Текст книги "Сперанский"

Автор книги: Владимир Томсинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Подготовительную работу по организации судебного процесса над декабристами император Николай I начал уже в январе 1826 года, когда в разгаре было еще следствие по их делу. Тогда же им был привлечен к данной работе и Сперанский. К этому времени в распоряжении государя были уже показания декабристов о причастности Сперанского к их заговору, но он все-таки взял его в ближайшие свои сотрудники.

В исторической литературе высказаны различные предположения насчет данного поступка императора Николая. По мнению П. Е. Щеголева, специально исследовавшего участие Сперанского в Верховном суде над декабристами, Николай I привлек его «к активнейшему участию в процессе не только потому, что он был самый дельный и самый умный из всех сановников. В этом привлечении, – считал ученый, – чудятся иные психологические мотивы, аналогичные тем, которые побудили императора Павла Петровича приказать Орлову нести прах убитого им Петра Федоровича».

Безусловно, Сперанский был необходим императору Николаю (и не только для работы в Верховном уголовном суде), ибо в распоряжении нового императора не было людей, более подготовленных для выполнения работы по организации судебного процесса над декабристами. Но думается, главным все же было не это. Сколь бы искусным юристом ни был Сперанский, привлечение его Николаем I к разработке процедуры такого ответственного для всего императорского дома мероприятия, как суд над дворянами-революционерами, стало возможным прежде всего потому, что следственной комиссии, а затем и Бенкендорфу не удалось обнаружить по-настоящему серьезных фактов его участия в декабристском заговоре. То, что показали на следствии декабристы, могло порождать лишь неясные догадки, подозрение о причастности Сперанского к их выступлению 14 декабря, но сколько-нибудь твердого вывода на сей счет собранные следствием материалы сделать не позволяли.

В 1839 году император Николай говорил М.А.Корфу: «Сперанского не все понимали и не все довольно умели ценить; сперва и я сам, может быть, больше всех, был виноват против него в этом отношении. Мне столько было наговорено о его либеральных идеях; клевета коснулась его даже и по случаю истории 14-го декабря! Но потом все эти обвинения рассыпались как пыль. Я нашел в нем самого верного, преданного и ревностного слугу, с огромными сведениями, с огромною опытностию». Верх преданности императору Николаю и делового рвения Сперанский проявил в разработке процедуры суда над декабристами.

Когда следствие по делу дворянских революционеров стало подходить к концу, подготовка судебного процесса над ними активизировалась. К началу мая 1826 года Сперанским был написан новый проект Манифеста о Верховном уголовном суде. Тогда же Михайло Михайлович составил и проект указа Сенату о составе суда, «Дополнительные статьи обряда в заседаниях Верховного уголовного суда», приложения к последним и ряд других документов. Разрабатывая порядок деятельности Верховного уголовного суда, он тщательно изучил материалы политических процессов времен Екатерины II: по делу Мировича (1764 года), делу Пугачева (1775 года), делу о Московском бунте (1771 года). Вместе с тем целый ряд норм Сперанский разработал сам, независимо от предшествующего опыта, ориентируясь исключительно на главную цель затеянного императором судилища – строгое наказание выступивших против самодержавия дворян.

В середине мая государь ознакомился с созданными Сперанским документами и одобрил их. 30 мая следствие по делу декабристов завершилось. Составленное по его материалам «Донесение» было зачитано на специальном заседании Следственного комитета императору Николаю и приглашенным для прослушивания некоторым высшим сановникам. Среди последних был и Сперанский. Утром 1 июня в доме князя А. Б. Куракина состоялось совещание главных действующих лиц судилища над декабристами. В нем участвовали будущий председатель Верховного уголовного суда князь П. В. Лопухин, его заместитель князь А. Б. Куракин, министр юстиции Д. И. Лобанов-Ростовский и М. М. Сперанский. Михайло Михайлович ознакомил собравшихся с бумагами по Верховному суду. Сразу после совещания им был написан отчет.

Считаю нужным дать краткий отчет в совещании, бывшем с председателями и с министром юстиции по бумагам о Верховном суде… Кн. Алексей Борисович в особенности предлагал, не будет ли признано за благо умножить число духовных членов архиереями, прибывшими сюда на погребение (императрицы Елисаветы Алексеевны. – В. Т.). Мысль сия имеет свои удобства и неудобства: удобство то, что в каждом из трех отделений ревизионной комиссии могла бы находиться одна духовная особа, чего при настоящем числе синодских членов, коих только три, сделать невозможно. Неудобство же, что

1) прежде сего не бывало, всегда Синод один был приглашаем;

2) что сим умножится число членов, кои в окончательном приговоре, по сану их, от смертной казни отрекутся.

Из записки М. М. Сперанского к И. И. Дибичу от 1 июня 1826 года

Грустное впечатление производит приведенная записка Сперанского, особенно последние ее строки. Верховный уголовный суд еще не приступил к работе, а один из его членов, причем тот, кто хорошо знал обвиняемых, ценил их ум и образованность, кто разделял многие их идеи, уже предрешал вынесение смертного приговора и беспокоился о том, чтобы в состав суда не вошли те, кто попытается этот приговор смягчить.

В тот же день, то есть 1 июня 1826 года, император Николай подписал Манифест об учреждении Верховного уголовного суда над декабристами, указ Сенату о составе суда и утвердил ряд других документов, регламентировавших судебный процесс. В состав суда вошло 72 человека: 18 – члены Госсовета, 36 – члены Сената, 3 – члены Синода, 15 – высшие военные и гражданские чины. В числе членов Госсовета, вошедших в состав суда, были Мордвинов и Сперанский.

По решению императора Николая уголовному суду предавался 121 декабрист. На судебные заседания обвиняемые не допускались. Судьи ограничились чтением записок о «силе вины» подсудимых. Для удостоверения подлинности материалов, представленных следственным комитетом, была создана Ревизионная комиссия. В течение двух дней, 8–9 июня, она опросила всех декабристов на предмет того, подтверждают ли они свои показания, данные на следствии. В знак согласия каждый из спрашиваемых ставил свою подпись. 10 июня Верховный суд избрал комиссию «для установления разрядов степеней виновности государственных злоумышленников». В число членов Разрядной комиссии избран был и Сперанский. Председателем ее император Николай назначил графа П. А. Толстого, однако главным рычагом данного органа фактически стал Сперанский. Именно он проделал основную работу по классификации преступлений, распределению обвиняемых по разрядам, определению им наказаний и т. п.

Дочь Сперанского вспоминала впоследствии об июне 1826 года как самой тяжелой в душевной жизни ее отца поре. По ее словам, Михайло Михайлович испытывал во все время процесса над декабристами невообразимые муки сердца, глаза его источали беспросветную печаль, и часто можно было видеть, как в них стояли слезы. Он порывался несколько раз совсем оставить службу, но какая-то сила все останавливала его. Что же, можно назвать эту силу: в нем окончательно победил чиновник.Именно чиновникстал определять его поведение.

Если бы в судилище над декабристами Сперанский был просто творцом юридических документов судебного процесса, его поведение не вызывало бы слишком больших нареканий. Сановники, вошедшие в состав Разрядной комиссии, не отличались умом и были на редкость жестокосердны. При таких условиях, не будь Сперанского, судебный приговор оказался бы наверняка бестолковым и жестоким. Сперанский придал приговору над декабристами более утонченный вид. А для взошедшего на эшафот и положившего голову на плаху тот, кто заточил острее топор, безусловно, великий благодетель! Но Сперанский являлся в процессе над декабристами не просто «точильщиком топора» – творцом юридических форм. Он был в этом чрезвычайно важном для императора Николая деле проводником воли его величества, причем необыкновенно умелым. Вряд ли кто другой из сановников мог бы выполнить данную роль искуснее Сперанского. Его образованность и ум позволили императору Николаю руководить действиями суда, почти целиком оставаясь в тени. Общие указания государя Сперанский умело переводил на язык конкретных инструкций. Так, он расписывал председателю суда князю Лопухину вопросы, которые тот должен был предлагать в судебных заседаниях, составлял тексты тех распоряжений, которые председатель обязан был сделать. Вся деятельность суда проходила в строгом соответствии с программой, составленной опять-таки Сперанским. В ней предусмотрено было все, вплоть до самых мелких деталей судебных заседаний. Конкретно указывалось, что, в какой день и даже какой час должен был делать суд. Когда в ходе процесса возникали ситуации, не предусмотренные предварительными инструкциями, Сперанский немедленно брался составлять для председателя суда указания по их разрешению.

С 28 июня в работе Верховного уголовного суда начинался новый этап, на котором предстояло определить обвиняемым конкретные наказания и составить приговоры. И на этом этапе, когда уж все, казалось, было ясно, когда в распоряжении членов суда имелось донесение Разрядной комиссии и тому подобное, председатель суда не остался без дополнительных инструкций. 27 июня князь П. В. Лопухин получил от Сперанского следующую записку: «Завтра начнутся заседания суда. Дозвольте мне завтра утром в 8 часов быть у вас, чтобы представить вам словесно все нужные по сему предмету объяснения».

Как известно, по приговорам Верховного суда 36 декабристам была назначена смертная казнь, 19 – пожизненная каторга, 40 – каторжные работы от 4 до 20 лет с последующим пожизненным поселением в Сибири, 18 – пожизненная ссылка в Сибирь и 9 – разжалование в солдаты. Император Николай смягчил приговоры, оставив смертную казнь лишь для пяти подсудимых, не вошедших в разряды (П. Пестеля, К. Рылеева, С. Муравьева-Апостола, М. Бестужева-Рюмина и П. Каховского).

Надлежало определить род казни. 10 июля 1826 года к председателю Верховного суда князю Лопухину поступила записка от начальника Главного штаба И. И. Дибича: «Милостивый государь, князь Петр Васильевич. В Высочайшем указе о государственных преступниках на доклад Верховного уголовного суда, в сей день состоявшемся, между прочим, в статье 13-й, сказано, что преступники, кои по особенной тяжести их злодеяний не включены в разряды и стоят вне сравнения, предаются решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем суде состоится. На случай сомнения о виде их казни, какая сим судом преступникам определена быть может, Государь Император повелеть мне соизволил предварить вашу светлость, что Его Величество никак не соизволяет не токмо на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь, одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы и, словом, ни на какую смертную казнь, с пролитием крови сопряженную». Как видим, записка прямо намекает на тот род казни, который хотел для декабристов император Николай, – это было повешение. В архиве сохранился черновик приведенной записки за подписью Дибича – он писан рукою… Сперанского!

29 июня 1826 года Верховный суд решил вопрос о мерах наказания для подсудимых. 63 члена суда проголосовали за смертную казнь четвертованием для внеразрядной группы. В числе этих 63 был и Сперанский. Другие судьи также высказались за смертную казнь, но иного рода. И лишь один судья выступил против смертной казни вообще, призвав пятерых декабристов, поставленных вне разрядов, «лишить чинов и дворянского достоинства и, положив голову на плаху, сослать в каторжную работу». Этим единственным был Н. С. Мордвинов.

При определении наказания для обвиняемых, включенных в 1-й разряд, Сперанский также голосовал за смертную казнь. Мордвинов был против. Мнение большинства членов суда совпало с мнением Сперанского. Подобное совпадение имело место при назначении наказаний и для подсудимых 4, 5, 6, 7, 8, 11-го разрядов. Лишь в четырех случаях мнение Сперанского отличалось от того, за которое голосовало наибольшее число членов суда. Михайло Михайлович голосовал за более мягкое наказание по сравнению с тем, которое принималось в отношении подсудимых 2, 3, 9 и 10-го разрядов. Мордвинов же во всех случаях голосовал за наказание более мягкое, чем то, что было принято, и то, за которое высказывался Сперанский.

12 июля 1826 года члены Верховного уголовного суда собрались для того, чтобы объявить декабристам вынесенные приговоры. Узнав, для чего их вызывают, подсудимые удивились: «А что, нас разве уже осудили?» В комнате, в которую ввели декабристов, наряду с другими членами суда находился и Сперанский. Во время чтения приговора он грустно взглянул на осужденных, опустил голову и как будто бы уронил из глаз своих слезу. Можно представить себе, что чувствовалось им в тот момент, как переживал он и в то же время старался ничем не выдать своего волнения или какого-либо благоволения к осужденным. И даже выступившие непроизвольно слезы не утирал платком, дабы не выказать сим жестом своего страдания.

Из всех декабристов молодому другу Сперанского Г. С. Батенькову назначено было самое странное наказание – по прихоти императора он целых 20 лет провел в одиночном заключении в Петропавловской крепости. Только в 1845 году благодаря ходатайству графа А. Ф. Орлова, ставшего за год до этого шефом жандармов, Батеньков был освобожден из крепости и отправлен в Сибирь. Гавриил Степанович говорил впоследствии М. А. Корфу, что по имеющимся у него сведениям, своим ходатайством за него перед государем Орлов выполнил предсмертную просьбу Сперанского.

М. М. Геденштром, работавший с Г. С. Батеньковым в Сибирском управлении, узнав о его аресте, проник к нему в крепость. Переодевшись в форму Преображенского солдата, он целый час стоял в карауле возле его камеры и разговаривал с ним. Среди прочего Гавриил Степанович рассказал бывшему своему сослуживцу, что однажды в минуту слабости написал письмо к государю, полное раскаяния. Просил помилования. Вскоре, однако, выпало ему заболеть нервной горячкой. Приехал штабс-доктор, сказал о скорой смерти. Да и сам он уже чувствовал, что умирает. И в таком обреченном, как тогда казалось, состоянии гадко ему стало от того, что малодушно лгал, просил прощения и раскаивался. Потребовал он к себе священника и продиктовал, что не желает умереть и унести с собою подлую ложь. Раскаяние и просьба о прощении – ложь! Пусть не верит государь: никто из членов тайного общества не попросит прощения, а если будет прощен, то не отстанет от начатого дела. Но не умер, выздоровел Батеньков и остался навечно живым в каменном гробу.

Впоследствии, находясь уже в Сибири, он попытается объяснить свое 20-летнее одиночное заключение. «Особых причин я никаких не знаю, – скажет он Е. И. Якушкину, – а, вероятно, они не хотели выпустить меня за мои ответы, ну, а потом и за письма».

Разные бывают в России награды – некоторые существуют в облике наказания. В самом деле, не казнь ли, не каторга ли декабристов зажгли костер их славы, не погасающий до сих пор? Не император ли российский своей реакцией на их восстание возжег огонь? Сами-то восставшие дворяне смогли, пожалуй, только дров натащить для костра своей славы! А совладал бы с собою и со своим ближайшим окружением император, нашел бы в себе силы не казнить дворян, не посылать их в каторгу, но лишь слегка пожурить, что сталось бы тогда? Не выплыло ли бы на поверхность из всей истории декабристов одно их мальчишество в совсем не мальчишеском деле? И ведь близок был к такому шагу Николай Павлович, писал же он своей матери: «Я удивлю милосердием весь мир». Но не удивил. И декабристы счастливо избежали того, что стало бы истинным для них наказанием.

* * *

13 июля 1826 года император Николай подписал Манифест о совершении суда над декабристами. Выше уже приводился один отрывок из этого примечательного документа. Заключительные строки его были удивительными: «Наконец, среди сих общих надежд и желаний склоняем мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступлением отпали родственные их члены. Во все продолжение сего дела, сострадая искренно прискорбным их чувствам, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства предает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну; сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон христианский».

Что бы ни говорили историки об императорском Манифесте от 13 июля 1826 года, по содержанию своему и стилю он замечателен. И особенно хорош вот этот – только что процитированный отрывок из него. Он написан не одним умом, но и сердцем. В словах его не чувствуется фальши. Писал их не кто иной, как Сперанский. Во всей печальной повести его участия в суде над декабристами слова эти – единственная светлая страница!

Глава двенадцатая. Связанный Гулливер

 
Премудрость! Вот урок ее:
Чужих законов несть ярмо,
Свободу схоронить в могилу
И веру в собственную силу,
В отвагу, дружбу, честь, любовь!!!
 

Александр Грибоедов

По мнению В. О. Ключевского, на характер николаевского царствования особо сильное воздействие оказало то, что Николай «не готовился и не желал царствовать». Подобным же образом думали и многие современники этого императора, что было вполне естественным. Следующим по старшинству за Александром являлся другой сын императора Павла I – Константин Павлович. Именно к нему должен был, согласно закону о престолонаследии, перейти в случае смерти Александра I императорский трон. Современники той эпохи, а вслед за ними историк Ключевский не знали, что еще тогда, когда Николаю не исполнилось и тринадцати лет, была отчеканена специальная медаль с его изображением и надписью: «Цесаревич Николай 10-го января 1809 года». Официальный документ о назначении наследником престола великого князя Николая Павловича был подписан императором Александром 16 августа 1823 года. Но еще в 1812 году, когда 16-летний Николай вознамерился ехать на войну, его мать, императрица Мария Федоровна, заявила, что ему этого никто не позволит, так как его «берегут для других случайностей». Великий князь пошел тогда к своему венценосному братцу, и тот сказал еще яснее: «Вам предстоит выполнить другие обязанности; довершите ваше воспитание; сделайтесь, насколько возможно, достойным того положения, которое займете со временем: это будет такою службою нашему дорогому отечеству, какую должен нести наследник престола». В 1819 году императрица Елизавета Алексеевна сообщала своей матери о настроении вдовствующей императрицы Марии Федоровны: «Она с таким упоением видит Николая и его ветвь уже на престоле, что это пугало бы меня за каждого, кроме нее». А год спустя и также в письме к матери супруга Александра I писала уже о самом Николае: «Престол представляет для него соблазнительную будущность и уже с давних пор». Любопытно, что с 1819 года великий князь Николай стал присутствовать в кабинете своего брата – императора Александра на всех докладах, как по военным, так и гражданским делам.

Взойдя на императорский престол, Николай Павлович постарался внушить окружающим мысль о том, что он сделался государем не по своей воле, а вынужденно, в силу обстоятельств, что самодержавная власть для него тяжелая обуза – чрезвычайное служебное поручение. В строгом обращении Николая с самим собой и со своими подчиненными, поразительном трудолюбии, энергии и дотошности при исполнении государственных дел мало кто мог усмотреть тогда наслаждение безграничной властью. А между тем именно властолюбие составляло в нем главный источник строгости, трудолюбия, дотошности в делах. Его поведение выражало непомерное желание казаться могущественным, чрезвычайное беспокойство о величии собственной персоны. Ему нравилось внушать людям трепетный страх перед своей особой. В домашнем кругу, среди своих близких, император Николай был добродушным, даже мягким, умным, любившим и понимавшим шутку, веселым человеком. Но перед чиновниками, перед подданными своими являлся суровым, властным, решительным. Говорил строгим начальственным тоном, глядел грозно. Самодержавная власть была для Николая лакомством, доставлявшим ему, быть может, самое большое наслаждение из всех, которые он способен был испытывать. Это лакомство пытались вырвать из его рук декабристы, и он до конца своих дней не мог ни забыть, ни простить им эту попытку. В память произошедшего 14 декабря 1825 года ежегодно на протяжении всего царствования Николая I совершался благодарственный молебен, на котором обязательно присутствовал он сам, а также приглашенные им участники подавления декабристского восстания.

Выдвинутое императором Николаем требование дисциплины и порядка само по себе было вполне оправданным: существовавшей в России системе управления действительно не хватало дисциплины и порядка. Однако средства, которыми этот властолюбец желал достичь их, – то есть настойчивое культивирование среди чиновников бездумного послушания и страха, были негодными средствами. К бездумному послушанию наиболее способными оказывались, как и положено, те, кто не имел никаких административных способностей, и кто, занимая должности в управлении, мог только разрушать порядок, но уж никак не поддерживать или создавать. Не случайно русское чиновничество в правление Николая I поглупело прямо на глазах. Это успел заметить еще Пушкин, проживший при нем одиннадцать с немногим лет. Услышав как-то лестный о Николае отзыв, поэт вздохнул: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил!»

Что же касается страха, то к нему в царствование Николая быстро привыкли и приняли за вполне нормальное состояние духа. Во всяком случае, не то, чтобы искоренить, но даже просто уменьшить практику злоупотребления должностью императору Николаю не удавалось. Казнокрадство продолжало буйно расцветать и в атмосфере всеобщего страха (а может, и благодаря ему). Именно в николаевское царствование среди чиновников получила распространение поговорка: «Дайте мне на прокормление одного казенного воробья, и я проживу безбедно с семейством».

Несмотря на свое горячее желание царствовать и фактическое свое положение наследника императора Александра, Николай Павлович не приобрел до своего вступления на престол Российской империи достаточных сведений об общем состоянии дел в стране. Впервые эти сведения ему довелось получить в наиболее полном объеме, пожалуй, лишь от декабристов. Во время следствия они не скупились на краски в описании гнусностей российской действительности. Какое впечатление мог вынести Николай от подобных излияний? Очевидно, в нем не могло не возникнуть мысли о необходимости проведения реформ в русском обществе.

Информация о настроениях умов в Петербурге, собранная в течение августа-сентября 1826 года агентами учрежденной незадолго перед тем политической полиции – так называемого Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, – не оставляла императору возможности сомневаться в том, что петербургское общество ожидало реформ. «Все ждут если и не полного преобразования, то хоть исправления в порядке управления», – сообщал 11 августа из Петербурга в Москву пребывавшему там на коронации Николая начальнику Третьего отделения Бенкендорфу директор его канцелярии М. М. Фок. 28 августа того же года Фок писал: «Теперь или никогда самое время приступить к реформам в судебном и административном ведомствах, не действуя, впрочем, слишком решительно. Этого ожидают с величайшим нетерпением, и все в один голос кричат об этом». Уверенно можно сказать – не без влияния показаний декабристов и приведенных сообщений агентов тайного надзора за общественным мнением Николай I предпринял шаг в сторону реформ.

Граф Виктор Павлович!.. Находя полезным обозреть настоящее положение всех частей управления, дабы из сих соображений вывести правила к лучшему их устройству и исправлению, Я положил все сие под собственным Моим ведением и руководством поручить особому комитету, членами коего под председательством Вашим назначаю членов Государственного совета: генералов графа Толстого и Васильчикова, действительного тайного советника князя Голицына, генерала барона Дибича и тайного советника Сперанского, а производителем дел статс-секретаря Блудова.

Из Высочайшего рескрипта на имя графа Кочубея от 6 декабря 1826 года

По дате учреждения упомянутый комитет назван был Комитетом 6 декабря. Неделей раньше – 30 ноября – в записке графу Кочубею, текст которой составлен был Сперанским, император Николай указал, в чем конкретно должны заключаться занятия комитета: «1) В пересмотре и разборе бумаг, найденных в кабинете покойного Государя Императора. 2) В пересмотре нынешнего государственного управления. 3) В изложении мнения: 1. что предполагалось, 2. что есть, 3. что кончить оставалось бы. 4) В изложении мысли, что ныне хорошо, чего оставить нельзя и чем заменить. 5) Как материалы к сему употребить: 1. то, что найдено в кабинете, 2. то, что г. Балашову поручено было, 3. то, что сами гг. члены предложат». Перечислив предметы занятий комитета, его величество счел нужным добавить: «Простейший способ к достижению желаемой цели будет в моих глазах лучший и самый удовлетворительный… Еженедельно уведомлять меня при наших свиданиях об успехах дела, которое я почитаю из важнейших моих занятий и обязанностей.Успех, который опытом докажется, будет лучшая награда трудящимся, а мне душевное утешение».

Приступив к выполнению поставленной императором Николаем задачи, Комитет 6 декабря сразу же обнаружил, что ни в кабинете покойного государя, ни в бумагах бывшего министра полиции нет ничего такого, чем можно было бы воспользоваться при подготовке преобразований. Оставалось уповать лишь на то, что сами «господа члены» предложат. Вот здесь-то вновь выходил на первый план Сперанский.

Михайло Михайлович не был уже прежним реформатором: мысль его направлялась теперь не на выработку новых политических реформ, но преимущественно на поиск способов продления жизни состарившегося политического организма. Его кредо выражалось теперь в следующих сентенциях: «Не уновлениями, но непрерывностию видов, постоянством правил, постепенным исполнением одного и того же плана устрояются государства и совершаются все части управления. Следовательно, продолжать начатое, довершать неоконченное, раскрывать преднамеренное, исправлять то, что временем, обстоятельствами, попущением исполнителей, или их злоупотреблениями, совратилось с своего пути – в сем состоит все дело, вся мудрость самодержавного законодателя, когда он ищет прочной славы себе и твердого благосостояния государству. Но продолжать начатое, довершать неоконченное нельзя без точного удостоверения в том, что именно начато и не окончено, где и почему остановилось, какие встретились препятствия, чем отвратить их можно». Данное кредо Сперанского вполне совмещалось с той целью, которую ставил перед Комитетом 6 декабря император Николай и которая заключалась «не в полном изменении существующего порядка управления, но в его усовершении посредством некоторых частных перемен и дополнений».

В течение пяти лет – с 1826 по 1831 год – Комитет 6 декабря разработал при участии Сперанского целый ряд проектов переустройства различных частей государственного управления. Все они носили достаточно умеренный характер, но, несмотря на это, в большинстве своем так и не были проведены в жизнь.

Период правления Николая I называют как угодно, но только не периодом реформ. Между тем русское общество весь XIX век билось в судорогах реформаторства и время николаевского царствования не составило в данном смысле исключения.

Однако ни в какой другой период истории XIX века реформы в России не готовились в столь большой секретности, отчужденности от общества, как в период правления Николая I. Общество было лишено всякого доверия к себе со стороны императора и его ближайшего сановного окружения, вся реформаторская деятельность планировалась исходя из того, что высшие сановники лучше общества знают то, что ему необходимо. Как и в предшествующий период, среди разнообразных проектов общественных преобразований вынашивались также планы освобождения крестьянства от крепостной зависимости, но разработку этих планов вели сановники, жившие за счет эксплуатации крестьян, – образно говоря, стоявшие на их спинах. Подавив движение дворянских заговорщиков-революционеров, император Николай сам сделался настоящим заговорщиком в деле преобразования России. В этом деле он таился даже от своего Государственного совета. Основная работа по подготовке проектов реформ была загнана в тесные рамки так называемых «секретных комитетов», составленных им из своих самых доверенных лиц. В целях маскировки реформаторских замыслов данным комитетам присваивалось нередко заведомо ложное наименование, не соответствовавшее истинному характеру их деятельности. В Государственный совет вносились на обсуждение часто заведомо ложные документы, специально подтасованные фактические данные. Работа над проектами реформ превращалась, таким образом, в своего роду игру.

В обстановке бюрократических игр в реформы протекал последний период жизни Сперанского. Он был одним из главных участников этих игр, долго и терпеливо нес на себе их бремя. Работа Сперанского над проектами реформ в первое десятилетие века была наполнена верой и надеждой. Она приносила удовлетворение его уму и душе, будила в нем все новые и новые силы. Он работал по восемнадцать часов в сутки, как проклятый, но это и было его настоящей жизнью. Он ложился спать глубокой ночью, часто прямо в кабинете, усталый, изнуренный, но с мечтою о новом дне и продолжении трудов. Сейчас, спустя четверть века, все было по-другому.

Перо по-прежнему слушалось его, голова по-прежнему мыслила ясно, душа чувствовала. Сперанский внимательно наблюдал окружающее и хорошо понимал главные пороки проводившейся императором Николаем политики всевозможных запретов по отношению к общественной жизни, обуздания любых движений общественного духа. «Мудрость правительства состоит не в том, чтоб погасить ум и воображение, – писал он в одной из своих заметок, – не в том, чтоб охранить одну цепенеющую, хладную жизнь настоящего. Это значило бы погасить веру и надежду, всякое чувство усовершенствования; это есть род богоотступничества и эпикуреизма; это есть подвергнуть общество всем опасностям непредвидимых внезапностей».