Но, надо полагать, нервное потрясение, еще более усилившее страх перед большевиками, и доныне властвует над его сознанием.

Но не будем забегать вперед.

Одним из тех, кто получил министерский портфель где-то на перегоне между местечком Чемировцы и Тарновом, был выскочка Иван Огиенко. Бывший ректор Каменец-Подольского университета почти одновременно сделался петлюровским министром просвещения и министром вероисповедания. Это были должности, не связанные ни с какой реальной работой. Кого он мог просвещать? Кого вероисповедать? Какими делами мог заниматься министр, которого прогнали за пределы родной земли? Единственным делом, которое оставалось у такого министра, было ожидание возвращения к месту выбранной им резиденции. И «министр» Иван Огиенко ожидал этого счастливого часа очень долго, обосновавшись в Польше на целых двадцать лет.

К каким только средствам ни прибегал он в Варшаве, чтобы устроиться профессором. Это было довольно тяжело без настоящих дипломов. Все же липовые титулы бывшего университетского ректора и министра несуществующего правительства помогли ему получить скромную должность преподавателя в православной богословской академии. Да и это произошло только потому, что пилсудчики потворствовали своим бывшим союзникам – петлюровским эмигрантам. Прорвавшись в Польшу с генералами и полковниками несуществующих армий, Симон Петлюра за право гостеприимства там должен был сделать официальное заявление, что его «уряд» поддерживает полный нейтралитет в отношении Восточной Галиции. Галицийская земля была в то время единственным клочком украинской земли, за которую могли еще торговаться вершители судеб послевоенной Европы – авторы Версальского договора. Этот клочок земли захватило правительство Пилсудского и держало его крепко, хотя и не имело никаких прав на исконную территорию Западной Украины. Об этом было известно всему миру. И вот именно тогда так называемое правительство Симона Петлюры заявило, что ему решительно *все равно, какова будет судьба Галичины. Пилсудчикам только это и требовалось. Они имели теперь возможность заявить Антанте»: «Вот, глядите, сами украинцы отрекаются от этой спорной территории. Таким образом, мы можем спокойно задержать ее у себя, ибо она... и так польская».

Один из бывших петлюровских министров, Огиенко, мог благодаря подобному содружеству петлюровцев с пилсудчиками не только припеваючи жить в Варшаве, но даже отпраздновал там в 1937 году тридцатилетний юбилей своей весьма сомнительной «научной деятельности». Ловкач и специалист по саморекламе, он ухитрился организовать «юбилейный комитет» по подготовке к празднованию и выпустить в свою собственную честь «научный сборник», в котором были оглашены приветственные телеграммы «юбиляру». Среди лиц, приветствовавших этого авантюриста от науки, были гетман Павло Скоропадский, униатский митрополит граф Андрей Шептицкий, ярые иезуиты епископы Николай Чарнецкий, И. Бучко, граф Адам Монтрезор. Однако преподавание в богословской академии не устраивало Огиенко. Вскоре после прибытия в Варшаву он также начал издавать журнал «Piдна мова». Это было тусклое подобие научного органа, посвященного одной проблеме: как правильно говорить и писать по-украински. Но люди, читавшие его, убеждались все больше, что эта научная цель, по существу, является лишь поводом для того, чтобы превозносить в «Рiдной мовi» заслуги самого Огиенко.

Но вот в тихий, увешанный плахтами и рушниками варшавский кабинет Огиенко доносится рокот самолетов с черными крестами на крыльях. Спустя несколько дней разрывы артиллерийских снарядов, падающих на улицы польской столицы, напоминают ему годы его бурной деятельности в правительстве УНР, когда счастье казалось так близко, так возможно.

И, убеленный сединами, но по-прежнему жаждущий власти, легкой славы, дешевой популярности, комбинатор от науки Огиенко решает начать жизнь снова, повернуть стрелку компаса своей карьеры по иному пути. Ветер приносил дымы пожаров и запах сжигаемых трупов. Наступило время, когда из различных нор выползали на опаленную войной землю Европы двуногие гиены.

И вскоре разнеслась по оккупированной стране весть: профессора Ивана Огиенко сделали... митрополитом.

Кто? Зачем? Каким? Трудно было что-либо понять вначале. Буржуазного польского правительства, которое раньше пригревало этого «министра», уже не было. Оставалась лишь одна немецкая оккупационная армия. Было известно, что, готовя планы больших завоеваний, немецкие фашисты особенно не интересовались религиозными вопросами. Церкви были нужны им в первую очередь под госпитали и конюшни. Зато они создали в Кракове «украинский центральный комитет» и сделали его председателем, пожалуй, самого глупого и жалкого из всех Квислингов– доцента Краковского университета Владимира Кубиевича, который слепо подражал фашисту-геополитику Гаусгоферу.

Всякие истории рассказывали о том, как Владимир Кубиевич «сделал» митрополитом Ивана Огиенко. Ближе всех к истине была версия о том, что Иван Огиенко приехал сам в УЦК, зашел в кабинет к «премьеру», как некогда заходил к Петлюре, и сказал Кубиевичу:

«Коллега! Пришли времена, когда обязательно должен быть у вас новый митрополит – украинец. А кто же может лучше меня справиться с этой задачей?»

Огиенко прихватил с собой на «высочайшую аудиенцию» к холую Ганса Франка сделанные им переводы каких-то церковных песнопений и молитвенников, и, конечно, возражать геополитику Кубиевичу, который ни уха ни рыла не смыслил в тонкостях богословия, было очень тяжело. А писать «послания» Иван Огиенко был мастак. Он чувствовал неудержимый зуд в руках, если в течение недели его убеленная сединой голова не производила на свет какого-нибудь нового «послания».

После разгрома гитлеровской армии митрополит Илларион метнулся вслед за фашистскими войсками из Польши дальше, на Запад. В поверженной Германии он чувствовал себя неважно и вскоре перебрался в Швейцарию. Однако на швейцарской земле его шансы на успех были невелики, и митрополит стал подумывать, как бы ему перебазироваться туда, где живет украинское население – выгодный для митрополита объект религиозного обмана. Такой страной была Канада, где проживает свыше полумиллиона украинцев, эмигрировавших из родных мест в дореволюционные годы.

Осенью 1947 года украинский религиозный двухнедельник «Вiстник», выходящий в Канаде, сообщил:

«В пятницу 19 сентября 1947 года прибыл в Виннипег из Европы митрополит Илларион, ранее известный как профессор Огиенко».

С этого дня население Канады увеличилось еще на одну персону.

В одном из коттеджей Виннипега самосвят-митрополит скрипит пером, сочиняет новые «послания», выводит строчки своей автобиографии. Что, интерес но, напишет он в ней?

Ничего странного не будет в том, если со временем мы прочтем, что в годы немецкой оккупации, когда народ скрывался от вывоза в Германию в лесах и подземельях, когда тысячи людей умирали в Майданеке и Освенциме, этот угнетенный народ «изъявил свою волю и избрал себе в митрополиты прославленного профессора, бывшего ректора, министра, доктора Ивана Огиенко». Ничего не будет странного в том, если вдруг мы прочтем, что новоизбранный митрополит сделался мучеником при жизни.

...Тем временем, пока житие митрополита не закончено и биография его не завершена, он продолжает свою враждебную народу деятельность, обманывая тружеников Канады. Он составляет богословские монографии об украинских святых, раздает камилавки и скуфии, епигонаты – палицы – и золотые кресты, дарует своим подчиненным – священникам грамоты, архимандритство и набедренники и продолжает портить бумагу, восхваляя свою собственную особу, как и встарь, в Варшаве. Его органы «Вера и культура» и «Вiстник» – это издания, почти сплошь заполняемые беззастенчивыми восхвалениями личности митрополита, его стихами, воспоминаниями о его пребывании в Холме, панегириками послушных священников в его честь.

Таково подлинное лицо этого «борца за мир», сменившего потрепанный костюм петлюровского министра на мантию заокеанского митрополита.

Церковь в разные временатравила ученого Галилея, сожгла на костре инквизиции выдающегося мыслителя средневековья Джордано Бруно, преследовала его современника– первопечатника Ивана Федорова, предавала анафеме Пугачева и гения русской литературы Льва Толстого, издевалась над польским писателем Стефаном Жеромским. Но не было случая, чтобы церковь подняла гневный голос протеста, направленный против убийц из стана сильных мира сего.

Так случилось и во Львове после страшной ночи с 3 на 4 июля 1941 года, когда весть о чудовищном преступлении, совершенном палачами, благословленными церковью и Шептицким, потрясла сознание всех честных людей старинного города.

Ночные птицы

Загадочная история

1 августа 1944 года на самолете, открывшем снова пассажирскую линию Москва – Львов, мы прилетели в старинную столицу Червонной Руси, освобожденную войсками Первого Украинского фронта.

В тот день исполнялось ровно три года со дня включения Львова в «Генеральное губернаторство». Это произошло наперекор надеждам украинских националистов, которые верно служили Гитлеру и предполагали, что он смилостивится и разрешит им образовать если не «самостийную украинскую державу», то хотя бы протекторат.

В надежде на такую милость они сколотили для передовых частей вермахта два диверсионно-разведывательных батальона – «Нахтигаль» и «Роланд». Думая, что Гитлер оценит их заслуги, националистические террористы и предатели подвизались также на его шпионской службе, работали переводчиками и агентами в штабах, в гестапо, были глазами и ушами немецкой администрации, двигавшейся за гитлеровскими войсками на восток.

Рассказы о том, что «было за немцев», широко расходились по Львову. Жители говорили о массовых казнях, о том, как гитлеровцы вешали заложников на Краковской площади и под Тремя каштанами. Они вспоминали, как провозили тысячи полуголых, избитых людей на открытых трамвайных платформах – лерах истреблять на Пески, за предместье Лычаков, как сжигали потом их трупы. Они рассказывали, как гитлеровцы уничтожали огнем целые кварталы львовского гетто.

Но была одна трагическая и загадочная история оккупационных лет, о которой говорили нехотя, вполголоса, неуверенно и с оглядкой, так, будто кто-то из прямых участников ее находился рядом, мог услышать и покарать слишком разговорчивого информатора.

Это была история исчезновения большой группы львовской интеллигенции.

Даже близкие родственники пропавших в одну ночь львовских ученых говорили об этой страшной для них пропаже весьма неохотно, будто боялись, что им отомстят за такие рассказы.

Занимаясь расследованием гитлеровских зверств, мы долго не могли понять, где кроется причина этой запуганности.

...Однако, по мере того как фронт передвигался на запад и даже для самого осторожного обывателя становилась очевидной неизбежность близкого разгрома Германии, завеса, прикрывавшая страшные подробности исчезновения ученых, постепенно отодвигалась и все чаще на трех языках мы слышали от старожилов Львова: «То була страшна масакра!», «То, проше пана, было жахливе мордерство!», «Это было ничем не оправданное злодейское убийство!»

Теперь мы можем совершенно точно рассказать, что же произошло во Львове двадцать три года назад– в трагическую ночь с 3 на 4 июля 1941 года, вскоре после того, как на рассвете 30 июня авангардные части гитлеровской армия ворвались во Львов.

В ту ночь были захвачены и арестованы в своих квартирах гитлеровцами следующие лица:

профессор стоматологии Антоний Цешинский, доцент хирургии Владислав Добржанецкий, профессор патологии и терапии Ян Грек, доцент-окулист Ежи Гжендельский, доцент Ветеринарного института Эдмунд Хамерский, профессор хирургии Генрих Хиля-рович, профессор Роман Лонгшам де Берье, профессор математики Антоний Ломницкий, доцент гинекологии Станислав Мончевский, профессор патологической анатомии Витольд Новицкий, профессор хирургии Тадеуш Островский, профессор Политехнического института, прекрасный знаток карпатских нефтяных месторождений Станислав Пилят, доцент-педиатр Станислав Прогульский, профессор патологии и терапии Роман Ренцкий, профессор машиноведения Роман Виткевич, профессор – специалист по электрическим измерениям Владимир Круковский, профессор гинекологии Адам Соловей, профессор судебной медицины Владимир Серадзский, профессор математики Владимир Стожек, профессор общей механики Казимир Ветуляни и профессор геодезии Каспар Вайгель.

Кроме того, в квартире профессора Островского вместе с ее хозяином были захвачены и вывезены затем на сборный пункт: жена профессора, учительница английского языка, подданная США, Кетти Демкив, ординатор госпиталя Станислав Руфф вместе с женой и сыном Адамом – инженером-химиком.

Из квартиры профессора Яна Грека были взяты жена профессора и академик, известный польский литератор и член Союза советских писателей Украины Тадеуш Бой-Желенский.

Из квартиры профессора права Романа Лонгшама де Берье гитлеровцы выволокли и бросили в машину трех его сыновей. Подобная участь постигла двух сыновей профессора Стожка и сына профессора Новицкого – военного врача, который был незадолго перед этим интернирован советскими войсками, а затем выпущен на свободу и вернулся во Львов, к отцу.

Один из лучших польских знатоков гражданского права, потомок гугенотов, поселившихся в Польше, ученый мировой славы, Роман Лонгшам де Берье был делегатом Международного конгресса по сравнительному праву в Гааге в 1922 году и съезда славянских юристов в Братиславе. С осени 1939 года и до гитлеровского нападения на Советский Союз, став профессором Львовского университета имени Ивана Франко,

Лонгшам де Берье преподавал сравнительное гражданское право заграничных государств, воспитывал советское студенчество. Он установил тесные, дружеские контакты с профессорами Харьковского юридического института и всесоюзной Академией наук. Вместе с делегацией ученых Львова он побывал в Москве, на научной юридической сессии.

Жена профессора, до его исчезновения веселая, живая блондинка, состарившаяся в течение одной ночи, говорила нам позже:

«Такого парада, как я, пожалуй, никто в мире не принимал. Когда их выводили, я стояла в дверях. Сначала шел муж, потом старший сын, потом второй, наконец, третий. Шли, глядя на меня...»

В 1936 году автор трехсот семидесяти одной научной работы, стоматолог, имеющий мировую славу, профессор и доктор медицины Антоний Цешинский, как пионер мировой стоматологии, на конгрессе ФДИ («Федератион Донтайр Интернационале») в Брюсселе был награжден Большой золотой медалью имени В. Д. Миллера и Почетным дипломом. Эта золотая медаль весом двести пятьдесят граммов и диплом, врученный ему от двадцати восьми государств, в том числе и от Советского Союза, небрежно опустил в свой карман пришедший арестовывать профессора гитлеровский офицер.

Свидетели этой сцены – вдова профессора Розалия Цешинская, проживающая сейчас в городе Гливице, и сын профессора – доктор Томаш Цешинский, проживающий во Вроцлаве, воскрешая подробности той ночи, рассказали мне:

«Когда Антоний Цешинский надевал пиджак, мы дали ему носовой платок и пару носков. Офицер жестом запротестовал, давая понять, что это профессору не пригодится».

Когда Розалия Цешинская протянула мужу бутылочку с лекарством «Дигиталис», которым пользовался профессор в связи с серьезной болезнью сердца, офицер настороженно спросил:

«Что это?»

«Лекарство. У моего мужа больное сердце».

Немец взял бутылочку, осмотрел ее, понюхал и, отставив, сказал:

«Оно ему уже не понадобится...»

В квартире профессора-пенсионера Адама Соловья был арестован внук ученого – Монсович. Вместе с пожилым педиатром Прогульским был арестован его сын Андрей. В тюремную машину вместе с профессором Вейглем затолкали и его сына.

Из квартиры известного во Львове хирурга Добржанецкого были взяты вместе с ним его приятель – доктор права, беженец из Гданьска Тадеуш Тапковский и муж служанки, фамилия которого до сих пор не установлена.

И наконец, тогда же была схвачена медицинская сестра Мария Рейман. Из какой именно квартиры ее взяли, до сих пор неизвестно.

Ни один из перечисленных здесь людей не остался в живых.

Лощина близ Вулецкой

Сперва всех захваченных свезли в бурсу Абрагамовичей, поблизости от Вулецких взгорьев, во Львове, а затем после коротких жестоких допросов и надругательств расстреляли двумя группами в одной из лощин поблизости от Вулецкой улицы.

Мы привели многие подробности ареста и расстрела львовской интеллигенции в книге «Под чужими знаменами», написанной совместно с профессором Львовского университета Михаилом Рудницким.

В книге доказано, что захват всех перечисленных выше представителей интеллигенции был совершен гитлеровцами по «черным спискам», заготовленным для них заранее организацией украинских фашистов – ОУН.

Однако кто именно производил эту экзекуцию, долгое время оставалось загадкой. Родственники пропавших ученых, которые еще во время немецкой оккупации пробовали выяснить во львовском гестапо, куда делись их близкие, получали один и тот же лаконичный ответ:

«Мы, гестапо, начали действовать во Львове с 1 августа 1941 года, то есть с момента включения города в «Генеральное губернаторство», и после передачи власти от военного командования гражданской администрации. Ваших же близких арестовали в ночь с 3 на 4 июля. Мы к этому делу не имеем никакого отношения».

Большинство исчезнувших в течение одной ночи ученых были людьми, далекими от политики. Видные знатоки своего дела, особенно медики, они помогали людям разных национальностей. Трудно, даже невозможно было предположить, что могли найтись звери в человеческом обличье, которые захотели бы взять да так просто уничтожить этот цвет славянской интеллигенции.

«Скорее всего, их взяли как заложников и отвезли на Запад,– думали многие.– Следы профессуры надо искать уже не во Львове, а на Западе».

...Шли годы. Многим, да и автору этих строк тоже, казалось, что история гибели львовских ученых уже сдана в архив. Особенно были заинтересованы в этом причастные к ней лица – наводчики и непосредственные убийцы львовской профессуры. Затерев за собой кровавые следы, изменив фамилии и получив новые паспорта, они разбежались по городам Западной Германии, Австрии, Испании. Другие переплыли на лайнерах через океан в Соединенные Штаты Америки, в Аргентину, в Канаду, чувствуя себя в полной безопасности на американском континенте. Но кто они?

Неосторожные признания

Возможно, тайна уничтожения ученых Львова была бы долго еще прикрыта глухой завесой, если бы бывший крупный немецкий разведчик, шеф абвера в Стамбуле и на Ближнем Востоке, а после войны процветающий боннский адвокат Пауль Леверкюн не опубликовал свою книгу о секретной немецкой службе в дни войны. На страницах своей книги Пауль Леверкюн сообщил:

«Зимой 1940/41 года в лагере Нойгаммер, около Лигницы, расположился один батальон, который пополнялся за счет западных украинцев... Роты этого батальона состояли из солдат, которые были выисканы при поддержке западноукраинских организаций. Частично они принадлежали к организации Степана Бандеры, частично это были западные украинцы, которые принадлежали к другим организациям. Немецким командиром этого батальона был старший лейтенант, доктор Альбрехт Херцнер, прославившийся во время Яблоновского путча, политическим руководителем – профессор Теодор Оберлендер. Этот батальон находился в распоряжении абвера-II. Он получил маскировочное название «Соловей» («Нахтигаль»), так как имел хороший хор, который мог бы соперничать с лучшими казачьими хорами. 22 июня 1941 года батальон «Соловей», действуя в составе полка «Бранденбург», ворвался на территорию СССР. В ночь с 29 на 30 июня 1941 года, на семь часов ранее намеченного срока, батальон «Соловей» вместе с первым батальоном Бранденбургского полка проник во Львов. Здесь украинский батальон особенно отличился...»

Таково свидетельство видного гитлеровского разведчика, широко известного шпионскими аферами в Турции в годы второй мировой войны.

Пауль Леверкюн несколько расплывчато обозначил дату возникновения батальона «Нахтигаль». Инициаторы его создания, поставщики пушечного мяса для гитлеровской Германии – украинские националисты придерживаются другой версии. Один из них, состоящий сейчас на довольствии американской разведки, некий Юрко Лопатинский, по кличке Калина, выступая 5 мая I960 года на конференции националистов в Нью-Йорке, рассказал:

«Организация батальона, который получил кодированное название «Нахтигаль», началась в апреле 1941 года в Кракове. Ее проводила по поручению руководства ОУН – Бандеры военная референтура организации украинских националистов под руководством сотника Романа Шухевича. В состав референтуры входил также и я»

По словам Лопатинского, как только первые роты батальона «Нахтигаль» вошли на улицы Львова, его командиры Херцнер, Оберлендер и Шухевич решили посетить капитул униатской церкви на Свято-Юрской горе.

«К собору Святого Юра мы прибыли в 5.30 утра. Спустя час митрополит Андрей Шептицкий принял делегацию батальона с сотником Романом Шухевичем во главе и немецких офицеров, которые были с нами. Владыку вынесли на балкон палаты, откуда он удостоил благословения собравшихся на погосте стрельцов и верующих».

Кого же благословлял в то первое утро захвата Львова седобородый граф и униатский митрополит?

Отпетых националистов-головорезов, готовых разбежаться по улицам настороженного старинного города, чтобы начать серию грабежей и убийств, приступить к неслыханному террору. К этому уже подготовили их два фюрера – украинский попович Степан Бандера и гитлеровский разведчик фашист Теодор Оберлендер. Именно под руководством Теодора Оберлендера на Зеленой улице города Кракова составил Степан Бандера инструкцию «Борьбы и деятельности ОУН во время войны».

Наводчики

Когда осенью 1944 года мы обнаружили эту инструкцию Бандеры в одном из бандитских схронов-бункеров Черного леса, на Станиславщине, и прочитали строки этого неслыханного документа, отпечатанного на немецкой папиросной бумаге, мы поняли, что она дает нам ключ к тайне уничтожения ученых Львова.

Бандера и Оберлендер предлагали националистам:

«Собрать персональные данные обо всех выдающихся поляках и составить черный список. Составить список всех выдающихся украинцев, которые в определенный момент могли бы пробовать вести свою политику».

Злодейская инструкция составлялась в Кракове как раз в то время, когда гитлеровцы, захватившие старинный польский город, чудовищно надругались там над польской интеллигенцией.

6 ноября 1939 года научные работники и профессура Кракова были созваны в здание древнего Ягеллоновского университета якобы на доклад обер-штурмбанфюрера СС и будущего шефа гестапо Генриха Мюллера.

Худощавый, невысокого роста гестаповец, одетый в серый френч, черные бриджи и высокие сапоги с жесткими задниками, выйдя на трибуну, окинул острым взглядом собравшихся седовласых ученых старинного польского университета и сказал:

«В наших концентрационных лагерях у профессоров Кракова будет вполне достаточно времени для того, чтобы обдумать свои грехи против Германии и немецкого народа!»

Вслед за этой циничной фразой, как бы навеянной евангелием Гитлера – «Майн кампф», во всех дверях появились гитлеровцы. Они арестовали свыше ста восьмидесяти ученых, преимущественно людей старшего возраста. Значительная часть из них погибла в лагерях, в том числе и в застенках Заксенхаузена.

Арест краковской профессуры был для украинских националистов наглядным уроком, как лучше всего угождать своим немецким хозяевам. Они стали заносить в свои «черные списки» знакомых им понаслышке и лично профессоров Львова, одного из первых советских городов, который предполагали захватить немецкие войска.

«Черные списки» ОУН были переданы Степаном Бандерой Теодору Оберлендеру.

Теодор Оберлендер, капитан абвера, и профессор теологии Ганс Кох, Георг Герулис и другие опытные гитлеровские разведчики, под команду которых попали шайки убийц, следуя за наступающими частями гитлеровской армии, были готовы в любую минуту приступить к очистке территории Западной Украины от нежелательных элементов.

Эта главная «боевая» задача немецких специалистов по Украине сейчас всячески затушевывается и скрывается верными и послушными наймитами тогдашнего рейха – украинскими националистами и клерикалами.

«Наши связи с немецкой армией частично охраняли организацию украинских националистов, ее членов и деятельность от гестапо,– вынужден был признаться 5 мая 1960 года в Нью-Йорке один из самых кровавых бандеровских палачей – бывший начальник службы безопасности Бандеры Мыкола Лебедь.– Для немецкой же стороны деятельность ОУН имела ценность в планах на будущее, то есть на случай конфликта с СССР».

Из этого признания, сделанного под напором фактов, можно себе ясно представить ту гнусную роль, которую сыграли украинские националисты во второй мировой войне и играют за рубежом сейчас.

Таинственный гауптштурмфюрер

...Среди лиц, курировавших украинских националистов и немецких карателей после захвата Львова, была одна зловещая фигура – высокий, светловолосый гауптштурмфюрер СС, с лицом, опухшим от постоянного употребления алкоголя. О нем нам неоднократно рассказывали дворники и жители домов, расположенных поблизости от Вулецких холмов. Долгие годы я не мог узнать фамилию этого кровавого палача, но по описаниям людей, видевших его во время львовских экзекуций, знал его так, словно сам побывал у него в руках.

...Чудом уцелевший в ту страшную ночь, когда расстреливали львовскую профессуру, известный педиатр, а сейчас польский академик, профессор Францишек Гроер так рассказывал мне о своей первой встрече с этим гитлеровским офицером 3 июня 1941 года, когда профессора привезли вместе с другими учеными в бурсу Абрагамовичей:

«Меня ввели в комнату, имевшую вид канцелярии. Она была хорошо освещена. За столом сидел тот самый офицер, который меня арестовал, а возле него стоял очень высокий и крепко сложенный офицер СС со зверским, вспухшим лицом, как показалось мне, не совсем трезвый и похожий на начальника. Он сразу же подскочил ко мне и, угрожая кулаками, заорал хриплым голосом:

«Собака проклятая, ты немец, а изменил своему отечеству и служил большевикам! Я убью тебя за это здесь же, на месте!»

Я отвечал сначала очень спокойно, но затем, видя, что меня не слушают, громче,– что я совсем не немец, а поляк, несмотря на то, что я окончил немецкий университет, был доцентом в Вене и говорю по-немецки...»

Вскоре после этого высокий офицер, переговорив с другими немцами, приказал Гроеру выйти во двор, гулять там, не производя впечатления арестованного, и лишь после окончания полицейского часа пойти домой. Прохаживаясь по двору, чудом избежавший смерти Гроер видел собственными глазами, как проводили на расстрел одну за другой группы избитых ученых.

В одном из них Гроер узнал Станислава Мон-чевского. Вслед за этой группой вышел и начальник с опухшим лицом, который меня допрашивал. Он сказал нарочито громко часовым, кивая на арестованных: «А эти пойдут в тюрьму». У меня создалось впечатление, что слова эти были сказаны исключительно для моего сведения. Подойдя к группе прислуги, начальник спросил: