Текст книги "Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 51 страниц)

В этот же день, 14 октября, прекратилось сопротивление в Вяземском «котле», и окружавшие его немецкие войска стали разворачиваться на Москву.[1010]1010
  Там же, с. 232–233.


[Закрыть]

В приказе от 19 октября фон Бок заявлял: «Сражение за Вязьму и Брянск привело к обвалу эшелонированного в глубину русского фронта. Восемь русских армий в составе 73 стрелковых и кавалерийских дивизий, 13 танковых дивизий и бригад и сильная армейская артиллерия были уничтожены в тяжелой борьбе с далеко численно превосходящим противником.

Общие трофеи составили: 673 098 пленных, 1 277 танков, 4 378 артиллерийских орудий, 1 009 зенитных и противотанковых пушек, 87 самолетов и огромные количества военных запасов».[1011]1011
  Там же, с. 275.


[Закрыть]

15 октября была оставлена Калуга, развернулись бои за Можайск в центре обороны, на подступах к Волоколамску – на севере Можайской линии, Тарусе и Серпухову – на юге, шли бои за Малоярославец и под угрозой оказались Наро-Фоминск и Подольск – на юго-западе.

Последующий прорыв Можайской оборонительной линии по всем направлениям был очевиден.

Стало ясно, что Москву не защитить!

Вечером 15 октября ГКО принял решение об эвакуации Москвы.[1012]1012
  К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 206.


[Закрыть]

Московские учреждения сжигали архивы – пепел устилал весь центр Москвы.

Днем 16 октября более или менее организованно город покинули в автомобильных колоннах основные правительственные и московские административные власти. После этого и в результате этого Москву охватила немыслимая паника; автор слышал рассказы о ней от родных и близких; многие свидетельства различных очевидцев позднее были опубликованы.[1013]1013
  Например: Г. Подъяпольский. О времени и о себе. Франкфурт-на-Майне, 1978, с. 75–85; Л. Ларский. Мемуары ротного придурка. Иерусалим, с. 21–30; Ю. Лабас. Черный снег на Кузнецком. «Родина», 1991, № 6–7, с. 37–38.


[Закрыть]

Массы москвичей бежали пешком на восток; шла совсем не джентльменская борьба за транспортные средства. Другие грабили продовольственные склады и магазины; многие со злорадством ожидали немцев.

Остается лишь предметом домыслов вопрос о том, не случилось бы то же самое по всей России, если бы пала Москва?

Историкам бесполезно спорить об этом, хотя можно как угодно рассуждать о том, что «пример Наполеона[1014]1014
  Выделено Переслегиным.


[Закрыть]был известен в СССР любому школьнику, рассчитывать на ошеломляющий психологический эффект от захвата столицы не приходилось»![1015]1015
  С. Переслегин. Мировая война и кризис европейского военного искусства. // Б. Лиддел-Гарт. Энциклопедия военного искусства. СПб., 2003, с. 491.


[Закрыть]

Кому – не приходилось, а кому – приходилось!..

В этот же день, 16 октября, далеко от Москвы, пала Одесса, осажденная румынами еще в середине августа 1941.

Будущая мать автора этих строк, только что выпущенная инженером из Московского института стали и сплавов, оказалась в тот день свидетелем того, как минировали кузнечный цех Московского ЗиСа, где она работала; в тот же день она сожгла свой комсомольский билет. Это существенно умерило ее дальнейшие амбиции: она не рисковала вступать в партию, опасаясь, что при проверке может выясниться тщательно скрываемый с тех пор факт ее прошлого пребывания в комсомоле! В конечном итоге такая неполноценность отчасти и привела ее к браку с моим отцом, имевшим множество ближайших родственников – расстрелянных «врагов народа».

Где был в это время сам Сталин?

Несколько позднее, 6 и 7 ноября 1941, колоссальное впечатление и на Советский Союз, и на заграницу произвели два выступления Сталина, транслированные по радио и показанные в кинохронике: вечером 6 ноября в Московском метро, переоборудованном под бомбоубежище, на торжественном заседании, посвященном 24-летию Октябрьской революции, а утром 7 ноября – на параде на Красной площади, происходившем в нескольких десятках километров от вроде бы наступающих немецких войск!

Похоже, однако, что ничего подобного не могло происходить 16 или 17 октября.

Днем 17 октября по Московскому радио выступили секретарь ЦК и Московского горкома партии А.С. Щербаков и председатель Моссовета В.П. Пронин, успокаивая москвичей.[1016]1016
  К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 210.


[Закрыть] Они призывали защищать столицу. Щербаков заявил, что Сталин остается в Москве.

Заметим, что определенным подражанием этому было заявление Геббельса 22 апреля 1945 года о том, что Гитлер остается в Берлине – вместе с Геббельсом!

Это заявление Щербакова, надо сказать, несколько разрядило обстановку в городе. Но где же в действительности находился Сталин?

Было принято решение и об эвакуации из столицы все еще остающихся в ней военных академий, состав которых все же не решились бросить в мясорубку под Москвой.

«Транспорта для переброски академий не было. Военно-юридической академии со всем профессорско-преподавательским составом, слушателями и курсантами было приказано 16 октября[1017]1017
  Выделено Батшевым.


[Закрыть] 1941 года выйти из Москвы и следовать 300 км пешком до города Иванова».[1018]1018
  В. Батшев. Власов. Опыт литературного исследования. Части 1–3. Франкфурт-на-Майне, 2001, с. 183.


[Закрыть]

Совсем не так происходило с Бронетанковой академией имени Сталина!

Отец автора этих строк, Андрей Николаевич Брюханов (1910–1970), был в первом выпуске Бронетанковой академии в 1934 году, сразу затем был демобилизован в промышленность.

В 1954 году уцелевших выпускников собрали в академию на юбилейное заседание и банкет; вручили нагрудные академические значки, еще не принятые в 1934 году.

При учете настроений этой публики, бывшей уже взрослыми и в большинстве военными еще в 1930–1931 годах, пережившей и 1937–1938 годы, и войну, и послевоенное лихолетье, нужно понимать, что как раз тогда наступала хрущевская «оттепель» – языки заметно развязались после почти четверти века страшного молчания! Отец, вернувшись со встречи однокашников, пересказал в числе прочих услышанных и нижеследующую историю (запомнились и не менее удивительные!).

Один из его однокурсников служил в академии и в 1941 году. 16 октября 1941 он как раз был дежурным по академии. Ее вооруженный состав привели на Курский вокзал в Москве и загрузили в эшелон.

Позже втихую подъехал Сталин с несколькими сопровождающими и погрузился в вагон, заранее оставленный свободным.

Эшелон вышел в сторону Горького и более двух суток слонялся по лесным полустанкам – где-то под Муромом; предполагалось, что прятался от возможного налета немецкой авиации.

Чем тогда занимались Сталин и его непосредственные спутники – этого рассказчик уже не знал, как не знали об их присутствии почти все, находившиеся в эшелоне.

Интереснейшая особенность: Сталин выбрал в сопровождающих не друзей народа, подчиненных Берии и Абакумову, а офицеров-танкистов!

Слушатели академии – это подготовленные офицеры-профессионалы со стажем, а не курсанты военных училищ – вчерашние школьники. Несколько сотен таких лейтенантов, капитанов и майоров во главе с преподавателями – генералами и полковниками, могли в пух разнести любого противника, численно превосходящего и лучше вооруженного!..

С кем же опасался встречи Сталин в Муромских лесах?..

Именно на этот момент и пришелся перелом ситуации под Москвой.

«В журнале боевых действий штаба группы армий «Центр» 19 октября было записано: «В ночь с 18 на 19 октября[1019]1019
  Выделено нами.


[Закрыть] на всем участке фронта группы армий прошли дожди. Состояние дорог настолько ухудшилось, что наступил тяжелый кризис в снабжении войск продовольствием, боеприпасами и особенно горючим. Состояние дорог, условия погоды и местности в значительной мере задержали ход боевых действий. Главную заботу всех соединений составляет подвоз материально-технических средств и продовольствия»»[1020]1020
  А.В. Исаев. Указ. сочин., с. 257–258.


[Закрыть] – и немецкое наступление резко притормозило!

Фельдмаршал Кессельринг, командовавший тогда, напоминаем, 2-м воздушным флотом, писал: «Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые пределы. /…/ Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых действий, которые ранее складывались в нашу пользу. /…/ боги, пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую линию обороны к западу от Москвы и насытить ее своими резервами, состоявшими из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались самоотверженно и остановили наступление наших почти утерявших мобильность войск».[1021]1021
  А. Кессельринг. Люфтваффе: триумф и трагедия. Воспоминания фельдмаршала Третьего Рейха. М., 2003, с. 140–141.


[Закрыть]

Начальник штаба 4-й армии, наступавшей на Москву, генерал Блюментритт писал: «несмотря на незначительное сопротивление, «…наступление шло медленно, потому что грязь была ужасной и войска устали».»[1022]1022
  А. Кларк. План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. М., 2004, с. 164.


[Закрыть]

Это, похоже, и повлияло на решение Сталина – причем не только о возвращении в Москву!

Или, наоборот, решение Сталина повлияло на погоду!

К вечеру 19 октября Сталин в том же эшелоне вернулся на Курский вокзал в Москве.

Данная история не имеет документальных подтверждений; автор не запомнил даже имени упомянутого однокурсника отца. Но ведь никто до сих пор и не искал таких документов там, где это было нужно!

Зато имеется множество свидетелей того, как поздним вечером 19 октября Сталин уверенно и решительно забирал в свои руки управление в Москве![1023]1023
  К.Ф. Телегин. Указ. сочин., с. 212–214.


[Закрыть]

С 20 октября Москва была объявлена на осадном положении – с комендантским часом (запретом населению появляться на улицах в ночное время без специальных пропусков) и неограниченной властью патрулей (вплоть до расстрела подозрительных на месте).

В последующие дни перелом на фронте обозначился вполне: «22 октября немцы взяли Наро-Фоминск на магистрали Рославль-Москва. /…/ линия обороны Москвы была прорвана в 69 км от города. /…/ С захватом Наро-Фоминска и переходом вермахта через [реку] Нару последние рубежи советской обороны к юго-западу от Москвы оказались прорванными. Наступающим немецким частям, казалось, уже ничего не мешало, но погода резко ухудшилась, дожди усилились и превратили почву в трясину. Генерал-фельдмаршал фон Бок приказал войскам остановиться и ждать, пока земля затвердеет, чтобы продолжить движение».[1024]1024
  О.Ю. Пленков. Указ. сочин., книга I, с. 216–217.


[Закрыть]

Сталин заявил в своей речи в подземельях Московского метро 6 ноября 1941 года: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они её получат»[1025]1025
  http: // www. hrono. ru / dokum / st19411106. html.


[Закрыть] – это звучало подобно последнему предупреждению, заключительному аргументу в споре, как бы завершавшему диалог, сам факт и содержание которого остались за рамками данного широковещательного выступления. Это подчеркивалось немедленно последовавшим призывом:

«Отныне[1026]1026
  Выделено нами.


[Закрыть] наша задача, задача народов СССР, задача бойцов, командиров и политработников нашей армии и нашего флота будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве её оккупантов. Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!»[1027]1027
  Там же.


[Закрыть]

А чем же, интересно, Красная Армия, по мнению Сталина, занималась до того?

Так или иначе, но это сразу было услышано на самом верху: «Первый мороз ударил в ночь с 6 на 7 ноября[1028]1028
  Выделено нами.


[Закрыть], и по немецкому фронту прокатился вздох облегчения – грязь закончилась… Возобновились поставки, появились запчасти, танки стали возвращаться из передвижных полевых мастерских. /…/ фон Бок стремился поскорее возобновить боевые действия, но войска были настолько измотаны, что нуждались в передышке. /…/ первые дни морозов стали особенно напряженными для тылового обеспечения – на грузовиках, на санях и на телегах /…/ доставляли все необходимое на передовую»[1029]1029
  О.Ю. Пленков. Указ. сочин., книга I, с. 221.


[Закрыть] – причем по обе стороны фронта!

Вот тогда-то, 7 ноября, Сталин и заявил, что война завершится через полгодика-годик!

С заснеженной Красной площади он уже мог видеть мысленным взором предстоящий разгром немцев под Москвой – и вот в этом-то он не ошибся!

Ответ Гитлера состоялся через несколько дней.

«12 ноября температура опустилась до –15°, а на следующий день было уже –20°. В этот день в Орше состоялось секретное совещание, на которое начальник Генштаба Гальдер созвал высшее военное руководство вермахта на Восточном фронте; это стало одним из решающих моментов в истории немецкой армии. Решался вопрос, следует ли встать на зимние квартиры, дать отдых солдатам и не торопясь отремонтировать материальную часть, обдумывая следующий этап кампании? Или следовало пойти на риск последнего рывка к столице?

Гитлер сам обрисовал общую обстановку, сложившуюся на Восточном фронте, и, выслушав мнение офицеров, приказал продолжить наступление. /…/

Гитлер /…/ считал, что русские находятся при последнем издыхании и нужен только последний решительный удар. Доводы фон Бока совпадали с мнением Гитлера /…/.

Командиры отдельных частей – и крупных и малых – прекрасно знали, что поставлено на карту. Генерал-полковник Гепнер, за активное участие в антигитлеровском Сопротивлении закончивший жизнь на виселице, 17 ноября отдал высокопарный и напыщенный приказ о последнем бое: тогда даже он пребывал в уверенности, что Москву можно взять».[1030]1030
  Там же, с. 221–223.


[Закрыть]

19 ноября 1941 года немецкое наступление возобновилось. Но это было уже началом конца немцев под Москвой: «Настоящая русская зима пришла чуть раньше, чем обычно».[1031]1031
  Там же, с. 221.


[Закрыть]

Решение, которое было жизненно необходимым для Вермахта 7 октября 1941 года, теперь уже не соответствовало сложившейся обстановке!

Затянувшаяся на три недели (приблизительно с 23 октября по 18 ноября) пауза в военных действиях могла быть гораздо более продуктивно использована советской стороной: значительную часть этого времени немецкий фронт испытывал подлинные лишения, будучи отрезан непогодой от своих баз снабжения, оставшихся далеко позади; советский же при любой погоде снабжался по кратчайшим коммуникациям, идущим от Москвы, сама Москва представляла собою колоссальную базу снабжения, связанную с остальной страной всепогодными железнодорожными коммуникациями, не отрезанными с востока.

Немецкая авиация также утратила в это время свои преимущества: полевые аэродромы с обеих сторон вышли из строя; стационарные аэродромы немцев остались далеко позади, а советские самолеты летали с московских аэродромов на кратчайшие расстояния и наносили удары по ближайшим целям.

С наступлением же морозов европейская техника (и воздушная, и наземная) стала испытывать значительные трудности с качеством горюче-смазочных материалов.

И наступавшие на подмосковных полях немцы оказались во власти мороза и подвезенных резервов Красной Армии – более или менее подготовленных, а главное – достаточно сытых, хорошо вооруженных и обеспеченных боеприпасами, одетых и обутых по погоде!

В поведении и Гитлера, и Сталина в период августа-ноября 1941 года имеется масса странностей, не понятных и очень превратно толкуемых многими их соратниками, не говоря уже об историках. Однако многое в этих странностях существенно проясняется, если рассматривать их не порознь, а в совокупности друг с другом.

К началу августа 1941 года высшему руководству обеих сторон – Сталину, Гитлеру и их ближайшим помощникам – стало ясно, что стороны зашли в тупик и положение безвыходное.

Сталину и его генералам должно было быть ясно, что от немецкой оккупации западной части СССР быстро не избавиться: она грозила установиться надолго или навсегда, хотя позднее, 7 ноября 1941 года, Сталин и хорохорился, заявляя, что Германия рухнет через полгодика или годик. События последующих лет показали, что с августа 1941 только для изгнания немцев из Советского Союза понадобилось три года – и то некоторая часть прибалтийских территорий, вошедших в 1940 году в состав СССР, оставалась у немцев до самого конца войны. Ясно, что с позиций того августа можно было придерживаться и более оптимистического, и более пессиместического прогнозов, нежели эти три года, но в любом варианте это не могло казаться легким делом.

Гитлеру тоже должно было стать ясно, что задачи, поставленные перед началом кампании, не решены – и не известно, когда и как можно будет их разрешить: Германия не добилась захвата необходимых ей природных источников стратегического сырья, не обеспечила и теоретически безопасных границ для дальнейшего существования «тысячелетнего» рейха, в качестве каковых еще до начала кампании представлялась воображаемая линия Архангельск-Астрахань. Хотя Красная Армия потерпела и продолжала терпеть ужасающие поражения, но она все еще существовала – вопреки изначальным прогнозам, а «неполноценные» русские вовсе не считали себя побежденными – быть может потому, что и были «неполноценными», что едва ли могло утешить Гитлера.

Гальдер, который 3 июля 1941 уже «победил» Красную Армию, полностью протрезвел к 11 августа: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и, в особенности, на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы то ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину».[1032]1032
  Ф. Гальдер. Указ. сочин., т. 3, книга первая, с. 264.


[Закрыть]

Это удивительнейшим образом напоминает то, что еще в 1924 году было написано в «Майн Кампф»: «С сентября 1914 г., после того как в результате битвы под Танненбергом[1033]1033
  Разгром армии А.В. Самсонова в Восточной Пруссии.


[Закрыть] на дорогах и железных дорогах Германии появились первые толпы русских военнопленных, этому потоку уже не видно было конца. Громадная Российская империя поставляла царю все новых солдат и приносила войне все новые жертвы. Как долго могла Германия выдержать эту гонку? Ведь придет же однажды день, когда после последней немецкой победы появится еще одна последняя русская армия для самой последней битвы. А что потом? По человеческим представлениям победу России можно только отсрочить, но она должна наступить».[1034]1034
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 136–137.


[Закрыть]

Почему же никто, включая Гитлера, не читал Гитлера?

Или дело было в чем-то другом?

Заметим притом, что Гитлер и его генералы были не очень сильны в географии, как и подавляющее большинство всех немцев, и не только в знаниях особенностей российского климата: география – ахиллесова пята традиционной системы немецкого образования.

Это, конечно, не случайный факт, равно как и органическое нежелание немцев жить в высоких домах с видом из окон вдаль; что поделаешь, национальные особенности – это не выдумка и не происки расистов!

Поэтому Гитлер и его генералы даже и не подозревали, что их войска в августе 1941 на большей части линии фронта еще не дошли до западной границы России – той самой, что существует и на сегодняшний день; мы об этом уже писали.[1035]1035
  В.А. Брюханов. Заговор против мира, с. 288–292.


[Закрыть]

Война для русских начиналась на чужой земле!

Так или иначе, но стороны должны были искать выход из безвыходного положения: ведь не считать же таковым выходом то, что происходило в последующие три с половиной года!

Если человек не может отыскать выход из квартиры, а потому бросается из окна вниз с пятого, допустим, этажа, то не считать же это найденным выходом! А ведь фактическое состояние и населения, и народного хозяйства и Германии, и Советского Союза к весне 1945 года было подстать физическому состоянию человека, совершившего подобный прыжок!

Притом такой катастрофический полет двух великих держав был еще страшнее и мучительнее потому, что происходил весьма медленно и, казалось бы, абсолютно неизбежно и неотвратимо!

Неужели такой ход событий и такой результат можно посчитать позитивным достижением какой-либо из воевавших сторон?

Поэтому очень разумно было бы вовремя поискать иные варианты – они и изыскивались.

Но подробнее об этом нам предстоит рассказывать уже в других книгах.

Характерно, однако, что Сталин уже после войны постарался удалить подальше или вовсе расправиться с теми, кто оказался свидетелем странностей его поведения осенью 1941 года – хотя и невозможно утверждать, что именно это было определяющим фактором, решавшим исход их судеб.

Маршал Шапошников был смещен с руководства Генштабом в июне 1943 по состоянию здоровья, возглавлял после этого Академию Генштаба, а умер в марте 1945.

Секретарь ЦК и МК Щербаков, объявивший 17 октября 1941, что Сталин в Москве (и тем самым, несомненно, повлиявший на решение последнего вернуться), заменил в июне 1942 года абсолютно бездарного и невероятно жестокого Мехлиса на посту начальника Политуправления Красной Армии. В мае 1945 Щербаков умер – в возрасте 44 лет! Говорили, что он был алкоголиком, но эта странная смерть не осталась без странных последствий.

Маршал Жуков постепенно, начиная с лета 1945, понижался в должностях, снизившись в июне 1946 до командования Одесским военным округом. С ним случился инфаркт после ареста нескольких его друзей и сослуживцев в начале 1948 года; после выздоровления он был назначен командующим Уральским военным округом, почти не имевшим войск.

Маршал Берия в декабре 1945 был полностью отстранен от руководства органами госбезопасности, но брошен на Атомный проект. С ноября 1951 по июнь 1952 разворачивалось так называемое «Мингрельское дело»: кампания по репрессиям явных сподвижников Берии в Грузии[1036]1036
  Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945–1953. / Составители О.В. Хевнюк, Й. Горлицкий, Л.П. Кошелева, А.И. Минюк, М.Ю. Прозуменщиков, Л.А. Роговая, С.В. Сомонова. М., 2002, с. 349–358.


[Закрыть] – тучи сгущались над головой самого Лаврентия Павловича!

Генерал-полковник Абакумов в 1946 году стал министром Госбезопасности СССР; был смещен в июле 1951 и через неделю, 12 июля, арестован. Его обвинили в том, что он-де не давал ходу «делу врачей» – очередной кампании по разоблачению евреев-отравителей, которую подчиненные Абакумова пытались раздуть еще с осени 1950 года. Тут-то и всплыла смерть Щербакова: «В ноябре 1950 года был арестован еврейский националист, проявлявший резко враждебное отношение к советской власти, – врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер, без какого-либо нажима, признал, что при лечении т. Щербакова А.С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь. /…/

Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В.В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения.[1037]1037
  Об этом мы уже упоминали: в связи с серийным убийцей – продавцом коровы.


[Закрыть]

Однако министр госбезопасности Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, /…/ признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело /…/ заведет МГБ в дебри»[1038]1038
  Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, с. 344.


[Закрыть] – это из постановления ЦК ВКП(б) от 13 июля 1951 года!

Арестован был в ноябре 1952 и бессменный секретарь Сталина А.Н. Поскребышев. На следствии он сознался в связях со всемирным заговором сионистов.

Смерть Сталина произвела значительные перемены во всех судьбах этих людей.

Жуков стал 1-м заместителем министра Обороны, а с февраля 1955 – министром. Он сыграл решающую роль в приходе к власти Н.С. Хрущева, в частности – в аресте в июне 1953 Берии, который вернулся к руководству госбезопасности после смерти Сталина.

Поскребышев после смерти Сталина был выпущен из тюрьмы и уволен на пенсию. Абакумов оставался сидеть, хотя выпустили всех еще уцелевших в тюрьмах «врачей-отравителей».

Берию судили, приговорили к расстрелу и расстреляли в декабре 1953; Абакумова – в декабре 1954; оба не реабилитированы по сей день. За плечами у обоих – множество преступлений, но судили их по обвинениям, нелепость которых не выдерживает ни малейшей критики.

Жуков уволен в отставку Хрущевым в октябре 1957.

Не менее причудливо складывалась судьба генерал-лейтенанта Телегина.

В апреле-мае 1945 судьба снова свела тех, кто решал в октябре 1941 участь Москвы; на этот раз жизненные траектории привели их в Берлин – последнее официальное местопребывание Гитлера.

Телегин по-прежнему был членом Военного совета, но уже 1-го Белорусского фронта, под командованием маршала Жукова штурмовавшего Берлин.

В то время Телегин был уже близким соратником Жукова, а в ходе послевоенной интриги против последнего был арестован в январе 1948 года по личному распоряжению Сталина, приговорен к 25 годам лишения свободы и сидел в заключении до лета 1953 года.

Официально расправа оправдывалась обвинением в крупных хищениях ценностей, награбленных в Германии,[1039]1039
  В. Суворов. Тень победы. Донецк, 2005, с. 335–338, 348–349, 351.


[Закрыть] но дело было, конечно, не в этом: в советских оккупационных войсках мародерствовали тогда почти все – от маршалов до солдат. В этом смысле Телегин, как и другие, был нисколько не лучше и предков Гитлера, и многих соратников последнего.

Разумеется, эти факты нисколько не украшают биографию Телегина – он оказался далеко не идеальным героем. Хотя спасителя Москвы можно было бы и наградить эшелоном всяческого добра – не за счет ограбленных немцев, разумеется, а из числа тех гигантских даже просто материальных ценностей, которые были спасены в Москве в результате его инициативы.

Увы, Телегин запомнился современным историкам вором и мародером, и на Манежной площади в Москве красуется ныне памятник Жукову, а вовсе не ему.

Мало того, морально безупречные авторы, вроде Виктора Суворова, позволяют себе теперь как угодно издеваться над этим человеком. Впрочем, Суворов делает то же самое по отношению ко всем, о ком пишет: о Жукове, Тухачевском, Якире, Блюхере и всех остальных. Еще бы: чего стоят все подвиги этих боевых командиров, вовсе не идеальных, морально и политически не безупречных, но предельно мужественных и самоотверженных людей, по сравнению с достижениями, скажем, Владимира Богдановича Резуна!

Впрочем, конечно, не Телегину принадлежит главная заслуга в спасении Москвы от немцев, а Гитлеру.

И дело, конечно, не только в том, что он прокукарекал по радио на весь мир о своей так и не состоявшейся победе, тем самым практически сорвав ее (хотя никто, конечно, не мог ожидать, что это выступление окажется раскрытием противнику важнейшей военной тайны! – в такой идиотизм и в соответствующее профессиональное ничтожество противника поверить было абсолютно невозможно!), а в других его решениях и поступках, действительно сделавших эту победу нереальной, но об этом нужно писать уже следующую книгу. Но не ставить же при этом памятник Гитлеру на Манежной площади!

В контексте же нашего повествования особенно показательно именно это кукареку о собственном еще незавершенном успехе: злейший враг Гитлера снова его подвел!

Заметим, притом, что этот дурацкий поступок Гитлер совершил в возрасте 52 лет – это также весьма напоминает катастрофы, которые устраивали сами себе предки Гитлера, – это типичная черта их всех, подобным кукареканьем сплошь и рядом лишавших себя уже казалось бы обеспеченной победы!

Именно таким образом Гитлер и поступал на протяжении всей своей жизни, начав с описанной ситуации в Шпитале летом 1908 года, сломавшей, повторяем, всю его последующую жизнь.