Текст книги "Ночные птицы. Памфлеты"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

«Здесь кто? Все прислуга?»

«Нет, я учительница!» – ответила Кетти Демкив и шагнула вперед.

«Учительница? – спросил начальник.– Тогда марш под стенку!» – И он присоединил ее к группе стоящих у стены ученых...»

Своими глазами

...Живущая в городе Эльблонг, в Польше, Елена Кухар вспоминает вместе со своим мужем Каролем Кухар ночь с 3 на 4 июля 1941 года, документально подтверждая:

«В 1941 году мы жили по улице Малаховского, 2, во Львове, поблизости от тропинки, ведущей от бурсы Абрагамовичей в лощины, разбросанные между Вулецкими холмами. Около четырех часов утра 4 июля нас разбудили залпы. Минуту спустя услышали одиночные револьверные выстрелы. Мы подбежали к окну, выходящему на луга и лощины, спускающиеся к Вулецкой улице. Увидели, что все пространство над одной лощиной окружено солдатами в немецких шлемах. От наших окон они были отдалены на пятьдесят – шестьдесят метров. Солдаты окружали группу одетых в штатское людей. Еще раньше мы увидели стоящих пониже, в оврагах, под лугом, около десяти солдат с автоматами наготове. На соседнем холмике возле этих солдат стояла небольшая группа офицеров в фуражках в свободных позициях. Окруженные на лужайке люди, одетые в штатское, были построены рядами по шести. Среди них была одна женщина. В группе было около тридцати человек. По знаку снизу одного из офицеров (низкий ростом, подал знак стеком) два солдата стали провожать очередную группу из шести человек. Их провели мимо оврагов и поставили перед отрядом, производившим экзекуцию. Обреченные становились лицом к отряду. Раздался громкий немецкий окрик, очевидно команда. Обреченные повернулись и сняли головные уборы. Во время экзекуции очередной шестерки один человек не снял шапку. Офицер, командующий расстрелом, подошел и стеком сбил головной убор. Привели на расстрел шестерку, в которой находилась женщина. Как только гитлеровцы подняли автоматы, она поцеловала стоящего рядом мужчину в голову...

Спустя полчаса после экзекуции, добавляет Елена Кухар,– я услышала разговор под окном и выглянула через занавеску. Под окном стояли четыре офицера. Они смотрели по направлению места экзекуции и поглядывали на наш блок. Я подумала немножко позже, что они уже ушли, и выглянула через двери балкона. В эту минуту один из офицеров, которому остальные оказывали знаки особого уважения, поднял голову ^ и наши взгляды встретились. Смотрел на меня мгновение. Я отшатнулась. Боялась, что могут прийти к нам в дом: ведь мы видели экзекуцию.

Пересеченные оврагами и лощинами взгорья над Вулецкой глинистые, даже летом здесь всегда можно было запачкать обувь. На свежей глине, засыпавшей могилу, еще долго виднелись следы крови...» (Уже осенью 1943 года, после разгрома Шестой армии Паулюса у берегов Волги, гитлеровцы стали поспешно прятать следы своих совершенных ранее преступлений. По приказу Гиммлера этой работой в «Генеральном губернаторстве» руководил штандартенфюрер СС Блебель. Этой цели в провинции «Галиция» служила так называемая «Бригада смерти». или «зондеркоманда-1005», набранная из последних узников Яновского лагеря смерти, во Львове. 8 сентября 1943 года, глухой ночью, при свете прожекторов, участники «бригады смерти» откопали тела львовской профессуры из двух могил на Вулецких холмах, перевезли их в Лисеничский лес и на следующий день сожгли.

Бывший начальник «зондеркоманды-1005» унтерштурм-фюрер СС Вальтер Шарлок, по приказу которого были сожжены останки профессоров, до лета 1961 года находился на свободе в Федеративной Германской Республике. Как это следует из письма, полученного мной из Франкфурта-на-Майне от Президиума Объединения лиц, преследовавшихся при нацизме, прокуратура города Вальдсхута сообщила объединению, что Вальтер Шарлок (или Шаллок) задержан и находится в заключении. Его преступления подробно описаны в книге участника «бригады смерти» Леона Величкера «Бригада смерти», вышедшей в 1946 году в польском городе Лодзи).

Но кто был этот окруженный почестями немецкий офицер, с которым встретилась взглядом Елена Кухар?

9 марта 1960 года в письме из Эльблонга к авторам вышедшей в Польше на английском и польском языках книге «Оберлендер» Заборовскому и Дрозд-жинскому Елена Кухар написала:

«Возвращаюсь еще раз к делу Оберлендера: в помещенной в «Тыгоднику Повшехним» (№ 5 от 31 января с. г.) фотографии Оберлендера тех лет узнала сразу с первого взгляда офицера, который в тот критический день стоял впереди группы офицеров, наблюдавших за экзекуцией, потом подошел к нашему дому и с которым мы встретились взглядом. Очертания бровей, постановка глаз, нос и щеки полностью соответствуют характерному образу, который хорошо запечатлелся в памяти».

Итак, тот, кто наблюдал расстрелы, стоя поблизости от вырытых могил, был католик Теодор Оберлендер. А кем же был тот, высокий, опухший гитлеровец, кто принимал в подвалах бурсы арестованных?

В казарме «пташников»...

1 июля 1941 года на Стрелецкой площади, во Львове, задержались немецкие автомашины. С одной из них соскочил офицер и, остановив подростка Яцека Вильчура, спросил у него по-украински, как проехать на улицу Чвартаков? Мальчик проводил машину на эту улицу, к дому, занятому военными. Как позже оказалось, в нем располагалось одно из подразделений батальона «Нахтигаль», солдат которого население стало называть «пташниками», потому что на их машинах и мотоциклах были нарисованы силуэты птиц. После того как Яцек Вильчур выполнил функции поводыря, офицер дал ему пачку сигарет, полбуханки хлеба и приказал немного подождать и не уходить. Вскоре он вернулся с другими солдатами, «среди которых было два штатских. Когда у одного распахнулся пиджак, заметил кобуру с пистолетом. Осматривали меня некоторое время, а потом один из штатских спросил, нет ли у меня желания заработать. Когда ответил утвердительно, он спросил меня, умею ли чистить одежду, заметать и держать язык за зубами? Ответил, что умею это делать».

Дело в том, что сразу же после захвата Львова немецкими войсками Яцек Вильчур оказался на улице. Тяжелая болезнь отца возложила на плечи шестнадцатилетнего подростка тяжесть содержания целой семьи – родителей и двух младших братьев. Пропитание давала улица: мелкие кражи у немцев, случайные заработки, временами даже отбросы со свалки.

Так Яцек Вильчур, будущий журналист, живущий сейчас в Варшаве, стал работать в казармах батальона «Нахтигаль» и невольно сделался свидетелем многих злодеяний «пташников». В 1961 году в Варшаве вышла первая книжечка Вильчура – дневник оккупационных лет «На небо нельзя сразу», выдержки из которой мы приводим, а вслед за ней интересная документальная книжка «Армира не вернется в Италию», о судьбе итальянского экспедиционного корпуса, почти целиком уничтоженного гитлеровцами на землях Западной Украины и Польши.

Приводим выдержки из дневника Вильчура за 3– 4 июля 1941 года:

«Спали мы сегодня с Крыськом (ровесник Вильчура, которого он взял себе в помощь) в котельной, когда на рассвете приехали «пташники» в немецких мундирах. У нас сегодня было много работы с Крыштофом, потому что сапоги солдат были запачканы глиной,грязью и даже экскрементами. У нескольких на штанах была кровь... Один из солдат стирал под краном носовой платок, весь забрызганный кровью. Также и автомашины их были в грязи и глине. Мы чистили сапоги от шести до девяти утра, а потом подметали двор. В этот день мы заработали много хлеба, швейцарского сыра и топленого сала – смальца. Нам не дают деньги за работу, только продукты... Все заработанное отнес домой. Буханку хлеба съели сразу, а остатки, то есть корки и недоеденные куски, мама поставила в печку на сухари...

Сегодня солдаты выехали поздно вечером, и я видел, как они готовили оружие. Мы уже знаем наверное, что они принимают участие в расстрелах. Возвратившись, привезли с собой две автомашины, нагруженные штатскими костюмами, ботинками, очками и портфелями. Кроме того, в машинах было несколько чемоданов. Все эти вещи внесли в большую комнату на первом этаже и приказали нам чистить их... Младший офицер приказал нам обстоятельно осматривать все карманы и все их содержимое складывать в чемодан. Машины вернулись с Вульки, потому что солдаты проклинали подъезды к этой части города».

Пьяный прокурор

Изучая мировую прессу послевоенного периода, а в том числе и различные эмигрантские издания, я обнаружил совершенно неожиданно в 45—47-м номерах издающегося в Лондоне польского эмиграционного листка «Ожел бялы» за 1948 год большой материал К. Лянцкоронской: «Немцы во Львове», проливающий новый, свет на события той страшной июльской ночи 1941 года, когда прогремели немецкие залпы в лощинах Вулецких холмов.

Автора воспоминаний можно считать более чем беспристрастным свидетелем. Польская аристократка, по матери немка, ассистентка университета, она стала в дни войны сотрудницей польского комитета помощи, который возглавлял председатель главного опекунского совета Адам Роникер.

Вступая в контакт с гитлеровцами, эта благотворительная организация пробовала оказывать помощь заключенным в тюрьмах.

По просьбе краковской профессуры, прибыв во Львов в сентябре 1941 года, Лянцкоронская безуспешно пыталась отыскать следы исчезнувших ученых Львова.

Затем по поручению главного опекунского совета она прибыла в Станислав, откуда недавно ушли венгерские части и вся власть перешла к гитлеровцам. Сразу же после ухода венгерских войск таким же таинственным способом, как и во Львове, была арестована и таинственно исчезла значительная часть интеллигенции Станислава – около двухсот пятидесяти человек. Это были учителя средних школ (вспомните выкрики немецкого офицера в бурсе Абрагамовичей по адресу Кетти Демкив: «Учительница? Марш под стенку!»), инженеры, врачи, агрономы – преимущественно польской национальности. Был среди захваченных и директор госпиталя, известный хирург Ян Кохай, не только не сочувствовавший Советской власти, но, наоборот, совершивший в дни войны поступок, обличающий его как человека, симпатизирующего немцам.

Над советским еще Станиславом советская зенитная артиллерия сбила немецкий самолет. Раненые летчики спустились на парашютах и попали под опеку Яна Кохая. По словам К. Лянцкоронской, он якобы тайно их оперировал и лечил, скрывая это от советских властей, за что позже получил благодарность от командования военно-воздушных сил Германии.

Но и эта бумага не спасла его от последующего ареста.

Стараясь выяснить, как можно помочь заключенным, думая, что Станиславская интеллигенция еще жива, К. Лянцкоронская в январе 1942 года посетила Станиславского прокурора Роттера. Все население называло его «пьяным прокурором». И на этот раз он принял Лянцкоронскую пошатываясь, пьяный. В разговоре он подтвердил то, о чем было известно раньше. Из двух тюрем Станислава только одна подчинялась Роттеру. Другой, большей, всецело ведал шеф Станиславского гестапо Ганс Крюгер. Этот немец наводил ужас на жителей Станислава с первых же дней его появления в городе.

Роттер сообщил Лянцкоронской, что в подвластной ему тюрьме есть всего несколько поляков – уголовных преступников.

«Значит, все политические узники в другой тюрьме?» – спросила Лянцкоронская.

«Какие «все»? Что это значит «все»?» – настороженно спросил Роттер, заметно трезвея.

«Все, которых здесь арестовали после прихода немцев. Прежде всего, двести пятьдесят учителей, инженеров, врачей, адвокатов, которых забрали сразу, а потом длинная вереница тех, которые были арестованы после».

«Много заключенных имеет, наверное, Крюгер, но я сомневаюсь, чтобы он согласился принимать для них продукты».

«Чувствовала,– вспоминает Лянцкоронская,– что прокурор не говорит всего, о чем думает, и понимала, что в связи с его сильным опьянением из него можно вытянуть больше».

«Там, должно быть, огромная тюрьма. Ведь он арестовал несколько сот поляков»,– продолжала Лянцкоронская.

Молчание.

«Там есть очень мало людей»,– проронил наконец Роттер.

«Так вот я вас спрашиваю, господин прокурор, где остальные, где находится вся интеллигенция Станислава?»

Прокурор встал, слегка пошатнулся, оперся о кресло и перегнулся через его спинку.

«Зи зинд алле тот! – выкрикнул он внезапно.– Я, я, тот,– повторил он...– Крюгер хат зи эршос-сен, бевор их камм, оне рехт, оне герихт. Виссен зи вас дас фюр ейнен штаатсанвальд ист?..» (Все они уже мертвы. Да, да, мертвы. Крюгер их расстрелял, прежде чем я прибыл сюда. Самовольно, без суда. Вы знаете, что это значит для прокурора?)

Тем не менее, несмотря на этот истерический вы-крик-признание, прокурор Роттер, старавшийся казаться объективным стражем порядка, охотно вызвался сопровождать польскую аристократку к шефу гестапо и даже по телефону заказал у него водку.

Гестапо помещалось в Станиславе ка улице Билинского, переименованной в Штрассе дер полицай. Когда Лянцкоронская вошла первой в святая святых

Станиславского гестапо, «в другом конце большой ипродолговатой комнаты поднялся из-за стола очень высокий, рано обрюзгший молодой человек лет тридцати– тридцати двух, очень светловолосый. Его большой рот был сильно выдвинут вперед, губы толстые, щеки массивные. Нижняя часть лица была очерчена резче верхней. Его очень бледные, выпуклые, ясно-стальные глаза смотрели через очки без оправы».

Лицом к лицу о палачом

Так выглядел Крюгер во время первого его посещения сотрудницей главного опекунского совета. Вторая их встреча состоялась 25 апреля 1942 года, когда Лянцкоронскую вызвали к шефу гестапо уже не в качестве просительницы, а на допрос. Крюгер считал ее деятельность недопустимой, однако после почти четырехчасового допроса отпустил ее на свободу. 12 мая 1942 года ее все же арестовали, и сам Крюгер сообщил Лянцкоронской, что она поедет в концентрационный лагерь Равенсбрюк. Несколько удивленный тем, что Лянцкоронская приняла эту весть без особого волнения, Крюгер спросил, что о нем думают в Станиславе.

Услышав уклончивый ответ, Крюгер рассвирепел и потребовал говорить прямо. Ему было ясно, что у арестованной теперь один только путь – на смерть, и он хотел добиться от нее предельной откровенности.

«Вас боятся,– сказала Лянцкоронская.– С вашим именем связывают арест двухсот пятидесяти человек– учителей, инженеров, врачей».

«Попросту – интеллигенции»,– оборвал Крюгер, смеясь и кивая головой.

«Особенное внимание обращают на факт ареста хирурга Яна Кохая, который спас жизнь четырем немецким летчикам, рискуя своей собственной. И он исчез без следа. Ему даже пришла благодарность от «рейхлюфтфаерсмнистериум», но она его уже не застала»

«Благодарность Кохай получил из моих рук»,– сказал Крюгер.

«И, невзирая на это, такого человека не освободили?»

«Какое имеет отношение одно к другому? – спросил Крюгер.– Ведь мы, когда вторгаемся, всегда имеем списки тех, кого надо арестовать. Так бывает всегда. Вы знаете, где еще так было? – Тут он дико рассмеялся. Я была дезориентирована, не зная, к чему он клонит, а Крюгер уже говорил дальше: – Во Львове! Вы знаете, о чем я думаю в эту минуту? Во Львове. (Снова дикий смех.) Да, да. Профессора университета! Ха, ха! Это мое дело, мое! Сегодня, когда вы уже отсюда не выйдете, могу вам это сказать. Да, да. В...– Тут он назвал какой-то день, кажется четверг.– В три часа пятнадцать минут...»

Так проболтался осужденной на смерть польской аристократке гауптштурмфюрер СС Ганс Крюгер. Тот, что принимал в полутемных подвалах бурсы Абрагамовичей свозимых отовсюду, с разных улиц старинного города, ученых. Быстро допрашивал их, избивал, вершил суд скорый и по-фашистски «праведный», а потом небольшими партиями отправлял в лощину, затерянную между Вулецкими холмами, на одном из которых лицезрел экзекуцию профессор теологии и старший лейтенант батальона «Нахтигаль» ревностный католик Теодор Оберлендер.

Хлопочут Сабауды

Если бы Крюгер хотя бы на минуту усомнился в том, что Лянцкоронская останется в живых, никогда бы он не был так откровенен. С точки зрения суровых законов гестапо его хвастливая болтовня нарушала предписания хранить в строжайшей тайне решительно все, что творят палачи-эсэсовцы. Но Крюгер ошибочно предполагал, что Лянцкоронская – одна из обычных польских интеллигенток, сотни которых он отправил на смерть во Львове и Станиславе. И только поэтому дал он волю своему чудовищному тщеславию, подогретому алкоголем.

Не знал Ганс Крюгер того, что незадолго перед арестом, 3 апреля 1942 года, Лянцкоронская была в Варшаве и беседовала с командующим пресловутой «армии крайовой» генералом Бур-Комаровским. Не знал шеф Станиславского гестапо и того, что его новая арестованная тесно связана кровными аристократическими узами со многими княжескими и графскими фамилиями в Польше и за границей, а также с итальянской Савойской королевской династией Сабаудов.

Ангел поневоле

После ареста Лянцкоронской родственники и знакомые пустили в ход все свои связи, и королевская итальянская Савойская династия (Сабауды) ходатайствовала о ее судьбе перед всевластным райхсфюрером СС Генрихом Гиммлером.

«...Если вы не знаете никого лично из Сабаудов, а ходатайство тем не менее имело место, значит, у вас в Италии много приятелей. Говорю это вам, хотя не имею права делать это, сохраните тайну при себе. Хочу, чтобы вы об этом знали,– ходатайство очень влиятельное, сильное... Гиммлер очень обозлен этим делом, велел вас перевезти во Львов. Я должен сейчас составить протокол и переслать его в Берлин. Посмотрим, что будет дальше».

Такими словами встретил перевезенную во Львов из Станислава Лянцкоронскую комиссар львовского гестапо Кучман, который раньше «воевал» в батальоне «Нахтигаль». Он «работал» под началом бывшего палача города Санока криминального советника Стависского. Узнав о том, что по приказу Крюгера Лянцкоронская сидела семь дней в темном подвале, Ста-висский разозлился, а Кучман пообещал ей «хорошее питание, отдельную камеру, постель, книжки». Все эти знаки внимания были вызваны, по словам Кучмана, тем, что «она была единственной полькой, для которой Гиммлер сделал такое послабление». Можно после этого судить, насколько сильным было заступничество Савойской династии.

Чувствуя, что в прошлом между Крюгером и Кучманом на основе каких-то служебных неурядиц пробежала черная кошка, желая сыграть на их давних противоречиях, Лянцкоронская сказала:

«Крюгер расстреливал львовских профессоров...»

«Откуда вы знаете это?»

«От самого Крюгера».– И она повторила все то, что услышала из уст этого гестаповца.

Кучман остановился перед Лянцкоронской и спросил трижды, с растущим напряжением:

«Он сам это вам сказал???»

На троекратный утвердительный ответ Лянцкоронской Кучман, подтверждая, проронил:

«Ведь я был при этом! Находился в его распоряжении. Он приказал мне привезти еще одну группу профессоров по списку и ряд других выдающихся личностей Львова. Я доложил, что никого на квартирах не застал, поэтому эти люди живут...»

Кучман прекрасно понимал, что война проиграна. Он сказал об этом Лянцкоронской прямо:

«Вы ничего не знаете? Скажу в двух словах: американцы уже в Африке. Роммель, который стоял уже под Александрией, разбит. Ситуация ясная...»

Чувствуя приближение неизбежной развязки – военной катастрофы Германии, ловкий гестаповец Кучман хотел подготовить пути отступления и застраховать себя таким солидным козырем, как оказание помощи польской аристократке, о судьбе которой хлопотали перед всесильным Гиммлером даже Сабауды...

«...Откуда немцы имели списки обреченных?» – спросила Лянцкоронская Кучмана.

«Конечно, от плохих украинских студентов!» – ответил комиссар гестапо.

«Железные студенты»

Эти три слова – «плохие украинские студенты» бросают еще один луч света на то, кто именно был наводчиком уничтожения львовской профессуры.

Основной руководящий костяк «организации украинских националистов» составляли студенты-неудачники, или, как их называли в Польше, «железные студенты». Большинство их жило во Львове в украинском «академическом доме» поблизости от цитадели. Такой «железный студент» мог годами не приходить на лекции, получая стипендии от Шептицкого, ездить по заграничным странам, обучаться террору и убийствам в немецких, итальянских и усташских диверсионных школах и в то же самое время преспокойно состоять в списках того или иного учебного заведения. Даже пребывание в тюрьме не всегда давало возможность ректорату вычеркнуть такого «воспитанника» из списков учебного заведения.

Как известно, 15 июня 1934 года организатор убийства советского консула во Львове Андрея Майлова, будущий фюрер «организации украинских националистов», сын униатского попа Степан Бандера вместе со своими сообщниками совершил новый террористический акт – убийство министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого. Приговор Степану Бандере и его сообщникам Варшавский окружной суд огласил только 13 января 1936 года. Дело это имело широкий резонанс в мировой печати.

У меня хранится тетрадочка одного из педелей Львовского политехнического института за 1936 год, где на листочке алфавита под буквой «Б» черным по белому значатся имя и фамилия: «Степан Бандера». Недоучившийся студент агрономического факультета, руководитель краевой экспозитуры ОУН и организатор убийства польского министра уже и тогда, сидя в тюрьме, все же считался студентом Львовского политехнического института...

Отнюдь не случайно прибегли к услугам именно таких студентов-недоучек, ослепленных фашистским учением Адольфа Гитлера, перелицованным на украинский националистический лад, такие научные специалисты абвера, как теологи Теодор Оберлендер, Ганс Кох, Герулис, Вернер Маркет и бывший руководитель польского отдела в Кенигсбергском университете, старый разведчик Петр Ганс Серафим. Играя на личной неприязни к строгой профессуре этих полных неудачников в науке, мечтающих о политической карьере украинских наполеонов, представляя обычные требования педагогов как проявление национального угнетения, гитлеровские специалисты от разведки, подобные Оберлендеру, преследовали определенные цели. Они не только получали «черные списки», но, выполняя приговоры по ним, добивались разобщения людей разных национальностей. Им было очень выгодно, когда среди польского населения распространялся слух: «Наших профессоров убили украинцы». Отождествление устами обывателей жалкой кучки предателей и наемников со всем украинским населением служило разжиганию взаимной ненависти, стирало воспоминание о тех догитлеровских временах, когда за стенами той же самой Станиславской тюрьмы или львовских «Бригидок» томились в одних камерах польские, украинские, еврейские революционеры, ведущие совместную борьбу против капиталистов и поднявшие массы трудового, нищего люда на баррикады красного восставшего Львова в мае 1936 года.

Разделяя и властвуя

Чтобы население оккупированных земель не выступало сообща против захватчиков, гитлеровцы продолжали, но еще с большей силой и коварством, традиционную политику императорской Австро-Венгрии– «разделяй и властвуй». Обрекая на смерть интеллигенцию Львова, оберлендеры, крюгеры, ста-висские не только очищали захваченную территорию от нежелательных для рейха элементов, и прежде всего интеллигенции, но и старались превратить Западную Украину в котел, кипящий национальными противоречиями и ненавистью. Гитлеровцы считали, что разжигание национальной ненависти поможет им в борьбе с партизанским движением, которое ширилось с каждым днем на оккупированной территории.

В 1940 году кавалер «ордена крови», член нацистской партии с 1933 года, профессор Теодор Оберлендер писал в «Новом крестьянине»:

«Германизация восточных территорий должна быть полной. Мероприятия полных выселений и переселений могут больно ударить по отдельным единицам. Но лучше раз оказаться беспощадным, чем целыми поколениями вести партизанскую борьбу».

Когда были написаны эти зловещие слова-приказ, «черные списки» ОУН уже – это доказано точно – лежали у Оберлендера на столе.

Страшны подробности сговора иерархов греко-католической церкви с представителем гитлеровской Германии, видным католиком, а сейчас деятелем

Христианско-демократического союза в Бонне, Теодором Оберлендером! Много бы, очень много дал Ватикан за то, чтобы они никогда не всплыли на поверхность, не сделались достоянием гласности.

Поздней осенью 1939 года Оберлендер, работая в комиссии по переселению лиц немецкого происхождения с территорий, освобожденных советскими войсками, в Германию, вместе с полковником Альфредом Бизанцем тайно посещает в советском Львове двух человек. Один из них – профессор медицины, будущий агент СД, Мариан Панчишин, другой – епископ греко-католической церкви Чарнецкий. Марьян Панчишин хорошо знает бывшего офицера националистической «украинской галицийской армии» Альфреда Бизанца. который теперь скрывает под хорошо сшитым штатским костюмом мундир полковника немецкой военной разведки. Ведь Бизанц – старый львовский житель. Вместе со своими братьями Евгением и Фредериком этот галицийский немец долгие годы жил во Львове, в доме по улице Тарновского. Один из его братьев имел в городе модный ресторан, который был неофициальным представительством немецкой разведки. Гостя, которого привел к Панчишину Бизанц, Теодора Оберлендера, доктор видит впервые, но это не мешает им найти общий язык. В уютной вилле Панчишина начинается сговор, как должен вести себя Панчишин, дожидаясь прихода гитлеровцев. Его популярность как врача, знакомство с польской профессурой помогут ему быть в курсе всех событий научной жизни города.

Не менее гостеприимно встречает Бизанца и Оберлендера у себя в палатах титулярный епископ лебедийский, апостольский визитатор для верующих византийско-славянского обряда, официал митрополичьего церковного суда второй инстанции, преосвященный Кир Николай Чарнецкий.

Пока уважаемые гости поудобнее рассаживаются, епископ Чарнецкий подходит к окну своей квартиры по улице Зибликевича, 30, и, отдернув портьеры, долго внимательно рассматривает улицу. Не следит ли кто из энкаведистов за приходом к нему переодетых в штатское бывалых немецких разведчиков?

Шестой десяток пошел епископу лебедийскому, давно уже он является служителем Ватикана и, как опытный иезуит, знает все тонкости разведывательной работы...

Оберлендер выкручивается

В 1959—1960 годах прогрессивные газеты на Западе и даже некоторые буржуазные газеты Федеративной Республики Германии начали выводить Оберлендера на чистую воду, все чаще и чаще называя его убийцей львовской профессуры. Он открещивался, как мог, рассказывал на пресс-конференции такие небылицы, как то, что за время, пока он руководил батальоном «Нахтигаль», «не было сделано ни одного выстрела».

Стараясь выпутаться, он заврался до того, что заявил:

«В соборе Святого Юра мы нашли на полу кардинала Андрея Шептицкого, закованного в кандалы».

Такая ложь вызвала повсеместные улыбки не только среди противников Оберлендера, но даже среди симпатизирующих ему униатов за рубежом. Ведь общеизвестно, что митрополит Андрей Шептицкий никогда не был кардиналом и за двадцать два месяца существования во Львове Советской власти никто к нему и пальцем не притронулся.

О злодеяниях «Нахтигаля» мне рассказали выдающийся ученый, основатель Львовской математической школы, профессор Стефан Банах (во время оккупации, чтобы не умереть с голоду, он кормил своей кровью вшей в институте Вайгля, где готовилась противотифозная вакцина для гитлеровской армии) и вдова расстрелянного профессора математики Антония Ломницкого – Мария. Вот их свидетельства.

«Никогда не забуду страшной, кошмарной ночи с 3 на 4 июля 1941 года, когда немцы пришли в наш дом и забрали моего мужа,– рассказала Мария Ломницкая.– Около одиннадцати часов ночи мы легли спать, но вскоре услышали, что кто-то сильно стучит в двери. Муж вышел в переднюю узнать, кто там. Потом я услышала много шагов и крики на немецком языке, среди которых разобрала возглас: «Хенде хох!»

Я вскочила с постели и выбежала в переднюю. Здесь увидела такую картину: к нам ворвалось пять немцев в темно-зеленых мундирах. В каком звании они, я не знаю до сих пор, во всяком случае – не простые солдаты. Муж стоял с поднятыми руками, а справа и слева – два немца с нацеленными на него револьверами. Мне тоже приказали поднять руки. Два других фашиста производили обыск в кабинете мужа, переворачивая все в шкафах, но не нашли ничего компрометирующего. Один из немцев обходил все другие комнаты, что-то разыскивая. Потом мужу было приказано одеваться.

Я подала ему одежду, которую немцы перед тем осмотрели. Даже носовой платок один из фашистов ощупал. На вопрос мужа, надо ли ему что-либо взять с собой, фашисты ответили, что ничего не нужно. Они не дали ему взять ни шляпы, ни плаща. Портфель с документами и деньгами, который я в последнюю минуту хотела подать мужу, взял себе один из немцев.

Муж, прощаясь со мной, сказал только, что совершенно не знает, в чем дело. Немцы отвели его в автомашину, стоявшую на улице, в которой (как стало известно позже) были уже профессор Виткевич и профессор Стожек с двумя сыновьями. Машина поехала вниз по улице Набеляка, на которой мы тогда жили.

Я осталась одна, пораженная этим неслыханным нападением. Перепуганная, стояла у окна, ожидая рассвета, чтобы выйти в город и узнать, что же случилось с мужем. Когда рассвело, я увидела из окна квартиры, как на Вулецкой горе показались силуэты людей: люди были построены в ряд. Затем я увидела, как отряд солдат расстрелял их. После этого вновь построили группу и расстреляли. Так было несколько раз. Я стояла, словно прикованная к месту, и смотрела на страшное зрелище».

Академик и профессор Стефан Банах, чье имя можно найти в Большой Советской Энциклопедии, а также во многих энциклопедиях мира, рассказал мне:

«...Немцы замучили миллионы людей... Боль, которая меня мучит, заставляет рассказать о нескольких ученых, близких мне, погибших от руки гитлеровских палачей.

...Памятной ночью гитлеровские палачи пришли к профессору математики Политехнического института В. Стожеку. Было около одиннадцати часов. Приказали ему одеться и пойти с ними. Увидали троих его сыновей. Старшего – талантливого инженера и среднего – студента-химика забрали вместе с отцом... В ту же ночь гитлеровские убийцы пришли за профессором Антонием Ломницким... Это был крупнейший педагог из тех, кого я знал, автор одного из лучших учебников по картографии. Многие его ученики сейчас работают в высших учебных заведениях Польши...»

Нельзя без содрогания читать эти свидетельства! Сопоставляя их с утверждениями Теодора Оберлендера на пресс-конференции в Вене 30 сентября 1959 года, что «ни батальон «Нахтигаль», ни другие части немцев во Львове не применяли насилия и не бесчинствовали», всякий честный человек, ненавидящий фашизм и стремящийся к миру, может сказать одно: никогда не замести фашистскому волку своих кровавых следов, в какие бы одежды миротворца он ни рядился!