Текст книги "Приключения послушного Владика"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Владимир Андреевич Добряков
Приключения послушного Владика

Зонтик

У него даже прозвища не было. Наверное, никому и в голову не приходило называть его как-то иначе – Владик да Владик. Так и дома говорили, и в школе, и во дворе. Был он румяный и круглолицый, на подбородке – ямочка, а левую щеку родинка украшала. Именно украшала. Без этого маленького, коричневого пятнышка, может, и не выглядел бы Владик таким симпатягой. А тут хоть на плакат его. И любые строчки о счастливом детстве подписывай. В стихах желательно.

Владик был примерным мальчиком. Его дневник за четвертый класс следовало бы в назидание выставить на людном месте, под стеклом, – пусть нерадивые мальчишки всего города с тайной завистью разглядывали бы красивые и аккуратные пятерки.

А еще Владик был послушным. Даже очень послушным.

Вот и в то утро, с которого начинается наш рассказ, пенсионерка Дарья Семеновна из шестьдесят третьей квартиры и домохозяйка Пирогова из семидесятой прямо-таки умилились, глядя на него: «Ну до чего же послушный мальчик!»

И в самом деле, разве не заслужил он такой похвалы?

Зинаида Аркадьевна, мать Владика, со свежим, молодым лицом, в легком модном сарафане, собираясь в то утро отдохнуть часок за приятной беседой, спустилась с четвертого этажа во двор, удобно устроилась на широкой скамейке, что стояла у подъезда, и водрузила на нос голубоватые, дымчатые очки. Об одном не подумала Зинаида Аркадьевна – прихватить свой оранжевый, в белых хризантемах зонтик. Несмотря на то, что было лишь начало одиннадцатого, солнце жарило вовсю.

Зинаида Аркадьевна, работавшая страховым агентом, не успела рассказать о своем вчерашнем визите на квартиру к одному профессору, как почувствовала: плечи и спину припекает. Она погладила горячую, бронзового оттенка кожу плеча и будто удивилась вслух:

– Жарит-то сегодня! В прошлом году по путевке в Туркмении была – вот так же палило.

Дарья Семеновна, вязавшая внучке зеленую рукавичку, перестала ширять спицами и сказала:

– Счастливый вы человек: интересные места повидали.

Зинаида Аркадьевна оглянулась на песочницу, где ее Владик, не обращая внимания на жарившее солнце, старательно выкладывал крепостную стену с башенками для дозорных, и позвала:

– Сынок, подойди ко мне!

Владик поднялся на ноги, стряхнул с коленей песок, отряхнул короткие, шоколадного цвета шортики и наставительно сказал малышке с лиловым бантом на голове:

– Оля, не ломай. Еще ров с подъемным мостом буду делать.

Сказал и подошел к матери.

– Владик, сбегай домой, принеси зонтик. Во втором ящике серванта лежит. Плечи так и горят…

Про плечи Владик не стал слушать. Через секунду его желтенькая рубашка скрылась в дверях парадного.

По прохладной лестнице Владик взбежал на четвертый этаж и, вытерев о половик пыльные тапочки, прошел к серванту. Однако во втором ящике зонтика не было.

Лежали там замшевые перчатки, Танины деревянные бусы, коробка с пуговицами, а зонтика не было.

Владик задвинул ящик. Ровно через десять секунд он предстал перед матерью и совсем не печальным голосом доложил:

– Его там нет, во втором ящике.

Зинаида Аркадьевна ровным рядочком зубов прикусила губу, обвела глазами синь неба поверх крыш и вдруг оживилась:

– Ну, конечно! В передней лежит. На полке.

– Знаю! – радостно кивнул Владик.

Не успела Зинаида Аркадьевна начать рассказ о профессорской квартире, как снова появился Владик.

– Мам, а на полке зонтика тоже нет! Папина шляпа там и ложка с чертиком…

– Нет на полке… – задумчиво протянула Зинаида Аркадьевна. – Так, так… Посмотри тогда в шкафу, где шуба моя висит. В нижнем ящике.

– Ага, знаю! – с неиссякаемой бодростью заверил послушный Владик.

Четыре прыжка, – и лестничный марш позади. Еще четыре прыжка – второй этаж. За ним, в таком же темпе, – третий, четвертый. И хотя бы сколько-нибудь задохнулся Владик – ничуточки! Что значит молодое сердце. И тренированное к тому же. Учитель физкультуры не раз ставил его в пример: «Молодец! Стараешься!» А почему не постараться? Приятно же, когда хвалят. И Владик старается. Все делает, как велят.

Мамина синтетическая шуба, искрясь полчищами ощетинившихся волосиков, висела на месте, в шкафу.

Владик засмотрелся на волосики, прикоснулся к ним ладонью, ощутил их податливую, щекочущую упругость. Даже носом потыкался. Остренькие! Чихнул два раза и вспомнил о зонтике – мама ведь ждет. Но опять что-то напутала она. И в нижнем ящике шкафа не оказалось зонтика. Не теряя времени, Владик вновь поскакал вниз по лестнице.

– Да что же такое? – обеспокоилась Зинаида Аркадьевна. – Не иначе как Татьяна брала. К репетитору во вторник ходила, как раз дождь собирался… Ну, негодница, задам я ей! Владик, посмотри у Тани в шкафу. Быстренько!

– Я мигом! – с готовностью пообещал сын.

Вот тогда домохозяйка Пирогова и умилилась:

– Ну до чего же послушный мальчик!

А Дарья Семеновна прибавила:

– Золото, а не ребенок. Особенно сейчас-то, в наше время.

– Воспитываю, слежу, – с достоинством ответила мать «золотого, ребенка». – Трудно, конечно, но стараюсь.

– Беда с ними, – заметила Пирогова. – Вот Сережка Чижов у наших соседей. Ведь вчистую от рук отбился. Ни с какого боку не подступятся. Одно твердит: сам знаю, сам сделаю. Сам, сам! А табель принес – людям показать стыдно. Вот тебе и сам! Отец, понятное дело, ругать принялся – так еще хуже: из дома, кричит, убегу.

Они теперь самостоятельные, – покивала головой пенсионерка. – Акселерация называется. Атомный век. А против атома что поделаешь? Вот и живут по своему разумению.

– Удивляюсь, однако, Дарья Семеновна, – с неодобрением покосилась Зинаида Аркадьевна на пенсионерку, – пожилой человек, а говорите такое! Акселерация! Да ерунда это все. Не приспело еще время иметь им свои рассуждения. За них пока приходится думать. Любыми средствами в руках надо держать.

Из парадного выбежал радостный Владик. Подал матери зонтик.

– Спасибо, сынок. У Татьяны лежал?

– Да. На ее журнале мод.

– Ладно, иди играй, – раскрыв над головой зонтик, сухо сказала Зинаида Аркадьевна. Слова Владика о журнале мод, который недавно купила дочь (три рубля не пожалела, наверное, в школе на завтраках сэкономила), расстроили ее… – Как вот не смотреть за ними? – сурово заметила она. – Еще в школе учится, а в голове – моды.

– Беда с ними, – закивала Пирогова. – Ну, начисто помешались на этих модах.

– Она у вас с фантазией девушка, – улыбнулась Дарья Семеновна. – Идет вчера мимо, и такое, смотрю, ладное платьице на ней! Я не удержалась, похвалила. Сама, говорит, сшила. И отделку красной каймой придумала сама.

– За этим она целый день просидит, – нисколько не польщенная похвалой пенсионерки, сказала Зинаида Аркадьевна. – А через две недели вступительные экзамены. Вот о чем надо беспокоиться. Говорят, в этом году человек шесть на одно место будет.

– Страсти какие! – ужаснулась Пирогова.

– Это ж медицинский!

– Господи, и высшего образования не захочешь.

– Ну, с ее-то аттестатом – да не поступать! Она у меня чуть-чуть на медаль не вытянула. Химия да английский подпортили. А в медицинском химия – первый предмет. Репетитора наняла.

– Шесть человек на место! Надо же… – проговорила Дарья Семеновна и оглядела наполовину связанную рукавичку. – Большой конкурс… А если по швейной части дочь пустить? Уж до того ладно сидело платьице…

– Нет, нет. Только в медицинский! Я это твердо решила. Самой не довелось врачом стать, так уж дочку выучу.

Кружка пива

Перед крепостной стеной Владик вырыл ров. Песок внизу был влажный, и ров получился глубокий. Вот это преграда! Никакому врагу не взять такой крепости. А мост надо сделать подъемным.

Для моста Оля с бантом не пожалела крышку от цветных карандашей. Владик положил крышку с одного берега рва на другой и объяснил:

– В нашу крепость можно попасть только через этот мост. Для хороших людей он всегда открыт. А если вражеская конница покажется, то дозорные с вышки закричат, и мост на цепях подтягивают вверх. Вот так. – И Владик, подняв один конец моста, прислонил его к высокой крепостной стене.

– И плохие люди им ничего не сделают! Правда? – радостно засмеялась Оля.

– Конечно. Живут хорошие люди в крепости и забот не знают. Мороженое едят, телевизор смотрят, ребята в школу…

– А королевна там во дворце живет?

Про «королевну» Владик будто не расслышал. Он устремил взгляд в дальний конец двора, где под знойным солнцем, в безветрии, рядом с двумя железными гаражами, томилась одинокая береза. Она была так высока, что остальные деревья, высаженные во дворе лишь два года назад, выглядели по сравнению с ней жалкими кустиками.

Однако внимание Владика привлекла не береза. Он увидел Васяту. Это Ваську Пырина так зовут во дворе, – крепкого, скуластого, драчливого парнишку, который, хоть и с великими трудностями, но переполз уже в шестой класс. Васята во дворе появился только что. Не слезая с велосипеда, упершись ногой в штакетник, ограждавший газон с красными мальвами, он разговаривал с Гусиком – одноклассником Владика. «Надо сказать ему, – с беспокойством подумал Владик. – Через три дня обещал вернуть, а сегодня уже пятый пошел…»

– Почему ты не отвечаешь? – настойчиво требовала Оля. – Живет здесь королевна?

– Вот ты и будешь королевна, – поднимаясь с коленей, сказал Владик. – Дарю тебе эту крепость.

Прежде чем поспешить к Васяте (а поспешить надо было – тот даже с седла не слез, каждую секунду может укатить), Владик все же подошел к матери:

– Мам, я погуляю немножко.

– Обожди, что у тебя на рубахе? – Зинаида Аркадьевна поскребла ногтем возле пуговицы чуть заметное пятнышко. – Поаккуратней будь… И куда же отправляешься гулять?

– Туда… – неуверенно махнул рукой Владик. – На спортплощадку. Может, в футбол поиграю.

– Рубашку не испачкай. И чтобы к половине второго был дома. – Зинаида Аркадьевна посмотрела на часы. – К половине второго. Не опоздай.

– Хорошо, – кивнул Владик.

Ему трудно было не побежать бегом. Однако бежать нельзя. Во-первых, увидит мама и сразу поймет, к кому он спешит. А ей это не понравится: о Ваське Пырине хорошего во дворе не услышишь. А во-вторых, перед самим Васькой стыдно показать свое беспокойство.

Владик подошел вовремя. Промедли минуту – только и увидел бы вдалеке усатую кошачью морду, которую Васята собственноручно намалевал черной краской на спине своей майки. Разговор с Гусиком, как Владик понял, был на исходе. Изобразив на лице величайшую радость, Васята так шлепнул по Владиковой ладони, что потерял равновесие и едва не грохнулся вместе с велосипедом.

– Значит, договорились, вновь утвердившись на седле, сказал он Гусику. – Договорились? Точняк?

– Ладно, – вяло ответил Гусик, и голова его на тонкой шее поникла.

– Не ладно, а принесешь. Подумаешь, какая-то задрипанная зажигалка!

– Что же так просишь, если она задрипанная? – чуточку обиделся Гусик.

– Потому что нужна. Не просил бы. Да не жмись ты! Владик вот полевой бинокль мне дал.

– Насовсем? – недоверчиво спросил Гусик.

Васята перехватил тревожный взгляд Владика и весело ему подмигнул.

– А ты как думал! Отдал. Бери, сказал, хорошая вещь, а для настоящего парня не жалко. Так что тащи зажигалку. Не пожалеешь. Под моей личной охраной будешь. И цветов за это нарву. Матери принесешь в подарок. Вот этих нарвать, красных? – Васята показал на мальвы за штакетником.

– Что ты! – округлил глаза Гусик, – За этими цветами пенсионер дядя Леонтий смотрит. Он за них…

– Чихал я на дядю Леонтия!

– Не надо их рвать, – жалобно попросил Гусик. – Я и так принесу зажигалку.

– Вот это настоящий разговор! Ну, беги. Привет папаше!

Когда Гусик ушел, Васята снова подмигнул Владику.

– Кваса хочешь? У гастронома в цистерне продают. Холодный. Вкуснотища!

Владик полез в карман шортиков.

– Сам угощаю, – поспешил заверить Васята. – Садись на плацкартное место. – И он размашисто, крепкой ладонью похлопал по железной раме. Даже звоночек забренькал.

Владик оглянулся. Матери на лавочке уже не было: видно, ушла готовить обед. Он уселся на «плацкартное место», впереди Васяты, и тот сильно оттолкнулся ногой – едва штакетник не завалил.

Хорошо, что дяди Леонтия нигде поблизости не было.

Васята лихо жал на педали. Неслись, будто на соревнованиях велогонщиков. И в то же время он хриплым голосом на все лады обзывал Гусика.

– Жмот! Дистрофик! Пилюльник! Бацилла! – И совсем уж не к месту даже «утиным носом» окрестил.

Никак Владик не мог сначала взять в толк – отчего взъерепенился Васята? Человек добро ему делает – зажигалку отдает, а он его вон как! Не специально ли? Может, для того ругает, чтобы сейчас Владику про свой бинокль и спросить было невозможно. Получается, что эти бранные слова как бы и про него тоже. Авансом. Уж не хочет ли и вправду бинокль насовсем зажилить?

Владик окончательно уверился в этом, когда оказались возле гастронома. Чуть ли не целый километр проехали, а о бинокле он так ни словечка и не сказал. А ведь только для этого и подошел к Васяте и на «плацкартное место» сел.

Пока стояли в очереди за квасом, Владик мялся, вздыхал, никак не хватало смелости подступиться к главному.

– Утиным-то носом зря обозвал его. Нос у Гусика нормальный.

– Не зря! – отрезал Васята. – Жмот!

– А зачем тебе зажигалка?

– Зачем? – Васята выпятил толстые губы. – Солидная вещь. Вынешь из кармана, щелкнешь, прикуришь. Ребята шары выкатят. А правду сказать, – понизил он голос, – зажигалка у него законная, во сне не приснится! Отец из Москвы привез. Импортная… Тебе – большую кружку?

– Маленькой хватит.

– Смотри, могу и за шесть копеек.

Квас действительно был вкусный. Да еще в такую жарынь. Владик и большую кружку одолел бы. «Эх, надо было за шесть копеек», – пожалел Владик, с завистью глядя на Васяту, который с наслаждением тянул квас из огромной, янтарно сверкавшей на солнце кружки. Он не напился. И то, что жажда осталась неутоленной, неожиданно придало решимости. Поставив пустую кружку на мокрый, из белой жести поднос, он подождал, пока Васята допьет квас, и сказал:

– Три-то дня прошло.

– Какие три дня? – вытирая рукой губы, спросил Васята, словно не понял, о чем идет речь.

– На три дня брал бинокль.

Васята ничуть не смутился. Наоборот, скуластое лицо его с серыми подтеками пота стало вдруг обиженным.

– Слушай, Владик, у тебя совесть есть?

Тот опешил:

– Совесть?

– Она самая. Простых вещей не понимаешь. А еще отличник!

– Обожди…

– И ждать нечего. Ты всю жизнь владеешь этим биноклем, каждый день можешь смотреть сколько влезет. А мне – только три несчастных денечка. Справедливо?

– Но ты же обещал.

– Мало ли что! Вот посмотрю в него еще неделю и отдам. Не веришь? Точняк!

– Неделю?

– Ну да. Это же не год, не месяц, а маленькая, совсем маленькая неделька.

– И отдашь?

– Да чтобы мне на этом месте провалиться!

Сзади засмеялись:

– Парень, ну, а как на самом деле провалишься? До самого центра земли будешь лететь! Ох, фокусник! Глянь-ка, котище на спине! В темное время встретишь – заикаться станешь.

– Вот это искусство! Рембрандт!

Васята зло обернулся к гоготавшим парням.

– Завидки берут? – Он схватил велосипед, прислоненный к стене, и махнул через седло ногу. Отъехав метров на пять, обернулся: – Длинные! Дылды!

Опасаясь, как бы и его не зацепили веселые парни, Владик поспешил покинуть шумное место и, ругая себя за бесхарактерность, поплелся домой. Еще неделю ждать… Хорошо, если неделю. Может, и дольше. А потом вообще придумает, что потерял или украли. Лишь бы мама не хватилась… «Эх, – подумал Владик, – не надо мне было выносить бинокль во двор. Сразу отказать бы. Отец, мол, не разрешает. А я вынес, на Васькину честность понадеялся… Ну, что же это я – совсем без характера, выходит?»

Окончательно расстроился Владик. Не заметил, как и на своей улице оказался. Невеселые мысли внезапно нарушил знакомый голос:

– Что-то, Владик, ты не весел, буйну голову повесил.

Перед ним стоял Чиж – шестиклассник Сережка Чижов, коренастый, рыжий, рукава олимпийской футболки выше локтя закатаны, чтобы мускулы были видны. Ничего, крепкие мускулы, не стыдно показать. Через плечо у Чижа была перекинута авоська с двумя книжками.

– Монеты, что ли, потерял? – сочувственно спросил он.

– Нет… так просто.

– Тебе-то о чем кручиниться? Мать с отцом не грызут, не пилят. Образцовый сын. Это вот меня судьбина заездила, дома поедом едят. Я уж план-маршрут обмозговал, за темные леса, за высокие горы хотел податься. Жизнь посмотреть. Да мать пожалел – сердце у нее больное. И вспомнил тогда про деревню. Три года не был. Бабка там у нас. Ух, бабка! Железная! По пятнадцать километров в день ходит. Какие-то травы целебные собирает.

Всю эту обильную информацию Чиж выложил одним духом и с явным удовольствием. А в конце, будто Владика это должно обрадовать, сообщил:

– Завтра еду. Билет уже в кармане!

И Владик в самом деле отчего-то немножко повеселел. А потом и вовсе доверился Сережке – про Васяту рассказал.

Чиж выслушал молча и тоже нахмурился. Качнул рыжей головой:

– Кислое дело.

Заметив под ногой камушек, он размахнулся и что было силы пнул его носком ботинка. Шагов на тридцать отлетел камушек.

– Спасать надо вещь. Ушами будешь хлопать – простись с биноклем. Уведет. Или у него уведут. Знаю, что говорю. Васята с ребятами Кольки Гвоздя водит компанию. С Каменного Лога. Те ребята не промахнутся.

– Что же делать? – перепугался Владик.

– Ушами не хлопать! Иди к матери его и скажи, чтоб отдала.

– А если не отдаст?

– Тогда своей матери скажи. Она церемониться не станет.

– Нет, я лучше сам. Мама же ничего не знает.

– Значит, сам. И не откладывай. Иди сейчас… Хотя сейчас ее нет – на работе. Тогда вечером. И не бойся. Не имеет права не отдать… Куда путь-дорогу держишь? – переменил тему Сережка. – В библиотеку со мной не пойдешь? Уезжаю. Сдать надо. Ты записан в библиотеке? Возьми вот эту. – Чиж достал из авоськи толстую потрепанную книжку. – Русские былины. Сначала брать не хотел. А начал читать – оторваться не мог. Ну, пошагали, добрый молодец?

Владик улыбнулся, но вспомнил про обед.

– А который теперь час?

– Второй, наверно…

– Нет, – вздохнул Владик, – не могу. В половине второго надо быть дома.

Час обеда

Часу обеденного времени Зинаида Аркадьевна придавала чрезвычайно большое значение. Прежде всего, сам обед. Обед не в какой-то столовке или буфете, где подадут бог знает что, где катар желудка наживают, а домашний, надежный, калорийный, приготовленный собственными руками. Виктор Викторович – официальный глава семейства – уже привык к этому и приходил из своей юридической конторы точно в половине второго, к началу обеда.

Кроме того, этот час был временем активного педагогического воздействия. Правда, Виктор Викторович по обыкновению не утруждал себя этими важными родительскими обязанностями, и если жена не особенно мешала ему, то он успевал просмотреть две, а то и три газеты. Газеты он просматривал молча. Лишь заглянув на последнюю страницу «Известий», где печаталась карта погоды, Виктор Викторович обычно чему-нибудь удивлялся: «Ай да Москва! Самому Парижу фору дает! На четыре градуса обскакала!» Но вдоволь насладиться газетными новостями ему удавалось не часто.

– Виктор, ты слышишь? – обращалась к нему Зинаида Аркадьевна. – Да оставь, наконец, свои газеты. Слышишь: у Татьяны с этой новой англичанкой – конфликт. Ей, видишь ли, не нравится произношение! А сама, между прочим, первый год преподает. И, пожалуйста, берется судить! Снова четверку поставила… Ну, что ты молчишь?

Владик потихоньку усмехался про себя – сейчас отец скажет: «Зиночка, я думаю…»

И Виктор Викторович в самом деле, поморгав, за стеклами очков, произносил:

– Зиночка, я думаю…

– А вот я думаю, – решительно заявляла Зинаида Аркадьевна, – что надо идти к директору. Вопрос надо ставить. Пока не поздно. На нее и другие ученики жалуются. Еще неизвестно, чему там в институте научили ее!

– Вполне возможно. Вполне… – не очень понятно, с чем соглашаясь, говорил Виктор Викторович и снова робко косил глаза на газету.

С дочерью за последние месяцы Зинаиде Аркадьевне было много хлопот – выпускной класс, мечты о медали, тревожные думы об институте. Насколько легче с сыном Владиком! Четвертый класс. Учится отлично, аккуратен, послушен, слова поперек не скажет. Но глаз за ним все равно нужен. И Зинаида Аркадьевна, пока ели первое, второе и компот или кисель на третье, не теряла времени: и про учителей расспросит, и поинтересуется, отчего по географии лишь одна оценка в дневнике, а уже конец четверти скоро, и предостережет, чтобы не заходил в третий подъезд – девочка скарлатиной там заболела, и боже упаси сражаться Владику на деревянных шпагах: сама видела, как в Грачевском переулке «скорая помощь» приезжала за мальчиком – глаз этой самой шпагой выкололи.

Теперь – каникулы. Теперь все заботы о медицинском институте.

В этот день обед, из-за которого Владик отказался с Сережкой Чижом сходить в библиотеку, прошел более шумно, чем обычно. И все из-за Тани. Она сказала, что была с подругой в кино. Причем сказала не сразу, а после дотошных расспросов матери – с какой девочкой занималась, сколько вопросов повторили, когда начали, когда закончили…

– Ты меня удивляешь, Татьяна (Зинаида Аркадьевна называла дочь полным именем, когда была недовольна ею). Кино, журналы мод. Кому, скажи, пожалуйста, в институт поступать – тебе или мне? Хорошенькое дело: у меня голова от этих мыслей, как кадушка обручем, стянута. Ложусь, встаю – все о том же, об институте. А ты можешь спокойно ходить в кино. Нет, моя милая, тогда занимайся дома! Хоть на глазах у меня будешь. Ишь, в кино побежала!

Не доев борщ, Таня отодвинула тарелку:

– Но я не автомат, мама, не вычислительная машина. Имею я право немножко развлечься?

– Развлечься? Да ты о чем говоришь, Татьяна? Сегодня – кино, завтра – театр, потом на танцульки помчишься! А что с институтом? Нет, дочь моя дорогая, если с твоей медалью я глупостей натворила, простить себе не могу, то в институт ты у меня поступишь! Как миленькая!

Виктор Викторович отложил газету и снял очки:

– Зиночка…

– Что? Что ты хочешь сказать? Слишком требую? А как иначе? Да, трудно: солнце, пляж, в кино – интересный фильм, музкомедия на гастроли приехала, в новом платье хочется показаться. Все верно. Но об этом надо пока забыть. Готовиться и готовиться к экзаменам, только это. И я буду, буду требовать, Татьяна! И не раскисай! Почему борщ не доела?

Владику стало жалко сестру. Голову наклонила, покраснела, сейчас заплачет.

– Доедай борщ!

Не заплакала Таня. Взяла ложку и, не поднимая больших серых влажных глаз, стала есть.

Зинаида Аркадьевна принесла из кухни второе и, поглядев на дочь, печально сложившую перед собой тонкие, еще слабые и чуть угловатые руки, вздохнула. Видно, сама поняла, что хватила через край.

– А ты, Виктор, – сказала она, – вместо своего пустопорожнего сочувствия, лучше подумал бы, как и чем помочь. Ты же адвокат. У тебя масса знакомых, положение. Узнай, кто в приемной комиссии.

– Зиночка, все же это…

– Господи, как тебе доверяют защиту подсудимых? Или ты все-таки приводишь какие-то убедительные аргументы суду? Приводишь, конечно, раз не выгоняют с работы. Значит, там ты стараешься, беспокоишься, а что в родном доме делается – на это тебе сто раз наплевать! Принес зарплату и довольно.

– Видишь ли…

– Я все вижу: ты равнодушен к собственным детям. Вот это, – Зинаида Аркадьевна положила руку на газету, – тебе дороже родных детей.

Перстень на безымянном пальце с продолговатым, граненым рубином сверкнул красным лучиком, и Таня, остро жалевшая отца, вдруг вспомнила о письме. На том конверте нарисован тоже какой-то драгоценный камень.

– Мама, тебе письмо в ящике лежало. Я забыла…

Взяв письмо и взглянув на обратный адрес, Зинаида Аркадьевна болезненно улыбнулась:

– От Нины. – И вздохнула: – Прямо и читать страшно… – Не распечатывая, она положила письмо рядом и принялась за еду. – Виктор, помнишь, в ноябре прошлого года Ивану снова операцию делали. Это ведь третья операция. Совсем изрезали. Ох, мученик! И никаких результатов. Врачи так и сказали: вряд ли что можно сделать… Неужели – конец?

– Досталось бедняге, – в свою очередь вздохнул Виктор Викторович. – Могучий мужик был… Ну, почитай, что там?..

Дядю Ваню Владик помнил смутно. Густые усы помнил, улыбку и белые зубы. И как подкидывал его высоко, к самому потолку. Владик тогда не боялся. А мама боялась, кричала дяде Ване: «Перестань, дуралей! Ребенка сломаешь!»

И вот четыре года тому назад дядя Ваня попал в аварию. С тех пор лежит. Мама сказала: «Конец». Это что, умер?.. Но нет, по маминому лицу не похоже. Вот даже улыбнулась.

– Ну? – спросил Виктор Викторович.

– Растет наша Нинка! – складывая письмо, с преувеличенной радостью сказала Зинаида Аркадьевна. – Старшим контрольным мастером цеха назначили.

– А Иван-то как?

– Да ничего, по-прежнему. Лежит… Это что же, старший контрольный мастер цеха – инженерная должность?

– По всей вероятности…

– Поглядим, поглядим, какая она стала инженерша. В командировку сюда посылают ее, на завод… Смотри-ка, вся в работу, значит, ушла. Хотя оно и понятно: личной-то жизни нет. За детьми мать приглядит. Да и заработать надо. Все самой. От Ивана какой прок – одна пенсия. А так… полный инвалид. Только и осталось, что название – человек. Четыре года лежит. Даже представить не могу…

– Зиночка, – напомнил Виктор Викторович, – мы закончили?

– Обождите! Клубника же в холодильнике. Совсем память отшибло с этим письмом.

Когда клубника, крупная и спелая, от одного взгляда на которую хотелось улыбнуться, была разложена по тарелкам, Зинаида Аркадьевна подобрала полы шелкового халата – зеленые цветы на коричневом фоне – и уселась к столу на свое обычное хозяйское место. Проговорила задумчиво:

– Прямо как-то даже совестно перед Ниной. Не сложилась у нее жизнь. И собой видная, не глупа, годы еще не большие – на пять лет моложе меня, а видишь, какое несчастье. Нет жизни. Боюсь: приедет она – только расстроится. Разве старый дом их с нашей квартирой сравнить? И мебель, наверно, все та же, допотопная… Виктор, подкладывай еще клубники. Сегодня весь базар красный от нее. Подешевела. Сметану бери, – Зинаида Аркадьевна пододвинула мужу голубой сервизный молочник, наполненный сметаной. – Вкусно, дети?

– Очень! – сказал Владик и отправил в рот большущую, как грецкий орех, ягоду.

Мать погладила его по голове.

– Ешь, ешь, сынок. – И посмотрела на мужа, разгладила пальцами морщинку на его рубашке. – Все у нас хорошо, Витя. Все как надо. Только бы Танюша в институт поступила. Ты все-таки расспроси о приемной комиссии.