Текст книги "От былины до считалки"

Автор книги: Владимир Бахтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

А на Урале уже в советское время записана песня, использующая почти те же слова и образы, только здесь и ковра уже нет.

Убита дороженька да бархато м...

Так что не нужно думать, будто в народном творчестве все песни, все сказки, все частушки одинаково хороши, что все они одинаковы по своему художественному (и идейному, конечно!) уровню. Нужно искать, отбирать лучшие записи. И чем больше записей – тем больше и выбор.

В разных жанрах фольклора такие изменения происходят по-разному. Рассказывая длинную сказку, сказочник, конечно, не помнит ее дословно. Песня изменяется медленнее. Говорят же: «Из песни слова не выкинешь». Выкинуть трудно, а изменить, как мы уже видели, вполне возможно.

Переделки, перестановки, происходящие от ошибок памяти, от недослышки, – это, так сказать, переделка бессознательная. А могут быть переделки и сознательные. Песню, частушку, шуточный рассказ хочется приспособить к своим переживаниям, отнести к знакомым местам, к знакомым людям. В свадебных песнях всегда называются не какие-то имена, а вполне определенные имена жениха и невесты.

Поэт А. А. Прокофьев вспоминал как-то частушки, которые пели до революции в деревнях Приладожья.

Уж как ледневски ребята Чистые грабители.

Ехал дядя со свистулькам –

И того обидели.

Так девушки подшучивали над парнями из деревни Леднево.

А потом я побывал в тех же самых местах, где полвека назад прошла юность Александра Андреевича. И вот я записываю, как дразнят девушки парней из деревни Нйзово, которая расположена неподалеку от Леднева:

Уж как ниаовски ребята

Чистые грабители...

По всей стране пели и поют: «Уж как бельские ребята...», «Как семеновски ребята...» или просто: «Уж как наши-то ребята...». Скажите: какая частушка правильная, а какая неправильная?

Эта особенность—наличие близких, похожих произведений (вариантов) – и есть одно из главных отличий фольклора, устного творчества, от литературы, письменного творчества.

Для науки о фольклоре понятие варианта так важно, что здесь тоже необходимо задержаться.

Само слово «вариант» латинского происхождения и значит «изменяющийся». Вариант, говорится в словаре, «другая передача одной и той же литературной или художественной темы».

Вот старинная свадебная песня. Ее спела 75-летняя бабушка Т. Галахина, а записала – и очень хорошо, точно записала – Надя Кривушёнкова, ученица 3 класса Спировской школы.

Раньше девушку нередко отдавали замуж насильно, за нелюбимого, иногда даже за малознакомого человека. Об этом рассказывают на уроках истории. Песня «При вечере было вечере» – свидетельство самого народа.

При вечере было вечере,

При остатней поре-времечке

Как у Тани на девичнике,

У Михайловны на девичнике,

Прилетал туда ясен сокол.

Он садился на окошечко,

На серебря ну решеточку.

Как никто-то сокола не видал,

И никто ясна не обозревал.

Как увидела, обозрела

Уж как Танюшкина матушка.

– Ты мое ли любимо дитятко,

Приголубь-ка ясна сокола,

Ясна сокола залетного,

Добра молодца заезжего.

– Уж моя ты родима матушка,

Я рада приголубить сокола

Что Василья да Николаевича,

Да голова моя не кланяется

И язык мой не ворочается.

Какое глубокое горе источает каждая строчка этой прекрасной песни! Какая она стройная, эта песня, как выразительна ее концовка!

Надя, записав, сохранив эту песню, уже принесла пользу науке о народном творчестве.

Песня Нади очень старая, ее пели на Руси не одну сотню лет. Нисколько не преувеличиваю. Вот передо мной редкая книжка «Песни русского народа» И. Сахарова, изданная в 1839 году. Там, на 196-й странице, напечатана очень похожая песня:

При последнем было вечере,

У Настасьи на девичнике,

У Андреевны на девичнике,

Прилетал к ней ясен сокол.

Он садился на окошечко,

На дубовую причелинку,

На серебря ну переклад инку.

Как увидела матушка

Из высокого терема,

Из косящатого окошечка,

Закричала громким голосом:

– Ты дитя ли мое, дитятко,

Дитя Настасья Андреевна!

Ты прияй ясного сокола,

Ясного сокола залетного,

Доброго молодца заезжего,

Карпа Трифоныча.

– Родимая моя матушка!

Мое сердце не оборотится,

Уста кровью запекаются,

Сердце кровью обливается

Мне приять ясного сокола,

Приголубить доброго молодца!

Видите, та же самая песня. Но немного и другая, конец иной. Мы можем сравнить эти два варианта одной свадебной песни. Что исчезло из текста сахаровского сборника, какие детали? «Высокий терем», «косящатое окно» (сделанное из дощатых косяков, большое окно в отличие от окна волоково'– го – маленького, задвижного оконца). И терем, и волоковые, и косящатые окна существовали давно, еще в Киевской Руси. В позднейшие времена все это уже стало непонятно. Вот почему эти детали и выпали из современного варианта песни.

Старый образ, старое слово часто заменяются другими, новыми образами и словами. До революции деревенская девушка пела о парне: «Без лучины, без огня зажег сердечко у меня». В последние годы эту частушечную строчку поют так: «Без бензина, без огня зажег сердечко у меня»... Всего одно слово заменено. И даже рифма сохранилась! Но сколько смысла в этой замене!

Уже к середине прошлого века было собрано огромное количество фольклорных произведений. Ученые стали сравнивать их, сопоставлять. И постепенно выяснилось, что, хотя, например, сказок или песен записано очень много, далеко не все из них являются самостоятельными произведениями.

Чаще всего вновь записанный текст в той или иной степени повторяет ранее известные – вот как песня, которую прислала Надя Кривушёнкова. Тут можно сказать: за 150 лет песня, переходя от одного человека к другому, даже от одного поколения к другому, изменилась по таким-то и таким-то причинам.

А если варианты одного и того же произведения записаны в одно и то же время? Какой считать более правильным?

Обычно бывает так, что в одном варианте есть одни детали, в другом – другие; при этом детали первого варианта во втором могут отсутствовать. А может быть, осторожно соединить их, и тогда получится основной, полный вариант этого произведения?

Попробуем сами проделать такую операцию.

Но сначала несколько пояснений.

В русском фольклоре давно известны шуточные сказки и анекдоты о глупых людях – пошехонцах. Еще в 1798 году вышла книга Василия Березайско– го «Анекдоты древних пошехонцев». Рассказы о пошехонцах широко использовал М. Е. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города». Пошехонье – вполне реальное место, расположено в Ярославской области.

Подобные рассказы о глупцах есть у немцев (там их называют «шильдбюр– геры» – жители городка Шильда), у шведов (там они – жители местечка Сёдерталь); у финнов это обитатели Хяме, у ирландцев – городка Керри. А по всей Болгарии ходят рассказы о габровцах, о необыкновенной их скупости (у них даже кошки без хвостов: быстрее дверь закроешь, печь меньше топить надо). В городе Габрово теперь каждый год 1 апреля проходят международные фестивали юмора и сатиры, устраиваются выставки карикатур. Конечно, и в Пошехонье, и в Сёдертале, и в Габрове живут такие же, как и в других местах, люди, ничуть не глупее или расчетливее других, но... так уж получилось, и никто на эти шутки не обижается. В наши дни это образы собирательные.

Так вот, в Карелии тоже есть такие рассказы – о нерасторопных киндасов– цах, жителях деревни Киндасово. Карелы издавна живут вместе с русскими, дружат с ними. Некоторые анекдоты о киндасовцах и пошехонцах почти дословно совпадают, и кто от кого позаимствовал их – для нас сейчас не столь важно.

Киндасовцы встречают в лесу охотника с ружьем и спрашивают его:

– Чего это ты ходишь здесь?

– Вот, – говорит, – пришел на охоту.

– А что это у тебя за штука такая на плече?

– Это ружье. Из него я стреляю птиц и зверей.

– Продай ты, братец, – говорят, – нам это ружье.

– Ладно, – говорит, – продам.

– А много ли возьмешь за него?

– Три рубля.

– Дадим, братец, по три рубля!

Они все дают ему по три рубля. Увидели пороховницы.

– А это что за штука? – спрашивают.

– Это пороховницы.

– Пороховницы? Много ли надо заплатить?

– Рубль.

Дают все по рублю. Купили. Что делать дальше, не знают.

– Как же его теперь, —‘ говорят, – заправляют и как из него стреляют?

– Заправляют его так: эту мерку насыпьте пороху, другую мерку дроби. А потом нажмите на курок и стреляйте.

Они все по мерке ссыпали пороху, по второй мерке дроби – ствол набили. Последняя, седьмая мерка уже не вошла, ствол переполнен.

– Теперь, – говорят, – надо выстрелить?

Все встали вокруг ружья, кто поставил руку на курок, кто за ствол ухватился. А одному места не хватило, рука не поместилась.

– А я спереди в дырочку погляжу, – говорит, – как будет вылетать!

Как нажали на курок – ружье вдребезги, всех разбросало в разные стороны, оглушило... Больше они ружье не заводили.

В 1971 году в городе Лодейное Поле (который, кстати сказать, стоит на границе с Карельской АССР) я записал от 60-летнего рабочего Петра Константиновича Тимофеева такой рассказ.

Идет однажды охотник из лесу, несет зайца. Навстречу ему – пошехонцы, десять человек. И спрашивают у него:

– Что это у тебя на плече? – показывают на ружье.

Он им отвечает:

– Это у меня ружье. Вот видите: я зайца убил из него.

Они ему и говорят:

– Продай ты нам его!

Охотник говорит:

– Ну что же, купите. У меня дома есть другое. Цена десять рублей.

Ну, они по рублю собрали, десять человек, уплатили и спрашивают:

– Покажи нам, как же его заряжать и стрелять.

А раньше ружья были шомполки. Вот охотник говорит:

– Вот у меня мерка. Одну мерочку пороху насыпьте и из бумаги туда пыж кладите. А вторую мерку кладите и тоже из бумаги пыж кладите.

Показал ни, поднял курок.

– Сюда кладите пистон, нажмите на спусковой крючок пальцем, н у вас получится выстрел.

Охотник сделал выстрел при них, спрашивает:

– Поняли?

Они ему говорят:

– Поняли!

Попрощались и разошлись. Пошехонцы, немного отойдя, сели курить и говорят:

– Давайте зарядимте, попробуем выстрелить сами.

Вот один берет высыпает мерку, как охотник говорил, пороху, берет бумаги пыж класть. Второй говорит:

– Погоди! Не клади бумаги! Я мерку пороху положу, я тоже рубль платил!

Ну и так третий и четвертый. Вернее всего, десять человек по мерке высыпали пороху. Дело дошло сыпать дробь. То же самое так же один, другой, третий, каждый говорит:

– Я рубль платил, я всыплю!

В общем, полный ствол они забили.

– Ну, давайте стрелять!

Один берется, как охотник показывал, за ложе, четыре человека с одной стороны, а четыре с другой.

– Наше ружье – держаться будем!

Вернее всего, девять человек схватились, а десятому места нет. Десятый говорит:

– Ну, раз мне нет места, я буду в ствол глядеть, как полетят.

Когда нажал на спусковой крючок который держался на ложе, получился огромный взрыв. С ружья с этого осталось только щепочка в ложе, всё его разорвало. Кому руку вырвало, который глядел, куда полетит, – череп повредил. Вернее всего, покалечило всех, и охотники кончились.

Теперь сравним оба текста. В карельском варианте есть очень остроумное место: ружье стоит 3 рубля, но каждый глупец платит за него отдельно, свои 3 рубля. Так же рассчитываются они и за пороховницу.

А у Тимофеева этот эпизод отсутствует: то ли он забыл, то ли и слышал так. Зато у него подробнее изложена смешная сценка, когда каждый пошехонец хочет за свои деньги положить свою мерку пороху и свою порцию дроби. В карельском анекдоте просто сказано: «...все по мерке ссыпали пороху, по второй мерке дроби»...

Если мы предположим, что в первоначальном или, точнее, в полном виде этот рассказ имел все встречающиеся в обоих текстах эпизоды, в этом не будет ничего не вероятного. Возможно, где-то именно такой, полный, текст и записали или еще запишут, а возможно, его рассказывали или рассказывают сегодня, да просто не напали на него фольклористы.

Увлекшись такими сопоставлениями, некоторые дореволюционные ученые чуть ли не каждое произведение стали считать частью, обломком существовавшего в древности произведения. На основании нескольких записей они реконструировали, воссоздавали былину, песню, сказку, легенду в первоначальном виде.

Было добыто много интересных и важных научных фактов. Но они едва не потонули в массе неверных выводов и преувеличений. Вообще получилось, что в ходе устной передачи фольклорные тексты только разрушаются, только ухудшаются.

И в наши дни ученые нередко прибегают к этому методу. Бывает, что какая-нибудь старинная песня дошла до нас в плохой, неисправной записи.

Другие записи могут прояснить содержание и смысл интересующего нас произведения.

Записал я как-то старинную солдатскую песню. Идут солдаты в строю, а навстречу им девушка. Они зовут ее с собой: мол, у нас хорошая жизнь. А один солдат говорит:

– Не гляди-ка, девушка, на балы,

На солдатские на обманы!

Что такое «балы»? Спросил у исполнительницы.

– Не знаю, – отвечает. – Так у нас поют. И мать мне так пела. Я ничего не спутала.

В сборнике фольклора Вологодской области напечатан вариант этой песни, и там искажения нет.

– Не сдавайся-ка, девушка, на баснн,

На солдатские на обманы...

Так один текст помог разобраться в другом.

Вернемся к той свадебной песне, которую записала Надя Кривушёнкова из Спировской школы. Оказывается, песня эта была очень широко распространена. Ее пели и на Урале, и в Вологодской губернии, и в Петербургской. А вот этот вариант записал не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин.

Как при вечере, вечере,

При последнем часу времячке.

При княгинином девичнике

Вылетал же млад ясен сокол;

Он садился на окошечко,

На серебряну решеточку,

На шелкову занавесочку.

Как увидела да узрела

Свет княгинина матушка:

«Ты дитя мое, дитятко,

Ты дитя, чадо милое!

Приголубь ты ясного сокола,

Ясного сокола залетного,

Доброго молодца заезжего,

Свет Ивана Александровича!»»

– Государь, родной батюшка,

Государыня матушка!

Я бы рада приголубить .его:

Скоры ножкн подломилися,

Белы руки о пустил вся,

Красота с лнца сменнлася.

Хотя пушкинская запись даже постарше на несколько лет того текста, который приведен у И. Сахарова, она ближе к Надиному варианту.

Очевидно, со слов исполнителя песни А. С. Пушкин сделал примечание к своей записи: «Поется, если жених приехал из далеча». И действительно, во всех трех рассмотренных нами текстах повторяется один и тот же образ: молодец – «ясный сокол залетный», «добрый молодец заезжий».

А недавно вышла книга Н. П. Колпаковой «Лирика русской свадьбы». В этой книге помещены пятьсот свадебных песен, записанных Натальей Павловной за сорок лет собирательской работы. И среди них – три варианта песни «При вечере было, вечере».

Прилетает млад ясен сокол.

При сегодняшнем при вечере,

Как при Надином девичнике

Собиралася беседушка,

На беседе – красны девушки.

Прилетает млад ясен сокол.

Он садился на лавочку,

На пуховую подушечку.

Никто сокола не увидал,

Увидала только матушка,

Говорила своей Наденьке:

– Уж ты дочка, чадо милое мое,

Пойди, выйди на круту гору,

На круту гору высокую,

Посмотри-ка на синё морё,

На синё морё, на синее,

На серого гуся серого:

Каково же гусю серому

Против навья ему плавати,

Каково же младу соколу

Без привета на подушечке?

– Таково же мне, младешеньке,

Расставаться с милым девушкам,

Со девичьим со гуляньицем!

Начало этой песни повторяет уже известные нам записи. Но дальше все идет по-другому. Мы находим здесь новые образы, по-иному развивается сюжет, и уже совсем иная главная мысль: и молодцу нерадостно на чужбине, и ему, как и девушке, жалко терять волю. Песня сочувствует не только невесте, но и жениху.

Можем ли мы соединить заключительную часть песни, записанной Н. П. Колпаковой, с каким-нибудь из трех предыдущих текстов? Пожалуй что нет. И мы не в состоянии сказать, какой вариант, или, как в таких случаях говорят, версия, – первичный, основной, а какой – вторичный, производный. Обе версии независимы одна от другой. Обе пелись жениху, который приезжал издалека, и обе имеют подходящее для такого случая содержание.

Обе художественно полноценны. В песне из сборника Н. П. Колпаковой применено интересное тройное сравнение: молодцу-соколу трудно без привета, как серому гусю трудно плыть против навья («навей» – встречный ветер или волна: от глагола «веять»), как трудно девушке расставаться с подругами* «со девичьим со гуляньицем».

Красивая песня! И вот что любопытно: она, как и песня Нади Кривушён– ковой, тоже записана в Ленинградской области, и записана сравнительно недавно, в послевоенные годы. Получается, что в одно и то же время, на одной и той же приблизительно территории существовали два варианта, две версии одной и той же свадебной песни! И это обычный, самый распространенный случай в фольклоре. Запишешь песню, а какая-нибудь слушательница, присутствующая при записи,– гостья, родственница хозяйки, обязательно скажет:

– А у нас эту песню не так поют.

И разгорается спор, как петь ее, эту песню, правильней.

Но мы-то уже знаем: все варианты, если они художественно полноценны, а не просто полузабытые отрывки, равноправны.

Пойди, выйди на круту гору,

На круту гору высокую,

Посмотри-ка на синё мор...

ФОЛЬКЛОР ВМЕСТО НАУКИ

Фольклорные произведения существуют сотни и тысячи лет в устной форме. Самые старые возникли задолго до появления письменности.

Но вот люди изобрели письменность, стали передавать свои мысли на далекое расстояние и от поколения к поколению. Письменность помогла человечеству сберечь накопленный опыт, знания.

Сегодня мы можем узнать, что начертали древние шумеры на глиняных таблицах 3500 лет назад. Оказывается, эти таблицы заключают в себе и немало произведений фольклора – басен, сказок, песен. Вот шумерская поговорка о плохом человеке:

Брось тебя в воду – вода протухнет,

Пусти тебя в сад – все плоды сгниют.

Обнаружены египетские папирусы со сказками, средневековые рукописные книги с легендами и песнями.

На Руси письменность возникла около тысячи лет назад. И в первых же письменных памятниках можно найти исторические предания, сказки, поговорки. Чаще не в полном виде, а их пересказы, переложения, ссылки на них.

Вот как, например, излагает начальная русская летопись историю основания Киева:

«...И было три брата, одному имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, а сестра их Лебедь. И поселился Кий на горе, где ныне перевоз Боричев, а Щек поселился на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозывается она Хоривица. И построили городок в честь брата своего старшего и нарекли имя ему Киев...»

Тут же летописец добавляет:

«Иные же несведующие говорят, будто Кий был перевозчиком, ибо тогда с другой стороны Днепра у Киева был перевоз; и говорили: на Киев перевоз...»

«Несведующие говорят...» Это значит, что в народе имела хождение такая легенда об основателях города. Но эта легенда не нравится летописцу, человеку, несомненно, близкому к князьям; он излагает, как мы видели, другое устное предание (ведь письменных свидетельств об этом времени не было).

Под 912 годом летопись рассказывает:

«И жил Олег, мир имея ко всем странам, княжил в Киеве. И приспела осень, и вспомнил Олег коня своего, которого поставил кормить и на которого не садился. Ибо однажды спросил он волхвов и кудесников: «От чего я умру?»

И сказал ему один кудесник: «Князь! Корь, которого ты любишь и на котором ездишь, – умрешь ты от него». Олег же принял это в ум свой и сказал: «Никогда не сяду на него и больше его не увижу». И повелел кормить и не водить коня к нему; и прошло несколько лет, и не касался его, пока ходил в поход на греков. И вернулся он в Киев, и прошло четыре года, на пятое лето вспомнил коня своего, от которого предрекли ему смерть волхвы, и, призвав старшего конюха, сказал: «Где мой конь, которого я поставил кормить и беречь?» Тот ответил: «Умер». Олег же посмеялся и укорил кудесника, сказав: «Неправильно говорят волхвы, всё это ложь: конь умер, а я жив». И велел оседлать своего коня: «Хочу увидеть его кости». И приехал на место, где лежали его голые кости, и череп голый, и слез с коня, посмеялся, сказал: «От этого ли черепа будет мне смерть?» И наступил ногой на череп; и вылезла змея из черепа, укусила его в ногу. И с того разболелся и умер. И плакали по нем люди все плачем великим, и понесли его, и погребли на горе, которая называется Щековица; есть же могила его и до сего дня, называется могила Олегова. И было всех лет княжения его 33».

Вполне можно верить тому, о чем летописец говорит как очевидец («есть же могила его и до сего дня»). А вот когда он упоминает о каких-то мелочах («и приспела осень», «посмеялся»), передает прямую речь, вопросы, ответы, – это уже вызывает сомнение: ведь Олег скончался лет за сто до того, когда это было написано.

И сама манера изложения – именно эти детали, живые диалоги, – и мысль, проходящая через всё повествование («от судьбы не уйдешь»), более характерны для художественного произведения, чем для простого пересказа событий.

Сомнение – замечательная вещь в науке. Оно заставляет размышлять, сравнивать, сопоставлять факты. Ученые стали анализировать рассказ о смерти Олега. И оказалось, что его сюжет имеет фольклорное происхождение, он известен и по другим источникам.

Можно не соглашаться с основной идеей этого произведения, есть в ней религиозный оттенок, неприемлемый для нас (всё, мол, в руках судьбы, бога). Но нельзя не почувствовать и художественной силы его. Не потому ли обратился к нему Пушкин? Вы, конечно, уже поняли: именно этот летописный

рассказ лег в основу «Песни о вещем Олеге».

Фольклорные произведения попадали в летопись не как художественные произведения, а как исторические документы, свидетельства о том времени, когда еще не могло быть письменных документов.

Это стоит подчеркнуть: на ранних этапах жизни человечества сказки, ле¬

генды, песни вообще не ощущались произведениями искусства, не исполнялись для удовольствия, для удовлетворения, как сказал бы ученый, эстетических потребностей. Песни, исторические предания, сказки пелись и рассказывались с какой-то практической целью. В них сохранялась память о событиях прошлых лет, закреплялся трудовой опыт, наблюдения над явлениями природы.

Лягушка квачет – овес скачет

(то есть сеять пора).

Как в мае дождь, так и будет рожь.

Сказания, мифы, приметы в пословичной форме, даже, как мы видели, родословные запоминались, заучивались и передавались от поколения к поколению, – это была как бы замена науки – истории, медицины, метеорологии. И только потом, многие века спустя, когда от фольклора, от устных преданий отпочковалась наука, точнее, начатки различных наук, фольклорные произведения (и то не все, а лишь некоторые) стали исполняться просто для удовольствия, для удовлетворения эстетических потребностей.

Идет человек по лесу и поет. Грустно ему – поет грустную песню, хорошее у него настроение – поет веселую...

А почему он поет – спроси его – не ответит.

Когда древние люди собирались на охоту или на войну, они исполняли особые песни и ритуальные танцы. В песнях охотники рассказывали словами, а в танцах показывали телодвижениями, взмахами рук, свирепым выражением лица: вот так мы будем метко попадать в зверя, вот так мы будем бить врагов!

А для устрашения всех врагов, всех злых духов еще и лицо раскрашивали, тело разрисовывали, клыки хищных зверей, погремушки разные на себя навешивали. Песнями, танцами, боевой татуировкой воины настраивали себя особым образом, готовились к трудным испытаниям.

Ну а сегодня зачем люди танцуют? Просто нравится. И татуировка на руке – тоже ведь не первобытная магия. Просто нравится человеку ходить с татуировкой. По его мнению, надпись, а тем более рисунок – якорь там или змея – придает ему особенно мужественный вид. Но точно так же думал и дикарь!.. Вот опять как далеко забрались мы в прошлое!

...НЕ ТОЛЬКО НАУКА, НО И ИСКУССТВО

В 1699 году рейтар (конный воин, кавалерист) из города Рыльска Савинка Якимов за неизвестные нам провинности находился под арестом.

К нему пришел на свидание его приятель, недоросль (это дворянский сын) Савка Карцев. Савинка Якимов попросил Савку передать жене деньги. Савка деньги взял и стал заворачивать их в присутствии стражи в какую-то исписанную бумажку. Стража эту бумажку отобрала (мало ли что там написано– неграмотные; потом выяснилось: это вирши, стихи). И в тот же день арестант Савинка постарался незаметно выкинуть бумагу, которая была у него. Видно, испугался: отобрали бумажку у Савки, лучше и от своей избавиться на всякий случай. Но сделал он это неловко, охрана заметила, бумагу подняла и передала начальству. А на бумаге была записана песня.

Вся эта история изложена в материалах судебного дела, тут же на столбце (это такой длинный склеенный лист) приведена и песня:

Как рябина, как рябина кудрявая,

Как тебе не стошнится,

Во сыром бору стоючи,

На болотину смотрючи?

Молодушка ты молодушка,

Молодица ты пригожа,

Как тебе не стошнится,

За худым мужем живучи...

Так вот, благодаря случаю, в руки современных исследователей попала прекрасная, полная запись русской лирической песни.

Мы можем определенно сказать: г уже в XVII веке эта песня исполнялась просто как песня, для выражения настроения, чувств (с этой же целью у Савки Карцева были переписаны вирши).

В основном такие записи для себя, не научного характера, дошли до нас от XVII и XVIII веков. Но стоит еще упомянуть о двух коллекциях сказок и песен, относящихся к XVII веку и обязанных своим появлением любознательности иностранцев.

С 1618 по 1620 год в России находилась группа англичан, в их числе был ученый священник Ричард Джемс. В XIX веке русский академик И. X. Гамель, работая в английских архивах, обнаружил записную книжку Р. Джемса. В ней рукой хорошо грамотного русского человека были записаны шесть подлинных народных песен, а также небольшой перечень русских слов с обозначением их смысла на английском языке.

Это драгоценные записи. Они представляют огромный интерес для науки и по своему содержанию, и по языку.

Вот солдатская песня. Тяжело служить солдатам зимой. Холодно! Куда лучше весной...

Бережочек зыблется,

Да песочек сыплется,

А ледочек ломится;

Добры кони тонут,

Молодцы томятся:

Ино боже, боже!

Сотворил ты, боже,

Да и небо-землю, —

Сотвори же, боже,

Весновую службу!

Не давай ты, боже,

Зимовые службы:

Зимовая служба —

Молодцам кручинно

Да сердцу надсадно.

Три с половиной века назад записана эта песня. А ведь не очень отличается она от знакомых нам народных песен. И слова почти все понятны (только форма у них иногда непривычная, старая). Медленно, очень медленно меняются фольклорные произведения.

Другой англичанин, Самуил Коллинз, заинтересовался сказками. Коллинз приехал в Россию в 1659 или 1660 году и в течение девяти лет был врачом царя Алексея Михайловича. В 1671 году, через год после смерти Коллинза, в Англии вышла его книга «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне». В этой книжке помещено десять прозаических фольклорных произведений – сказок, легенд, исторических преданий, – героем которых является Иван Грозный. (Напомню, что Г розный жил за 100 лет до Коллинза.) Коллинз, конечно, не записывал так, как хотелось бы ученым – точно, с соблюдением тогдашнего произношения, – он просто пересказывал содержание произведения. Но и за это, как говорится, великое спасибо. Некоторые из сюжетов, отмеченных Коллинзом, и сегодня еще встречаются в устной традиции. Иногда они прикрепляются к другим именам. (

Впрочем, верно говорится: «Лучше один раз посмотреть, чем сто раз услышать». Вот одна из конспективных записей Коллинза.

Когда Иван ездил осматривать свое государство, многие простолюдины и дворяне подносили ему дары. Один честный лапотник, который плел лапотки (Lopkyes) и продавал по копейке пару, не знал, что поднести царю, и просил у жены совета. «Поднеси пару хороших лапотков», – сказала она. «Это не редкость! – отвечал он, – а есть у нас в саду огромная репа. Мы поднесем ему эту репу, а вместе и пару лаптей». Как сказано, так и сделано. Император очень милостиво принял подарок и, износив сам одну пару лаптей, заставил всех дворян покупать у крестьянина лапти по пяти шиллингов пару. Это составило крестьянину состояние, он начал торговать, и скоро так разбогател, что оставил после себя значительное имение. Потомки его получили дворянство и называются теперь Лапотскими (Lopotsky’s). Есть одно дерево, подле которого стоял прежде дом его и на которое проходящие по обычаю бросают свои старые лапти, в память этого лапотника.

Один дворянин, видя, что такая награда получена была за репу, хотел также получить (награду и еще значительнее) за хорошего коня. Но царь, угадав его намерения, подарил ему взамен ту большую репу, которую получил прежде, и таким образом заставил всех над ним смеяться.

«Иван Васильевич, – пишет Коллинз, – был любим народом, потому что с ним обходился хорошо, но жестоко поступал со своими боярами». В этой фразе, конечно, уже больше речь идет об идеальном, мужицком царе, чем о действительном правителе Иване Г розном. Долгие века народ считал, что все его беды – от плохих правителей. Будь хороший царь – и все хорошо будет. О тех царях, что жили прежде, о которых только молва дошла, – о них и рассказывал народ, как о добрых царях.

И Савинка Якимов, и Ричард Джемс, и Самуил Коллинз жили в XVII веке. Благодаря им мы можем судить о песнях и сказках XVII века.

Ну а XVIII век дал нам уже не единичные тексты, а десятки их, даже сотни, целые коллекции, собрания самых разных произведений устного народного творчества. Появляются первые печатные песенники, сборники сказок, пословиц и поговорок. Но самым интересным, самым знаменитым и отчасти таинственным является так называемый сборник Кирши Данилова.

ТАИНСТВЕННЫЙ КИРША ДАНИЛОВ

В наши дни никому не придет в голову пошутить над занятиями ученого– математика, физика, биолога. Но над учеными-литературоведами, филологами иногда еще посмеиваются: интерес большой копаться в бумажках, полжизни сидеть в архивах!

Филолог, разбирающий какие-нибудь старые документы, весь захвачен ими, весь в азарте поиска. Новые сведения, которые он извлекает из этих документов, в одно мгновение делают его несчастным или счастливым, разрушают или, наоборот, блистательно подтверждают его догадки, его теорию.

А сами разыскания – на них, действительно, тратятся иногда годы и годы – проходят не менее напряженно, чем поиски истины в каком-нибудь запутанном детективном романе. Кстати, в методах работы криминалистов и филологов немало общего. Так, была проведена – уже в советское время – судебная экспертиза почерка подметных анонимных писем, которые посылались Пушкину и привели к дуэли и к гибели поэта, – чтобы установить, чья рука совершила это преступление. И следователь, и литературовед одинаково должны уметь определить возраст бумаги, место ее изготовления, прочитать стертое или зачеркнутое слово и многие, многие другие вещи.