Текст книги "От былины до считалки"

Автор книги: Владимир Бахтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

НАПУТСТВЕННОЕ СЛОВО

У кого какое занятие, у кого какая любовь. Я вот всю жизнь занимаюсь собиранием произведений устного народного творчества и больше всего это и люблю.

Я люблю в одиночку приехать в какую-нибудь незнакомую деревню. Начинаешь обживаться. Люди спрашивают, интересуются: зачем, мол, пожаловали? И очень удивляются, что приехал за песнями, за сказками, за частушками. Объясняю, как важно записать и сохранить старое, то, что постепенно уходит из жизни.

– Зачем? – возражают. – Вон наши песни на пластинках, по радио поют.

А я отвечаю:

– А на пластинки, на радио откуда они попали? Тоже, наверное, кто– нибудь записал и привез в город.

Слово за слово. И всегда находится мрачный человек:

– Не туда приехали. Может, в других деревнях что и есть, а у нас ничего такого нет.

Но я это все давно слышал. Обращаюсь к какой-нибудь неприметной старушке, которая стоит поодаль, но внимательно слушает, или, наоборот, к самой бойкой девчонке-заводиле.

– А эту песню у вас пели?

– Ну, – обычно говорят, – ее-то мы знаем. Так ее все знают.

Но недоверие уже сломлено. Люди улыбаются, вспоминая молодые годы, гулянья, песни, танцы.

– Больше танцевали кадриль, – скажет одна.

– И ланцы, – добавит другая (медленный танец лансье – ланцы – был в моде без малого два века назад)...

– Барыню плясали! – весело крикнет третья да и запоет тут же на радость всем присутствующим:

Барыня, барыня,

Иринья Ивановна,

Долго хаты не топила,

Много сору накопила.

Идти .было к дяденьке

Да попросить лошаденьки...

– Это когда под язык плясали, – пояснит та неприметная старушка, которая, замечаю, становится все более и более приметной (значит, настоящая песенница!). – Гармони не было, так под свои песенки...

– Ну, вспомнила, – скажет девчонка, – когда это было!

Но как бы далеко ни ушла жизнь, есть что-то такое дорогое, такое близкое душе в разговорах о родной старине.

И вот на следующее утро уже полдеревни приветствует тебя как хорошего знакомого. Появляются не только сочувствующие, но и ревностные помощники, приятели. А уезжаешь – провожают друзья. И долгие годы – бывает, и пять, и десять, и пятнадцать лет – идут потом праздничные поздравления из Ленинграда в эту деревню и из деревни в Ленинград. Другой раз и гости приедут оттуда. И сам съездишь.

Как-то я участвовал в радиопередаче «Встречи с интересными людьми».

«Каких интересных людей встречали вы?» – спросили меня.

И я поначалу затруднился ответить. А потом одно за другим стали наплывать воспоминания о необыкновенных людях, вернее, о людях, вообще-то говоря, для родных, для знакомых обыкновенных, но мне казавшихся необыкновенными. Не знаменитости какие-нибудь, не те, о ком много говорят и пишут. Только соседи знают, что вот тетка Марья была голосистой молодухой, когда– то на свадьбы ходила старшей подружкой и сейчас в праздник под настроение может спеть, а дядя Гриша – великий мастер по части баек.

Когда я начинал, сразу после войны, только бумага и карандаш были. А теперь чудо-магнитофоны. Вернусь домой и сижу часами: поют, разговаривают, смеются живыми голосами мои недавние собеседницы-старушки (всё больше старушки!). Да какие песни-то!

Далеким-то мой миленький далёко,

Ой да на чужой да сторо...

Ой да на чужой старонке,

На чужой-то на дальней на сторонке,

Ой во городе да в Пари...

Ой во городе в Париже,

Не во славном-то в городе в Париже

Ой гусары да стоя...

Ой гусарики стояли...

Русские войска пришли в Париж, разгромив Наполеона, в 1814 году. Сколько же лет этой песне? Но услышал-то я ее в 1977 году, в Ленинграде, от уроженки Архангельской области замечательной песенницы Клавдии Ивановны Притыкиной.

Как хорошо, что удалось встретить Клавдию Ивановну, записать, сохранить для науки, для всех людей эту и многие другие ее песни!

В 1946 году, в первую же в моей жизни поездку за произведениями устного народного творчества, мне посчастливилось познакомиться с выдающимся сказочником XX века Ильей Давыдовичем Богатыревым. Он рассказал больше ста сказок, баек.

– Жил-был Нестерка, и была у него детей шестерка...

Я слышал неистощимых частушечниц в Новгородской области, записывал фольклор в Карелии, на Урале, в Сибири, когда за окном мороз в сорок градусов, а в избе не продохнуть от жарко натопленной печи.

Удивительные люди, знатоки, мастера, творцы народного искусства, веселые умельцы живут везде.

Как-то ленинградские газеты вдруг заговорили о том, что в деревне Лампо– во стоят избы с особенно интересной резьбой. Я знаю эти места – деревни Остров, Орлино, Дружная Горка, Лампово. В каждой из них есть чем полюбоваться. Однако ламповские избы выделяются. У них украшены не только наличники окон, но и балконы, и передняя стена, и конек крыши, и даже круглые окна жилых чердачных помещений – светелок. Во всем этом чувствуется единая художественная школа. Оказывается, в Лампове жили выходцы с Севера – из Архангельской и Вологодской губернии. И дома они строили по-своему. Хозяева сохраняют старые резные доски и нередко переносят их на новые постройки.

Однажды стоял я и смотрел на такой дом.

– Да, вот это мастера были, – говорю, чтобы вовлечь в разговор старика, который отдыхал на скамеечке. – Теперь, наверно, так никто не сделает?

– Это почему же?—обиделся он. – Давай, я тебе точно таких же досок нарежу. У меня и инструмент, и трафареты – всё есть. Ну, заказывай, что ли?

Я пообещал: буду строить дом – обязательно обращусь к нему.

В этих же деревнях, совсем неподалеку от Сиверской, где всегда полно дачников и как будто бы ничего деревенского уже не осталось, живет немало хороших песенниц.

В 1957 году несколько вечеров провел я в избе 87-летней Софьи Яковлевны Абент – бабушки Софьи, как ее величали в деревне Орлино Гатчинского района. Кстати, название этой деревни жители связывают с именем Петра I. Рассказывают, что он был там на охоте, подстрелил орла, оттого, мол, и деревню так назвали.

А потом один старик показал дом.

– Вот здесь останавливался Репин. У этого окна он сидел, когда рисовал.

Мы поднялись в светелку. Осмотрели Орлинское озеро, берег.

– Будете в Ленинграде, – сказал старик, – поищите ту картину, узнаете на ней нашу местность...

В соседнем поселке Дружная Горка и теперь еще работает стекольный завод, основанный в начале прошлого века. Сюда были приглашены немецкие и шведские мастера. Видно, если судить по фамилии, и бабушка Софья – потомок тех мастеров. На старом кладбище близ Орлина мне не раз встретилась эта фамилия – Абент.

Всю жизнь бабушка Софья работала. С десяти лет стала ходить на стекольный завод в Торковичи. Получала 25 копеек в день. С девяти-десяти лет пошли на фабрику и ее дочери. Я точно записал ее слова:

– Сливочное масло видели два раза в год – на пасху и на рождество, а в будни – и хлеб, как шоколад, был. На работу, на целый день брали с собой бутылку чаю и два куска хлеба, смоченные постным маслом...

А какие там и сейчас живут искусники! Во многих избах можно видеть местные изделия – графины, внутри которых сидят красногребенные петухи, люстры с затейливыми подвесками.

Ни с чем не сравнимое удовольствие – неторопливо шагать по широкой, пустынной с утра дороге или по узенькой тропке, соединяющей соседние деревни... Синеют дальние леса, сверкает придорожный ручей, густо пахнет цветущий луг.

Каждый разговор с людьми открывает что-то новое для тебя. Каждая встреча – это новая надежда. А вдруг!.. И какую радость испытываешь, когда наконец после долгих странствий и поисков действительно приходит удача:

только что рожденная, никем еще не записанная частушка или, наоборот, редкостная старинная песня, о которой ученые думали, что она забыта.

В этой книге много говорится о прошлом. Оно не исчезает бесследно, остается жить в наших обычаях, привычках, в слове, в песне, в сказке. Настоящее, по словам В. Г Белинского, есть результат прошедшего и указание на будущее. Чем лучше мы будем знать историю, тем вернее сможем оценить сегодняшнюю действительность, тем основательнее будем строить коммунистическое будущее.

...Книга эта рассказывает о народном творчестве, о собирании его, о связях с древними верованиями, с жизнью народа, с письменной литературой. Конечно, главное, основное здесь – это работа, выводы ученых нескольких поколений. Но часто я опираюсь и на свой опыт, вспоминаю о своих экспедициях, знакомлю со своими находками. Я не писал обо всем одинаково подробно, не стремился сделать книгу похожей на школьные учебники. Скорее она дополняет их какими-то сведениями, фактами, наблюдениями.

Будет замечательно, если книга даст некоторое представление о науке филологии – в особенности о той ее части, которая называется фольклористикой, – если книга хоть в какой-то степени научит размышлять, сопоставлять, анализировать произведения словесного искусства.

Мне хотелось, чтобы читатель почувствовал красоту произведений народного творчества, научился находить их, слушать и, может быть, даже записывать.

Пусть не станете вы фольклористами, но пусть на всю вашу жизнь будет с вами любовь к родной речи, к родным песням и преданиям.

Кто не знает этого стихотворения Маршака:

У Скворцова Гришки

Жили-были Книжки –

Грязные,

Лохматые,

Рваные,

Горбатые,

Без конца И без начала,

Переплеты –

Как мочала,

На листах –

Каракули.

Книжки

Горько плакали...

Он еще и не то вытворял, этот Гришка!

В географии Петрова

Нарисована корова

И написано: «Сия География моя.

Кто возьмет ее без спросу,

Тот останется без носу!»

Не знаю, как обстоят дела по этой части у нынешних школьников, а когда я учился, попадались такие отдельные Гришки, и точно такие же надписи встречал я на обложке нашей географии Баранского.

Прошли мои школьные годы. Отечественная война. Университет. И вот я – преподаватель Петрозаводского педагогического института, сам учу будущих учителей.

Однажды с группой студентов мы отправились в экспедицию – за песнями, сказками, частушками.

В Карелии фольклор сохранился лучше, чем в других местах. Карелия для фольклориста – заповедное место.

В этой книжке все время будут встречаться слова: фольклор,

фольклористика, фольклорист. Разберемся в них, чтобы уж не возвращаться к этому.

Фольклор (folK-lore) по-английски означает: народная мудрость, народное знание. Это выражение, или, по-научному, термин, употребил в одной из своих статей в 1846 году английский историк Вильям Томсон. Термин приняли и в других странах. Но понимают его по-разному. Западноевропейские и американские ученые фольклором называют все виды народного искусства – и словесное, и музыкальное творчество, и народные танцы, и резьбу по дереву и кости, и даже вышивку.

Советская наука обычно называет фольклором словесное искусство народа – народно-поэтическое творчество, устное народное творчество. Если речь идет о музыкальном творчестве, о народной музыке, то так и говорят: музыкальный фольклор.

Фольклористика – наука, изучающая фольклор.

Фолькло р и с т – ученый, специалист в области устного народного творчества.

...Итак, на небольшом пароходике мы плыли по Онежскому озеру. Вокруг нас сидели, курили, ходили по палубе, смеялись самые обыкновенные люди – с мешками и чемоданами, молодые и старые, в лакированных туфлях и русских сапогах, в платках и шляпах. Шуньга, Кузаранда, Толвуя, Сенная Губа, Кижи – для них родные деревни, просто деревни, а у нас, когда мы слышали эти слова, замирали сердца.

Кижи – это ведь там знаменитый на весь мир деревянный собор, построенный без единого гвоздя; Кузаранда, Толвуя, Сенная Губа – это ведь там, пробираясь на лошадях, на лодках через топи, реки, ручьи, озера, бродили собиратели былин Рыбников и Гильфердинг. В этих местах жили четыре поколения легендарных сказителей Рябининых, жил певец былин Щеголенок, которого рисовал Репин и слушал Лев Толстой, нищенствовала старуха – великая народная поэтесса Ирина Федосова, чье искусство так высоко оценили и Некрасов, и Горький, и Ленин.

Вскоре мы уже ходили от избы к избе, беседовали со стариками и старушками, выспрашивали, что они помнят, что пели, когда были молодыми. Попали и в дом Ивана Михеевича Абрамова.

Самого хозяина уже не было в живых, но семья его встретила нас приветливо.

– Идите на чердак, там стоит сундучок Ивана Михеевича, – сказала его сноха (жена сына, сыноха).—Может, найдете что интересное для себя.

Чего только не было в этом сундучке! Самое новое печатное издание – церковная книга Евангелие 1883 года, а самая старая рукопись создана в XV столетии и живет уже пятый век. Чтобы сундучок не качался, под один его угол кто-то подсунул сложенную вчетверо самодельную тетрадь. Смотрю – бумага не теперешняя. Развернул – и ахнул. Целехонькая рукопись «Сказка об Илье Муромце и Соловье Разбойнике», да еще с картинками!

Среди других книг в сундучке оказался и Катехизис – учебник закона божьего, изданный в XVIII веке. Там толкуется смысл молитв, приводится пять доказательств существования бога. Их нужно было знать назубок!

Раскрыл я этот Катехизис и на внутренней стороне обложки увидел выцветшую надпись:

Вот ведь, оказывается, какой старый этот школьный стишок! Посмеялись мы тогда.

...Много лет прошло с той поездки. Забыл я совсем и Скворцова Гришку, и неведомого второклассника Петра Дехмана. Я стал профессиональным литератором. Однажды попросили меня съездить в Новгород с венгерским писателем.

И вот мы в новгородском кремле. Осматриваем белокаменный Софийский собор, Г рановитую палату. Потом, конечно, идем в музей. Медленно бродим от витрины к витрине, разглядываем экспонаты. Особенно долго стоим возле берестяных грамот. Их только в послевоенные годы стали находить при археологических раскопках. Скрученные полоски бересты принимали за поплавки или просто отбрасывали в сторону. А тут молодая работница Н. Акулова заметила на одной какие-то знаки и... так родилось одно из самых замечательных открытий XX века.

В Новгороде найдено уже около шестисот берестяных грамот, и они многое рассказали ученым о далеких временах русского средневековья.

До знакомства с берестяными грамотами ученые думали, что читать и писать в Древней Руси могли лишь очень немногие – зажиточные купцы, бояре, монахи. Оказалось, – судя по содержанию берест, – грамотным был чуть ли не каждый новгородец. И ремесленники, и крестьяне, и посадские люди.

Значит, было немало каких-то школ и если не учебников, то каких-то учебных пособий. Ярослав Мудрый еще в XI веке создал школу, где обучались 300 детей. В одной из раскопок попалась азбука, вырезанная на можжевеловой доске (вы знаете кусты можжевельника – из них доски не выйдет; в те времена рос можжевельник сантиметров по двадцать в диаметре). Обнаружили несколько азбук и ученических записей на бересте, нашли рисунки с подписями маленького мальчика Онфима. На ободке берестяной чашечки оказалась записанной загадка.

Я все это рассказываю, переводчица переводит, а гость слушает.

– Теперь, – говорю,—давайте почитаем эти бересты. Вот, например: «От Бориса ко Ностасии. Како приде ся грамота, тако пришли ми цоловек на жерепце, зане ми здесе дел много. Да пришли сороцицю, сороцице забыле». Вот, забыл человек рубашку – и пишет жене. Значит, не только мужчины, но

13

даже и женщины в древнем Новгороде учились. Или вот еще... Постойте, постойте!—кричу и хватаю писателя за рукав. – Видите?..

(Невежа писал, недоумок показал, а кто это читал...)

В Ленинграде сразу же побежал в Публичную библиотеку и взял книгу профессора А. В. Арциховского «Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1952 года». Эта грамота значится под № 46 и выглядит так:

Вот что пишет о ней профессор:

«На первый взгляд грамота производит впечатление шифрованной, но это не шифр, дело обстоит проще. Когда я попробовал связать буквы первой и второй строк по вертикали, смысл сразу обнаружился... Конец фразы оторван... В целом это типичная школьная шутка». И дальше ученый говорит:

«Позволительно представить себе, как группа древнерусских школьников шла по Великой улице. Один из них, кому эта записка предназначалась, оторвал от нее ругательство и бросил на мостовую».

Береста найдена на глубине 2,89 метра, на откопанной деревянной мостовой улицы Великой. Длина бересты 21 сантиметр, ширина – 5 сантиметров. Шутка эта, по определению специалистов, относится к концу XIII или началу XIV века... Чуть ли не 700 лет назад.

А не было ли у Гришки Скворцова еще более древнего предшественника?

Книжка советского историка С. Я. Лурье «Письмо греческого мальчика» не раз издавалась в нашей стране. Автор рассказывает о папирусе, который подарил ему один американский ученый, о том, как он расшифровывал этот папирус, и о мальчике Феоне, который на этом папирусе написал письмо своему отцу с просьбой взять его в город.

Ходи каждый день в школу, учись. Тоска! Феон скучает. Он оглядывает знакомое школьное помещение, высокие облупившиеся колонны, кончающиеся наверху причудливыми листьями, длинные скучные скамьи, статую богини Клио, покровительницы наук, и несколько других статуй, поменьше; в углу желтый исцарапанный шкаф, в котором учитель хранит папирусные свитки. Потом Феон переводит взгляд на белую, плохо оштукатуренную стену со следами надписей, сделанных проказливыми учениками и кое-как стертых по приказу учителя. В углу уже красуется новая надпись:

АНАГИГНОСКЕ АНОТАТО ПРОС ТА ДЕКСИЯ

(Читай на самом верху справа)

Феон заинтересовался. Он смотрит наверх и читает:

О АНАГИГНОСКОН ПИТЭКОС

(Кто прочтет, тот обезьяна)

Это было около двух тысяч лет назад.

Есть в нашем языке слово «традиция». Оно происходит от латинского слова «traditio» и означает «передача», «предание». Традиция – это то, что переходит от поколения к поколению, надолго сохраняется в памяти людей.

По традиции, мы наряжаем елки в новогодний праздник, отмечаем свой день рождения. Подшучивать над друзьями, стараться обмануть их 1 апреля– тоже давняя традиция. Традиционны многие детские игры и те школьные стишки, о которых мы только что говорили.

Меняется жизнь – меняются и люди. Но что-то общее остается в их характерах, обычаях. Традиции объединяют людей, живших в разные эпохи. Гришка Скворцов, которого отделяют от Феона, ни много ни мало, 80 поколений, наверняка знал шутку, на которую попался Феон, а может, и сам не раз проделывал нечто подобное.

Традиции тоже постепенно меняются, развиваются, отмирают, рождаются заново. Но эти изменения происходят очень-очень медленно. И один человек, одно поколение не всегда даже может заметить эти изменения.

А теперь вернемся к фольклору и постараемся запомнить важную вещь: фольклор – искусство традиционное. Фольклорные богатства – песни, сказки, былины, пословицы, загадки – это богатства многих и многих прошедших по земле поколений.

И наш современник Гришка Скворцов, и Петр Дехман, живший почти 180 лет назад, и новгородские школьники XIV века, и греческий мальчишка Феон были людьми грамотными, они умели читать и писать. Книжные страницы, береста, папирус сохранили их каракули.

До нашего времени дошли древние надписи, высеченные на камне, вырезанные на дереве, на металле, выдавленные на мягких (а затем обожженных) глиняных плитках. Некоторым из этих надписей, или, как говорят, письменных памятников, несколько тысяч лет.

Но ведь когда-то у людей не было письменности. Раскопки исчезнувших поселений, стоянок первобытного человека дают множество самых интересных сведений. Однако ясно, конечно, что большая часть древнейших письменных памятников, древнейшие города, вещи, сделанные руками наших далеких предков,– все это исчезло безвозвратно. Время безжалостно разрушает самое прочное дерево, под влиянием воды, мороза и ветра рассыпаются в песок камни, ржавчина съедает металлы, огонь пожаров их плавит.

И все-таки о том, как жили люди, что думали, во что верили в самые отдаленные от нас времена, мы узнать можем – только не по письменным памятникам, а по устным. Память народа зачастую оказывается прочнее дерева, камня и даже металла.

Знаменитый норвежский ученый и путешественник Тур Хейердал занимается историей острова Пасхи.

Откуда взялись эти 200 человек на крохотном клочке суши, отстоящем от материка на 3500 километров? Как они изготовляли и доставляли на побережье свои многотонные памятники – каменные головы? Почти все дощечки с неизвестными письменами сожгли испанские священники. В распоряжении Хейердала не было ничего, кроме фантастических рассказов местных жителей. И что же, эти рассказы, когда к ним обратился ученый, раскрыли многие тайны острова Пасхи, оказались документально точными. Каждая семья помнит свою родословную. Один из собеседников Хейердала назвал по именам десять поколений своих предков!

В XVIII веке англичане захватили Новую Зеландию. Там жил народ маори. Маори утверждали, что они переселились сюда из другой страны.

Каждое из маорийских племен твердо знало – и знает в наши дни, – как звали вождя, жреца, руководивших переселением, на какой лодке приплыли их предки, как звали рулевого этой лодки, знали даже название кормового весла! Устные родословные маори насчитывают по пятьдесят и более поколений, в том числе примерно двадцать поколений людей, живших до переселения на Новую Зеландию! Ученые, считая в среднем по 25 лет на одно поколение, установили, что маори прибыли на Новую Зеландию около 1350 года. А когда сопоставили родословные, оказалось, что некоторые из них восходят к одним именам. Это ли не доказывает их точность!

Есть такая игра. Первый говорит: «Стол». Второй: «Стол, стул». Первый повторяет:' «Стол, стул» – и добавляет: «Кровать». Второй повторяет:

«Стол, стул, кровать» – и добавляет свое... Ну-ка проверьте, сколько вы запомните? Десять? Пятнадцать? Двадцать слов? Но мы запоминаем эти слова в один прием, в один урок, а маори учили и повторяли имена дедушек, прадедушек и прапрадедушек не день, не неделю, не месяцы – годы, всю жизнь. Так что чуда здесь нет.

И все-таки это чудо! Без карандаша, без фотоаппарата, без кино, без

книги оживает прошлая жизнь. Оживает в слове.

Старинная песня перечисляет названия лодок, на которых предки нынешних маори плыли через океан:

Смотри, как «Таинуи», «Те Арава», «Матаатуа», «Карахаупа» и «Токомар»– Все плывут по огромному океану.

Ствол дерева был выдолблен на Гаваики,

И так была построена «Такитуму».

Одну ночь провели на Рангипо,

И на заре «Астеа» отправилась в море.

Вот челны Уенуку, чьи имена отдаются в небесах.

Разве можно забыть их славу,

Если они вечно плывут в волнах нашей памяти.

И сегодня, когда к маори приходит гость, – пусть он хоть на самолете прилетел, его всё равно встречают традиционным приветствием:

Подтягивай сюда ладью!

Тащи сюда ладью!

К пристани – ладью!

К тому месту, где она отдохнет!

Добро пожаловать,

Трижды добро пожаловать.

Несколько лет назад познакомился я с ребятами из Спировской начальной школы Бокситогорского района Ленинградской области. Школа была очень маленькая: одна учительница и десять—двенадцать ребят, учеников первого, второго и третьего класса. Но они отлично работали и жили интересной жизнью.

Ребята создали уголок истории школы, большой краеведческий музей, в котором были старинные орудия крестьянского труда: деревянная соха, борона, ткацкие станки, изделия из бересты, глины, деревянная посуда. Каждый год вместе с учительницей Екатериной Петровной Антоновой отправлялись они в поход по окрестным деревням за новыми экспонатами для музея. По пути записывали пословицы и поговорки, загадки и частушки, песни и сказки. Потом эти записи они переносили в альбомы, украшали их рисунками.

Однажды я получил от спировцев толстую тетрадь – там было больше тысячи частушек. Ребята присылали свои записи песен, сказок, поговорок.

Их записи были такие точные (они ничего не добавляли от себя, не подправляли!), такие интересные, что некоторые оказалось возможным даже опубликовать.

Иногда ребята говорят: «А зачем записывать песни и сказки – все уже давно записано».

Это верно, что нового, неизвестного науке в настоящее время найти почти не удается, хотя и такие случаи возможны. Например, мой знакомый – собиратель фольклора услышал от одного старика песню Отечественной войны 1812 года, которая ранее не встречалась ученым. Тот воспринял ее от отца. А отец – от своего деда, участника войны. Значит, песня, которой перевалило за полтора века, имела всего двух передатчиков и дошла до нас, надо полагать, в хорошей сохранности.

Но и новые записи уже известных произведений тоже необходимы. Каждая такая запись подтверждает, что старая песня или сказка жива, что ее помнит народ. И еще: если, предположим, одна песня записана двадцать раз, а другая – три, то первую, вероятно, народ больше любит. Науку интересует: а какие песни популярны, что привлекает в них певцов?

Вот, например, песни о Степане Разине, о разницах. Три века назад произошло восстание казачьей бедноты против богатеев! Песни об этом восстании, само имя Разина были под запретом. И все-таки ученые до революции и особенно, конечно, после революции собрали очень много разинских песен – больше, чем о любом другом событии русской истории. Значит, можно с уверенностью сказать: народ любил, помнил своих защитников. Или иначе:

движение, восстание, которое возглавил Степан Тимофеевич Разин, было действительно народным.

Ученые составляют карты распространения того или иного произведения или даже целого жанра *. Скажем, схема распространения былин на территории страны выявила любопытную закономерность: былины чаще всего записывались на путях, по которым шла новгородская колонизация. Значит, они были очень распространены в древнем Новгороде. Фольклор...

Уже не раз встретилось нам слово «фольклор». Мы знаем: это устное народное творчество. Прежде чем двигаться дальше, нужно получше разобраться в том, что же это такое – устное народное творчество.

Устное. А еще бывает письменное. Письменное художественное творчество – это литература. Велика ли разница между устным творчеством и письменным? Ведь и песни, и сказки, и загадки нередко можно увидеть в книге. А предположим, стихи Пушкина каждый из нас слышал в устном исполнении, в исполнении чтецов, певцов или любителей поэзии и музыки.

Но разница есть. И очень большая.

Когда ведущий концерт объявляет: сейчас артист такой-то прочтет стихотворение Некрасова «Несжатая полоса», мы уверены – артист прочтет именно то, что написал Некрасов:

Поздняя осень, грачи улетели.

Лес обнажился. Поля опустели...

Попробуй-ка он сказать: «Лес обнажился. Луга опустели»! В зале немедленно зашумят, зашикают, станут поправлять. В любой момент легко проверить по книге – точно или неточно прочел актер стихотворение.

Есть даже такое понятие: авторское право. Закон охраняет это право. Никто не может напечатать стихотворение Сергея Есенина или роман Льва Толстого со своими поправками, дополнениями, вообще с какими-либо отклонениями от авторского текста.

Фольклор возник тогда, когда письменности еще не было. Фольклорное произведение не закреплялось на бумаге. Оно передавалось от человека к человеку устно. Вернее сказать: оно и живет, существует только в тот момент, когда его исполняют; если оно не передается, не исполняется, не звучит, – оно умирает, его как бы нет совсем.

Книга же может лежать хоть год, хоть десять лет. А потом расскажет все, что хотел рассказать автор, тому, кто снимет ее с полки и прочитает. Египетские папирусы и глиняные таблицы вавилонян ученые прочитали через несколько тысяч лет.

Итак, первое отличие фольклора от литературы, устного искусства слова от письменного: устная форма существования.

Конечно, после изобретения письменности появилась возможность записать песню, сказку или былину. Но все равно – пока песня, сказка или былина живут естественной жизнью, они живут, передаваясь из уст в уста. Так же как чтение – нормальная форма усвоения литературного произведения (хотя, бывает, его и рассказывают), устное исполнение – оказывание, пение – нормальная форма и жизни, и усвоения фольклорного произведения (хотя его порой можно и прочитать). Фольклорное произведение, распространяемое устно, и фольклорное произведение, записанное, напечатанное, – это все равно что

живая жизнь и фотография: на снимке запечатлен какой-то миг, но жизнь от этого не остановилась, продолжается дальше.

Как же живут фольклорные произведения?

Зададим себе такой вопрос: можно ли предположить, что фольклорное произведение, проходя через тысячи и миллионы уст, из конца в конец страны, переходя от одного поколения к другому, не меняется, как не меняется стихотворение Пушкина «Зимний вечер», которое когда-то учили наизусть наши бабушки и дедушки, а теперь учат советские школьники?

Ну, во-первых, ему легко изменяться, потому что текст не закреплен на бумаге. Во-вторых, это произведение как бы не имеет автора, оно безымянное. В фольклоре ведь не существует авторского права. Кто-нибудь когда-нибудь обязательно что-то спутает, заменит забытое слово своим, хотя тоже, может быть, подходящим. Наконец, человек может просто ослышаться, неверно понять слово – он же на слух его воспринимает.

В примере, который я сейчас приведу, расхождение в начальных стихах очень схожих свадебных песен, на мой взгляд, объясняется именно этими причинами.

Вот песня, записанная в Ленинградской области:

Поле, полечко,

Убита дорожка каблучкам 1 Ну и кто эту дорожку убивал?

Убивал дорожку Коля-господин,

Убивал дорожку Владимирович,

Он все ко Наденьке ходючи...

А эта опубликована около ста лет назад:

Из поля, поля-полечка,

Увита дорожка ковричком.

Кто эту дороженьку увивал?

Увивал дороженьку удалой молодец,

Свет Иванушка да Семенович,

Ко тестю ездючи...

«Увита» дорожка и «убита» – звучит, особенно в пении, почти совсем одинаково. Сближаются по звучанию и слова «каблучкам» и «ковричком». Передано не точно, но, в общем, и не бессмысленно: дорожка, увитая ковром, вместо дорожки, убитой, утоптанной каблуками. Изменение это никакого влияния на содержание не оказывает, оно случайно.

Мы можем предположить, откуда и ковер тут появился. Более полный текст этой песни записан в конце прошлого века на Севере. Там начало такое:

Под полем-полечком

Лежала дорожка ковричком.

Уторена (проторена, убита) широка добрым комонем 2.

Ай, кто эту дорожку уторил,

Ай, кто эту широку утоптал?

Уторил дорожку князь молодой,

Утоптал Василий-господин...

Здесь уже все на месте. Яркий и красивый художественный образ вводит нас в содержание песни: дорога лежит как ковер, а по ней часто ездит к невесте, утаптывает дорогу жених. По-видимому, кто-то слышал эту песню и запало ему в память это слово: «ковер». Хоть и не очень удачно, но так вот и соединились слова «увивал» и «ковер».