Текст книги "Ночные птицы. Памфлеты"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Убитый ими

Поздним осенним вечером 25 октября 1949 года возле железнодорожного моста около станции Гамалеевка состоялась необычная встреча.

Из ночной темноты появились два человека. Оглядевшись, они притаились в кустах. Немного погодя из-под моста вышел третий неизвестный. Он дважды прокричал вороном, и только после этого все трое сошлись. Обменявшись контрольным паролем «Полтава – Харьков», они протянули друг другу руки, и тот, что вышел из-под моста, Роман Щепанский, глухо спросил:

«Ну как?»

Молодой попович, Илларий Лукашевич, озираясь по сторонам, доложил:

«Все в порядке! Галана больше нет... Еще вчера, до полудня...»

«Кто убивал?» – деловито спросил Щепанский. «Сперва дал он! – показывая на низенького Михаила Стахура, прошептал Лукашевич.– Из-за спины. Так что кровь до потолка фонтаном брызнула... Ну, а потом и я...»

«А ночевали где?»

«У отца Левицкого,– ответил Михаил Стахур,– в Грядах...»

«Вот это забрали у Галана в столе».– Лукашевич протянул Щепанскому завернутые в платок металлические предметы.

«Що це таке?» – осведомился Щепанский.

«Медали. Партизанские...»

«Ну, добре, хлопцы! – пожимая руки убийцам, сказал Роман Щепанский.– Я доложу о вас наверх! А теперь давайте сядем, поговорим, что нам делать с вами дальше...»

* * *

Этот зловещий, циничный разговор имел свою предысторию. И чтобы понять все обстоятельства трагической гибели прекрасного украинского писателя, убежденного атеиста Ярослава Галана, надо рассказать обо всем подробнее.

Ярослав Галан был страшен и ненавистен для слуг тьмы – разноликих мракобесов со дней своей молодости, когда он вступил с ними в жестокую борьбу еще в буржуазном польском государстве. Церковники ненавидели Ярослава Галана еще с той поры, как он опубликовал в 1930 году обличительную комедию «99%» («Лодка качается»), разоблачающую галицийское мещанство и греко-католического попа, отца Румегу.

В одном из ранних памфлетов-рецензий, «Хи-хи-хи», Ярослав Галан зло высмеял «молодой цвет украинской нации» – то самое общество, из которого впоследствии вышли убийцы писателя: ««Молодой» цвет нации «также находит себе дорогу. Такой многообещающий бычок, пока еще только набираясь внаний, носит (темными вечерами) мазепинку, орет на съездах и праздниках «Ще не вмерла» и между одной и другой операцией по высаживанию окон пишет оды, адресованные святому Юру. Получит (или нет) такой балбес диплом, все равно идет в родное учреждение, покупает пахучее мыло, заказывает у портного гольфы, втирается в директорские салоны и через год берет в кредит мотоциклетку. И все было бы хорошо, плыли бы спокойно дни и ночи, ровными слоями нарастало бы для вечности на животике сальце, если бы не красный призрак. Угнетает он обывателя, и ленивое сердце иногда от ужаса замирает. Тогда в мещанине пробуждается дух! Мещанин оживает! Мещанин ищет идеи! Мещанин творит!»

Когда же красный призрак не только приблизился к околицам Львова, но Советская власть стала реальностью на землях Западной Украины, все Лукашевичи и щепанские, которым некогда Шептицкий сулил, что они будут епископами на «большой Украине», начали оживать от своего ленивого, поповского житья. Они стали воспитывать из своих сыновей террористов, призывая их беспощадно бороться с лучшими представителями освобожденного народа, накачивая их мозги клерикально-националистскими идейками.

С первых же дней возвращения во Львов после освобождения его Советской Армией в июле 1944 года Галан ведет жестокую борьбу с тайными и явными врагами всего нового, что принесла Советская власть. Один за другим выходят из-под его пера памфлеты, направленные против украинских националистов и Ватикана.

Вскоре Галан выезжает специальным корреспондентом газеты «Радянська Украша» на процесс в Нюрнберг. В острых публицистических корреспонденциях он показывает звериную сущность военных преступников, махровых фашистов.

Пребывание в Нюрнберге, на земле Западной Германии, дает писателю материал для пьесы «Под золотым орлом». В перерыве между судебными заседаниями Ярослав Галан с опасностью для жизни совершает поездки в осиные гнезда националистов, бывших власовцев, и других коллаборационистов. Он собирает там материал для новых памфлетов, рискуя каждую минуту получить вражескую пулю в спину.

Еще до поездки в Нюрнберг Галан выпускает во Львове две книжки: «С крестом и ножом» и «Что такое уния?», разоблачающие дела центра греко-католической церкви в Западной Украине – собора и капитула Святого Юра, их ватиканских хозяев. Представители этих кругов были знакомы Галану с детства. Он видел на улицах Перемышля, в кварталах Вены, на взгорьях Львова множество откормленных греко-католических и римско-католических попов и монахов. Галан пристально следил за их жизнью и еще в начале тридцатых годов на страницах прогрессивного журнала «Висна» назвал «бархатного диктатора» униатской церкви митрополита и графа Андрея Шептицкого «мутителем святой водички».

Это был большой гражданский подвиг! Во Львове, ваполненном панской полицией, дефензивой, тремя митрополиями Ватикана, «вшивыми мессиями» из бывших петлюровских сотников, сказать открыто такое! Замахнуться на святая святых униатства, на брата первого военного министра Польши Станислава Шептицкого, на обожествляемого националистами и клерикалами князя церкви Андрея!

Галан ясно видел, что в первом ряду сил, мешающих освобождению Западной Украины и воссоединению галичан и волынян с их братьями над Днепром, всегда была церковь. Она верно служила габсбургам в австро-венгерские времена, потом Пилсудскому и, наконец, Гитлеру. Церковь принижала достоинство человека, закабаляла его разум, отвлекала от активной борьбы за земные права. И Ярослав Галан с молодых лет пошел в атаку на этот оплот мракобесия. Миллионы читателей знают блестящие антиклерикальные памфлеты Галана, и нет нужды перечислять их.

Соратник Ярослава Галана по журналу «Впсна», публиковавший на его страницах свои рисунки под псевдонимом «И. Крат», а сейчас главный художник Государственного польского театра в Варшаве, Отто Аксер сообщил любопытную подробность о молодых годах Галана: «Еще когда мы с ним учились в Вене, в 1924—1925 годах, он подолгу работал в венских архивах и разыскал там документ какого-то известного иезуита XVII века, разоблачающий захватническую политику Ватикана. Это была очень интересная находка. О существовании этого документа до того времени не знали деятели конгрегации Ватикана, а узнав, заволновались. Тогда же Галан изучал в венских архивах и другие антиклерикальные документы о Польше и Гуси. Опираясь на эти материалы, Галан прочитал в Перемышле серию публичных лекций о Генрихе Сенкевиче и Богдане Хмельницком. Любя и ценя Генриха Сенкевича как талантливого писателя, он вместе с тем воевал с его националистической историографией, доказывал, что Сенкевич пытался извратить прогрессивную роль Богдана Хмельницкого. Вот из-за этих-то лекций однажды Галан две недели не ночевал дома, прятался, потому что его хотели подстеречь эндецко-клерикальные боевики и убить».

Таким образом, еще когда Галану было всего двадцать четыре года, наемные убийцы из лагеря слуг тьмы примерялись, как бы оборвать его жизнь.

Вскоре после освобождения Львова Советской Армией в «большую охоту» на Галана включается опытный террорист из организации украинских националистов, сын греко-католического священника, заядлый католик Роман Щепанский, по кличке Буй-Тур. С 1941 года Щепанский находился на нелегальном положении: он лично убил председателя колхоза в селе Пикуловичи, Новоярычевского района, Михаила Барабаша, уполномоченного министерства заготовок в селе Борщовичи Харитона Герасимовича, участников группы общественного порядка в селе Малехов, Брюховичского района, Василия Волошина, Иосифа Савку, Владимира Волошина, старшего лейтенанта Черноризова и других советских людей. Этот попович-националист был частым гостем в парафии (Парафия – приход) в пригородном селе Сороки Львовские, у прожженного иезуита священника Дениса Лукашевича.

В конце двадцатых годов Денис, или Дионисий Марк Лукашевич, тогда еще совсем молодой богослов, познакомился с будущим вождем националистических банд Степаном Бандерой. Бандера приезжал на каникулы к своему отцу, священнику Андрею Бандере, который жил в Старом Угринове, на Ка-лушчине. А неподалеку, в селе Вистова, правил службу молодой тогда еще священник Денис Лукашевич. Оба поповича знакомятся и устанавливают полное единодушие взглядов. Бандера вскоре становится террористом, а Денис Лукашевич продолжает проповедовать слово божье, оставаясь в душе таким же националистом, как и его светский сообщник – недоучившийся студент Львовской политехники.

Проходят годы. В семье Дениса Лукашевича появляются сыновья, и среди них будущий убийца Галана, Илларий. Вместе со своими братьями – Александром и Мироном он учится сперва в подвластной митрополиту Шептицкому Львовской духовной семинарии. Священник Денис Лукашевич всеми фибрами души ненавидит Советскую власть, однако не брезгует воспользоваться правом на образование и посылает своих сыновей после прихода Советской Армии бесплатно учиться во Львов.

В 1946 году Роман Щепанский принимает у себя, в Новоярычевском районе, Львовской области, тогдашнего командира округа «Буг – УПА» – «украинской повстанческой армии», как называли себя участники националистического, антисоветского подполья. Этот бандитский вожак, по кличке Вороной, в беседе с Щепанским высказывает мысль, что надо ликвидировать таких общественных деятелей, как Ярослав Галан, журналист Кузьма Пелехатый, академик Михаил Возняк, и других.

Вороной непосредственно предложил начальнику Щепанского Дмитру Кондюху, по кличке Роман, чтобы тот вместе с Щепанским установил во Львове адреса Ярослава Галана и Кузьмы Пелехатого. Было дано задание выяснить, где они работают, в какое время возвращаются с работы домой, куда ходят в гости, есть ли у их квартир охрана. Тогда же Вороной подобрал кандидата для совершения убийства видного общественного деятеля – журналиста, будущего председателя Львовского облисполкома Кузьмы Пелехатого. Им оказался сын греко-католического священника из села Борщовичи националист Богдан Ощипко. Только случайность помешала ему убить Пелехатого.

В новогоднюю ночь 1948 года бандиты Роман Щепанский – Буй-Тур, кустовой Хмара и боевик, охраняющий Щепанского, по кличке Зенко укрываются в доме Дениса Лукашевича. Здесь в беседе то и дело называются имена – Ярослав Галан, Кузьма Пелехатый, а также Гавриил Костельник. Последнего, протопресвитера и организатора разрыва унии с Ватиканом, в сентябре 1948 года при выходе из церкви настигает пуля бандеровского террориста.

«В 1949 году,– заявил на следствии Щепанский,– в квартире Евгении Черной... которая поддерживала связь с Романом, я встречался с Илларием Лукашевичем, где мы обсуждали вопрос об убийстве писа-теля-публициста Ярослава Галана. Там же присутствовал монах ордена редемптористов. Игумен монастыря в это время уже уехал в Бельгию...»

У неискушенного читателя может возникнуть вопрос: каким образом на этом сговоре убийц присутствовал монах того самого бельгийского ордена католических миссионеров, братья которого появляются и поныне в странах Азии и Африки, принимая участие во многих провокациях, направленных против освобождения народов от ига колониализма?

Монахи-редемптористы, эти иностранные мастера сыска в душах, были приглашены в Западную Украину еще митрополитом Андреем Шептицким перед первой мировой войной, а к моменту освобождения Львова войсками Советской Армии уже имели свои монастыри в Ковеле, Тернополе, Станиславе и в селе Збоиски, под Львовом, откуда рекрутировались участники убийства Галана...

Весной 1949 года Илларий Лукашевич тайно сфотографировал по заданию Щепанского дом № 18 по Гвардейской улице Львова, где жил Ярослав Галан. А уже в июне или в июле того же года, как показал Буй-Тур – Щепанский, «бандитский руководитель Демьян, повидавшись со мной, попросил организовать ему встречу с Илларием Лукашевичем, так как Демьяну надобно было знать все сведения, которые добыл Лукашевич о Галане. Такая встреча состоялась в доме жителя села Сороки Львовские Теодора Кривак (ревностного прихожанина церкви Богоявления господнего, в которой правил службы отец бу« дущего убийцы– Денис Лукашевич.– В. Б.).

Кроме Демьяна и Иллария Лукашевича на этой встрече присутствовали еще сам Щепанский и бандит по кличке Орест. «Лукашевич,– свидетельствовал далее Буй-Тур,– сообщил нам все добытые им сведения и заявил, что как студент, желающий пере* вестись с одного факультета на другой, он посетил квартиру Галана, беседовал с ним лично, видел расположение его квартиры и установил также, что кроме Галана в его квартире проживают жена Галана, мать ее и домработница...»

* * *

Можно предположить, что Ярослав Галан, очень чуткий и внимательный человек, заметил натянутость и неестественность поведения заползшего к нему в дом иезуитского лазутчика. Но закрыть дверь перед ним, отказать ему в помощи, даже зная, что уже давно враги угрожают ему, Галан не мог. Это не позволяло ему сделать и чувство личного достоинства советского писателя-коммуниста, и удивительная отзывчивость на всякую просьбу простого человека, особенно местного, не знающего еще существа советского строя, и его положение депутата горсовета, призванного откликаться на каждую просьбу избирателя.

Этими-то качествами Галана, его глубокой гуманностью, человеколюбием подло и цинично воспользовались националисты, воспитанные в духе христианской морали и иезуитства, двурушники с топорами убийц, прижатыми к груди, на которой болтались нательные крестики.

Страшно читать циничные показания Щепанского, которые с предельной точностью характеризуют ту клерикальную среду, в которой были воспитаны и благословлены Ватиканом убийцы писателя.

«Все сведения о Галане были записаны Демьяном. Со слов Лукашевича Демьян начертил план расположения квартиры Галана. На другой встрече в разговоре с Лукашевичем Демьян сообщил, что писателя Ярослава Галана мы, участники подполья украинских националистов, намереваемся убить за то, что он в своих произведениях враждебно относится к украинским националистам, разоблачает их перед народом, требовал выдачи Степана Бандеры и суда над ним на Нюрнбергском процессе. Здесь же Демьян объяснил Лукашевичу, что Галана нужно убрать и 8а то, что он в своих сатирических рассказах высмеивал греко-католическую веру, Ватикан и разоблачал связь Ватикана с империалистическими разведками. После таких разговоров Демьян предложил Лукашевичу посетить Галана еще раз, чтобы лучше изучить расположение квартиры Галана. Лукашевич согласился выполнить и это задание... Примерно через месяц после этого Лукашевич передал мне через Ореста точный план расположения квартиры Галана в письменном виде, сообщил сведения о каждом члене семьи Галана. Данный план и сведения о Галане я направил по оуновской линии связи Демьяну, который в письменном виде сообщил мне, что террористический акт над Галаном надо будет совершить в скором времени и что для его организации ко мне придет референт «службы безопасности» (бандеров-ское гестапо.– В. Б.) Рава-Русского окружного провода ОУН Черный, он же Гроза. В начале октября 1949 года Черный явился ко мне и в присутствии Ореста предложил мне найти террориста, который бы вместе с Лукашевичем пошел на квартиру Ярослава Галана и убил его...

В той же беседе Орест предложил мне и Черному использовать для этой цели нелегала Тому Чмиля, укрывающегося в селе Збоиски, под Львовом... На нем мы с Черным и остановились в своем выборе. Лукашевич был нами подробно проинструктирован и обучен тому, как он вместе с этим террористом должен будет проникнуть в квартиру писателя, оборвать линию телефонной связи, а потом убить Галана топором, без шума... Лукашевичу мы дали пароли для встречи с террористом Чмилем во Львове, на Академической аллее».

Однако расчеты бандитских вожаков на то, что Тома Чмиль поможет Лукашевичу расправиться с Галаном, не оправдались: в квартире Галана во время их «визита» были посторонние люди. Черный поручил Щепанскому подыскать более опытного бандита. Выбор пал на уроженца села Ременив Михаила Стахура. Еще до того, как он появился в квартире писателя Галана, руки его были обагрены кровью многих людей.

Этого отпетого бандита и принял под свою команду попович Щепанский. Он заявил на следствии: «Стахуру и Лукашевичу я дал задание, чтобы они, убивая Галана, не применяли огнестрельного оружия, а убили его тихо – топориком... Участница подполья Екатерина Бубес, по кличке Надийка, по моему указанию доставила Стахуру маленький топор...

Об обстоятельствах совершенного злодеяния Ста-хура и Лукашевич рассказали мне следующее. Проникнув в квартиру Галана, они застали его. Дома была и домработница. Лукашевич, будучи уже ранее знаком с Галаном, представил ему Стахуру как студента, затем, сидя за столом, разговаривал, отвлекая внимание Галана. Стахур в этот момент зашел сзади и топором по голове зарубил его. Затем они оборвали телефонный провод в квартире, связали домработницу, забрали медали Галана и, оставив там окровавленный плащ и топорик, скрылись. При этом Лукашевич передал мне свое оружие и две медали Галана, которые я позже отправил бандитскому главарю Черному вместе с информацией о совершенном террористическбм акте. Выслушав Стахура и Лукашевича, я похвалил их за убийство... После этого Лукашевича я отпустил домой, так как он заверил, что его участие в убийстве Галана никому не известно, а Стахура, как смелого бандита, принял в бандитское подполье ОУН...»

Этими показаниями закончился допрос Романа Щепанского 30 октября 1953 года.

Щепанский не сказал того, что Лукашевич не совсем точно сообщил ему, что о совершенном преступлении никто не знает. После совершенного убийства его исполнители спокойно прошли пешком в пригородное село Гряды и навестили в приходстве священника Ярослава Левицкого, приятеля отца Иллария Дениса Лукашевича.

«Мы убили, егомосць, большого человека, писателя Ярослава Галана! – откровенно похвастался священнику Лукашевич.– Нет ли у вас теплой воды, а то мы забрызгались кровью?..»

Доктор богословия Ярослав Левицкий в годы гитлеровской оккупации был одним из приближенных Шептицкого и судьей митрополичьего церковного суда первой инстанции. Он отлично знал, кто вдохновлял это и другие убийства и кто именно органи-зовал убийство Ярослава Галана. Но это кровавое злодеяние не смутило священника. Он принес своим молодым единоверцам теплой воды, приютил их на чердаке, дал им поесть, а утром, когда оба его гостя еще спали, пошел служить тихую заутреню в своей церкви Святой Параскевы...

* * *

Один из самых сильных памфлетов Ярослава Галана– «Чему нет названия» начинается с такой сцены:

«Четырнадцатилетняя девочка не может спокойно смотреть на мясо. Когда в ее присутствии собираются жарить котлеты, она бледнеет и дрожит, как осиновый лист.

Несколько месяцев назад в воробьиную ночь к крестьянской хате, недалеко от города Сарны, пришли вооруженные люди и закололи ножами хозяев. Девочка расширенными от ужаса глазами смотрела на агонию своих родителей.

Один из бандитов приложил острие ножа к горлу ребенка, но в последнюю минуту в его мозгу родилась новая идея.

«Живи во славу Степана Бандеры! А чтобы, чего доброго, не умерла с голоду, мы оставим тебе продукты. А ну, хлопцы, нарубите ей свинины!»

«Хлопцам» это предложение понравилось. Они постаскивали с полок тарелки и миски, и через несколько минут перед оцепеневшей от отчаяния девочкой выросла гора мяса из истекающих кровью тел ее отца и матери...»

Много ужасов, которые принес фашизм на нашу землю, довелось мне увидеть в годы войны: и в осажденном, голодном Ленинграде в первую блокадную зиму, и на скалистых отрогах Новой Земли, поблизости от которой немецкие подводники в упор расстреливали выбравшихся на льдины после потопления ими гидрографического судна «Шокальский» советских моряков... Мне раскрылся фашизм во всем его чудовищном содержании и в течение тех нескольких месяцев 1944—1945 годов, когда вместе с членами комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний мы объезжали города и села западных областей Украины, разрывали могилы застреленных гестаповцами и бандеровцами мирных людей, составляли акты, опознавали трупы убитых.

Но откровенно скажу, когда ранней весной 1945 года, придя ко мне домой, на улицу Набеляка, во Львове, тихим весенним вечером, Галан прочел мне этот свой памфлет, я содрогнулся и не поверил услышанному.

«Неужели могло быть такое, а, Ярослав Александрович? Ну, сознайтесь: вы немного сгустили краски? Кто мог воспитать подобных чудовищ?»

Всегда добрые, светлые, доверчивые глаза Галана стали еще более грустными. Он сказал глухо:

«Это было! Мне рассказал эту историю в Киеве полковник Макс. Он сам разговаривал с девочкой и видел изуродованные трупы ее родителей. Кто воспитал—вы спрашиваете? Прежде всего организация украинских националистов и протежирующая им униатская церковь. Правда, церковники действовали хитрее. Не всегда они говорили прямо: «Иди и убивай!» Они натравливали исподтишка и, самое главное, все время попустительствовали кровавому разгулу фашизма. Чего там греха таить, долгие годы митрополит Шептицкий пользовался большим авторитетом среди верующих. Его называли «украинским Моисеем», прислушивались к каждому его слову. Так вот, стоило бы Шептицкому выступить с амвона против таких чудовищных зверств, стоило ему осудить их, поверьте, эти слова припугнули бы «резунов». Но он не сделал этого. Целые села сгорали на Волыни, подожженные бандеровцами; убивали женщин и детей, сажали их на колы, а Шептицкий в это время принимал у себя, здесь, в палатах, сановных гостей из гитлеровского рейха...»

С этими словами Галан показал в сторону расположенного в каких-нибудь кварталах пяти от нас собора Святого Юра.

На всю жизнь запомнился мне этот вечерний разговор и его непредвиденное окончание.

Ближе к полуночи Ярослав Галан встал и, протягивая мне руку, сказал:

«Не смогли бы вы проводить меня, Володимире Павловичу? Мне кажется, что какие-то подозрительные типы следили за мной».

Скажу совершенно честно: очень и очень не хотелось мне выходить на улицу. Ведь в ту последнюю военную весну на темных улочках древнего Львова можно было встретить кого угодно: и националиста-бандеровца, и польского террориста из «народовых сил збройных», такой же фашистской организации, как и ОУН, и обычного мародера, вышедшего ночной порой на «охоту» за часами. На фронте был передний край и враг за ним. Здесь же на вас могли напасть с любой стороны, а кто – неизвестно. Вот почему я предложил:

«Оставайтесь ночевать у меня, Ярослав Александрович!»

«Ну. если вы боитесь, то я пойду один»,– сказал Галан и шагнул к двери.

Слово «боитесь» задело меня. Как-никак, я был человек с Востока, в кармане у меня лежал офицерский военный билет, а Галан был «местный», к которому мы обязаны были относиться предельно внимательно и заботливо.

«Нет, почему, пойдем вместе»,– сказал я и, отлучившись в кухню, зарядил там трофейный «Вальтер», так. чтобы Галан не видел этого и не заподозрил меня в трусости.

Когда мы вышли из подворотни, я сразу шагнул на улицу, туда, где поблескивали в темноте взбрызгнутые недавним дождем трамвайные рельсы.

«Куда вы? – удивился Галан.– Пойдем лучше по тротуару».

«Так надо!» – сказал я, ничего не объясняя. Дело в том, что мои старые и бывалые друзья – пограничники советовали мне ни в коем случае не ходить в ночное время по тротуарам.

Галан пожал плечами и зашагал рядом со мной посредине трамвайных путей. Шли молча, только изредка обмениваясь скупыми фразами. У виллы «Мария» улица Набеляка круто заворачивала вправо, на улицу Ленартовича. Трамваи обычно в этом месте сильно скрежетали. Стоило нам повернуть, как мы увидели за углом дома на улице Ленартовича две прижавшиеся к стене фигуры. Если бы мы шли по тротуару, мы бы обязательно натолкнулись на них. Сейчас же от них нас отделяло несколько спасительных метров.

Один из стоящих за углом сразу же, быстро подошел к нам и отрывисто спросил:

«Це вы стрилялы?»

Я не успел разглядеть лицо собеседника, не сразу дошел до меня коварный смысл его вопроса (никаких выстрелов мы не слышали), но, чтобы отвести от нас подозрение в стрельбе, зная, что после выстрела ствол оружия пахнет нагаром, я выбросил из-за спины правую руку и, поднеся ствол «Вальтера» к носу незнакомца, сказал:

«Понюхай!»

Незнакомец, видимо, не ожидал такого оборота дела. Если бы он попробовал выбить у меня из руки оружие, все равно пуля поразила бы его. И он, отпрянув, бросил глухо:

«Перепрошую дуже!»

«Прошу дуже!» – сказал я, и мы разошлись.

Только когда мы прошли каких-нибудь десять шагов по направлению к трамвайному парку, до меня дошел коварный, проверочный смысл вопроса незнакомца: любой безоружный человек ответил бы ему: «Кто стрелял? Да ведь у меня не из чего стрелять».

И я сказал:

«Наверное, это бандиты, Ярослав Александрович! Пойдемте задержим их!»

Когда мы вернулись, незнакомцев и след простыл. Только много лет спустя, уже после убийства Галана, стало мне ясно, что мы наткнулись на одну из первых бандитских засад на его пути, и, кто знает, как обернулась бы наша судьба, если бы, заворачивая за угол по тротуару, мы столкнулись с ними лицом к лицу? Ведь свой пистолет Галан обычно оставлял дома, да и пользоваться им он не умел. Помню, когда мы ехали с ним вместе по дорогам тогдашней Германии в Чехословакии и грузовик остановился поблизости от Гливицы, Галан вынул свой ТТ из потертой кирзовой кобуры и, застенчиво улыбаясь, протянул его мне и попросил:

«Как им пользоваться? Научите, я, право, не знаю!»

Надо сказать, что пистолет был в отчаянно запущенном состоянии. Ржавый ствол его был забит хлебными крошками и махоркой, и признака смазки нельзя было обнаружить на его деталях. За такое состояние оружия в армии даже самый добрый старшина дает несколько нарядов. Мы отошли в сторону, прутиком я вычистил мусор из ствола и сказал:

«Прежде всего его надо прострелить, чтобы исчезла ржавчина из канала ствола».

Этот единственный выстрел мог оказаться последним для нас, потому что винт упора спокойно лежал в кобуре...

Таков был Галан. Добрый, сентиментальный, доверчивый к людям хорошим, ненавидящий врагов, пренебрегающий личной безопасностью, честный и иногда по-детски наивный. Этими качествами его воспользовались убийцы и по обманной легенде, приготовленной в поповской усадьбе Лукашевичей, как змеи вползли к нему в дом и зверски оборвали светлую жизнь писателя.

И вот спустя ровно двадцать лет с того дня, как мы с Галаном пытались попробовать его захламленное оружие на шоссе у Гливице, в холле гостиницы «Москва» я неожиданно сталкиваюсь с высоким плечистым человеком в иностранном адмиральском мундире. Среди ленточек многочисленных орденов – на его широкой груди и ленточка ордена Ленина. Мы бросаемся друг другу в объятия. Мы уже знакомы раньше, по Варшаве. Это заместитель командующего военно-морским флотом Польши, бывший командир партизанской бригады «Грюнвальд», а сейчас контр-адмирал, Юзеф Собесяк, партизанская кличка которого в дни войны была полковник Макс. А рядом стоит в коричневом костюме невысокий человек со «Звездой» Героя Советского Союза на груди, лицо которого мне кажется удивительно знакомым.

Собесяк-Макс говорит по-русски, с мягким польским акцентом:

«Знакомьтесь, товажищу Беляев. То есть Антон Бринськи. Он розпытывал о вас. Хотя вы давно знакомы».

И еще одни объятия, при которых трудно сдержать слезы от нахлынувшей радости. Да, мы знакомы, пожалуй, значительно большее время, чем с адмиралом Максом. Сорок лет назад комсомолец Антон Петрович Бринский учился в Каменец-Подольской совпартшколе, в которой работали мои родители и которую я описал впоследствии в трилогии «Старая крепость». А потом мы расстались... на сорок лет, установив письменный контакт только вначале нынешнего года.

Когда шла война, Антон Бринский, полковник, по партизанской кличке дядя Петя, командовал партизанским соединением, действовавшим в районах Ро-венской области, на Волыни, а затем в Польше и Чехословакии. Он достаточно хорошо описал свою партизанскую жизнь в книгах «По ту сторону фронта» и в последней, вышедшей недавно в Горьком – «Боевые спутники мои». Особенно в последней книге, наполненной духом подлинного пролетарского интернационализма, много, очень много удивительно теплых страниц, посвященных сыну польского крестьянина, слесарю с малых лет Юзефу Собесяку – Максу. Ведь Антон Бринский обнаружил стихийно образовавшийся в лесах под Ковелем отряд Макса, принял его под свое командование, и с той поры началась их боевая дружба. Вскоре Макс стал заместителем Бринского, а ими руководил бывший украинский литейщик, старый комсомолец, секретарь Ро-венского комитета партии, генерал Василий Андреевич Бегма. Когда я прочел последнюю книгу Антона Бринского о совместных действиях советских и польских партизан, первой мыслью было: сколько же хороших людей на свете! Настоящих! Честных! Воспитанных партией в духе интернационализма и сумевших не растерять это великое качество коммуниста в окружении страшнейшей фашистской реакции и разгула, освященного церковью национализма.

...Сколько же хороших людей на свете, снова думаю я, когда мы сидим в номере у адмирала Собесяка-Макса, вспоминаем старых друзей, выступаем на следующий день в Центральном доме литераторов в обществе ветеранов последней войны Андре

Стиля, Манолиса Глезоса и других прославленных героев Сопротивления.

На следующий день еще одна встреча. Адмирал Макс – Собесяк дарит мне свои книги, вышедшие в Польше: «Земля горит», «Бужаны», «Пшебраже», «Бригада «Грюнвальд»» и русское издание книги «Земля горит», написанное им в соавторстве с Ришардом Егоровым. В ответ я дарю сборник «Подвиг народа» с моим очерком «Удар на Сане», номер журнала «Огонек», где напечатан мой рассказ «За вашу и нашу вольность» – о подвиге польских военных моряков на Севере в дни войны.

И вот тут вспоминается мне сразу тот весенний вечер двадцатилетней давности, когда впервые из уст Галана я услышал имя Макса.

«Скажите, это было на самом деле? Вы рассказали Галану о той кровавой истории?..»

* * *

«...Конечно это было! А встретились мы впервые с Галаном в Киеве зимой 1944 года. Я прилетел из партизанского тыла к начальнику штаба партизанского движения генералу Тимофею Строкачу. А перед тем, как меня отправить, генерал Бегма подарил мне штатский костюм. Ну, я и надел его под польский мундир, чтобы не так холодно было лететь в «кукурузнике». В номере одной из киевских гостиниц, какой– сейчас не помню, нашел польского писателя Ежи Путрамента. У него был еще один человек – Ярослав Галан. Имени его я до этого еще не слышал. Обратил внимание на то, что он был худо одет. Сидим, разговариваем, Галан меня расспрашивает о жизни в партизанском тылу. Тут я и рассказал ему об этом случае, который увидел под Сарнами. Галан записывает мои слова в блокнотик, а я вижу слезы у него на глазах. Он мне и до этого понравился, а теперь еще больше. Понял я. что ему и горько и обидно, что такие выродки имеют какое-то отношение к украинскому народу, вернее, так страшно его предают».