Текст книги "Вредитель Витька Черенок"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Рассказ старика

Чтобы освободить крышку бидона от проволоки, даже кусачек не потребовалось. Подсунули под ржавую проволоку свой прут, нажали, и готово: крышка свободна!

Что же там внутри? Эдик нетерпеливо сковырнул крышку, и все трое чуть не стукнулись головами – каждому хотелось поскорее заглянуть в бидон. Ни золотых монет, ни бриллиантов не было видно. Какая-то труха, сгнившее сено… Что за ерунда! Эдик перевернул бидон. Вместе с трухой на землю со стуком вывалилась желтая толстого стекла бутылка. Горлышко ее было густо замазано сургучом.

– Вино, – сказал Костя.

Эдик посмотрел желтую бутылку на свет.

– Что-то лежит… Не болтается… Вроде бумага.

– Ну, – разочарованно протянул Костя. – Клад, называется!

– Там же что-нибудь должно быть написано, – возразила Данка.

Эдик поддержал:

– Может, эта записка подороже любых драгоценностей… Ну что, разбивать будем? Через горлышко не достать.

– Бей, – сказала Данка. – Чего бояться!

Эдик цокнул молотком по донышку, и оно, словно отрезанное, отвалилось.

В бутылке лежал пожелтевший листок бумаги. На нем было что-то написано. Чернила от времени поблекли, но разобрать буквы можно было без труда.

Вот что они прочитали на листке, хранившемся в бутылке.

«2 мая 1939 г. – Торжественная клятва.

Мы, Константин Коробко и Василий Белов, принимаем на всю жизнь клятву:

1. Презирать трусость.

2. Не обижать маленьких, слабых и девчонок.

3. Ненавидеть вранье и зазнайство.

4. Любить Родину и людей, как любил наш друг Андрюша Репин.

Это письмо откопаем, когда нашей стране – СССР – будет полвека. Нам исполнится по 42.

Мы верим, что нам не стыдно будет снова прочитать эту клятву.

В чем и расписываемся своей кровью».

Тут же, внизу листка, чуть заметно проступали и сами подписи, выведенные кровью.

В первые минуты ребята как-то и сказать ничего не могли. Лицо у Эдика стало серьезным. Он вновь, строка за строкой, перечитал клятву.

А Костю больше заинтересовали подписи.

– Вот это да! – с уважением сказал он. – Кровью расписались!

– Теперь понятно, – произнес Эдик, – что искал дядька. Он же – Василий Белов, один из тех двоих… Только почему не было второго?

– Второй прийти не мог, – печально сказала Данка.

– Почему?

– Это сын нашей хозяйки, Марьи Антоновны Коробко. Она рассказывала, что ее мужа и сына убили на войне.

Костя снова вгляделся в чуть видимую подпись, выведенную когда-то кровью мальчика. «Константин Коробко». Костя. Тезка… Когда война началась, ему, выходит, всего шестнадцать было…»

– А кто такой Андрей Репин? – спросил Эдик. – Они тут пишут о нем… Это же улица так называется. Помнишь, Костя, ты еще с художником Репиным перепутал?

– Неужели в его честь названа? – удивился Костя. – Но он же пацан тогда был, раз они его своим другом считали.

– Да, лет тринадцать-четырнадцать. Наверно, это однофамилец. Какой-нибудь летчик или танкист.

– А я не согласна, – Данка взяла листок. – Смотрите, что о нем говорится: «Любить Родину и людей, как наш друг Андрюша Репин». Так о человеке пишут, когда он совершит что-то героическое…

– Мальчишка-то!

– Чему ты, Костя, удивляешься? А сколько в войну было пионеров-героев! Или возьми Гайдара. Ему еще пятнадцати не исполнилось, когда командовал ротой. А в семнадцать был командиром полка.

Костя слышал об этом впервые. Кому-то другому он бы не поверил. А Данке поверил – она привирать не станет.

– Так то – Гайдар! – Костя развел руками.

– Знаете, – сказала Данка, – пойдемте на ту улицу и кого-нибудь спросим, чьим названа она именем.

И верно! Чего спорить да гадать. И вообще интересно, кто такой этот Андрей Репин, чем знаменит он…

Улицу Андрея Репина искать долго не пришлось – она была в нескольких минутах ходьбы. Эта улица мало чем отличалась от других. Такая же тихая и зеленая, с синими и желтыми дачами, с неширокой мощеной частью проезжей дороги.

Кого же спросить?.. Вон женщина идет, красный зонтик над головой держит, чтоб солнце не пекло. Но женщина о названии улицы ничего не знала.

– Надо, по всей вероятности, у местных жителей спрашивать, – сказала она. – Я приезжая.

Вскоре они увидели высоченного, в синей рубахе старика с такой же густой бородой, как у Фиделя Кастро. Только была она у него не сплошь черная, а с проседью. Старик чинил забор. Это, без сомнения, был местный житель. Дачник не станет возиться с забором.

– Здравствуйте, дедушка! – задрав голову, сказала Данка.

И Эдик с Костей задрали головы. Вот так старик! Настоящий Гулливер!

Бородатый Гулливер опустил ножовку, которой собирался отпиливать доску, и с улыбкой посмотрел на них сверху.

– Здорово, пионерия! Что скажете?

– Мы, дедушка, не сказать, а спросить хотим, – проговорила Данка.

– Небось интересуетесь, сколько росту во мне? – подмигнул старик. – Два метра да два вершка. Слышали про вершок?.. Четыре сантиметра, да еще с хвостиком. Вот и смекайте – сколько выходит?

– Двести восемь сантиметров, – сосчитал Костя и улыбнулся. – С хвостиком.

– Верно. Как раз с Петра Великого. Теперь-то, понятное дело, не тот рост. Теперь книзу пошел. Годы… – Старик сокрушенно покачал головой. – Никуда от них не схоронишься.

Вот какой разговорчивый оказался старик! Еще ни о чем и не спросили, а уж столько наговорил! «Он-то знает про улицу», – подумал Эдик.

– Дедушка, а вы давно здесь живете?

Старик прищурил ястребиный глаз.

– А вот смекай – в тридцать пятом построился. Сколько выходит? Тридцать лет, да еще и с хвостиком… Бегут годы. Ровно бы недавно и строился…

– Дедушка, – продолжал Эдик, – а раньше эта улица как называлась?

– Раньше Сосновой звалась. Видите, сосна кругом. А по-новому-то улицей Андрея Репина, с тридцать девятого года назвали…

– А кто это – Андрей Репин? – не утерпев, спросил Эдик, хотя было ясно, что старик и без его вопроса не упустил бы случая рассказать, как это вышло, что улице вдруг дали новое название.

– Тут, ребятишки, такая история, что без перекура, как говорится, и не перескажешь… Если интересуетесь, идемте в тенек.

Под высокой сосной стоял врытый в землю стол с двумя скамейками по сторонам. Старик снял кепку и пригладил большой рукой волосы.

– Садитесь… Это вам даже очень полагается знать. А то ходят, живут здесь люди, детишек тыща понародилась, а спроси, отчего улица так зовется, многие и не знают… Так вот с чего история эта начинается. Жили, вон там по соседству, через три дома от меня, Репины. Сейчас-то уж никого их нет. После войны на Урал подались… А тогда большая была семья, одних детей четверо. Ну, и Андрейка – промеж них. Я, сказать по правде, не больно и помню-то его. Мальчонка как мальчонка. Белобрысый да худенький – сколько их тут всегда бегало! Это меня-то они все знали, потому как знаменитый рост имел. Подойдут, рты разинут: «Дядя Сень, а Москву видно?» Потеха! Или змея запускают – далеко уйдет, сразу и не разглядишь. Увидят меня и хвастают: «Дядь Сень, не достанешь!..» Да-а, – улыбаясь воспоминаниям, протянул дедушка Семен. – Мальчишки. Вот и Андрейка, значит, с ними. Это уж я потом узнал, что был он среди них не то чтобы какой-то особенный, не как все, а все-таки чем-то выделялся. Насчет баловства был строг. Этого за ним не водилось. Другие там по садам шастают, окурыши собирают да по закуткам сосут. Андрейка – никогда. И кто послабей его – не обижал… Вот, поди, и все его отличие. А во всем другом – мальчишка как мальчишка.

Так все и шло чередом, да случилась весной беда: угодил в полынью малец. Скатился на санках с берега и – в полынью. Растерялись ребята – не знают, что делать. Лед в том месте в трещинах, вот-вот тронется. Кто-то за доской побежал. А малец тонет, того гляди, скроется. Тут Андрейка и побежал к полынье. Никто не решился, а он побежал. Только руку протянул – мальчонку вытащить, льдина и обломилась. Вдвоем барахтаются. Андрей мальчонку на лед вытолкнул, а сам выбраться не смог. Тяжелый. Лед под ним все обламывался. Так и затянуло течением под лед… Погиб парнишка…

Дедушка Семен помолчал, вздохнул тяжко. Даже рубаха на его широкой груди поднялась.

– Вот оно какое дело, ребятишки… Тогда же и назвали улицу его именем. Чтобы всегда помнили…

– А тот, маленький? – спросил Костя.

– Да что ж с ним, ничего. Вырос, здоров, работает. Слышал, будто помощником капитана где-то плавает. В Ленинграде живет…

Возвращались той же улицей, на каждом доме которой на железных табличках было написано: «Улица Андрея Репина».

Говорить почему-то не хотелось. Лишь свернув на другую улицу, Эдик вспомнил о листке с клятвой, найденной в бутылке, и сказал:

– С письмом что будем делать?

– Действительно, что с ним делать? Можно, конечно, Белову отослать. Он же искал письмо. Но тогда надо все подробно объяснять: как нашли, почему. И удобно ли посылать? А вдруг он совсем не хочет, чтобы кто-то знал об их мальчишеской клятве? Можно, правда, еще отдать хозяйке дачи, где живет Данка. Ведь это ее погибший сын Костя писал клятву своей кровью. Ей это будет дорого. Она и понятия, наверно, не имеет о клятве.

Так ничего определенного и не решив, ребята уже подходили к своей улице, когда из-за угла неожиданно показался Ленька. Рядом с ним, держа зашитый футбольный мяч, шагал Санчо.

– А-а, субчики-голубчики! – злорадно пропел Ленька, преграждая им дорогу. – Вы-то мне и нужны… Ты, глазастая, – кивнул он Данке, – отойди в сторону. У меня с ними мужской разговор!

Данка отойти не захотела. Сказала с вызовом:

– Мне тоже интересно послушать!

А Ленька уже не обращал на нее внимания. Он вплотную подступил к Эдику и взялся двумя пальцами за пуговицу его рубашки, точно собирался оторвать ее. Проговорил; щуря глаза:

– Ты на письма, значит, отвечать не желаешь?

Ленька был выше Эдика. Сейчас, когда они стояли рядом, лицом к лицу, острый Ленькин нос сантиметра на три возвышался над носом Эдика.

– Ну, отвечай! Тебя спрашиваю!

Верхняя губа у Леньки была треснута: виднелись широкие, как лопата, зубы. Эдик с отвращением чувствовал, что боится Леньку. «А если в подбородок его садануть?.. Но он сильней меня…»

– Чего тебе от нас надо? – миролюбиво произнес Костя. – Чего ты пристаешь?

– Молчи, бегемот! – покосился на него Ленька. – В ухо захотел?.. Санчо! Дай ему в ухо!

Санчо, переминаясь с ноги на ногу, виновато шмыгнул носом, но с места не двинулся.

– Не бойся! – подбодрил Ленька. – Чего ждешь?.. Говорю – дай в ухо! Слышишь?

Санчо сделал было робкий шаг к Косте, но тут послышался взволнованный, свистящий голос:

– Не смей!

Это Данка сказала и тотчас обернулась к Леньке. Сверкнула огромными глазами.

– Ты – мелкий и трусливый вымогатель! Ты… – Она не нашла подходящих слов. – Другие подвиги совершают, жизни не жалеют. А ты… Смотреть противно! Вымогатель!

Разинув рот, Ленька уставился на девчонку. Потом отпустил пуговицу Эдика и сильно выдохнул носом.

– А ну, повтори! – хрипло бросил он. – Повтори, гадюка глазастая!

Эдика будто стегнули. Не размахиваясь, он ладонью снизу ударил Леньку в подбородок. Кажется, и не очень сильный был удар, а Ленька уже лежал на земле.

Краснея и наливаясь яростью, Ленька стиснул попавшийся под руку камень и стал подниматься на ноги. Но еще не успел подняться, как обычно медлительный Костя кинулся к забору, где валялась куча битого кирпича…

Перед Ленькой стояли двое мальчишек – решительных, злых, готовых биться до конца, у одного еще и кирпичина в руке.

Ленька посопел раздутыми ноздрями, грязно выругался и отбросил камень в сторону.

– Обождите, я посчитаюсь с вами! – уходя, пригрозил он. – Всю жизнь будете помнить Красную руку!

– Струсил, – словно не веря, проговорил Костя и посмотрел на кирпич, который все еще держал в руке.

– Ну, ты, Эдик, и молодец! – сказала Данка. – Я совсем не ожидала.

– Это специальный такой удар. Меня один парень научил. На ногах не устоишь. Даже подножку не надо ставить… Но ты ему дала жизни – это да! Он таких слов, наверно, никогда и не слышал. «Мелкий и трусливый вымогатель». Колоссально!

– Я думаю, – продолжала Данка о своем, – ты бы справился с ним. Вон у тебя какие мускулы! – И она с уважением посмотрела на его руки.

– Вряд ли, – смутившись, сказал Эдик. – Он все-таки сильней.

А потом, идя к дому, он несколько раз незаметно щупал на своих руках мускулы. Не такие уж крепкие, конечно… Но ничего. «Может, и не поддался бы», – подумал он о Леньке.

Турник

Отец Эдика приехал вечерним поездом. На даче он появился с пузатой авоськой, своим коричневым портфелем и еще чем-то длинным, завернутым в бумагу. Эдик, увидев отца с веранды, догадался, что этот длинный предмет – спиннинг. И странно: почему-то не обрадовался. Вчера бы, наверно, прыгал от радости. А сегодня – нет. Будто повзрослел за этот день. Повзрослеешь – столько узнаешь!

После приветствий и поцелуев Николай Петрович принялся выкладывать покупки.

– А это вам, обещанное! – посмотрел он на Костю и Эдика. – Надеюсь, ничего такого сверхъестественного не натворили?

– Да будто бы нет, – не совсем уверенно ответила за мальчиков Нина Васильевна.

– Тогда получайте. На полном законном основании. – И Николай Петрович протянул ребятам длинный сверток.

– Спасибо, папа. – Голос Эдика звучал как-то виновато.

– Ты не рад? – удивился Николай Петрович. – Посмотрите же, разверните!

Спиннинг был хорош: упругий, блестящий, с пробковой ручкой и большой алюминиевой катушкой.

Ребята и в руках его подержали, пробуя, удобен ли, и потрещали катушкой, но все-таки особенного интереса, как ожидал Николай Петрович, у них заметно не было.

– Не нравится?

– Почему! Хороший, – сказал Эдик и добавил: – Только мы на речку сейчас мало ходим. А рыбу, как ты уехал, еще ни разу не ловили.

– Подозреваю, – с веселым коварством в глазах сказал Николай Петрович, – чем-то другим занимались, а? Ну, признавайтесь!

– Какое там! – засмеялась Нина Васильевна. – Спали каждый день до обеда. Такие сони-засони – просто ужас!

– Неправда! – возразил Эдик. – Не каждый день. Верно, Кость?

– Только два раза, – уточнил его друг. – И не до обеда, тетя Нина. А всего до одиннадцати часов.

– Если бы мы все время спали, у нас бы мускулы одрябли… А вот на, пап, пощупай… – Эдик согнул в локте руку и что есть силы напряг ее – далее вздулись жилы на шее.

– Ай-яй-яй! – потрогав бугорок мускула, притворно изумился Николай Петрович. – Железобетон!

– При чем тут железобетон! – обиделся Эдик.

– Да правду говорю: дело мое труба. Ну, давай все-таки рискнем, поборемся? – Николай Петрович снял пиджак и встал в борцовскую позу. – Только не очень увлекайся, чтобы руки-ноги у меня целы остались. Как-никак отец я тебе.

Эдик видел: отец просто шутит и дурачится. Вот он присел, руки полусогнуты, курчавая бородка воинственно торчит. Эдик тоже присел, сделал ложное движение влево, вправо и вдруг кинулся на отца.

Со стороны казалось, что Эдик одолевает – он и наскакивал проворней, и хватал за руки, за шею, гнул к полу. А вот изловчился и крепко захватил голову отца под локоть.

– А-а!.. Не вырвешься!

И только Эдик успел это крикнуть, как ноги его описали в воздухе дугу и он очутился на диване, прижатый к нему лопатками.

Костя захохотал – до того смешно все вышло! А Нина Васильевна даже перепугалась. Но ничего страшного: Эдик был жив и здоров, только растерянно моргал.

– Конечно! – обиженно сказал он. – Приемчиком!

– А что мне остается делать? – развел руками Николай Петрович. – Раз силы не хватает, надо хитростью брать. Это раньше, в институте, кое-что умел. Гимнаст второго разряда, лыжник…

– Так ты и сейчас на лыжах ходишь – ого! Я не могу угнаться, – сказал Эдик.

– Нет, теперь уже не то, не в форме. Старею, тридцать восемь.

Костя усмехнулся про себя: «Вот так старик! Хоть бороду и отпустил, а все равно видно, что молодой. Представляется».

А Эдик просто рассердился:

– Знаешь, папка, ты такое говоришь – слушать смешно!.. А вообще мы с Костей решили турник сделать. Хочешь, вместе с нами будешь заниматься?

Насчет Кости Эдик присочинил. Никакого разговора с ним о турнике не было. Но ведь ясно, что Костя не станет возражать! Турник – замечательная вещь! За неделю мускулы нарастут!

– Это как понимать, – спросил отец, – в свою секцию записываете?

Эдик принял шутку.

– Так и быть, запишем. – И хитровато взглянул на Костю. – Только мы тебя за это поэксплуатируем. Все ямы для турника выкопаешь.

Николай Петрович щелкнул каблуками остроносых ботинок, взял под козырек.

– Когда прикажете начинать?..

К работе приступили на другой день с утра.

Муж хозяйки, такой же добрый и тихий человек, как сама Софья Егоровна, без труда разыскал в сараюшке столбы и отрезок водопроводной трубы.

Хотя Эдик и обещал «поэксплуатировать» отца, но лопаты Николай Петрович не получил. Ямы Эдик и Костя выкопали сами – в земляных работах у них был уже немалый опыт! Николай Петрович понадобился, когда вкапывали столбы. Укрепить столбы надо было надежно. А как же! На них не белье сушить. Нагрузка будет такая – только держись!

И столбы держались! Они не дрогнули даже под напором мощных махов Николая Петровича, бросавшего свои пять пудов упругого тела и вперед, и вверх, и назад.

– А ты говорил – не в форме! – завистливо вздохнул Эдик.

– Посмотрел бы на меня лет пятнадцать назад! Какое «солнце» крутил!

– Дядя Коля, – спросил Костя, – а долго надо тренироваться, чтобы научиться, как вы?

– Все зависит от желания. И через месяц можно немалого достичь. Основное – научиться управлять телом…

Николай Петрович подробно объяснил ребятам, как тренироваться, с чего начинать, как развивать брюшной пресс. Много насоветовал всякого. Он, конечно, правильно говорил, но уж очень долог путь этих тренировок.

– Пап, а через неделю можно почувствовать силу?

– Тебе зачем так спешно надо? – Николай Петрович с любопытством взглянул на сына.

Эдик, разумеется, не стал объяснять, что скоро придется ему по-настоящему столкнуться с Ленькой. Никуда, видно, от этого не уйдешь. Не простит Ленька того удара.

Посмотреть на новый турник пришла и Данка.

Как это ни удивительно, но на турнике Данка чувствовала себя уверенней, чем Эдик и Костя. Ноги она закидывала на перекладину совершенно свободно, несколько секунд могла держать их под прямым углом, а мах у нее получался просто отличный. Впрочем, удивляться нечему. Оказывается, в школе она уже два года занималась в гимнастической секции.

Последнее письмо

В этот раз Николая Петровича на станции провожали трое – Эдик, Костя и Данка. Утром Данка вышла, чтобы бросить в почтовый ящик письмо, но по дороге заглянула во двор к ребятам и увидела их вместе с Николаем Петровичем. Они собирались на станцию. Тогда и Данка пошла с ними за компанию. Да и письмо со станции уйдет быстрей. А ей очень хотелось, чтобы оно отправилось скорее. Ему предстоял немалый путь – на Камчатку.

Когда последний вагон электрички, увозившей Николая Петровича, с шумом промчался мимо ребят, они отправились домой. Пошли ближней дорогой, через луг, по которому недавно катила Данка на велосипеде за квасом.

– Неужели через неделю письмо уже будет на Камчатке? – недоверчиво спросил Костя.

– Удивился! – фыркнул Эдик. – Это же самолет! Тысяча километров в час. Соображать надо!

Данка недовольно скосила на Эдика глаза.

– Ребята, – сказала она, – не помните третий пункт?

– Какой пункт?

– А в клятве: «Ненавидеть вранье и зазнайство».

Теперь уже Эдик подозрительно покосился на нее.

– Ты это к чему?

– Как!? – изумилась Данка. – Не догадываешься?

Эдик догадывался. Закусив губу, он помрачнел, умолк.

– А что твой отец делает на Камчатке? – не обратив внимания на их перепалку, снова спросил Костя.

– Папа энергетик. Они там строят геотермальную электростанцию. Не слышал? Она должна работать на природных горячих источниках… Я так соскучилась! Скоро год, как он уехал… А знаете, мальчики… – Данка таинственно взглянула на Эдика, потом на Костю, – знаете, что я ему написала? Вот не угадаете!

Продолжать дуться на Данку Эдику сразу расхотелось.

– Догадываюсь, – еще не разрешая себе улыбнуться, сказал Эдик. – Написала, как мы искали клад.

– Что ты! Я же клятву дала! Нет, не об этом… В общем, я написала, что подружилась с двумя мальчиками. И еще написала, что… они, по-моему, ребята ничего.

– А сама критикуешь! – усмехнулся Эдик.

– Ах, бедные, несчастные! – притворно пожалела Данка.

Широкая луговина, словно бородавками усеянная кочками, как-то сразу кончилась – пошли кусты да редкие березки, осинки. Данка шагала по узкой тропинке впереди. За ней – Эдик.

И вдруг Данка резко остановилась – так что Эдик едва не наткнулся на нее – и, подняв руки, закричала. От неожиданности Эдик опешил. Но тут же, завидев ее смеющееся лицо, все понял. Да, именно где-то здесь, в кустах, неделю назад они устроили ей засаду.

– Почему вы раньше были такие вредные? – тихо спросила она, внимательно разглядывая ребят.

Что было ответить? И как объяснить? Оттого, что у нее глаза похожи на два больших, только что выпавших из скорлупы каштана? А маленький нос чуть-чуть вздернут?.. Но разве из-за этого они грубили и обижали ее? Кто его знает, может быть, как раз из-за этого…

Их молчание отчего-то смутило Данку. Она быстро повернулась и пошла дальше.

Где-то на березке свистала иволга. В траве стрекотали кузнечики. Солнечные пятна прыгали по лицам, рукам, по коротенькому платьицу Данки. Но вот веселые зайчики на ее платье замерли: Данка опять остановилась. Она задумчиво посмотрела на тонкую березку, росшую у тропинки, и сказала:

– Костя, кем ты хочешь быть?

– Не знаю… – Костя поднял плечи. – Машинистом электровоза мне нравится. На экскаваторе тоже.

– А ты, Эдик?

– Первое, – Эдик загнул палец, – космонавтом. Второе – командиром подлодки. Третье – кинорежиссером. Пока хватит.

– И я тоже всем-всем хочу быть, – доверительно засмеялась Данка. – И артисткой, и врачом, и геологом, и переводчицей, и на мотороллере ездить, и стать олимпийской чемпионкой по гимнастике…

– Ого! – Костя восторженно округлил рот. – Олимпийской!

– Ребята, – тоном заговорщика сказала Данка и оглянулась по сторонам. – Давайте тоже дадим клятву и закопаем ее. А когда станем взрослыми – выроем…

– А что в клятве будет? – спросил Костя. – Снова про честность, чтобы не врать, не трусить, да?

– Конечно, – ответила Данка. – Как же можно без этого? Но мы составим по-своему… Эдик, что скажешь?

Эдик шевельнул бровью.

– Серьезное дело. Надо подумать… Вам-то, девчонкам, что! И учитесь прилично, и не балуетесь, и вообще… А нам… Пожалуйста, с Ленькой надо драться.

– Но ведь разные бывают драки, – сказала Данка. – Слабого бить, верно, нельзя, а с таким, как Ленька, чего же не драться! Вот в нашем классе есть мальчик – Валера Зуев. Он все знает, как профессор. А такой скромный, стеснительный! Так он тоже дрался. Наша Ириночка только первый год преподает географию. Мы в нее все влюблены. А Шурка Лесницкий у нас – жуткий хам и себялюбец. Он выискивает в энциклопедии всякие вопросы и нарочно задает их на уроке. Один раз он так довел Ириночку, что она заплакала и ушла с урока. Тогда Валера сказал Лесницкому, что он дрянь и фашист. И они начали драться. Чуть не до крови дрались. Я после этого так уважать его стала! Вот парень! А вообще спокойный, ни на кого не кричит. Очень хороший человек…

Чем больше Данка расхваливала своего замечательного Валеру, тем мрачнее становился Костя.

– Хороший, хороший! – не выдержал он. – А потом – жулик, пьяница!

– Что ты, Костя! Ты неправ. Ну, совершенно неправ!

Прав ли он? Костя не думал об этом. Просто ему было неприятно слышать, что у Данки в классе есть какой-то Валера, который так нравится ей. Упрямо наклонив голову, Костя сказал:

– И с клятвой тоже. Напишем-распишем, а потом… – Он безнадежно махнул рукой. – Вот пришел этот Василий Белов. А что толку? Копнул и бросил. Может, стыдно стало.

– Ну, что ты чепуху говоришь! – возмутился Эдик. – При чем тут стыдно? Тогда бы и не приезжал. Копал, да не нашел, вот и все.

– Почему же днем не копал? – не сдавался Костя. – Потому что стыдно было. И мало ли обещаний дают мальчишки! Все и выполнять?..

– Но это никакие не обещания – клятва. Понимаешь, что такое клятва?

– Все равно. У нас сосед, дядя Гриша, – пьяница. Сколько раз клялся, что бросит. Как же, бросил! Чуть не каждый день пьяный приходит. А у Валерки из шестой квартиры отец. Такой важный ходил, с портфелем. А весной судили – проворовался на работе.

– А я верю, что Белов – хороший человек, – с вызовом сказала Данка. – Да, верю. Он мне сразу понравился.

– У тебя все хорошие, – буркнул Костя.

– Можешь спросить у нашей хозяйки, – обиделась Данка. – Она сегодня или завтра должна вернуться. А вообще ты, Костя, что-то не то говоришь. Будто ни у кого из людей нет ничего дорогого, никакой мечты…

Хозяйка дачи, где жила Данка, приехала на следующее утро. Данка нарочно не сразу показала ей письмо, оставленное Беловым. Она пошла за Эдиком и Костей, привела их и познакомила с хозяйкой.

Марья Антоновна сидела за столом и пила чай. Была она сутулая, с бледными щеками, иссеченными морщинами, и совершенно седой головой.

Письму она удивилась, сначала даже не могла понять, от кого оно. И лишь прочитав, вспомнила, печально закивала головой.

– Костюши моего дружок был, Вася. Как же, помню теперь. После войны, году в сорок шестом, заходил к нам. О Костюше расспрашивал, письма его читал… На инженера тогда собирался поступать. А теперь, видно, ученый. Пишет, в Новосибирске работает, в институте… Ученый стал… А вот Костюше не пришлось… – Губы Марьи Антоновны дрогнули. – В сорок третьем под Курском остался… Только девятнадцатый пошел. Всего три письма и успел написать… Последнее перед тем боем писал.

Марья Антоновна взяла с буфета старенькую резную шкатулку, достала вытертый на сгибах и, видимо, много раз читанный листок. Подержала его в руках, смахнула слезу.

– На-ка, дочка, почитай… Глаза застилает. – Марьи Антоновна подала Данке письмо.

– Вслух читать? – растерянно спросила Данка.

– Читай… – Старушка вытерла глаза. – Я-то на память помню.

«Дорогая мамуська! – тихо начала Данка. – Вот я и вполне обстрелянный боец! В шести боях побывал и, как видишь, жив, бодр. Вчера даже под гармошку плясали. Война. Люди гибнут. А все равно, бывает, шутим, смеемся. А то совсем бы трудно было. Никак нельзя солдату без шутки да песни.

Мамуська, я тут курить пристрастился. Ты не ругай меня. Ладно? Как Гитлера разобьем – опять брошу. Честное слово, мамуська! Ты же знаешь, что я тебя никогда не обманывал.

Кончаю писать. Снова постреливать начали. Что там батя пишет? Как воюет? Мамусь, не забудь щелкнуть по носу мою вредную Маричку-сестричку.

Обнимаю. Твой сын Костя».

Данка умолкла.

– Все, – тихо сказала она.

– Все, дочка, – подтвердила Марья Антоновна. – Не писал больше… Это последнее… Потом мне похоронку прислали. Пал смертью храбрых. Танк подбил.

– Марья Антоновна, можно посмотреть на письмо? – попросил Эдик.

Он держал на ладони ветхий листок, смотрел на торопливые, закруглявшиеся в конце строчки, и ему не хотелось верить, что этот веселый парень погиб. Что его больше нет на свете. Это же он клялся через двадцать восемь лет прийти на лужайку и откопать бутылку… И вышло так, что не пришел, не откопал…

Молчание затянулось. Данка взглянула на письмо Белова, лежавшее на столе, и сказала:

– А дядя Вася тут целый день пробыл. Ночевал. Так и не дождался вас.

– Зачем же он приезжал-то? – встрепенувшись, сказала Марья Антоновна и придвинула письмо Белова. – Вот пишет тут – хотел повидать. А зачем?

Данка вопросительно посмотрела на ребят, но промолчала.

– Скажите, Марья Антоновна, – проговорила она наконец, – Белов в этом письме сообщил вам свой новосибирский адрес?

– Да, тут есть: и улица и дом. Вот соберусь, напишу ему. Друзьями они были с Костюшей.