Текст книги "Сперанский"

Автор книги: Владимир Томсинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

31 декабря 1803 года его величеством был одобрен всеподданнейший доклад министра внутренних дел, в котором излагался порядок преобразования Третьей и отчасти Второй экспедиций Департамента. В соответствии с ним Третья экспедиция брала на себя все дела Медицинской коллегии, ко Второй же отходили дела Приказа общественного призрения.

20 апреля 1806 года государь утвердил новое положение и штат Второй экспедиции, по которому она окончательно реорганизовывалась в такой же канцелярско-управленческий орган, каким являлась Первая. Сперанский, занимавший до этого должность директора Департамента, стал управляющим преобразованной Второй экспедиции, называвшейся «Экспедицией государственного благоустройства».

В течение всего времени работы Сперанского в Министерстве внутренних дел главной его задачей была подготовка проектов административных реформ и различных управленческих реорганизаций. Нередко заказчиком подобных проектов выступал сам император. Он поручал министру внутренних дел разработать тот или иной проект, а Кочубей в свою очередь переадресовывал это поручение своему подчиненному – Михаиле Сперанскому.

В 1803 году Александр I поручил Сперанскому через посредство В. П. Кочубея составить обширную записку об устройстве судебных и правительственных учреждений в России. Годом ранее (видимо, по собственной инициативе) Сперанский представил государю свои размышления о государственном устройстве Российской империи. Так завязывались личные отношения императора со способным чиновником, которые впоследствии перерастут в нечто, похожее на политический союз.

Кроме проектов различных нормативных актов, Михайло Михайлович составлял в рассматриваемое время также ежегодные всеподданнейшие отчеты министра внутренних дел императору Александру. С 1804 года они регулярно публиковались в «Санкт-Петербургском журнале» – официальном периодическом издании Министерства внутренних дел. Вместе с отчетами в данном журнале помещались различные официальные документы и статьи, которые также писал главным образом Сперанский. Его легкий, изящный стиль, простая, доступная всем форма изложения канцелярских документов находились в резком контрасте с распространенным тогда тяжелым, путаным, непонятным слогом официальных документов, доступным пониманию только их составителей.

Иван Иванович Дмитриев вспоминал два десятилетия спустя: «При учреждении министерств Сперанский перешел в Министерство внутренних дел и находился при министре оного, графе Кочубее. Он был у него самым способным и деятельным работником. Все проекты новых постановлений и ежегодные отчеты по министерству были им писаны. Последние имели не только достоинство новизны, но и, со стороны методического расположения, весьма редкого и поныне в наших приказных бумагах, исторического изложения по каждой части управления, по искусству в слоге могут послужить руководством и образцами». Другие чиновники – из тех, кто был поспособнее, – стали постепенно воспринимать стиль Сперанского. Так началось преобразование старого русского делового языка в новый, более совершенный.

В результате произошедшей жизненной перемены душевное состояние Сперанского решительно изменилось. Из разочарованного, болезненно скучавшего своими служебными занятиями, усталого человека он обратился в личность необыкновенно энергичную, увлеченную – все в нем ожило и засветилось, Ф. П. Лубяновскому довелось в это время служить рядом со Сперанским. Впоследствии он писал в своих мемуарах: «В исходе 1802 года я нашел его в Министерстве внутренних дел уже в числе знаменитостей молодого поколения по уму и витийству; таланты тогда были еще не так нередки, как нынче, по переизбытку излияния духа.

По этой славе, не быв подчинен, я сам искал подчиниться ему: надобно было изучать человека. В продолжение семи лет редкий день проходил без того, чтоб мы не виделись и не говорили о всем – о земном и неземном. Это время назову я весною Сперанского».

Министр Кочубей обладал умом, познаниями и организаторскими способностями незаурядного государственного деятеля. Ему удалось создать в Министерстве внутренних дел атмосферу весьма благоприятную для образованных и талантливых чиновников. Князь И. М. Долгоруков, назначенный в 1802 году губернатором Владимирской губернии, был в 1805 году несколько раз на приеме у Кочубея и разговаривал с ним о делах службы. Общался Иван Михайлович также со Сперанским. В своих записках он оставил следующие суждения о министре и начальнике его канцелярии: «Граф Кочубей заслуживает как государственный человек наилучшие похвалы. Холодная его учтивость с подчиненными, удаляя, что мы просто называем панибратство между им и теми, не имела, однако, той суровости, которая свойственна одному надменному вельможе. Он не обнимался с подчиненными и не шутил с ними, как, например, князь Лопухин, но почитал звание каждого, отдавал всякому должное, вникал в представления словесные, уважал письменные, выслушивал терпеливо возражения. Ему можно было без страха противуречить, с ним беседа была не пуста и не бесполезна. Он разбирал дело. После всякого с ним разговора я выходил от него совершенно доволен и разрешен во всем. Одобрение его уже была награда. Он не любил за все про все выпрашивать подчиненным чины и ленты, но обращение его с ними, вес, который он давал прямым талантам, вознаграждало щедрость в отличиях. Не всякий ими одними пленяется, есть люди, для которых доброе слово дороже алмазной звезды. Для сих последних Кочубей был, конечно, настоящий министр, хороший начальник. Я осмелюсь сказать решительно, что граф Кочубей делал честь своему сану паче многих. Канцелярия его наполнена была лучшими людьми в приказном разряде. Начальники столов и департаментов отличались дарованиями природы и навычным познанием своей обязанности. Сперанский, превосходный человек в гражданской работе, имел сотрудников замечательных в особах Серебрякова, Лубяновского и Магницкого. Отношения ко всем к ним были легки, свободны и приятны. Сам Сперанский был благоприступен, велеречив, тщателен и не отгонял от себя ни грубостью, ни видом спесивым. Умный может быть горд в духе, но кичливость – атрибут одного глупца» [16]

[Закрыть].

Знания, ум и бойкое перо могут быть для молодого чиновника лишь предпосылкой успеха, хотя и весьма важной. Многое, если не все, зависит в его карьере от того, кому он будет угождать своим умом и пером, чьим интересам станет служить. Высшая бюрократическая сфера России первых лет Александрова правления была крайне неоднородна по своему составу. Быть может, ни один государь в предшествующей русской истории не имел в своем сановном окружении столько различных по своим интересам и взглядам группировок, сколько имел Александр I. С одной стороны, его окружали старые, не всегда образованные, но всегда опытные и сильные своими аристократическими связями екатерининские сановники, как, например, Н. П. Румянцев и Д. П. Трощинский. С другой – по восшествии своем на престол он приблизил к себе молодых аристократов, неопытных в государственных делах, но образованных по высшей для того времени мерке. Наконец, Александр оставил подле себя часть тех сановников, что были в фаворе у его несчастного отца.

С одной стороны, среди сановников Александра I были консервативно настроенные, активно выступавшие против каких бы то ни было перемен люди. С другой – в его окружении заметную роль играли люди реформаторских настроений. Кроме того, здесь присутствовали и такие персоны, как Адам Чарторижский, которых нельзя отнести ни к первым, ни ко вторым, которые, в сущности, были равнодушны к благу России. Сами по себе консерваторы также были неоднородны – одни из них относились отрицательно к переменам из патриотических побуждений, из опасения, что власть может при проведении преобразований нарушить естественный ход исторического развития России и тем навредить ей. Другие не принимали перемен оттого, что боялись за свое положение. Император Александр I воспринимал эту неоднородность своего сановного окружения как нечто должное. Он не только не пытался ее преодолеть, но как будто даже сознательно усиливал. Раздав должности стареющим екатерининским сановникам и приблизив к себе молодых аристократов (Кочубея, Новосильцева, Строганова), Александр спустя некоторое время призвал к себе графа Алексея Андреевича Аракчеева, который был одинаково чужд и тем и другим.

Надо ли говорить, какие трудности испытывал в таком разнообразии лиц и интересов молодой чиновник, одаренный умом и талантом, но не имевший ни знатности, ни связей, ни сколько-нибудь солидного опыта гражданской службы? Здесь буквально на каждом шагу требовалось делать какой-либо выбор. Кому угодить, чьим интересам отдать предпочтение, чтобы не пасть, остаться при должности, получить награду, занять еще более влиятельное место. Михайло Сперанский данные трудности преодолевал на редкость успешно. Каждый раз, когда приходилось ему делать выбор между лицами и интересами, он делал его именно так, как это нужно было для его карьеры. О первом таком случае уже упоминалось выше – это был выбор между Трощинским и Кочубеем. Остановимся на другом, более сложном, случае, когда поповичу, вознесенному в высшие бюрократические сферы, пришлось сделать, быть может, важнейший для своей карьеры выбор. Собственно говоря, это даже не случай, а целая история.

9 ноября 1802 года, то есть ровно через два месяца после того как Сперанский перешел служить в Министерство внутренних дел, император Александр своим Указом Правительствующему Сенату учредил Еврейский комитет для рассмотрения вопросов проживания и деятельности еврейских общин на территории Российской империи и «для избрания средств к исправлению настоящего евреев положения».

Инициатива постановки этих вопросов принадлежала министру юстиции Г. Р.Державину. 16 июня 1800 года император Павел I издал указ, в котором говорилось: «Господин тайный советник Державин! По дошедшему до НАС сведению, что в Белорусской губернии недостаток в хлебе и некоторые помещики, из безмерного корыстолюбия, оставляют крестьян своих без помощи к прокормлению, поручаем вам изыскать о таковых помещиках, где нуждающиеся в пропитании крестьяне остаются без помощи от них, и оных имения отобрав, отдать под опеку и распоряжением оной снабжать крестьян из господского хлеба, а в случае недостатка заимствовать оный для них на счет помещиков из сельских магазейнов» [17]

[Закрыть]. Невыносимо тяжелое положение белорусских крестьян произвело на поэта-чиновника гнетущее впечатление. Но причины бедственного состояния крестьян он обнаружил не только в практике злоупотреблений помещиков своими правами, но и в деятельности еврейских предпринимателей, промышлявших винокурением и торговлей. Наживая большие барыши, корчмари и торговцы спаивали и обирали крестьян до последней нитки. Ряд необходимых мер для ограничения эксплуатации белорусской бедноты Державин предпринял прямо на месте. В своих мемуарах он писал об этих мерах следующее: «Также сведав, что жиды из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают, приказал винокуренные заводы их в деревне Лёгне запереть и прочие сделал распоряжения, сберегающие и пособляющие к промыслу хлеба».

Еще во время своего пребывания в Витебской губернии Г. Р. Державин, как он сам отмечал в своих мемуарах, «сочинил о евреях обстоятельное мнение, основанное на ссылках исторических, общежительских сведениях и канцелярских актах». Прибыв в октябре 1800 года в Санкт-Петербург, он подал императору Павлу записку под названием «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных помыслов евреев, о их преобразовании и о прочем».

Данная записка состояла из двух частей: в первой части описывалось положение «белорусских обитателей», во второй говорилось об устройстве быта евреев и мерах по его преобразованию. Свои выводы относительно характера организации еврейского населения Державин основывал не только на сведениях о ее состоянии во второй половине XVIII столетия, но и на фактах древней и средневековой истории евреев. Главное внимание он уделил в указанной записке только тем установлениям и обычаям евреев, которые считал «вреднейшими для обществ, между коими они обитают». По его мнению, к таким установлениям и обычаям относились раввинские школы, кагалы и занятие евреев торговлей.

Школы были вредны, по словам Державина, тем, что в них раввины, «наполняясь исступлением древних их талмудов или толковников их религии, преданиев, обычаев и законов, превращают начальные основания их чистого богослужения и нравственности в ложные понятия о справедливости и неправде, и вместо общественной, практической добродетели поощряют простой народ к одним пустым обрядам и ненависти других народов. А чрез то так его ослепили и непрестанно ослепляют, что возвысилась и утвердилась между ими и прочими не единоверными с ними так сказать неразрушимая стена, которая, окружая их мраком, содержит в твердом единстве и отделении от всех обитающих с ними».

О кагалах Державин писал в своем «Мнении…», что эти «судилища или места правления, составленные тоже из избраннейших их старейшин, или раббинов», и существующие среди евреев, как и школы их, издревле и владычествующие над ними «самовластно», давно превратились в инструмент эксплуатации еврейской верхушкой рядовой еврейской массы. Кагальные старейшины не дают никому никакого отчета в своих действиях и в том числе в расходовании денежных сумм, собранных в среде евреев. «Бедная их чернь от сего находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть. Взглянуть на них гнусно. Напротив, катальные богаты и живут в изобилии; управляя двоякою пружиною власти, то есть духовною и гражданскою, в руках их утвержденною, имеют великую силу над их народом. Сим средством содержат они его, или, по-видимому, рассеянное общественное их политическое тело, не токмо в неразрывной связи и единстве, но в великом порабощении и страхе».

Конечный вывод Державина относительно устройства быта евреев гласил: «Школы их не что иное, как гнездо суеверств и ненависти к христианам; кагалы – опасный status in statu(государство в государстве), которых благоустроенное политическое тело терпеть не долженствует; торговля и все прочие вышеописанные их установления и деяния не что иное суть, как тонкие вымыслы, под видом прибылей и услуг ближним истощать их имущество». На основании этого вывода Гавриил Романович предлагал для «обуздания корыстных помыслов евреев» и улучшения их быта в первую очередьликвидировать раввинские школы и кагалы; во-вторых,дать евреям «лучшие и безобиднейшие для других способы к их содержанию». В данном случае Державин был согласен с проектом просвещенного еврейского торговца из города Шклова Ноты Хаимовича Ноткина, который предлагал для улучшения положения евреев в России склонить их к земледельческим и промышленным занятиям и с этой целью побудить основную массу еврейского населения из западных губерний Российской империи к переселению на территории, примыкающие к Черному морю. В-третьих,Гавриил Романович рекомендовал в своей записке, поданной государю, поместить евреев «в классы, пристойные благоустроенному государству»; «привести их под единственное управление самодержавной власти, а для того ослабить их фанатизм и нечувствительным образом приближать к прямому просвещению, не отступая, однако, ни в чем от правил терпимости различных вер; вообще, истребив в них ненависть к иноверным народам, уничтожить коварные вымыслы к похищению чужого добра; пресечь праздность и тунеядство; словом, устроить их политически и нравственно, подобно просвещенным народам».

Император Павел ознакомился с предложениями Г. Р. Державина по преобразованию устройства быта евреев и передал его записку на рассмотрение Правительствующего Сената. Однако решать возникшую проблему пришлось новому государю.

Для этого Александром I и был создан Еврейский комитет. В него вошли: сам Г. Р. Державин, министр внутренних дел, начальник Сперанского В. П. Кочубей, граф В. А. Зубов, товарищ министра иностранных дел князь Адам Чарторижский и граф С. О. Потоцкий. Позднее в комитет приглашены были депутаты от еврейских органов самоуправления – губернских кагалов [18]

[Закрыть], а также наиболее просвещенные представители евреев, проживавших в Санкт-Петербурге: откупщики Нота Ноткин, Абрам Перетц, Лейба Невахович, Мендель Сатановер и др.

Реакция евреев-предпринимателей на эту меру была чрезвычайной. 13 декабря 1802 года, то есть чуть более месяца после издания указа о создании Еврейского комитета, состоялось собрание Минского кагала, которое приняло следующее постановление: «Вследствие распространившихся неблагоприятных слухов из столицы Петербурга о том, что дела, касающиеся всех евреев вообще, переданы ныне в руки пяти сановников с тем, чтобы они распоряжались ими по своему усмотрению, необходимо поехать в столицу Санкт-Петербург и просить Государя (да возвысится слава его!), чтобы они не делали у нас никаких нововведений. Так как это сопряжено с большими расходами, то с общего согласия всего собрания решено установить процентный сбор…» Далее в постановлении перечислялась сумма процента, который должны были выделить со своих доходов городские обыватели-евреи.

Не удовлетворившись этим, 17 декабря 1802 года Минский кагал издал новое постановление: «Вследствие крайней необходимости отправиться в настоящее время в столицу Петербург, чтобы испросить милость у царя нашего (да возвысится слава его!) по делу, касающемуся судьбы всего еврейского народа, на что, конечно, требуется много издержек, то в силу этого постановлено учредить сбор со всей нашей губернии согласно числу душ по рублю серебром с каждой, причем, однако, города и местечки взимают этот сбор с капитала (по проценту)…»

20 декабря, в субботний день, кагал вновь выступил с постановлением: «Кто к наступающему вторнику не внесет помянутого сбора, тот будет оглашен как человек, отделившийся от общины. Кроме того, помянутым избранным дается власть такого человека подвергать разным штрафам и преследовать его на столько, на сколько хватит силы Израильского народа».

В результате миллион рублей был собран точно в срок, и вскоре в Петербург отправились еврейские поверенные с задачей подкупа должностных лиц, занятых решением еврейского вопроса. Надежнее всего было подкупить самого Державина – в то время министра юстиции, поэтому сначала была предпринята попытка всучить взятку ему. В один прекрасный день к Гавриилу Романовичу пришел еврейский торговец Нотка (Нота Ноткин) и предложил ему взять от него сто, а ежели мало, то и все двести тысяч рублей и за это не настаивать на своем предложении, но согласиться с тем, что будут говорить по еврейскому вопросу другие члены комитета. Державин взял предложенные двести тысяч и отнес их государю, которому и рассказал о визите Нотки.

Министр юстиции полагал, видимо, что император Александр немедленно предпримет какие-то меры против подобных действий еврейских представителей. Но вопреки его ожиданиям никакой реакции государя на это не последовало. На первом заседании Еврейского комитета присутствовало четыре члена (кроме В. А. Зубова [19]

[Закрыть]), и все, кроме Державина, высказали мнение оставить евреям право винной продажи. Поскольку Державин выступил резко против данного мнения, вопрос остался нерешенным.

После этого Гавриил Романович стал ощущать на себе все возраставшее недовольство со стороны Александра I. 8 октября 1803 года он был уволен с должности министра юстиции. Накануне произошло его объяснение с государем, во время которого Державин прямо спросил Александра, чем же он «прослужился» перед ним. «Ты очень ревностно служишь»,– ответил Александр.

На место Г. Р. Державина назначен был князь П. В. Лопухин, которому было велено заменить Гавриила Романовича также и в Еврейском комитете. Дела комитета сразу пошли успешнее. И в октябре 1804 года государю было представлено на утверждение Положение «О устройстве евреев».

В докладе Еврейского комитета, сопровождавшем текст проекта указанного документа, признавалось, что кагалы действуют во многом в интересах не основной массы еврейского населения, но раввинов и богатеев, которые «составляли всегда особенное свое управление». Здесь говорилось также о том, что раввины, уединяясь «от всех общих установлений», «всегда старались все дела свои гражданские вместить в кагалах, а духовные – в синагогах… Все, что принадлежит до внутренней их полиции, до сбора податей, до сборов по имениям, по содержанию аренд и по всем делам их экономическим, всегда разбирается и определяется в кагалах. Влияние раббинов на дела духовные – почти неограниченно. Не имея никакой открытой и законом уполномоченной власти к исполнению своих определений, они, силою предубеждений, суеверий, навыков, клятвами и запрещением, вознаграждают, часто с избытком, недостаток сей законной силы. Сборы, под видом подаяний для бедных и другими предлогами взимаемые, доставляя в распоряжение их довольно значащие суммы, дают им новое орудие власти».

Тем не менее Еврейский комитет не решился принять в этом вопросе предложение Державина, то есть ликвидировать кагалы. Власть раввинов была лишь ограничена: им запретили отлучать непокорных евреев от общины, налагать на них штрафы, проклятия, телесные наказания.

Еврейским комитетом было принято предложение Державина о введении запрета евреям продавать вино крестьянам, однако исполнение данной меры откладывалось на несколько лет. Кагалы требовали, чтобы вступление в силу указанного запрета было отложено на пятнадцать-двадцать лет, но Еврейский комитет отсрочил его введение лишь на три-четыре года. В статье 34 Положения «О устройстве евреев» говорилось по этому поводу: «Никто из евреев, начиная с 1 января 1807 года, в губерниях: Астраханской и Кавказской, Малороссийских и Новороссийских, а в прочих начиная с 1 января 1808 года, ни в какой деревне и селе не может содержать никаких аренд, шинков, кабаков и постоялых дворов ни под своим, ни под чужим именем, ни продавать в них вина и даже жить в них, под каким бы то видом ни было, разве проездом. Запрещение сие распространяется также на все шинки, постоялые дворы или другие заведения, на большой дороге состоящие, кому бы они ни принадлежали, обществам или частным людям» [20]

[Закрыть].

Однако на практике исполнение меры, предусмотренной этой статьей Положения, было отложено на неопределенный срок. В основу документа, призванного урегулировать еврейский вопрос, был поставлен такой принцип решения данного вопроса, который позволял вообще его не решать или, во всяком случае, тянуть с его решением довольно долго. Он гласил: «Преобразования, производимые властию правительства, вообще непрочны и особенно в тех случаях малонадежны, когда власть сия должна бороться с столетними навыками, с закоренелыми заблуждениями. Посему лучше и надежнее вести евреев к совершенству, отворяя только пути к собственной их пользе, надзирая издалека за движениями их и удаляя все, что с дороги сей совратить их может, не употребляя, впрочем, никакой власти, не назначая никаких особенных заведений, не действуя вместо их, но раскрывая только собственную их деятельность. Сколь можно менее запрещения, сколь можно более свободы».

Именным Указом, данным Правительствующему Сенату 9 декабря 1804 года, Положение «О устройстве евреев» было утверждено и доведено до общего сведения. Позднее еврейский историк Фин писал о данном законодательном акте: «В указе своем от 9 декабря 1804 года император Александр I открыл перед светом свою справедливость относительно нас, евреев, и рекою потекла на нас великая его милость».

Хотя Сперанский не входил в число членов Еврейского комитета, его роль в нем была едва ли не важнейшей. Он явился автором почти всех документов комитета, в том числе и Положения «О устройстве евреев». Именно он сформулировал основной принцип решения еврейского вопроса, выступавший на деле принципом его нерешения.Явное потворство Сперанского интересам еврейских торговцев, продолжавшее иметь место и позднее во многих формах, было чрезвычайно подозрительно окружавшим его русским. С чего бы это русский государственный деятель так печется об интересах еврейских торговцев? Какую выгоду имеет он за свои хлопоты?

Г, Р. Державин, который знал, что в отношении всех чиновников, принимавших участие в делах Еврейского комитета, предпринимались попытки подкупа, расценивал действия Сперанского в пользу евреев в качестве верного доказательства того, что он получил от них взятку. Вместе с тем Гавриил Романович видел здесь влияние еврейского дельца Абрама Израилевича Перетца, в доме которого Сперанский проживал в период деятельности Еврейского комитета [21]

[Закрыть]. «Сперанский, – отмечал он в своих мемуарах, – совсем был предан жидам, чрез известного откупщика Перетца, которого он открытым образом считался приятелем и жил в его доме».

Обвинение Державиным Сперанского во взяточничестве зиждилось целиком и полностью на косвенных фактах, то есть являлось по сути своей всего лишь предположением. Но, как бы то ни было, одну выгоду – и это можно сказать с уверенностью – Сперанский в рассматриваемой истории приобрел, а именно: выгоду карьеры и влияния – выгоду, пожалуй, посущественнее денежной.

В первые годы правления Александра I большую роль при его дворе играли аристократы, владевшие обширными поместьями в Западном крае, где селились в основной своей массе евреи. Эти аристократы, а среди них были и поляки, как, например, Адам Чарторижский и Северин Потоцкий, и русские, как Валериан Зубов, получали с евреев солидные доходы за аренды и, естественно, всячески их поддерживали. Группировавшиеся вокруг друга российского императора Адама Чарторижского, они представляли собой значительную силу, имели большое влияние и на государя. Скорее всего именно под их влиянием Александр I склонился в своих настроениях на сторону евреев. В частности, император с одобрением отнесся к сформулированному Сперанским основному принципу политики в отношении еврейских торговцев: «Как можно менее запрещения, сколь можно более свободы». При чтении представленного ему Еврейским комитетом доклада, в котором содержались приведенные слова, его величество подчеркнул их и поставил на полях отметку: NB. Таким образом, молодой и способный чиновник сделал удачный для своей карьеры выбор – стареющим и теряющим влияние при царском дворе русским сановникам он предпочел группу молодых, вошедших в силу при новом государе аристократов-дельцов. В этой связи по-особому любопытна одна подробность во всей рассматриваемой истории. Первоначально текст «Положения для евреев» поручено было составить производителю комитетских дел Д. О. Баранову. Дмитрий Осипович изложил его в духе взглядов Державина и в таком виде принес к Чарторижскому. Тот, ознакомившись с принесенным к нему текстом, выразил свое неудовольствие им и приказал Баранову передать его для переделки Сперанскому.

* * *

Справедливости ради необходимо заметить, что вышеуказанный принцип решения еврейского вопроса находился в полном соответствии со взглядами Сперанского, образованного в духе западноевропейской просветительской философии, которая проникнута была идеями равенства, свободы, культом любви к человечеству.

На фундаменте данных принципов будет строиться впоследствии мировоззрение русских либеральных деятелей. Ф. М. Достоевский напишет о них в одном из своих писем: «Есть много старых, уже седых либералов, никогда не любивших Россию, даже ненавидевших ее за ее "варварство", и убежденных в душе, что они любят и Россию, и народ. Все это люди отвлеченные, из тех, у которых все образование и европейничанье состоит в том, чтоб "ужасно любить человечество", но лишь вообще.Если же человечество воплотится в человека, в лицо,то они не могут даже стерпеть это лицо, стоять подле него не могут из отвращения к нему. Отчасти так же у них и с нациями: человечество любят, но если оно заявляет себя в потребностях, в нуждах и мольбах нации, то считают это предрассудком, отсталостью, шовинизмом».

В Сперанском этот, описанный Достоевским тип русского либерала только зарождался. Для Сперанского народная жизнь не стала еще неким отвлеченным понятием: она была для него его детством, деревней Черкутино, родительским домом, его отцом – Михайлой Васильевичем, матерью – Прасковьей Федоровной. И через них для него и Россия являлась пока еще существом конкретным, вызывавшим не какие-то отвлеченные мысли, но совершенно определенные чувства.

Я знал Гарриса, американского консула; но племянника его не помню. Дядя весьма неглуп. Содержание твоего разговора прекрасно. Пусть эти господа у нас учатся любить отечество, как любят старую, брюзгливую и всю в морщинах мать. Это труднее и великодушнее, нежели любить Америку.

Из письма М. М. Сперанского к Е. М. Сперанской от 7 ноября 1816 года

Однажды Сперанский сказал о себе: «Существо мое не простое, но сложное». Нам не раз придется убедиться в справедливости данных слов. В душе этого человека гнездилось столько разных свойств, что вполне резонно вопросить: да понимал ли он сам себя? И если нет, то как в таком случае понять его нам, живущим через два столетия с той поры, когда он жил? Не есть ли каждый человек тайна – тайна, которую не дано знать, быть может, никому!

Жил в России умный, развитый душою, славный характером, прекрасно образованный юноша, из которого вполне мог выйти или крупный ученый, великий философ, или большой поэт. Но этот юноша отдал себя чиновничьей службе, и не вышло из него поэта, а получился просто ученый, просто философ и великий бюрократ.Таковы начало и конец судьбы Сперанского. Здесь все более или менее ясно. Не ясна середина: как, когда, в какой момент, на каком отрезке судьбы Сперанского произошел этот переход из начала в конец? Где наметились в нем среди необыкновенных его природных задатков черты бюрократа?

В рассматриваемое время – в первые годы царствования императора Александра – процесс этого превращения, пожалуй, уже шел, но подспудно, невидимо для посторонних глаз. Стремление любыми способами завоевать благорасположение начальства не отделялось в нем еще от желания иметь доброе отношение к себе со стороны всех вообще окружающих. Свойственное чиновнику искательство милости сливалось в нем с присущим любому нормальному человеку искательством симпатии. Усердное его служение влиятельным персонам вполне совмещалось в нем со служением высоким идеалам. Наконец, стремление его к власти питалось скорее естественным для каждого талантливого человека желанием приобрести более широкие возможности для самовыражения, проявления своих способностей и не было пока еще тем властолюбием, что характерно для бюрократа.