Текст книги "Приключения послушного Владика"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Розовый сон

По ночам Иван Петрович спал плохо. Известно – крепко спится тому, кто набегается, хорошо на работе потрудится. Тогда всему телу, каждой жилочке, мускулу отдых требуется. А какой бегун да работник Иван Петрович! День лежит, ночь лежит. Вот и одолевает его бессонница.

Но пуще всего отгоняют сон мысли. И радости в тех мыслях – с наперсток не наберешь. Днем еще бодрится, разговаривает, ребят потешает, виду старается не подать, что трудно ему, ну и – газета, телевизор. Можно жить! А долгой ночью один на один остается, в тягучей тишине, с ее случайными и редкими звуками, шорохами, один на один с невеселыми мыслями.

На другой кровати чутко спит жена. Удивительно, до чего чутко спит. Стоит ему вздохнуть погромче или скрипнет под ним панцирная сетка – Нина Михайловна уже голову с подушки поднимает. Послушает немного и, если поймет, что он не спит, спросит тихо:

– Ваня, что-то нужно тебе?

Не раз он просил жену:

– Ложись в другой комнате. Ведь не сон у тебя, а морока. Тебе же вставать рано, бежать на работу.

Нина Михайловна подойдет, губы его сожмет пальцами.

– Ванюша, хватит. Лишаю слова. – И добавит серьезно: – В другой-то комнате, за стенкой, и вовсе спать не буду. Как не поймешь?

– Вконец ты со мной изведешься, – вздохнет Иван Петрович.

– Выступающий! Регламент! – опять пошутит Нина Михайловна. Она понимает – не шутить нельзя. Только так ей и удается держаться, не впасть в отчаяние. Да и ему тоже.

Обычно лишь под утро, когда рассвет немного отжимает от бледного окна с перекрестием рамы темноту комнаты, лишь тогда на полтора-два часа забывается он крепким сном.

Хорошие часы. Иван Петрович ожидает их с надеждой. В это время его посещают сны. Всякие они бывают, но больше отчего-то приятные, радостные. Часто видит себя молодым и здоровым. То за рулем сидит, под колеса бежит дорога, лошади пасутся на лугах. То вместе с женой идут по лесу, грибы собирают. И такой приметит под елкой боровик, что сердце замрет.

А сегодня он увидел розовый сон. Все было почему-то окрашено розовым. Или это ему потом уже причудилось, когда проснулся. Розовая трава, розовая вода в озере. Будто он еще парень, только из армии вернулся, а Нина еще не жена его, а невеста. Идут будто они по берегу озера, взявшись за руки, и говорят, говорят о чем-то. А потом на лодке Кирюшин откуда-то появился Василь. И такой тоже нарядный, в розовой рубахе, шелковым шнуром подпоясан, с гармошкой. И зовет он Нину в лодку, чтобы к нему садилась. И весело что-то играет на гармошке. Да все подмигивает: иди сюда.

А Нина рукой отмахивается: не хочу, мол. И к нему, Ване, прижимается, шепчет: «Ванюша, любимый».

От этих слов Иван Петрович и пробудился. Солнце уже взошло, в комнате было розово, празднично. Может, потому сразу и весь сон окрасился в памяти розовым цветом?

Жена спала, положив руку под румяную щеку, чуть-чуть приоткрыв рот, и столько было в этом девчоночьего, родного, что в душе его поднялась все затопляющая волна нежности.

Да разве тридцать пять ей? Разве вместе прожили они уже полтора десятка лет? Разве случилось с ним страшное несчастье? А вдруг совсем легко откинет сейчас одеяло и встанет на ноги? И так ему захотелось этого, так поверилось! Он напряг на бедре мускул, вдохнул в грудь побольше воздуха и… тут же осознал, ощутил, что это было лишь порывом его воли, давней привычки нога даже не дрогнула, оставалась неподвижной, неподвластной ему.

Нет, жизнь не перехитришь. Это бывает только в сказках. Он скован болезнью. Нине – тридцать пять. И каштановые кудри ее серебром посеклись. Даже отсюда видно. Не мудрено – столько навалилось на ее плечи. Но терпит, держится. А нужно ли терпеть? Ей же всего тридцать пять. Разве это много? Волосы подкрасит, будут как прежде. Вполне за молодую сойдет. Так имеет ли он право мешать ей, ломать ее жизнь? Сотни раз задавал он себе эти вопросы. Где выход?

Иван Петрович отвел глаза от лица жены. Стало еще более тоскливо и одиноко.

Это же правда: зачем он, кому такой нужен? Может, только вот ребятишкам. Пожалуй. Слушают, советуются, ждут помощи. Выходит, что нужен. У них свои проблемы. И надо их решать. Да, ребятишкам нужен…

– Ваня, – донеслось с кровати напротив, где лежала Нина Михайловна. Вот ведь какая, ни вздохнул, кажется, ни кашлянул – она уже проснулась. – Ваня, почему не спишь? Плохо?

– Да нет, выспался, наверно, – отозвался он. – Видишь, утро. А ты спи, спи, тебе еще рано.

– Сон, Ваня, видела. Будто сено с тобой ходили косить на луга. Сено для коровы. Отчего такое приснится? Никогда мы не держали корову… А косили так ладно. Ты впереди идешь, а я следом. И все боюсь отстать. Хороший сон.

– А я видел сон розовый, – неожиданно для себя сказал Иван Петрович. Просто ему вдруг захотелось передать радость, какую недавно сам пережил. – На озере с тобой гуляли. Еще до нашей свадьбы. Идем по берегу, а ты вся розовая и такая красивая…

– Смотри, как интересно, – совсем проснулась Нина Михайловна и села на кровати. – А дальше что было?

«Сказать о Кирюшине, – подумал он, – или не надо? Хотя что тут такого, это же сон». И рассказал жене, как в лодке вдруг появился Василь Кирюшин в нарядной рубахе, с гармошкой и все уговаривал ее идти к нему.

– А я чего?

– Да вот не захотела почему-то. Со мной осталась, – проговорил он и даже смутился. – Тоже, видишь, приснится всякое… Неизвестно что.

– Ванюш, это почему же – неизвестно что? – с укором посмотрела на мужа Нина Михайловна. – Ведь так же и было на самом деле. Все так. Помнишь, в клуб пришли тогда, а Василий, видно для храбрости, выпил. Пригласил меня на вальс-бостон и буквально как ультиматум мне: «Выходи за меня замуж. Лучше все равно не найдешь. И любить крепче никто не будет». Видишь, какой богатый аванс выдал! А я что в ответ? «Люблю другого, Васенька». И нисколечко даже не раздумывала. Сразу отрезала. Вот так, Ванюша, было. Правильный твой сон.

Иван Петрович вздохнул.

– Вздыхаешь? Ты что, жалеешь о том? Думаешь, лучше бы нашел?

В ней столько было насмешливого негодования, так метались по плечам волны густых волос, что Иван Петрович невольно заулыбался.

– Хорошая ты, – сказал он.

– Вот уже дельные слова. Еще что-нибудь добавишь?

– Ты красивая.

– Приятно слышать. Но ты, Ваня, не так говоришь. Надо так сказать: «Ты красивая у меня».

Снова какой-то вздох почудился Нине Михайловне.

– Да, да, Ваня. Я у тебя красивая. У тебя. Понял? – Она быстро подошла к кровати мужа, поцеловала его и строго добавила: – Дурной мой! Глупый! Не выдумывай ничего. Все равно люблю тебя. И еще новость сообщу: через месяц меня обещают послать в командировку во Львов. Упросила. По тем же вопросам качества. Там действительно есть что перенять. И обязательно зайду в военный госпиталь. Слышала: там очень интересный хирург есть. Обязательно добьюсь встречи, покажу твои рентгеновские снимки… Еще раз попробуем.

– Все надеешься? Веришь?

– А ты? – Нина Михайловна погрозила пальцем.

– Все, Нинусь, все! – притворно испугался он. – Сдаюсь. Раз ты веришь, значит, и я… Знаешь, о чем хочу попросить тебя?.. Только не удивляйся.

– Ну, попробую.

– Нина, увидишь на заводе Кирюшина, попроси, чтобы пришел ко мне.

– Василий Степанович? – все-таки удивилась она. – Зачем же он тебе понадобился?

– Да вот, приснился, вспомнил.

– А без шуток?

– Без шуток это выглядит не очень весело. Сынок у него, Витька. Совсем разболтался малый. Чуть не война у него с нашими.

– Слышала. Это же с ним Егор дрался?

– Вот поговорить бы с Василием надо. Самое время. Натаха в милицию грозится пойти. Но, может, милицию-то пока вмешивать не надо. Мы тут совет с ребятами держали. Думали.

– Ладно, Ваня, передам Кирюшину твою просьбу. Только, ради бога, прошлое не вспоминайте. Что было, как говорится, то прошло… Дай-ка, Вань, подушку тебе поправлю…

Картошка

Владик заметил: что-то с Егоркой сделалось. О щитах он больше с сестрой не спорил, наоборот, отрезал ровный кусок фанеры и сам, макая кисточку в яркую синюю краску, четкими, крупными буквами написал те слова, которые были на прежних украденных щитах. Был командир задумчив, говорил мало.

А когда на следующий день пошли к ручью, то Егорка собственноручно, на видном месте, укрепил щит, а вокруг деревянного кола еще и несколько камней для прочности топориком в землю вбил.

– Этот будет стоять, – сказал он.

– Думаешь, у Витьки силы не хватит? – усмехнулся Сережка.

– На этот не хватит.

Сережка озадаченно протянул:

– Интересно…

– Сила тут ни при чем, – добавил Егорка. – Извилинами шевелить надо.

– Извилинами? – переспросил длинноногий «мудрец» и принялся «шевелить извилинами» – поднял глаза в небо, подергал себя за ухо.

Но первой догадалась Наташа. Почти догадалась.

– Охрану поставить?

– Не охрану, а сделать засаду.

– Это что, вечером сидеть? – с беспокойством спросил Толик.

– А может, и целую ночь! – жестко ответил Егорка.

– Одному?

– Не волнуйся, ты будешь спать дома. В засаде я буду. А чего такого? Ночи теплые, принесу одеяло, лягу за кустом и буду смотреть. Фонарик возьму с новой батарейкой. Метров на тридцать освещает.

Только Сережка недаром дергал себя за ухо.

– Не то, – категорически сказал он. – Так разоспишься на свежем воздухе, что тебя и самого унесут, не услышишь. Я получше придумал. Недавно читал в журнале «Наука и жизнь», что есть такие краски, возьмешься рукой – несколько дней ничем не отмоешь. Вот достать эту краску и обмазать кол.

– Ох, и придумал! – сказал Егорка. – Дожидайся, пустит тебя Витька домой! Отсидится, смоет краску и – шито-крыто. Думаешь, усну, не услышу? Я все предусмотрел. От щита проведу к засаде жилку. С колокольчиком. Начнет щит вытаскивать – колокольчик у меня над ухом: дзинь, дзинь! А я – фонариком: «Здорово, Витёк!»

– Во, голова! – восхитился Владик. – Только как же ты один?

– А так. На свежем воздухе ведь. Красота!

– А мы?

– Говорю же: дома спать будете. И не спорьте! Я кто? Командир. А приказы командира не обсуждаются.

Пообедав, Егорка принялся мастерить свою хитрую снасть с колокольчиком, а Владик все-таки сел наконец за письмо. Дольше тянуть некуда – скоро две недели, как живет в гостях. Мама, конечно, ругает его и сердится.

Двойного листа Владику не хватило. Пришлось снова обращаться к Наташе.

– Тете Зине привет от меня передай, – попросила она. – И папе твоему, и сестре. Чтобы экзамены в институт хорошо сдала.

Наташину просьбу Владик выполнил уже на шестой странице.

С портфелем, из которого высовывался конец проволоки, в комнату вошел Егорка. Он сел к столу напротив Владика и с интересом смотрел, как тот пишет письмо.

– Это про что же накатал столько? – терпеливо дождавшись, когда Владик закончит писать, поинтересовался Егорка. Целое сочинение.

– Да про все. Владик с удовольствием перегнул липки. И про тебя написал. Даже про то, как собираешься вечером спрятаться в засаде.

– Точно, дело верное. – Егорка расстегнул портфель и достал проволочку, загнутую с одной стороны и виде крючка. На конце крючка за хвостовик с дырочкой был привязан медный голосистый колокольчик. – Видишь, – сказал Егорка, – стальная проволока, упругая. Сработает сразу… Ты письмо сегодня будешь отправлять?

– Обязательно!

– Тогда пошли на станцию. Вечером с поездом и укатит. А на обратном пути завернем к роще. Надо место для засады выбрать удобное.

Егорка снова уложил в портфель крючок, тонкую, прозрачную жилку, заодно и письмо Владика положил. Осторожно заглянув в соседнюю комнату, он торопливо сказал:

– У отца Наташка. Пошли скорей. А то увяжется с нами.

Только потом, когда дорога от озера свернула к железнодорожной станции, Владик понял, почему Егорка не хотел, чтобы сестра пошла с ними.

– Трещит, трещит, как сорока. Толком поговорить не даст. – После такого вступления Егорка нахмурился еще больше и покосился на Владика. – Ну, ты и завернул тогда! Выходит, сила только дураку нужна? Умный, выходит, и без мускулов проживет?

– Я так не говорил. Я говорил про кулак.

– Не все ли равно!

– Как это все равно! – вскинулся Владик. – Очень даже не все равно. Правду не кулаком доказывают. Сила не в кулаке.

– Да ладно, – уже миролюбиво сказал Егорка, – чего кипятишься? Я будто не понимаю! Понимаю. Потому и приготовил вот это. – Он приподнял портфель. – Хитростью докажу. Ведь хитрость – тоже ум? Верно?

– Хитрость… – неуверенно протянул Владик.

– Ну… военная хитрость, – уточнил Егорка.

– А, военная, конечно.

– Слушай, Владь, а ты вообще молоток! – похвалил Егорка. – Я и не думал сначала. Жаль, что самбо не знаешь. Хочешь, покажу один приемчик? – Он сошел с дороги на траву и положил портфель. – Значит, так: вот стоите друг против друга, ругаетесь, на испуг берете. А ты не жди, хоп на колено!

В ту же секунду Егорка присел, ухватил Владика за ноги, рванул чуть в сторону, на себя, и Владик, потеряв опору, шмякнулся спиной на землю.

– Не ушибся? – помогая приятелю подняться, спросил Егорка.

– Ничего, – растерянно сказал Владик, – терпимо.

– А теперь попробуй… – Но Егорка не успел договорить: Владик вдруг упал на колено, и Егоркины ноги взлетели вверх.

– Ну, тебе только покажи! – продолжая лежать в мягкой, густой траве, восхитился Егорка. – Садись, отдохнем малость, – сказал он. – Торопиться некуда… Владь, я штуку одну придумал…

– Яму под щитом вырыть? – опускаясь рядом с Егоркой, весело спросил Владик. – Как древних мамонтов ловили.

– Другое совсем… Не догадаешься.

– Новую вилку с… шестью зубьями, – улыбнулся Владик.

– Вилка – это мелочь. Ерунда в общем.

– А тетя Нина говорила – такое изобретение! И сам тогда тоже: «В музее будут показывать!»

– А может, и будут… – Егорка смотрел вверх. Серые, широко раскрытые глаза его медленно смещались влево. Вот скажи: сколько весит самолет?

– Смотря какой самолет.

– Ну, в среднем. Вон, например, летит. Кажется, Ту.

Владик отыскал в синем небе движущуюся серебристую точку.

– Ух, высоко! Даже не слышно… Сколько весит? Тонн двадцать, наверно.

– Двадцать, говоришь, – прищурился Егорка. – Допустим… Значит… значит, получается двести самолетов… Не понял? Ну-ка, посчитай, сколько у вас дома вилок. Всяких – стальных, алюминиевых. От сервиза.

Уже и самолет скрылся из виду, когда Владик наконец справился с трудной задачкой.

– Кажется, двадцать шесть.

– Ого! – удивился Егорка. – И всего на четыре человека! У нас меньше, по три вилки. В стране двести пятьдесят миллионов человек. Даже больше. Возьмем не по три, а хотя бы по две вилки на человека. Пятьсот миллионов. Отпили от каждой по два зуба… Ты же убедился, что они лишние. Убедился?

– Ну, можно, конечно, и без них, – согласился Владик.

– Так, в одном зубе в среднем четыре грамма. Перемножь все, можешь потом проверить, – получишь четыре тысячи тонн стали и алюминия. Ровно двести самолетов.

Егорка, видимо, и сам удивился такому внушительному результату – сел, глаза уставил вперед, словно на широком зеленом лугу, уходящем к роще, он уже видел длинные ряды новеньких, стройных, со скошенными крыльями, серебристых лайнеров.

И Владик не мог не поразиться:

– А ты говоришь – ерунда!

– Ничего я не говорю, – возразил Егорка. – Просто новую вещь я придумал. Такую вещь, Владь, что не сравнить с вилкой… Никому еще не говорил, тебе первому.

– Это что же такое?

– Картошку есть любишь?

– Люблю.

– А слышал, сколько людей на картошке занято? Садить, окучивать, убирать. Не сосчитаешь. И вот я придумал, опыт поставлю такой. Возьму длинную трубу и просверлю в ней дырки. Трубу над грядкой укреплю, а под дырками вырою ямки. В них корзинки из железной сетки положу, а внутрь – по картофелине. Корзинки привяжу к трубе. Все понял?

– Дырки зачем, не понял.

– Как же без дырок? Один-то конец трубы я заткну пробкой, а на другой резиновый шланг надену. Шланг этот к бочке присоединю. Бочка наверху будет стоять, как в летнем душе.

– А, – догадался Владик. – Поливать будешь из дырок.

– Не только поливать. В бочке вместе с водой удобрений всяких разведу. По науке. И буду смотреть. Пришло время полить, подкормить – шланг разожму, пей, картошечка, питайся сколько нужно. Никакая жара не страшна, ни засуха. Ну как, здорово? Правда ведь здорово?

– Еще бы!

Владик нисколько не сомневался, что это необыкновенно здорово!

– Тогда и урожай будет хороший, правда?

– Хороший! Урожай будет такой, что, может, и в корзине не поместится. А убирать – легче легкого: поднял трубу, и все корзиночки выскочили. Обтряс, и чистенькая картошечка. Упакована.

– Как же это ты все придумал? – поразился Владик.

– Шевелю. Вот этими. – Егорка потрогал свой затылок. – Обязательно поставлю весной опыт. Надо подготовиться. Легко, думаешь? Какие, например, дырки делать? Одним и тем же сверлом? Нет, сначала маленькие надо, потом больше. Еще смотрю, клубни как под веткой растут. Все надо знать. Вот так, Владя. А ты думал, что у меня только кулаки… Ну, встали! Письмо бросим, и к щиту потом, поколдуем. Место для засады выберем. Как миленький, попадется он у меня!

– Кто?

– Ясное дело, Витька.

– А если это не Витька?

– Чего гадать? Когда попадется – поглядим.

В засаде

Целую ночь Егорка провел в засаде, и все напрасно. Когда начало светать, и в недалеком отсюда поселке вовсю распелись горластые петухи, он отвязал от кола леску, смотал ее и вытащил из земли пружинистый крючок с колокольчиком. А еще, позевывая и ежась от утренней прохлады, он скатал и засунул в рюкзак одеяло, в котором, хотя не раз и пробуждался, но, в общем, вполне сносно проспал ночь.

Не клеилось дело. Фанерный щит, уже довольно четко рисовавшийся в бледнеющем сумраке, стоял нетронутым. Злоумышленник не появился. А ведь вечером, часов около одиннадцати, Егорке показалось, будто кто-то прошел невдалеке. Он в ту минуту замер, весь обратившись в слух и сжимая в руке фонарик, но ничего подозрительного больше не донеслось. И леска не дрогнула, не звенькнул чуткий колокольчик.

Взволнованный, он долго не мог потом уснуть, все слушал, слушал…

Утром Владик едва дождался, пока Егорка проснется. Чувствовал себя Владик неважно. Еще с вечера, как только Егорка скрылся за калиткой, он вдруг ясно понял, что поступил плохо, не по-товарищески, как последний трус. Нельзя было Егорку отпускать одного. Подумаешь, приказ командира! Это же не армия. Мало ли что может случиться с ним в этой засаде. Вдвоем-то надежней. И не так было бы страшно. Владик до того рассердился на себя, что, кажется, готов был отправиться вслед за Егоркой. Но… на дворе уже стояла непроглядная темень, Наташа спала. Владик просто не нашел бы дороги к засаде у рощи.

От невозможности что-либо поправить он расстроился еще больше. «Трус, трус, – едва не плача, корил он себя. – Всегда я так. И сюда-то приехал оттого, что Мишки да Васяты испугался. И книги из дома таскал – ребят боялся. И стекло из рогатки разбил – тоже от страха перед ребятами. А здесь? Чего я здесь совершил? Ничего. Патрулировать ходил? Так это вместе со всеми. И чего там героического? В футбол четыре гола Толику забил? Ведро воды Наташе принес?.. Эх, лучше бы не Толика, а меня взяли в плен. Или Витька с Петром хотя бы в самом деле напали на меня. Пусть даже и поколотили бы…»

И вот утром, чувствуя себя виноватым и одновременно радуясь, что Егорка вернулся целым и невредимым, Владик нетерпеливо дожидался, когда тот пробудится ото сна. Несколько раз он заглядывал в комнату, дверь при этом скрипела таким длинным, надтреснутым голосом, что он сам пугался. А Егорке хоть бы хны, спит себе, не слышит. Наташа тоже давно встала. Но и она ничего не могла сказать Владику: сама не знала, когда вернулся и лег на соседнюю койку брат.

Дождались наконец – заворочался, заморгал.

– Ну, – спросил Владик, – что там?

– Порядок! – широко и сладко, до хруста в челюстях, зевнул Егорка.

– Порядок? Были, значит? Застукал?

– Подбираются пока. Точно.

И Егорка, уверивший себя ночью в том, что шаги ему просто-напросто причудились, сейчас вдруг с неожиданной убежденностью рассказал обомлевшему Владику и сестре о таинственном ночном пришельце. Теперь ему очень хотелось, чтобы так оно на самом деле и было. Ради чего же всю ночь торчал там!

– А почему же щит не вырвали? – спросил Владик.

Вопрос был совершенно законный и потому нелегкий. Но Егорка не долго раздумывал.

– Темно же было, вот и не нашли щита.

Объяснение прозвучало не очень убедительно, однако Владик не стал придираться. Не похож Егорка на вруна. Говорит – значит, так и было.

– А ты сильно испугался?

Егорка пожал плечами.

– Тут каждый забоится. Темно же. Один. Без оружия.

– Егор, – сказала Наташа, – не ходи больше.

– Еще чего? Не ходи! Сегодня как раз и надо идти.

Владик сильно и радостно вздохнул:

– Тогда и я с тобой. Ага! И, пожалуйста, не отговаривай. Все равно пойду!

– Во, это гвардеец! – Егорка похлопал Владика по плечу.

Через час, когда все ребята «зеленого патруля» собрались в Егоркином дворе, в ночную засаду вызвался идти и длинный Сережка. Тоже, видно, переживал, что командиру этой ночью пришлось одному подстерегать неизвестных злодеев.

– У тебя ноги из-под одеяла вылезут. Отморозишь! – пошутил Егорка и добавил: – Мы уж с Владькой на пару. Он, знаете, какой отчаянный! Ни черта, ни дьявола не боится.

Нина Михайловна, вернувшись с работы, заглянула в сарай, в комнаты – детей не было.

– Ушли ребяты, – покивала седой головой баба Катя. – Как отобедали, так и ушли. Повязки свои обратно нацепили. В патрульные, значится.

– Ваня, – войдя в комнату, где лежал муж, сказала Нина Михайловна, – ты ничего не знаешь? Ночью встала сегодня – нет Егорки на месте. А утром до того спал крепко, что и будить пожалела. Не знаешь, где пропадал?

Иван Петрович усмехнулся:

– Прозевали мы с тобой, Нинок. И я ничего не знал. Только в обед признались. В засаде сидел, у щита. Да ты не волнуйся – одеяло брал с собой. Все на Витьку думают. Неужто и правда он шкодит?

– Вань, я Василия Степаныча в цехе видела. Просьбу твою передала.

– Ну, как он?

– Да ничего. Про давнее не сказал, не вспомнил. И на том спасибо. А просьбе твоей будто и не удивился. Выдержка у него – позавидовать. Обещал прийти.

– Ты не говорила ему о сыне?

– Нет. Как-то не с руки мне. Ты же понимаешь, Ваня. Всего минуту и постояли. Ты уж сам поговори. Как мужик с мужиком.

– Мне, думаешь, великое это удовольствие?.. А куда денешься? Надо. Ничего, потолкуем… Нина, ты ребятишкам заверни чего-нибудь поесть. Сегодня вдвоем идут, с Владиком.

– Опять в эту засаду?

– Ты же знаешь Егора. Если что втемяшилось – не отступит.

– Ваня, а там не опасно?

– Какая может быть опасность? Абсолютно никакой. Страшновато – это точно. Ничего, пускай идут. Владику особенно полезно. И я на их месте пошел бы. Да и то, по-правде сказать: самому невтерпеж узнать, кто же там шкодит?