Текст книги "Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

Единственная женщина, возникавшая в «Острове сокровищ», мать Джима, – такой же ходульный и безликий элемент, как и мать самого Гитлера в «Майн Кампф» – эти персонажи присутствуют в обеих книгах лишь потому, что они действительно обязаны были находиться на местах разворота описанных жизненных сюжетов – но делать им там было совершенно нечего! В многочисленных халтурных экранизациях «Острова сокровищ» появляются и женщины различных качеств – но все это заметное опошление, принижение или искажение исходного произведения, отличающегося предельной четкостью и функциональной направленностью всех идей и принципов поведения персонажей – как и реальный заговор отца и сына Гитлеров.

Вся команда пиратского корабля ограничивалась для реального Адольфа Гитлера одним единственным его отцом, как и для Алоиза всей командой был один Адольф. Только между собою они и могли обсуждать важнейшие проблемы, которыми они оба жили. Тем более, что никого иного они не должны были посвящать в их общую тайну.

В результате, казалось бы, сформировался как бы идеальный союз старшего и младшего: отец и сын, воспитатель и воспитанник, Пигмалион и Галатея, Дедал и Икар…

Но Алоиз не был идеальным ваятелем души собственного сына – это и не входило в его цели и задачи, да и сама эта душа от рождения не могла быть идеальной заготовкой для чего-либо идеального. Тут же и вовсе образовался какой-то Смит-и-Вессон, от которого поначалу не веяло угрозой и смертью, но позднее все это должно было появиться!

И на самом деле туго закрученный узел, связавший отца и сына, оказался со временем тяжелейшей психологической нагрузкой для обоих – особенно для младшего, почти не допускавшей развязки и разрядки. Ресторанное застолье для одного и школьная учеба для другого оказывались теперь лишь эрзацем общения с окружающими, вынужденным времяпрепровождением, обусловленным непреодолимыми жизненными обстоятельствами, отлучавшими их на время от совместной игры, которая чем дальше, тем сильнее не походила на игру.

Насколько процветало пьянство у Алоиза, об этом мы, повторяем, судить не можем, но хорошо понятно, что учеба все меньше могла интересовать Адольфа, как и его школьные успехи теперь уже вовсе не волновали его отца – у них были дела поважнее!

И тем более тяжело и безысходно должна была складываться для них ситуация, если уже между ними возникали конфликты и разногласия.

А почва для последних со временем должна была становиться все прочнее и основательнее.

Разведка успешно продолжалась.

На нее ушло немало времени – с этим были связаны наверняка имевшие место приезды Адольфа на каникулы в Шпиталь, о подробностях, сроках и даже факте которых нам почти ничего не известно, поскольку биографов Гитлера они никак и ничем не интересовали.

Мы даже не знаем, приезжал ли в Шпиталь сам Алоиз; но он-то там должен был держаться скромнейшим образом и особо не лезть в интересующее его строение – Шпиталь № 36.

Мы также не знаем, кто из Гитлеров приезжал на похороны отца Клары – Иоганна Баптиста Пёльцля, умершего в Шпитале (он к этому времени почему-то переместился из родного дома № 37 в № 24) 9 января 1902 года на семьдесят четвертом году жизни.[456]456
  W. Maser. Op. cit. S. 49.


[Закрыть]

Но совершенно очевидно, что вплоть до смерти Алоиза в январе 1903 года заговорщики так и не приступили к решительным действиям по нахождению и извлечению разыскиваемых сокровищ.

Почему?

Совершенно очевидно, что работа по предварительному исследованию всех внутренних помещений в доме, подозреваемом на наличие спрятанного тайника, должна были рано или поздно подойти к концу. Разведка завершилась либо на том, что Адольф обследовал буквально все, либо в доме еще оставались какие-то уголки, куда ему так и не удалось заглянуть; легко себе вообразить, например, какую-нибудь кровать посреди комнаты, под которую Адольфу так и не удалось залезть в присутствии посторонних людей, дабы проверить, нет ли под ней потайного люка в полу – или еще чего-нибудь в таком роде.

Проделанная работа была, разумеется, не напрасной – и свела изначально абсолютно неопределенную ситуацию к нескольким возможным вариантам предполагаемого расположения тайника, быть может – к одному единственному, но последнее, конечно, маловероятно. Да и неизвестно, был ли в доме один тайник или их было несколько.

Так или иначе, но теперь необходимо было переходить от наблюдения и анализа к действиям. Вот теперь-то для Адольфа и наступал окончательный переломный момент: от почти невинной игры, в которой ему ничто практически не угрожало, нужно было перейти к поступкам, грозившим серьезными осложнениями, если бы они были разоблачены шпитальскими родственниками.

Все это уже совсем не выглядело игрой, и трудно даже сказать, что казалось страшнее: оказаться внезапно в лапах этих родственничков или быть сданным ими в распоряжение полиции – с последующим публичным заклеймением в качестве разоблаченного воришки. В любом варианте это ничем не могло привлекать Адольфа, имевшего более чем развитое воображение.

Между тем почти все, что обязан был свершить Алоиз как идеолог, аналитик, организатор и руководитель всего проекта, было уже сделано: этот Дедал придумал идею и изготовил крылья, но лететь-то в данном случае предстояло одному Икару – со всеми возможными последствиями для него самого!

Заметим, что и гибель Икара в исходном легендарном сюжете намекает на особые трещины в основе подобных содружеств: тогда полетели двое – отец и сын, но долетел до цели один лишь отец, а сын погиб по дороге.

Возможно, конечно, он действительно приблизился в полете слишком близко к солнцу, но тут возникают и иные варианты: ведь в молодости Дедал уже был разоблачен как убийца собственного племянника, таланту которого он завидовал – за это он и был приговорен в Афинах к смерти, но бежал. Не случилось ли что-либо подобное и с его сыном?

Ведь во время полета над морем свидетелей не было, да и происходил ли на самом деле этот полет? Не основана ли эта легенда исключительно лишь на показаниях одного Дедала, уже переместившегося из пункта А в пункт Б, но отнюдь не по воздуху, а другим способом, и по дороге каким-то образом утратившего собственного сына?..

В этом не слишком серьезном анализе, покаемся, проявляются типичные криминальные наклонности автора, в которых мы уже сознавались – от себя, увы, не уйдешь!..

Однако подобными сюжетами проникнута вся история древнего мира, сохранившаяся в легендах. Эти сюжеты, если разбираться, лишены всякой фантастики, а привлекалась она исключительно ввиду невозможности рационально объяснить абсолютно конкретные и весьма неприглядные факты.

Отправились, например, три человека на вершину горы, и там один из них стал бороться с Богом и Бог его поборол; в результате с вершины спустились вниз только двое… А ведь это тоже были близкие родственники погибшего!..

Но разоблачение таких древних легенд отнюдь не входит в наши задачи.

Наша задача: поколебать абсолютно неправдоподобный современный миф, пока он еще не превратился в древний!

Понятно, что у отца и сына Гитлеров должны были сложиться совершенно различные представления о степени дальнейшего допустимого риска – и Адольф имел более чем серьезные мотивы отчаянно упираться чрезмерному давлению!

Отец все решительнее понукал сына на активные действия, а тот все не соглашался – вот это-то и стало их взаправдашним конфликтом, которому позднее Адольф был принужден подыскивать неуклюжие объяснения!

И очень интересно и существенно то, что победу в этом столкновении характеров Адольф постарался позднее приписать себе самому!

Что же составляло особые трудности на активном этапе запланированной операции?

Очень вероятно то, что внутренности дома № 36 в Шпитале, где были запрятаны сокровища, почти постоянно находились под бдительным наблюдением родственников, избежать которого Адольф не мог.

Зная крайне мало подробностей того, что происходило в Шпитале в те годы, мы, тем не менее, имеем возможность выдвинуть предположения относительно того, кто же именно чинил препятствия Адольфу.

Символическую дату начала операции (смерть Эдмунда 2 февраля 1900 года, оставившую Алоиза-старшего и Адольфа единственными потенциальными и реальными участниками решения предстоящей задачи) и ее успешного завершения зимой-весной 1906 года (ниже мы, конечно, об этом расскажем) разделяют, ни много, ни мало, целых шесть лет. На этот интервал времени приходятся две смерти, которые, как можно предположить, и обеспечили дальнейшую возможность успешного завершения всей операции.

Одну мы уже называли: смерть деда Адольфа Гитлера, отца его матери Клары – Иоганна Баптиста Пёльцля, происшедшую, напоминаем, 9 января 1902 года. Второй оказалась смерть его супруги, бабушки Гитлера и матери его матери Иоганны Пёльцль-старшей, происшедшая 8 февраля 1906 года там же в Шпитале на семьдесят седьмом году ее жизни.[457]457
  Ebenda.


[Закрыть]

Легко понять, почему эти смерти могли открыть путь к завершению операции.

Формально престарелые супруги проживали в строении № 24, но фактически они, если еще не утратили способности к подвижности, могли появляться в любом из домов в Шпитале, где жили их родственники и потомки – и в № 36, и в соседнем № 37, где теперь жила с семейством сестра Клары, Терезия Шмидт, и где обычно останавливались и Клара, и Адольф, когда приезжали в Шпиталь.[458]458
  Согласно подписям Мазера под фотографиями этих домов, помещенными непосредственно после страницы: В. Мазер. Указ. сочин., с. 128.


[Закрыть]

В то время, как здоровые и дееспособные члены клана в течение дня занимались какими-либо работами и домашними заботами – и их местонахождение поддавалось определенным расчетам, эти старики, освобожденные, естественно, ото всяких обязательных работ и забот, могли слоняться, где хотели, и заниматься всем, чем находили нужным.

Если у них возникло особо недоверчивое отношение к внуку, то они могли существенно ему досаждать, присматриваясь к нему и приглядывая за ним. Его отца, доставившего им столько неприятностей, они теперь, естественно, терпеть не могли: предполагалось, повторяем, что он лишил их наследства от Иоганна Непомука; в этом они, снова повторяем, ошибались, но зато именно это самое он и собирался проделать в это же самое время с помощью собственного сына!

Этот последний, обремененный сложными и ответственными задачами, которые мы подробно описывали, не мог еще в своем юном возрасте быть безукоризненным лицедеем, вести себя достаточно просто и естественно и быть приятным всем окружающим без исключений – подобному поведению он обучился лишь в более поздние годы. Проникнутый важностью и конспиративностью стоящих перед ним задач, он и должен был в том возрасте вести себя сугубо конспиративно – т. е. так, что это не могло не броситься в глаза внимательным наблюдателям; мальчишки, играющие в тайных агентов, обычно видны за версту.

«В Шпитале /…/ он держится особняком, часто играет на цитре, рисует, гуляет по окрестностям и наблюдает за полевыми работами родственников, не пытаясь принять в них участие. Он не пытается сблизиться ни со своей теткой, сестрой матери, ни с деревенской молодежью».[459]459
  Там же, с. 69.


[Закрыть]

Такое соглядатайство, ориентированное на выслеживание местопребывания всех родственников с вероятной целью избавиться уже от их же ответного наблюдения, выглядело достаточно подозрительным для опытнейших деревенских стариков, еще в свои юные годы, напоминаем, приученных приглядывать за его же отцом, пребывавшим в таком же подростковом возрасте, как его сын теперь. Разумеется, они не могли теперь гоняться за своим подвижным внуком так, как это удавалось им в свое время с его собственным отцом.

Но каким бы подвижным ни был этот внук, но объектом его охоты были спрятанные сокровища, которые вовсе не были подвижными. Поэтому все круги перемещений Адольфа неизбежно должны были замыкаться на предельно узком пространстве, в котором и находилась зона, вычисленная в результате всей исследовательской работы, проведенной им и его отцом.

Вполне возможно, что старики достаточно далеко продвинулись в собственных наблюдениях, хотя и не дошли еще до выяснения истинных целей странного поведения внука – иначе за этим развернулись бы вполне определенные выводы и меры, предпринятые всем шпитальским кланом, которые, однако, так практически и не воспоследовали.

Возможно, что он казался старикам просто мелким воришкой, за которым нужно было следить – как бы он чего не спер! Не исключено, что они пытались возбудить тревоги остальных родственников, но им не сильно поверили: Адольф, конечно, был парнем странноватым, но исходящей от него угрозы они не ощущали – да и никакие ценные предметы не пропадали в их домах!..

Но тогда старики, не обладавшие, повторяем, достаточной подвижностью, могли принять собственные меры и для того, чтобы присматривать за Адольфом, и для того, чтобы явно мешать ему делать то, что он тайно замыслил. Для этого достаточно было занимать на время разгара дневных работ остальных родственников определенные ключевые позиции в доме № 36 – и все возможные дальнейшие действия Адольфа оказывались парализованы.

Не удивительно, что в Шпитале Адольф должен был чувствовать себя со связанными руками. Он совершенно не желал быть пойманным на откровенно подозрительных действиях, что, заметим, положило бы конец всем его возможностям добраться до сокровищ, а также, вполне вероятно, заставило бы и шпитальцев догадаться о сути происходящего и самим заняться-таки поисками клада!

Теоретически это должен был понимать и его отец, но смиряться с беспрерывным ожиданием, затягивающимся на годы, было для него нестерпимо и невозможно.

И он должен был все больше и больше действовать на нервы сыну – и вот это действительно становилось невыносимым для них обоих.

Конфликт между ними разрядился лишь тогда, когда Алоиз, пережив тестя, но не сумев пережить тещу, внезапно умер 3 января 1903 года: «на постоялом дворе «Визингер» в Леондинге он едва отхлебнул из бокала первый глоток вина, как повалился в сторону и, отнесенный в соседнее помещение, скончался еще до того, как успели прийти врач и священник».[460]460
  И. Фест. Путь наверх, с. 35.


[Закрыть]

«Он потерял сознание в ресторане, а когда его донесли до дому, он был уже мертв. Адольф Гитлер, который пишет в «Майн Кампф», что, несмотря на все споры и стычки с отцом, он очень любил его, безутешно рыдал, стоя у гроба»[461]461
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 63–64.


[Закрыть] – конечно же, жалко любимого папу!

Алоиз Гитлер умер в тот момент, когда последняя и самая важная интрига его жизни была еще далека до завершения, хотя он постарался сделать все возможное для ее успеха – и даже больше.

Теперь же инициатива полностью переходила в руки его сына. Смерть отца полностью освобождала его от диктата настойчивого начальства.

Оказывается, однако, что сын уже до смерти отца оказывал преобладающее воздействие на принятие решений, возникавших по мере продолжения и развития операции.

3. Адольф Гитлер: начало пути.

3.1. Кое-что о характере и методах Адольфа Гитлера.

«Я – не диктатор», – любил повторять Гитлер,[462]462
  Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 222.


[Закрыть] и он был прав хотя бы в том отношении, что он был не совсем обычным диктатором, каковых было немало и в его время, и в периоды, смежные со временем его жизни – и в Европе, и вне ее.

Его же диктатура начиналась с того, что «большинство современников и не заметило наступления [этой] диктатуры»[463]463
  Там же, с. 254.


[Закрыть] – по крайней мере в первые недели после назначения Гитлера рейхсканцлером; об это мы уже рассказывали.

Затем все изменилось: «Итог первых шести месяцев правления Гитлера поражает воображение. Веймарская конституция была похоронена, немцы не пролили по погибшей республике ни единой слезинки. /…/ Власть Гитлера в его собственной стране была несокрушима. Томас Манн пророчески заметил в те дни: «Только война может ее свергнуть».»[464]464
  Там же, с. 266.


[Закрыть]

Диктатура была налицо, особенно – при взгляде со стороны: «В других странах казалось, что диктатура, установленная Гитлером, железной рукой сплотила всех граждан Германии. Она воспринималась как единственный в своем роде монолитный блок с фюрером во главе. Но на самом деле созданное заново государство все в большей степени приобретало черты характера своего создателя: в некоторых областях – предельная концентрация внимания и сил, иногда даже проблески гениальности, но в целом – все-таки неорганизованность, а подчас даже хаотичность»[465]465
  Там же, с. 280.


[Закрыть] – в такой оценке Кноппа, которого мы, конечно, не можем подозревать в позитивном отношении к диктатуре Гитлера, проглядывает все-таки критическое недовольство вполне определенного толка: Гитлер, по мнению Кноппа, был все-таки не настоящим, полноценным диктатором: в силу неорганизованности и хаотичности своего характера он вроде бы не дотягивал до роли руководителя и давителя всех и вся.

И Кнопп убедительно демонстрирует справедливость такой оценки: «Сам Гитлер очень редко садился за письменный стол, чтобы посвятить время изучению бумаг. Канцлер Германии и «вождь» всех немцев чурался систематического труда. «Одна гениальная идея, – любил повторять он, – важнее, чем целая жизнь, заполненная бюрократической работой».

Подобные убеждения /…/ привели к тяжелым последствиям для государственного управления. Поскольку свои приказы и распоряжения фюрер отдавал, как правило, мимоходом и всегда только в устной форме, его сотрудники были вынуждены состязаться друг с другом в искусстве их интерпретации. «Воля фюрера» нуждалась в правильном истолковании. Но распоряжения Гитлера зачастую рождались при случайных обстоятельствах, и потому их необходимо было корректировать с помощью «мер, предназначенных к исполнению» или же иногда намеренно оставлять безрезультатными. Просто не выполнять «распоряжение фюрера» было, конечно же, нельзя.

/…/ если возникала необходимость действовать решительно, он делал это с молниеносной быстротой и вулканической энергией, как, например, во время кризиса вокруг Рема или же при решении внешнеполитических проблем. [В то же время] Гитлер управлял своим государством небрежно. Редко случалось ему полностью сконцентрироваться на каком-либо особо важном деле, но и тогда он действовал исключительно импульсивно. /…/

В результате в государстве воцарился хаос соперничающих друг с другом инстанций – невиданные доселе злоупотребления и зависть. В отдельных областях гауляйтеры враждовали с имперскими наместниками. Партийные инстанции, такие как, например, «служба Риббентропа», конкурировали с дипломатами из Министерства иностранных дел во всем, что касалось влияния на внешнюю политику страны. Все более могущественные структуры СС вели борьбу с государственной полицией. Контролируемая нацистами Народная судебная палата была учреждена в дополнение к традиционным органам юстиции. Работу Гитлера обеспечивали не менее трех канцелярий, которые время от времени тоже враждовали друг с другом.

Вскоре число «особых» ведомств и «особых» уполномоченных стало немыслимым. Это было похоже на блицкриг во внутренней политике».[466]466
  Там же, с. 280–284.


[Закрыть]

Небрежность администратора Гитлера самым резким образом контрастирует со свидетельствами о замечательной деятельности выдающихся советских вождей и руководителей – Ленина, Троцкого и Сталина, хотя и последнего его ревностный соперник, безусловно энергичнейший из них троих Троцкий, также пытался обвинять в отсутствии прилежания и радения к делам.

Ленина и Сталина бездельниками, конечно, никак не назовешь: в коммунистические времена было опубликовано множество документов и свидетельств о том, как много и продуктивно они работали, как трогательно, например, Ленин занимался передачей целого пуда картошки детским садам с голодными ребятишками, а фунта гвоздей – крупнейшим объектам социалистического строительства; Сталин же в решающие дни битвы под Москвой самолично распределял имеющиеся противотанковые ружья между подчиненными ему фронтами, армиями и дивизиями – неважно, что ружья оказывались против танков совершенно неэффективными.

Советских людей старательно убеждали в том, что именно в этом-то и состоит подлинный идеал административного искусства – и многих-таки убедили в этом на всю их оставшуюся жизнь. Например: «можем ли мы представить ситуацию, чтобы кто-то не выполнил приказ Сталина? В самое трудное время, в критическое, в сверхкритическое, когда войска Гитлера стояли у ворот Москвы, когда Москва могла вполне пасть, все равно любые приказы Сталина бесприкословно выполнялись. Повторяю: любые! /…/ Гениальный замысел на вершине – беспрекословное подчинение на всех нижестоящих ступенях».[467]467
  В. Суворов. Очищение. Зачем Сталин обезглавил свою армию? М., 1998, с. 13–14, 27.


[Закрыть]

Насколько эта «идеальная» картина далека от действительности (как раз особенно – во время битвы под Москвой!) – это нам еще предстоит демонстрировать. Сейчас же заметим, что Ленин и Сталин, конечно, вошли в историю своими судьбоносными, иногда отмеченными гениальностью решениями, уровнем которых они, вполне возможно, значительно превосходили Гитлера. Но что касается их стиля повседневного руководства, то он вполне выдает их общий менталитет и уровень кругозора прирожденных складского завхоза и ротного старшины, волею судеб и обстоятельств оказавшихся на вершине, недоступной всей прочей массе завхозов и старшин.

К тому же вопреки легендам, созданным, например, о Ленине – этом самом человечном человеке, манеры его обращения с ближайшими соратниками отдавали откровенным хамством, а стиль ведения собраний был поистине хулиганским.

Вот как описывает обстановку заседаний Совнаркома их нередкий участник А.Д. Нагловский – большевик с начала века, а с двадцатых годов – невозвращенец и политэмигрант: «тихо и скромно сидели наркомы, замнаркомы, партийцы. В общем, это был класс с учителем довольно-таки нетерпеливым и подчас свирепым, осаживающим «учеников» невероятными по грубости окриками, несмотря на то, что «ученики» перед «учителем» вели себя вообще примерно. Ни по одному серьезному вопросу никто никогда не осмеливался выступать «против Ильича». Единственным исключением был Троцкий, действительно хорохорившийся, пытаясь держать себя «несколько свободнее», выступать, критиковать, вставать.

Зная тщеславие и честолюбие Троцкого, думаю, что ему внутренно было «совершенно невыносимо» сидеть на этих партах, изображая из себя благонамеренного ученика. Но подчиняться приходилось. Самодержавие Ленина было абсолютным. Хотя все-таки шило распаленного тщеславия и заставляло Троцкого вскакивать с «парты», подходить к Ленину, выходить из комнаты и вообще держаться перед остальными «учениками» так, как бы всем своим поведением говоря: – «вы не воображайте, что я и вы одно и то же! Ленин, конечно, Ленин, но и Троцкий тоже Троцкий». И уже «тоном ниже», но все-таки пытался подражать своему шефу помощник Троцкого исключительно развязный Склянский[468]468
  Э.М. Склянский – заместитель председателя РВС Республики в 1918–1924 гг. Будучи уволен из Красной Армии и переведен на хозяйственную работу, участвовал в 1925 г. в торговых переговорах с США; утонул там, катаясь на лодке, предположительно – убит советскими коллегами, агентами Сталина.


[Закрыть]. /…/

Обычно Ленин во время общих прений вел себя в достаточной степени бесцеремонно. Прений никогда не слушал. Во время прений ходил. Уходил. Приходил. Подсаживался к кому-нибудь и, не стесняясь, громко разговаривал. И только к концу прений занимал свое обычное место и коротко говорил:

– Стало быть, товарищи, я полагаю, что этот вопрос надо решить так! – Далее следовало часто совершенно не связанное с прениями «ленинское» решение вопроса. Оно всегда тут же без возражений и принималось. «Свободы мнений» в совнаркоме у Ленина было не больше, чем в совете министров у Муссолини и Гитлера.[469]469
  Выделено нами.


[Закрыть]

На заседаниях у Ленина была привычка переписываться короткими записками».[470]470
  Р. Гуль. Я унес Россию. Апология эмиграции. Т. II, «Россия во Франции». Нью-Йорк, 1984, с. 247, 249–250.


[Закрыть]

Не нужно воспринимать это свидетельство как злобную клевету беглого врага. Правоверные ветераны-коммунисты вспоминали то же, только, естественно, сильно смягчая формулировки. Вот, например, воспоминания Л.И. Рузера – члена коллегии Наркомпрода: «Во-первых он [Ленин] ведет собрание, но ведет его самым настоящим образом. Строго следит за порядком, за оратором, за временем, которое ему уделяется, за курением. В то же время он принимает самое живое участие в прениях по каждому вопросу. Очень редко бывало, чтобы Владимир Ильич не выступал по какому-нибудь вопросу с основательным разбором его и совершенно определенным мнением.

Для этого ему, конечно, нужно было внимательно слушать каждого оратора и раздумывать над его доводами. Все это не мешало ему делать третьего дела. Он всегда в то же время либо брал какую-нибудь канцелярскую справку для обсуждаемого вопроса, либо доставал энциклопедический словарь, атлас или другую книгу и вооружался данными для дискуссии. Часто он корректировал тут же, на заседании, свои статьи или речи, продолжая по-прежнему вести собрание… Но было еще одно дело, которым он занимался среди всех своих работ на заседаниях Совнаркома. Это его знаменитые записки. Переписываясь записками с наркомами, он тут же на заседаниях часто двигал какое-нибудь дело, касающееся какого-либо комиссариата или отдельного товарища»[471]471
  М.П. Ирошников. Председатель Совнаркома и Совета Обороны В.И. Ульянов (Ленин). Очерки государственной деятельности в июле 1918 – марте 1920 г. Л., 1980, с. 310–312.


[Закрыть] – тут-то и решались судьбы пуда картошки и фунта гвоздей!

А вот и третий мемуарист, Е.Д. Стасова,[472]472
  В 1917–1920 гг. – член и секретарь ЦК РКП(б).


[Закрыть] – по поводу эффектных завершений заседаний: «неизменно вызывало удивление участников заседаний Советского правительства, а иногда даже казалось неправдоподобным, /…/ когда, взяв слово, Председатель Совнаркома с поразительной точностью и остротой отмечал важные для обсуждаемого вопроса положительные и отрицательные стороны доклада и последующих выступлений».[473]473
  М.П. Ирошников. Указ. сочин., с. 312.


[Закрыть]

Как видим, никаких существенных противоречий между мемуаристами – разница лишь в трактовках особенностей этого цирка одного клоуна, смеяться над которым, однако, категорически не позволялось!

Гитлеровское же руководство, в свою очередь весьма далекое от идеала административного искусства, было начисто лишено подобных недостатков: Гитлер совершенно не стремился управлять всякими мелочами, абсолютно не интересными главе государства.

Гитлер при этом руководствовался вполне целенаправленными и осознанными устремлениями: «Ни одно из могущественных лиц гитлеровской империи не смогло сделать карьеру против воли Гитлера. Даже малейшее подозрение в недостаточной лояльности к фюреру было в те времена опасно для жизни, о чем напоминала всем карательная акция против Рема. Гитлер был «сильным диктатором», убирающим со своей дороги всех, кто ему не нравился, даже если это были его ближайшие сподвижники».[474]474
  Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 286.


[Закрыть]

Как это делали другие диктаторы всех времен и народов – хорошо известно.

Сталин был автором знаменитого лозунга: кадры решают все! На самом же деле в его время действовало правило, отраженное популярным тогда анекдотом (намного предшествующим появлению знаменитого армянского радио, которому этот анекдот подошел бы по стилю):

– Какая разница между кадрами и овощами?

– Овощи сначала сажают, а потом выращивают, а кадры – наоборот!..

И Сталин, и Мао Дзедун попросту снимали головы с конкурентов – и действовали так в традициях, известных со времен Чингисхана и даже ранее.

Гитлер не гнушался убийства приближенных (мы надеемся рассказать уже в следующих наших книгах о том, например, как и почему Гитлер уничтожил Гейдриха), но общая стратегия была у него совсем другой.

Третий Рейх, пораженный эпидемией административной конкуренции, столь красочно описанной Кноппом, оказался буквально кузницей кадров: талантливому человеку предоставлялись почти неограниченные возможности для роста, а в результате гибель Третьего Рейха в борьбе с колоссально превосходящими общими силами противников была надолго отсрочена именно усилиями этих талантливых людей, широко выдвигаемых и в армии, и в гражданском секторе, а после Второй Мировой войны чудо возрождения немецкой экономики имело множество мотивов и причин, но одной из основных стала организаторская деятельность людей, еще молодыми выдвинутых при Гитлере.

Именно так и решал Гитлер свои собственные, весьма корыстные личные проблемы: «предпринимались всевозможные попытки преодолеть хаос. Но все штурмы, организовываемые неутомимым министром внутренних дел Фриком при проведении административных реформ, проваливались по вине самого диктатора. Гитлер инстинктивно чувствовал, что только среди остро конкурирующих друг с другом верных палладинов собственное его могущество остается неуязвимым. Divide etimpera – «Разделяй и властвуй».»[475]475
  Там же, с. 284.


[Закрыть]

Гитлер, таким образом, создавал борьбу с ростом собственных конкурентов не столько уничтожением талантливейших из них, как это делали диктаторы более традиционного типа, сколько максимальным выдвижением наиболее способных, которые вдохновлялись на конкуренцию друг с другом и на защиту и продвижение своих идей и начинаний, а сам Гитлер царил над ними в роли якобы не заинтересованного в склоках, объективного и справедливого арбитра, способного выслушать и понять любого из них.

У этой системы имелись свои минусы (а где их не бывает?), но действовала она гораздо эффективнее и полезнее для германского государства и немецкого народа, чем диктатуры классического репрессивного типа.

«Для того чтобы укрепить свою власть среди молодой дикой поросли, появившейся во времена его господства, Гитлер разработал целенаправленную стратегию. Во всех спорах он лишь тогда являл себя в качестве последней судебной инстанции, когда было ясно, на чьей стороне победа. Это был дарвинизм чистейшей воды. Тот, кто оказывался сильнее, был благодарен диктатору и впредь был обязан демонстрировать ему свою лояльность. Так Гитлеру удавалось всегда оставаться неизменным центром своей империи. /…/

Диктатор был настолько «силен», что мог позволить себе, подобно капитану корабля, лишь указать правильный курс, доверив все остальное преданным до гроба штурманам».[476]476
  Там же, с. 285, 286.


[Закрыть]

Корыстные интересы Гитлера прикрывались убедительной видимостью того, что и он сам, и его подчиненные старались действовать по общим принципам, которые были сформулированы уже после завершения войны: «Все задачи войны разрешимы только человеком и тесно связаны друг с другом. /…/ Все, кто служит[477]477
  Так в тексте.


[Закрыть]делу обороны, связаны одной общей судьбой. Из последовательного выполнения отдельных задач складывается и решение общей задачи. Для того чтобы нацелить достаточное количество подготовленных ресурсов нации на выполнение поставленных задач, требуется хорошее руководство. Наибольший успех в этом отношении будет достигнут только в том случае, если удастся «поставить каждого человека на свое место».»[478]478
  А. Вейдеман. Каждый человек на своем посту. // Итоги Второй мировой войны. Сборник статей. М., 1957, с. 287.


[Закрыть]

При этом вся структура организации власти в Третьем Рейхе была такова, что Гитлер оставался единственным элементом, объединяющим ее в единое целое, как, впрочем, бывает во всякой абсолютной монархии: «Из-за огромной раздробленности правительства в Третьем Рейхе основные сферы политики были связаны между собой только через Гитлера. Обсуждение политических вопросов приводило Гитлера к дискуссиям с разными людьми (такими, как Гиммлер, в вопросах расовой политики и оккупированных территорий, или как Борман и Ламмерс[479]479
  Шеф Рейхсканцелярии и государственный секретарь в течение практически всего времени существования Третьего Рейха, с 1937 г. – имперский министр.


[Закрыть] – в вопросах, касающихся внутренних дел), либо к замене руководителей оборонных предприятий и военного командования (в связи с вопросами по производству военного снаряжения, оружия, боеприпасов и военной стратегии). Однако Гитлер оставался единственной нитью, связывавшей воедино отдельные ниточки этой паутины»[480]480
  Я. Кершоу. Указ. сочин., с. 240.


[Закрыть] – и без Гитлера было невозможно решить ни одного серьезного вопроса.