Текст книги "Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера"

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 51 страниц)

Указанная должность почтового служащего примерно соответствует той, с которой начиналась и карьера самого Алоиза (тогда – еще Шикльгрубера). Он, таким образом, исходно принадлежал к самой нижней части среднего класса, поднимаясь к его середине вместе с прочими собратьями по классу с течением лет, повышениями по службе и ростом служебных окладов.

Понятно, что при тогдашних нормальных порядках все наемные специалисты, не имевшие образования – рабочие, работники торговли и обслуживания и т. д. – получали обычно еще меньше, но, тем не менее, и они имели возможность обеспечивать семьи и давать своим детям хотя бы начальное образование, придающее шансы на дальнейшее продвижение.

Алоиз Гитлер накануне своего ухода на пенсию и сразу после него получал содержание, вполне соответствующее его социальному статусу представителя среднего класса – уже несколько выше среднего уровня для этой среды.

Это, однако, совершенно не соответствовало иным реалиям его личности и его материального благосостояния.

С одной стороны, по своему материальному положению, с учетом его нелегальных накоплений, Алоиз был много выше той среды, которая соответствовала его легальному материальному уровню.

С другой стороны, с учетом его истинного культурного уровня, не имевшего возможности развиваться в течение всей его служебной жизни, заполненной рутинной работой, заботами и преступными тревогами, он не приобрел образованности, позволяющей общаться с мало-мальски цивилизованными личностями. Пределом его мечтаний и оставался уединенный солидный сельский дом в лесистом ущелье, который он неудачно и приобрел раньше времени в Вёрнхарстсе.

Процветающий замок, в котором можно было бы устраивать шумные балы и принимать в изысканных беседах избранную публику, совершенно не мог его интересовать – и оказался уделом мечтаний уже его собственного сына Адольфа, с детства хотя бы присмотревшегося к видимости полноценной обеспеченной и культурной жизни.

Оказавшись в свободном и беззаботном положении, о котором он явно мечтал долгие десятилетия своей прошедшей жизни (надеясь, правда, на гораздо более обеспеченное легальное существование), Алоиз Гитлер внезапно очутился в полном духовном вакууме.

Лишившись обыденного общения с людьми в рамках распорядка, регламентированного служебным положением, он внезапно оказался в значительнейшей изоляции ото всех людей вообще.

Сам он, скорее всего, мог обвинять в нелепости и трагичности этой ситуации то ускользнувшее от него дополнительное богатство, которого лишил его Иоганн Непомук.

Нам же представляется, что еще большее богатство, пусть даже вполне легальное и доступное для демонстрации, создало бы для Алоиза Гитлера еще больше проблем: в строго регламентированном традиционном австрийском обществе той эпохи, очень замкнутом, чопорном и не слишком интеллектуальном, не находилось места для парвеню, дворян из мещанства, выходцев из чуждой среды.

Войти же в более свободную интеллегентную общность пролетариев умственного труда тому же Алоизу не позволяла ничтожность его образовательного багажа и его кругозора.

В этом оказалась подлинная трагедия и его лично, и его семейного окружения.

С детства лишенные непосредственного общения с интеллигентными людьми, его дети – в том числе сын Адольф – весьма поверхностно могли ориентироваться в истинных культурных ценностях.

Только в сказке Золушка может без проблем приобщиться к вершинам того мира, на задворках которого ей приходилось жить и расти! В реальной же жизни для такого требуются непреклонная воля и труд, бесполезные при отсутствии природных способностей, а главное – грамотное осознание собственной ситуации и наличие внутреннего стимула для необходимого собственного перевоспитания, расширения кругозора и пополнения образования.

Трагическая (и для нее самой, и для ее семьи, и для всей России) судьба последней русской царицы Александры Федоровны – печальнейший пример такой Золушки, так и не сумевшей избавиться от ментальности принцессы из чисто декоративного германского княжества при переходе на роль всероссийской императрицы!

Вот такого-то стимула и был начисто лишен Алоиз-старший – и практически не сумел посеять семена стремления к самосовершенствованию у собственных детей.

Никто из них даже не стремился к полноценному образованию – об этом свидетельствуют неумолимые факты.

Сам Алоиз Гитлер, как мы увидим, если и унывал, то недолго.

По складу своей личности он предпочитал преобладать над окружающими – как и все Гитлеры! На службе он, надо полагать, бывал суров с нижестоящими чиновниками, а амплуа таможенника подразумевает и значительнейшую власть над подавляющим числом людей, пересекающих границы. Каждый, кто и в наши времена хотя бы несколько раз приватно преодолевал государственные границы, становился если не жертвой, то свидетелем традиционно хамского поведения этой категории служителей закона.

Почти любой человек может отыскать себе подобных, которые относились бы к нему с определенным уважением и почтением. Тем более не трудно было отыскать таковых в деревенской глуши и Алоизу, объективно занявшему после выхода на пенсию далеко не нижайшее общественное положение.

До лета 1895 года его родные по существу не видели Алоиза в собственном доме. Сам он не имел ранее возможности ни вникнуть в быт своей семьи, ни познакомиться с собственными детьми.

Столкновения с людьми на работе в достаточно нервных конфликтных ситуациях, от которых он отдыхал в общении с пчелами, разнообразилось только сменой партнерш в семейной постели, в которой он ночевал далеко не в каждую ночь и даже не в каждый месяц.

Это был абсолютно примитивный образ жизни. При такой ситуации приходится даже удивляться изощренности тех комбинаций, которые он успевал продумать и провернуть в своей нелегальной деятельности.

Теперь же ему пришлось заново знакомиться с реальной жизнью, в том числе – с собственной семьей.

Попытки всерьез углубиться в сельское хозяйство к успеху не привели – Алоиз явно был создан для иного, подобно горным разбойникам на Кавказе и его собственным, Алоиза, многочисленным предкам.

«Алоизу Гитлеру приходилось обрабатывать в Хафельде 38 тысяч квадратных метров земли, что было для него нелегко, так как последний раз он занимался крестьянской работой 35 лет назад[395]395
  Тут, понятно, Мазер снова не в ладах с арифметикой, поскольку с 1853 года, когда Алоиз покинул деревню, и до 1895 прошло 42 года, а не 35!


[Закрыть], а дети еще не в состоянии были оказать ему сколько-нибудь существенную помощь»[396]396
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 56.


[Закрыть] – и с занятиями сельским хозяйством было быстро и окончательно покончено: проза жизни нисколько не соответствовала его мечтам, лелеемым с детства, когда он был насильственно лишен всяких перспектив самостоятельного сельского процветания.

Впервые занявшись на пятьдесят девятом году жизни воспитанием детей, Алоиз поначалу не имел успеха и на этом поприще.

Эдмунду в момент фактического возникновения отца в семье был год с небольшим, а Паула родилась через полгода после этого – в январе 1896; они оказались первыми младенцами, все естественные художества которых Алоизу пришлось выносить, не покидая собственного дома – это было определенной новинкой в жизни отца многочисленных детей!

Даже не зная никаких бытовых подробностей, не приходится удивляться тому, что в результате нервозность в доме накалилась до такой степени, что самый старший и решительный из детей, Алоиз-младший, предпочел навсегда покинуть такое родительское гнездо!

Возможно, однако, это произошло даже до рождения Паулы: Залесский указывает, что ему было в то время только тринадцать лет.[397]397
  К. Залесский. НСДАП, с. 161.


[Закрыть]

Заметим, что мотивы конкретных конфликтов двух Алоизов так и остаются неизвестными.

Позднее стало принято считать, что Алоиз-младший был абсолютно непутевым ребенком – об этом как бы свидетельствует и его последующая биография.

После побега из дома он сначала подвизался рабочим на фермах,[398]398
  Там же.


[Закрыть] потом – «официантом, в период времени с 1900 по 1902 г. дважды попадал за кражи в тюрьму. В 1907 г. он работал в Париже, откуда в 1909 г. переехал в Ирландию, где женился и где у него родился сын Уильям Патрик. В 20-е годы он жил в Германии, снова попал в тюрьму в Гамбурге по обвинению в двоеженстве и затем вновь возвратился в Англию. Когда Адольф Гитлер стал важнейшей политической фигурой в Германии, Алоиз попытался извлечь из этого выгоду для себя. Незадолго до войны он открыл на Виттенбергерплатц в Берлине ресторан «Алоиз». Однако Адольф всегда полностью игнорировал его и даже запретил упоминать имя брата в своем присутствии»[399]399
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 57.


[Закрыть] – Алоиз-младший, таким образом, кроме всего прочего и увернулся от исполнения патриотического долга в Первую Мировую войну.

После же Второй Мировой Алоиз сменил свою фамилию и мирно скончался в Гамбурге в 1956 году.[400]400
  К. Залесский. НСДАП, с. 161.


[Закрыть]

Согласимся – не очень почтенная биография, но и не слишком мрачная для человека, с четырнадцатилетнего (или – даже тринадцатилетнего) возраста оказавшегося на улице. Большая часть его жизни пришлась при этом на достаточно праведную трудовую деятельность – и он, в отличие от своих ближайших родственников, похоже, никого не убивал!

В чем заключались претензии к нему со стороны закона в различных странах – это, вроде бы, вполне очевидно, но вот чем конкретно были недовольны его отец и его младший брат Адольф – это очень и очень неясно.

При этом нам, в отличие от биографов Гитлера периода 1933–1945 годов и позднейших его поклонников, было бы положено воспринимать негативное отношение к кому-либо со стороны Алоиза-старшего и Адольфа Гитлера отнюдь не в качестве отрицательной характеристики этого кого-то!

Заметим, что сам Алоиз-младший (в отличие от Адольфа) никогда не высказывал никаких претензий к поведению собственного отца и никогда не разъяснял причин своего бегства из дома – и строго придерживался этого всю жизнь: и до 1933 года, и в последующий период, и после 1945. Это можно было бы трактовать, как осознание им самим его собственной вины, но какой конкретно?

Да и что мешало бы ему что-нибудь присочинить на эту тему, как это проделывал Адольф? Ведь реальных свидетелей истинных взаимоотношений двух Алоизов, бывших взрослыми и близкими к ним еще во времена их конфликта, уже абсолютно не оставалось после ухода из жизни Клары Гитлер и ее сестры Иоганны Пёльцль, что произошло еще до Первой Мировой войны. Тем не менее, Алоиз-младший упорно молчал на эти темы – и это притом, что и его сын, упомянутый Уильям Патрик Гитлер, и другие лица, возможно общавшиеся с Алоизом-младшим, вовсю распространяли разнообразную конкретную информацию, полученную ими от Алоиза, но, жестко повторяем, нисколько не порочащую Алоиза-старшего и не проясняющую суть взаимоотношений последнего со старшим сыном!

Сильно похоже на то, что Алоиз-младший был не менее озадачен знакомством с собственным отцом, неожиданно случившимся в 1895 году, как и этот последний – знакомством с подросшим собственным сыном. В результате сын позволил себе покопаться в отцовских бумагах – о чем мы уже упоминали. Это-то последнее и привело, вполне возможно, к его бегству из дому, причем, заметим, непонятно: выгнал ли его разгневанный отец, застукав на месте преступления, или он сам предпочел унести ноги – дабы не разделить последующей судьбы своего брата Адольфа, обреченного на продолжение общения с отцом!

Позднее, с 1930 года, когда Адольф Гитлер приобрел общеевропейскую известность, а его старший брат, которому исполнилось тогда 48 лет и он-таки не достиг никакого существенного благополучия, сомнения в истинности избранного пути вполне могли посетить последнего – и он попытался-таки как-то обогреться под крылышком знаменитого братца.

Но и тут, заметим, он не позволил себе ничего большего, чем попытку устройства моднейшего ресторана (что отчасти ему удалось!) – и не подался, например, куда-нибудь в начальники концлагеря, что снискало бы ему если не уважение со стороны собственного брата, то, во всяком случае, признание ближайших соратников фюрера!

Адольф Гитлер, в отличие от старшего брата, неоднократно позволял себе увлекаться залихватскими рассказами об общении с собственным родителем, например: «Позднее Гитлер рассказывал своей свите, что отец подолгу и жестоко избивал его. И мальчик придумал хитрый способ помочь самому себе: во время побоев он начинал громко считать удары. Отец, сильно испугавшись этого, прекратил свои истязания. Он решил, что бедный парень, видимо, совсем спятил».[401]401
  Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 130.


[Закрыть]

Это свидетельство, заметим, относится к категории забавных сказок. Едва ли это придумано Гитлером, но сам рассказ свидетельствует не о душевных или физических муках, пережитых юным Адольфом, а звучит бахвальской легендой о маленьком Давиде, победившим могучего Голиафа – и явно доставлял удовольствие рассказчику. Он ссылался и на то, что подражал своему любимому герою – Виннету, который стоически выдерживал пытки.[402]402
  Там же, с. 135.


[Закрыть] Рассказ этот многократно повторялся Гитлером – с указанием даже окончательного подсчета ударов – 32![403]403
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 298.


[Закрыть]

Нелепо думать при этом, что поначалу вынужденное общение отца и сына, начавшись с лета 1895 года и завершившись смертью отца в январе 1903, т. е. продолжавшееся семь с половиной лет – почти до четырнадцатилетия Адольфа, могло сводиться лишь к подобным анекдотическим эпизодам, охотно упоминаемым взрослым Гитлером.

К тому же это рассказ о последнем физическом унижении Адольфа. Еще позднее, следовательно, отношения отца и сына складывались на совершенно иных основах.

Или данный эпизод относится к совсем заключительному времени перед смертью Алоиза? Но Адольф явно не делал на этом упор в своем рассказе!

Заметим притом, что данный анекдот содержит чрезвычайно любопытную информацию и об отце, и о сыне. Последний очень четко предугадал последующую реакцию отца, хотя едва ли мог быть заранее уверен в столь точном попадании в цель. Алоиз же обнаружил в этом эпизоде весьма существенные индивидуальные человеческие качества.

В свое время, приблизительно в начале семидесятых годов, автор этих строк наблюдал на экране телевизора в Москве беседу с Михаилом Михайловичем Громовым – одним из лучших и знаменитейших пилотов в истории советской авиации. Автор этих строк с удивлением отметил, что в нескольких рассказанных эпизодах (не авиационного, а житейского характера) заслуженный ветеран выглядел явным позером и пижоном. Разъяснение наступило тогда, когда ему был задан вопрос о том, как он сам объясняет свою способность совершить те немыслимые подвиги, какие он совершил. Громов ответил, что это потому получалось так, что он привык всю жизнь наблюдать себя со стороны и таким образом контролировать собственные поступки. Стало понятно, что это был театр одного актера и одного зрителя в едином лице: Громов хотел быть героем в своих собственных глазах, старался выглядеть таковым, а в результате и был таким на самом деле!

Вот и Алоиз Гитлер обладал определенным сходным качеством (хотя и не был авиационным героем!): при взгляде на себя со стороны он явно понял и ощутил, что вся эта сцена порки выглядит по-идиотски, а он сам – абсолютно смешон и нелеп: как будто это не он производит экзекуцию над сыном, а тот сам руководит поркой, а отец ему подчиняется! Безо всяких последующих объяснений на эту тему, отец впредь просто не позволял себе снова попадать в ситуацию, в которой он уже оказывался смешон и нелеп себе самому – не говоря уже о сыне, ясно давшему ему понять, как же отец выглядит в его, Адольфа, глазах!

И очень похоже, что это было именно то, чего интуитивно или сознательно и хотел добиться от отца его собственный сын! Последний сам относился к числу людей, никогда не позволявших себе выглядеть смешным в глазах окружающих![404]404
  Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 199–200.


[Закрыть]

Еще одна интереснейшая особенность: рассказывая этот эпизод, достаточно яркий и, согласимся, оригинальный, Адольф ни слова не обмолвил о том, что же послужило поводом для порки, закончившейся столь необычным образом! Разумеется, и тогдашние слушатели, и позднейшие читатели этого рассказа вполне могли не задумываться об этом: мало ли почему – из-за очередных, допустим, неважных школьных отметок сына!

Нам же представляется, что это умолчание носило совершенно не случайный характер!

Наверняка, конечно, неопытный воспитатель Алоиз, должен был наломать дров на первых порах общения с собственными детьми. В то же время он бесспорно был человеком обучаемым – хотя бы и на старости лет, и собственные неудачи должны были серьезно откорректировать его поведение.

Бегство Алоиза-младшего в 1895 или 1896 году и смерть Эдмунда в 1900 году наверняка заставили Алоиза-старшего более серьезно отнестись к единственному оставшемуся сыну – и узреть в нем естественное собственное продолжение, способное достичь целей, не достигнутых отцом.

А ведь Алоиз по-прежнему должен был мечтать о несбывшихся достижениях – и по-прежнему стараться их достичь; только такое отношение к важным задачам и было присуще всем Гитлерам: «Отец был очень упорен в достижении поставленных целей…» – повторим эту характеристику, выданную Адольфом Гитлером.

Но вот раскрывать и честно описывать ту конкретную почву, на которой была сделана хотя бы попытка со стороны отца достигнуть единства во взглядах с собственным сыном, Адольф Гитлер уже никак не мог себе позволить, поскольку такое единство взглядов в действительности наверняка было достигнуто – и привело сына к вполне определенному и крайне засекреченному началу его собственного жизненного пути.

Оказавшийся ненужным сельский дом Алоиз решает сменить на городское житье: «В июле 1897 г. Алоиз продал дом в Хафельде и переселился в Ламбах-на-Трауне, где в то время насчитывалось около 1700 жителей и где ему вместе с семьей пришлось почти полгода жить в доме № 58 (позднее гостиница «Ляйнгартнер»), а затем вплоть до поздней осени 1898 г. снимать квартиру у мельника Цёбля, где девятилетнему Адольфу приходилось слышать шум мельницы и работавшего по соседству кузнеца Прайзингера, который подковывал лошадей. Новая обстановка пришлась по душе его отцу, который завел знакомство с новыми людьми и проводил с ними большую часть своего времени. К тому же у него не было возможности заниматься здесь своими любимыми пчелами. Однако у Адольфа, который был очень чувствителен к шуму, это время не оставило особенно приятных воспоминаний. Возможно, здесь и таятся корни той странной нелюбви, которую он всю жизнь испытывал к лошадям и верховой езде, но это только предположение».[405]405
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 58–59.


[Закрыть]

Здесь-то, как можно было бы посчитать, Алоиз Гитлер и обрел свое истинное призвание вплоть до конца своих дней: вещать провинциальным дурням о необыкновеннейших приключениях, каковых накопилось в избытке за сорок лет службы у него самого и у его коллег – охотников за контрабандистами и прочими нарушителями закона. По существу это должно было весьма походить на знаменитые застольные беседы, которые, повторяем, годами вел его прославленный сын перед восхищенными слушателями.

Алоизу теперь оставалось лишь отказаться от неудобства временных жилищ и обзавестись вполне комфортабельными условиями для регулярного исполнения этого приятного занятия.

Дом в Хафельде под Ламбахом «Алоиз продал с выгодой для себя, а на часть вырученных денег приобрел дом в Леондинге»[406]406
  Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 32.


[Закрыть] – непосредственно близ Линца.

«Представительный дом в Хафельде /…/ купил венский аристократ доктор Конрад фон Здекауэр».[407]407
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 55.


[Закрыть]

На покупку дома в Леондинге Алоиз выложил 7770 крон[408]408
  Примечание К.А. Залесского // И. Фест. Путь наверх, с. 37.


[Закрыть] (соответствует, напоминаем, 3885 гульденам). Тут снова произошла какая-то махинация, поскольку Мазер сообщает, что этот дом был заложен еще предшествующим владельцем за 2520 крон;[409]409
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 76.


[Закрыть] похоже, что Алоиз заплатил за покупку указанные 7770 и перенял на себя долговое обязательство прежнего владельца; номинальная цена дома составила, таким образом, приблизительно 10 тысяч крон, что примерно соответствовало тому, за сколько этот дом позднее был продан уже после смерти Алоиза – к этому мы, конечно, еще вернемся.

Так или иначе, но продолжение такого вольного обращения с недвижимостью не было, конечно, типичным для пенсионеров уровня Алоиза, и дополнительно свидетельствует о его существенной обеспеченности нелегальными накоплениями.

«В ноябре 1898 г., когда Адольфу не исполнилось еще и десяти лет, отец приобретает в Леондинге под Линцем дом, который стоял рядом с кладбищем. Туда в феврале 1899 г. и переезжает семейство, прежде чем Адольф успевает перейти в четвертый класс своей уже третьей по счету школы, куда ему придется ходить до сентября 1900 г.»[410]410
  Там же, с. 59.


[Закрыть]

Вот там-то Алоиз и обзаводится своим постоянным местонахождением вплоть до дня собственной кончины, разумеется – в ближайшем кабаке.

«Алоиз не был домоседом. /…/ Часто утверждают, что отец Адольфа был пьяницей и постоянно просиживал в ресторане. Это не так. И в Браунау, и в Ламбахе, и в Пассау, Леондинге и Линце он пил не больше, чем положено»[411]411
  Там же, с. 53.


[Закрыть] – нам нечего добавить к этой трогательной характеристике, тем более, что мы, в отличие от Мазера, не знаем, сколько же положено пить!

Опасаемся, что и Алоиз Гитлер не слишком-то разбирался в этом или, во всяком случае, разбирался в этом несколько отлично от того, как это представляет себе почтенный историк Мазер.

Если же рассуждать всерьез, то нужно заметить, что нормы выпивки сугубо индивидуальны, меняются с возрастом и количеством суммарного поглощенного алкоголя, а также испытывают текущие колебания, зависящие от сиюминутного нервного и психического состояния пьющего.

Можно притом произвести весьма грубую качественную классификацию мужчин (у женщин она несколько иная), подразделив их на три категории: непьющие, пьющие и спивающиеся. Личности, относящиеся к последней категории, быстро теряют человеческие качества, на индивидуальном уровне представляют собою значительную опасность при бессмысленных пьяных и похмельных конфликтах, а на общественном уровне создают собою немаловажный фактор при попытках введения сухого закона или других идиотских административных мероприятиях массового масштаба.

Разница между непьющими и пьющими, вроде бы, достаточно различима, но не сопровождается очевидными иными различиями в позитивно-негативном разрезе, а в ретроспективе порождает значительные трудности при идентификации личных особенностей.

Широко известно, что в течение большей части известной жизни Адольф Гитлер был непьющим. Менее ясно это в отношении Иоганна Непомука Хюттлера: с одной стороны, он не мог быть сильно пьющим, поскольку должен был бы быстро оказаться спивающимся, очутившись в роли владельца трактира; с другой стороны, в этом специфическом разрезе мы о нем практически ничего не знаем.

Алоиза-младшего, еще жившего в родительской семье, пытаются представить в роли какого-то бесшабашного и разгульного мальчишки, но все это крайне неконкретно, а его дальнейшая профессиональная деятельность не только официанта, но и владельца ресторана, также, вроде бы, не располагала к систематическому пьянству.

Явно пьющими были предположительный дед Гитлера Георг Хидлер и его (Адольфа Гитлера) отец Алоиз-старший – как бы Мазер ни старался поставить последнее под сомнение.

Таким образом, пьющие мужчины из этого семейства оказывались вроде бы гораздо менее опасными личностями по сравнению с непьющими – довольно неутешительный факт для принципиальных противников пьянства. Впрочем, закономерности, прослеживаемые в единственном семействе, не могут, конечно, претендовать на значительные обобщения.

Так или иначе, но с этого момента тема пьянства укореняется в наших изысканиях, хотя с этим мы, возможно, запоздали, а начинать нужно было бы еще при анализе взаимоотношений братьев Хидлеров-Хюттлеров; но нам постоянно не хватает конкретных фактов, на которые совершенно не обращали внимания наши предшественники, имевшие дело с еще не остывшей информацией и с еще живыми свидетелями.

Разумеется, нужно согласиться с Мазером, что Алоиз не мог физически постоянно просиживать в ресторане, поскольку последний был обязан периодически закрываться.

Ничего удивительного не было и в том, что в таких ситуациях уже подросшему сыну приходилось доставлять подвыпившего отца домой – благо это было недалеко.

Позднее Адольф Гитлер повествовал об этом с недобрыми подробностями: «В противоположность /…/ картине [жизни в Леондинге], где, вопреки всем элементам нервозности, преобладают последовательность и размеренность, буржуазная солидность и чувство уверенности, легенда, созданная самим Гитлером, повествует о бедности, нужде и скудности в родительском доме и о том, как победоносная воля отмеченного печатью избранности юноши сумела преодолеть все это, равно как и деспотические амбиции бесчувственного отца-изгоя. Чтобы привнести в эту картину еще больше эффектной черной краски, сын впоследствии даже сделал отца пьяницей, которого ему приходилось, ругая и умоляя, со сценами «ужасающего стыда», уводить домой из «вонючих, прокуренных пивных»»[412]412
  И. Фест. Путь наверх, с. 32.


[Закрыть] – пишет Фест.

Относительно семейной бедности Адольф Гитлер, конечно, безбожно врет – как и о многом другом в «Майн Кампф», но вот легко ли, действительно, было доставлять домой пьяного отца, хотя бы и обладавшего буржуазной солидностью и размеренностью?

Отвлекала Алоиза от ресторана и пасека, которой он снова обзавелся, но теперь уже постарался и это обставить комфортом – так, чтобы не тратить времени на пешее путешествие к пчелам: «В Леондинге Алоиз Гитлер, похоже, обрел предел своих мечтаний. Совсем рядом с городом у него был красивый дом с садом[413]413
  Это был его единственный дом, тогда как при такой формулировке может создаться впечатление, что их было два: один – городской, а другой – загородный.


[Закрыть], так что ему не нужно было теперь ходить к своим пчелам за несколько километров, как в Браунау или Пассау, поскольку ульи стояли всего в нескольких метрах от спальни».[414]414
  В. Мазер. Указ. сочин., с. 61.


[Закрыть]

Самое же существенное было то, что именно в это время и сформировались личные контакты Алоиза с его сыном Адольфом, который, сделав упор в собственных воспоминаниях на непривлекательное пьянство отца, постарался придать этим контактам высшую степень несерьезности – чуть ниже мы постараемся усилить этот наш тезис.

На самом деле, оба они гарантированно должны были осознать весьма весомые мотивы для установления такой близости: отец, увлеченный собственными рассказами окружающим о своих былых подвигах, должен был обнаружить, что теперь и сын способен внимательно его выслушивать и задавать толковые вопросы, а сын, подраставший и постепенно взрослевший, должен был понять, что отец несет не только чушь, но излагает моментами чрезвычайно интересные сведения и соображения!

Если предположить, что так и происходило, то эта специфическая парочка имеет в мировой литературе известную красочно описанную аналогию, на что никто никогда не обращал внимания, в лице героев «Острова сокровищ» – отставного штурмана пиратского корабля Билли Бонса и начинающего искателя приключений трактирного прислужки Джима Гокинса.

Автор «Острова сокровищ» английский писатель Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894) не был выдающимся знатоком пиратского быта, а одного из своих главных героев, Билли Бонса, попросту списал у другого известнейшего писателя – американца Вашингтона Ирвинга (1783–1859), крупного специалиста по злодеям – он с большим успехом играл их даже самолично на профессиональной театральной сцене.

Не смог Стивенсон воспроизвести и ни единого рассказа Бонса о его пиратском прошлом, да и вообще, казалось бы, этот персонаж описан в книге с весьма существенными логическими огрехами, не бросающимися, однако, в глаза восхищенным читателям.

Что вообще делал этот Бонс в жалкой провинциальной гостинице, обладая сведениями о сокровищах, зарытых на далеком острове? Почему он прятался при этом от бывших соратников, не предпринимая сам никаких активных действий?

Если он хотел добыть сокровища самостоятельно, то должен был организовывать экспедицию для этого, а не просиживать в трактире. Если не хотел при этом, чтобы сокровища достались его бывшим сообщникам, то должен был вербовать новых. А если вообще не хотел, чтобы сокровища кому-либо достались, то должен был просто уничтожить секретную карту – и т. д.

Образ Бонса обладает, однако, значительной жизненной правдой: нарисован человек, уставший от безмерных приключений и уже утративший ориентиры в том, как же ему следует поступать, а его объективные сложности вовсе не выглядят надуманными. Денег, достаточных для самостоятельной организации экспедиции, у него не было; в пиратской среде у него не хватало авторитета, позволявшего ему противостоять соратникам-конкурентам – одноногому Джону Сильверу и слепому Пью; отсутствие личных связей в цивилизованном мире и преступное прошлое, продолжавшее нуждаться в сокрытии, не позволяли ему обзавестись достойными новыми компаньонами; да и вообще приближалась старость и наступал упадок сил, сокращаемых беспрерывным пьянством. В то же время не хватало решимости и покончить с мечтой всей его жизни о значительном богатстве, передав карту капитана Флинта тем, кто мог бы распорядиться ею с большим успехом, или же вовсе уничтожить ее.

Оставалось тешить себя застольным вниманием деревенских простаков, с ужасом и восхищением внимающих его страшным пьяным россказням. Бонс любил, чтобы его именовали капитаном, на что он, конечно, не имел формальных прав. А самого благодарного слушателя, готового почти бескорыстно возиться с постаревшим пиратом, он нашел в юном Джиме. Последний жил до того без каких-либо сверхъестественных устремлений и был почти готов принять серое убожество обычного существования. Теперь же он приобрел неожиданный новый импульс к жизни и, после соответствующего недолгого, но энергичного перевоспитания, а затем и смерти старого морского разбойника, перехватил из его рук нить отчаянной авантюры!

Но ведь это же портреты именно Алоиза Гитлера (вспомним описание, приведенное Фестом, о надутом пьянице, любившим, чтобы его именовали господином старшим чиновником!), так и не добравшегося до разбойничьего клада Иоганна Непомука, и его сына Адольфа, подготовляемого воспитанием, подобно книжному Джиму, к передаче эстафеты приключений из рук постаревшего, а затем уже и умершего отца – некогда лихого контрабандиста, а позднее – азартного взяточника!

Любопытно, что Стивенсон не сделал Бонса родным отцом Джима – это противоречило бы бытовым реалиям или заставило бы чрезвычайно сложным образом утяжелить достаточно простой сюжет романа. Однако писатель, подобно физикам, вынужденно вводящим в свои неправдоподобные описания ядерных реакций какие-то ненаблюдаемые, но необходимые из общих соображений элементарные частицы, должен был обеспечить и Джима родным отцом – совершенно безликим владельцем гостиницы и трактира, умирающим практически одновременно со старым пиратом Бонсом – дабы не помешать упомянутой закономерной передаче эстафеты от старого искателя приключений к молодому.