Текст книги "Сперанский"
Автор книги: Владимир Томсинов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
Глава восьмая. Пензенский губернатор
Жизнь губернаторская тем, между прочим, несносна, что везде и во всем надобно быть на сцене и более или менее действующим лицом.
Михаил Сперанский
Третьего дни, в три часа утра наконец достиг я Пензы. В 7 часов я был уже в мундире и на службе [1]
[Закрыть]. Стечение зрителей необыкновенное. В крайней усталости Господь дает мне силы. Доселе все идет весьма счастливо. Кажется, меня здесь полюбят. Город, действительно, прекрасный… Приносят с почты письма; множество вещей приятных от друзей из Петербурга – но от тебя ни строчки. Это не упрек и не жалоба.Из письма М. М. Сперанского дочери Елизавете от 22 октября 1816 года
Известие о том, что Сперанский возвратился на государственную службу, восприняли в Санкт-Петербурге примерно так же, как приблизительно за полтора года до этого воспринята была весть о возвращении Наполеона с острова Эльбы в Париж. «Самая странная и поражающая новость» – так назвал весть о назначении Сперанского Пензенским губернатором Н. М. Логинов в письме к графу С. Р. Воронцову от 8 сентября 1816 года. «Новость первой важности, как для Петербурга, так и для всей России: снята опала со Сперанского», – сообщал 31 октября того же года своему королю сардинский посланник Жозеф де Местр.
Возвращение на государственную службу удивляло и самого Сперанского. Он столько раз говорил себе и своим близким, что более всего желает «свободы и забвения». И у государя просил дозволить ему тихую жизнь в деревне. И вот, когда желание его исполнилось, когда получил он возможность свободно предаваться в тиши деревенского существования своим любимым занятиям: чтению книг и размышлениям – вдруг произошло возвращение его к суетливой чиновничьей службе. И притом всецело добровольное. Пытаясь объяснить случившееся с ним, Михайло Михайлович останавливался в недоумении: «Явное противоречие: всю жизнь желать покоя и уединения, и в самую почти минуту события опять погнаться за суетою!»
Настроение Сперанского после назначения его пензенским губернатором было не слишком радостным. «Указ получил я прямо от графа Аракчеева из Москвы, – писал Михайло Михайлович другу своему А. А. Столыпину 6 сентября 1816 года. – Будет ли сие началом новой службы или последним ее пределом, все равно; дело мое кончено, и никто пусть мне не говорит о прошедшем; я всем простил и прощаю».
Но сановники, прекратившие всякое общение со Сперанским после его изгнания из Санкт-Петербурга, когда узнали о том, что он возвращен императором на государственную службу, решили напомнить ему о себе и выразить свое уважение. «Приемлю сей случай для принесения вам, милостивый государь мой, искреннего приветствия со вступлением вновь на путь государственного служения, на котором известные достоинства ваши, конечно, возвратят вам в полной мере доверенность Монарха», – написал 16 октября 1816 года новому Пензенскому губернатору министр юстиции Д. П. Трощинский. Две недели спустя поздравил Сперанского с назначением на губернаторский пост светлейший князь П. В. Лопухин, занимавший в то время должность председателя Государственного совета и Комитета министров. «Я всегда искренне вас любил и почитал и прошу быть уверенным, что чувства сии сохраню, пока жив», – изливался он 30 октября 1816 года в письме к бывшему своему подчиненному по генерал-прокурорской службе.
О своем прибытии в Пензу Сперанский немедленно сообщил графу Аракчееву. Алексей Андреевич написал ему ответное письмо только через месяц с лишним, но это письмо было весьма необычным для строгого, несклонного к выражению лирических настроений, временщика.
Благодарю вас, что вы уведомили меня о благополучном своем прибытии к месту. Сожалею, что моя Грузинская пустыня не в Пензенской губернии; она бы, конечно, усовершенствовалась, имея такого начальника как ваше превосходительство. Но я уверен, что вы и в Пензе вспомните как сию пустынь, так и игумна оной, который ничего так не желает, как жить в оной спокойно и тогда-то, ваше превосходительство, будет приятно принять и посещение ваше, в чем я, кажется, и не сомневаюсь. Хотя вы, милостивый государь, по знаниям вашим и нужны государству на службе, но всему есть граница и предел, то может быть, еще и вы, под старость свою, оснуете спокойствие свое также в Новгородских пределах и тогда-то Грузинский игумен будет приезжать к вам наслаждаться беседами вашими и вспоминать прошедшее, приготовляясь оба к будущему; и сим-то только, кажется, способом можно спокойно и равнодушно войти в врата вечные. Я сегодня еду в свою пустыню праздновать храмовой праздник св. апостола Андрея [2]
[Закрыть], где, конечно, буду помнить и того, коему с почтением пребуду навсегда, и пр.Из письма А. А. Аракчеева к М. М. Сперанскому от 28 ноября 1816 года
Граф Кочубей в момент назначения Сперанского Пензенским губернатором пребывал в Италии и узнал об этом событии из письма Натальи Кирилловны Загряжской, родной тетки своей супруги Марии Васильевны. О чувствах, с которыми Виктор Павлович воспринял восстановление бывшего своего подчиненного на государственной службе, он расскажет ему только после своего возвращения в Россию. При этом Кочубей вспомнит в письме к Сперанскому про его удаление с государственной службы в 1812 году и про свое молчание во все время его опалы. Он попытается оправдать свое малодушие, проявленное тогда, но будет делать это как-то неловко – с помощью примитивного вранья.
Возвратясь из путешествия моего в чужих краях [3]
[Закрыть], горестными обстоятельствами моими вынужденного, немалое удовольствие нахожу я, милостивый государь мой Михайло Михайлович, возобновить с вами прежние мои сношения. Если с 1812 году оставался я в молчании, то легко вы себе представить можете, что оно было для меня столько же прискорбно, сколько и самое положение ваше. Никогда не мог я вообразить, чтоб могло иметь какое-либо основание взведенное что-то на вас неприятелями вашими, ибо и досель я ничего о сем не знаю; но как столь гласное удаление вас знаменовало гнев Высочайший, то я, почитая оный как должно, ожидал в молчании, чтоб вера Его Величества была просвещена и всегдашняя его склонность к благотворению обратилась на вас. В Италии известился я, чрез посредство Натальи Кирилловны, о случившейся перемене в положении вашем, и я не скажу вам ничего нового, если удостоверю вас, что известие сие было для меня и для жены моей одно из приятнейших, какое давно мы имели. Сожалею несказанно, что Государь и государство лишились в продолжение многих лет полезных трудов ваших и, проклиная интриги и интригантов, кои везде и всегда были пагубны, я искренно желаю, чтоб угнетавшие душу вашу происшествия не отняли у вас склонности к занятиям общественным. Чем более живу я, чем более с летами приобретаю опытности, чем более вникаю в положение дел наших, тем более удостоверяюсь, что Государь не может употребить достаточно стараний, дабы везде отыскивать людей способных. Без них никакие учреждения, сколько бы они совершенны ни были, не пойдут. Намерения Его Величества самые лучшие везде заградятся или незнанием, или грубым, но скрытным, сопротивлением.Из письма В. П. Кочубея М. М. Сперанскому от 4 сентября 1818 года
Не надо было Виктору Павловичу писать в этом письме о том, что не мог он никогда вообразить, чтобы могло иметь «какое-либо основание» «взведенное что-то» на Сперанского его врагами. Михайло Михайлович был осведомлен о том, что на самом деле Кочубей в 1812 году вполне допускал обоснованность обвинений, бросавшихся в адрес бывшего его подчиненного.
На следующий день после высылки опального реформатора из Петербурга в Нижний Новгород П. Г. Масальский посетил графов В. П. Кочубея и П. А. Шувалова. Обоих просил он, дабы употребили они все средства для того, чтобы государь истребовал у Сперанского письменное объяснение относительно возведенной на него клеветы. Граф Шувалов выразил в ответ на эту просьбу свою готовность помочь Сперанскому и просил Петра Григорьевича сообщить Михаиле Михайловичу, что ежели нужно ему будет подать через него письмо государю, то он тотчас это исполнит. Реакция же Кочубея оказалась совершенно другой: Виктор Павлович стал спрашивать о причинах высылки Сперанского из Петербурга. И когда Масальский сказал, что уверен в невиновности Сперанского, задал странный вопрос, а именно: великое ли богатство имеет Михайло Михайлович? Масальский постарался уверить проявившего странную подозрительность Кочубея в том, что все богатство Сперанского состоит лишь из жалованья, которое он получал на государственной службе, да в деньгах, сбереженных после продажи всемилостивейше пожалованных ему саратовских земель, и заключается в пятидесяти тысячах рублей ассигнациями, если только какая-то часть этой суммы не была прожита им в течение прошедшего времени. К этому Петр Григорьевич добавил, что счета, которые должны храниться в кабинете Сперанского с 1798 года, откроют и его недостатки, и крайне умеренную его жизнь. Однако данные уверения любопытства Кочубея не прекратили: он задал Масальскому еще один вопрос, который вызвал у собеседника такое удивление, что Виктор Павлович сам почувствовал его странность и переменил тему беседы. О своих посещениях графов Кочубея и Шувалова и о разговорах с ними, и в том числе о странных вопросах Кочубея, Масальский подробно написал в письме Сперанскому, которое переправил ему еще в 1812 году и не по почте, а через одного надежного человека.
Вполне вероятно, что только назначение Сперанского на должность Пензенского губернатора заставило графа Кочубея поверить в его невиновность и в ложность бросавшихся в его адрес накануне Отечественной войны обвинений.
* * *
Биографы писали впоследствии, что, пребывая в Пензе, Сперанский «брезгал своею должностию» и мало уделял внимания делам. Действительно, бывший всего пять лет назад первым сановником Российской империи, он тяготился своей губернаторской должностью, звал ее пренебрежительно «инвалидною». Но пренебрегая должностью,Сперанский отнюдь не пренебрегал делами.
Немедленно по прибытии в Пензу Михайло Михайлович принялся наводить порядок в самом губернском управлении: упорядочил и рационализировал делопроизводство, страшно запущенное при прежних губернаторах, ускорил рассмотрение годами тянувшихся судебных тяжб, развернул активную борьбу со злоупотреблениями местных чиновников. Аппарат управления губернией новый Пензенский губернатор обновил за короткое время почти полностью. В обращении с чиновниками он всячески отличал людей умных и способных, приближал их к себе, награждал, советовал трудиться с большим рачением, упорством и энергией, говоря, что только такой труд откроет для них «путь к успехам и счастию». В частности, им был принят на работу в канцелярию выпускник местной духовной семинарии двадцатилетний Козьма Григорьевич Репинский. Долгие годы он будет личным секретарем Сперанского и впоследствии сделает чрезвычайно успешную карьеру на государственной службе, достигнув чина действительного тайного советника.
«Хотите ли знать образ моей жизни, – сообщал Сперанский 31 октября 1816 года П. Г. Масальскому. – Утро – в губернском правлении. Обедаю каждый день на большом званом обеде у здешних весьма избыточных дворян. Вечер – дела уголовные. Сплю прекрасно и давно уже не бывал так бодр и здоров. Со временем надеюсь быть свободнее, когда очищу губернское правление и земские суды от множества запущенных дел». Ему же – 20 ноября: «Новость дел и лиц окружила меня здесь как бы туманом».
Из-за навалившихся дел Михаиле Михайловичу пришлось даже отложить на время свои занятия языками. В письме к своей дочери Елизавете от 31 октября 1816 года он сетовал на то, что вынужден временно разлучиться со своими «греческими и еврейскими седыми бородами». Позднее, когда появится свободное от дел губернского управления время, Сперанский возобновит занятия древними и современными языками. Он изучит, в частности, – и причем всего за три месяца – немецкий язык, да так, что сможет свободно читать и объяснять произведения немецких поэтов: Фридриха Готлиба Клопштока и Иоганна Фридриха Шиллера.
За весьма короткое время – уже к концу 1816 года – новый Пензенский губернатор разработал на основе сведений, предоставленных местной полицией, и чертежей местного землемера конкретный план благоустройства территории города Пензы и тотчас же принялся за его практическое осуществление. Данный план делился на статьи «общие» и «особенные». В «статьях общих» говорилось: «Во всех улицах ветхие заборы должны быть исправлены и приведены в такой вид, как около дома и сада господина губернского предводителя, и все должны быть выкрашены желтою краскою; колодцы на улицах или исправить и вместо оцепов поставить колесо на двух столбах и сделать обрубы с крышками, выкрасив их желтою краскою, или же вовсе уничтожить и выровнять. Полисады перед домами ветхие снести. Поперечные мосты в проулках сделать все одинакие во всю ширину улиц так же точно, как на базарной площади, и выкрасить, а по сторонам мостов от канавок сделать надолбы». В «статьях особых» Сперанский расписал порядок благоустройства каждой городской улицы и площади. Так, относительно Верхней городской площади в плане говорилось: «Площадь выпланировать, от собора лес и кирпичи убрать, так чтобы к 1 маю все было чисто». Планом Сперанского предписывалось снести «неуклюжие строения», выровнять улицы, отремонтировать дома и т. п. [4]
[Закрыть]Надзор за исполнением плана благоустройства городской территории Пензенский губернатор поручил местной полиции, но и сам постоянно следил за тем, как идут работы. В результате через два года Пенза изменилась по сравнению с 1816 годом неузнаваемо: загроможденные и грязные прежде площади стали просторными, улицы чистыми, дома красивыми.
Верный своей идее о первостепенной важности просвещения для будущего России, Сперанский активно взялся за организацию в Пензенской губернии уездных училищ.
16 января 1817 года Михайло Михайлович сообщал из Пензы графу Аракчееву: «Пребывание мое здесь день ото дня становится лучше и тверже. И в малом круге есть много упражнений». К весне Сперанский настолько втянулся в пензенские дела, что решил окончательно остаться в этой губернии. Одолжив деньги, он купил здесь небольшое имение Хоненевку.
Пристрастие мое к здешнему краю основано на причинах весьма твердых. Здесь, в первый раз после пятилетнего моего странствования нашелся я в некоторой свободе, без подозрений и надзора и с уверенностию быть кому-нибудь и сколько-нибудь полезным. Присоедините к сему, что край сей и сам по себе есть действительно край благословенный как по плодородию земли, так и по свойству людей. Не скрою от вашего сиятельства, что помышляю даже о продаже Великополья. Купив здесь деревню в 300 душ, сделав, следовательно, долги, не знаю еще, могу ли оборотиться в них одною продажею петербургского дома.
Из письма М. М. Сперанского к А. А. Аракчееву. Пенза. 27 марта 1817 года
* * *
Желание стать пензенским помещиком возникло в Сперанском не только вследствие того, что земля была здесь плодороднее, чем в Новгородской губернии, и позволяла получать с имения больший доход, но и потому, что он нашел здесь круг людей, общение с которыми могло скрашивать его жизнь и на которых он мог в тяжелых обстоятельствах опереться. Это были, в первую очередь, родственники его друга А. А. Столыпина, составлявшие один из самых знатных и влиятельных в Пензенской губернии дворянских кланов. Богатые помещики, они ценили искусство, литературу, музыку, старались детям своим дать самое лучшее образование.
Глава клана Столыпиных – отец Алексея Аркадьевича – Алексей Емельянович Столыпин являлся в 1787–1789 годах пензенским губернским предводителем дворянства [5]
[Закрыть]и одновременно предприимчивым купцом, состоятельным помещиком. К началу 90-х годов XVIII века ему принадлежали только в Пензенской губернии шесть сел и деревень с 1046 крепостными крестьянами обоего пола, а также дома в Пензе, Москве и Петербурге. Был у него свой театр, в котором актерами состояли крепостные [6]
[Закрыть].
Свое богатство А. Е. Столыпин частью унаследовал от отца, но в большей мере нажил сам – на винных откупах, поставляя в Санкт-Петербург и другие российские города крупные партии вина, произведенного на собственных винокуренных заводах, которые были им устроены в принадлежавшей ему деревне Столыпино (Архангельское) в Городищенском уезде Пензенской губернии [7]
[Закрыть]. Эта деятельность связала Алексея Емельяновича с крупными столичными вельможами, которые за плату помогали ему получить выгодные заказы от казны на поставку вина. Некоторые вельможи сами не чурались заниматься поставками вина. Одним из них был, например, Алексей Борисович Куракин. Однажды он оказался не в состоянии исполнить свои обязательства по договору с казной, и А. Е. Столыпин поставил крупную партию вина за него. Став генерал-прокурором, князь Куракин отблагодарил своего компаньона тем, что принял на службу в свою канцелярию его сына Аркадия. Именно в куракинском доме Аркадий Алексеевич и познакомился со Сперанским.
Помимо сына Аркадия, родившегося в 1778 году, в семье Алексея Емельяновича Столыпина и его жены Марии Афанасьевны (в девичестве Мещериновой) было пятеро сыновей [8]
[Закрыть]и пять дочерей. Старшей из дочерей была Елизавета Алексеевна, родившаяся в 1773 году [9]
[Закрыть]. В 1794 году она вышла замуж за Михаила Васильевича Арсеньева [10]
[Закрыть], а в 1795 году родила дочь Марию. В то время когда Сперанский прибыл в Пензу, Мария Михайловна была замужем за Юрием Петровичем Лермонтовым. В 1814 году у них родился сын Михаил, которому суждено было стать великим русским поэтом.
Во время пребывания Сперанского в Пензе Аркадий Алексеевич Столыпин был в Санкт-Петербурге. В 1812 году он служил в Сенате – после изгнания Сперанского из столицы ему пришлось оставить службу. Но Аркадий Алексеевич не перестал общаться со своим другом. Он не только не прекратил переписки с опальным сановником, но время от времени навещал его, дабы поддержать его дух в несчастии.
Сперанский, со своей стороны, мог помочь ему разве только советами. 13 февраля 1816 года он писал Аркадию Алексеевичу из Великополья: «В письмах ваших, говоря непрестанно обо мне, вы ничего еще не сказали мне о себе. Неужели не сделали вы никакого шагу для помещения в службу, и какое было последствие. Кажется, путь через к[нязя] Лопухина был бы для вас наименее тягостным и наиболее приличным, а говорят, что он в силах. Но на месте вы лучше это знаете. Надеюсь, что в первом письме вы мне что-нибудь о сем скажете. Прощайте, душевно вас обнимаю» [11]
[Закрыть].
Получив 6 сентября 1816 года известие о назначении на губернаторство в Пензу, Михайло Михайлович в тот же день написал своему верному другу: «Нет, любезный мой Аркадий Алексеевич, вы так легко от меня не отделаетесь, мне необходимо должно с вами повидаться и получить от вас сведения о лицах и делах в Пензе… Уверяю вас, что без свидания с вами я отсюда не двинусь, а если и двинусь, то на ваш счет поставлю все ошибки и глупости, которые неминуемо в Пензе сделаю, когда пущусь туда, как в лес без вожатого…»
Пребывая в Пензе, Сперанский писал письма Аркадию Алексеевичу почти каждую неделю [12]
[Закрыть]. В них он рассказывал о событиях своей пензенской жизни, даже о самых мелких; о проблемах, с которыми сталкивался; делился с другом своими мыслями и настроениями, вызванными губернаторской деятельностью. Аркадий Алексеевич, в свою очередь, одолжил Сперанскому 50 тысяч рублей на обустройство дома в Пензе, представил его своим пензенским родственникам.
Губернским предводителем пензенского дворянства стал незадолго до приезда Сперанского в Пензу Григорий Данилович Столыпин [13]
[Закрыть], женатый на младшей сестре Аркадия Алексеевича Наталье Алексеевне Столыпиной. У супругов был общий предок – Сильвестр Афанасьевич Столыпин, пожалованный в 1672 году в московские дворяне и умерший в 1683 году. Михайло Михайлович подружился с этой семьей. Их домашний учитель Густав Вильде, выпускник Дерптского университета, будет впоследствии сопровождать Сперанского в поездке по Сибири.
В начале ноября 1816 года в Пензу приехала Елизавета Алексеевна Арсеньева с намерением навестить заболевшего отца и познакомиться с новым губернатором. Михайло Михайлович был в гостях у Столыпиных и видел ее и Алексея Емельяновича, очень растроганного преподнесенным ему портретом внука Николая – двухлетнего сына Аркадия Алексеевича [14]
[Закрыть].
Батюшка ваш принял портрет Николеньки со слезами. Он очень слаб телом, но довольно бодр еще духом, а особливо поутру. Вечер играет в карты, обедает всегда за общим столом, хотя и не выходит из тулупа. Ноги очень плохи. Прекрасная вещь видеть, как водят его ваши сестрицы (Наталья и Александра Алексеевны. – В. Т.) из одной комнаты в другую: ибо один он пуститься уже не смеет. Одно слово о Кавказе веселит его, как ребенка, и я уверен, что он может еще там помолодеть и запастись здоровьем на долгое время. Он отправляется туда в марте; но собирается уже и ныне. Елизавета Алексеевна также здесь. Не знаю, увижу ли Лермонтовых. Трудности в помещении, все дома набиты приезжими, и зиму обещают ныне весьма многолюдную. Александра Алексеевна в одном положении. Ей необходимо нужно переменить место пребывания. Но куда? С Григорием Даниловичем мы в больших ладах, и, кажется, дело обойдется без большой мудрости. С Михениным началась дружба; со всеми прочими мир и благоволение. Пиры еще продолжаются, и не знаю, когда из них выйду. Признаюсь, я не ожидал ни столько внимания, ни столько умения жить. Здешнее общество нигде не испортить. Дела чрезмерно запутаны, но кажется, обойдется с моей стороны без крику, ибо криком ничего не поправить, и сверх того все так покорно, что и осердиться совестно…
Из письма М. М. Сперанского к А. А. Столыпину от 7 ноября 1816 года
23 ноября 1816 года Михайло Михайлович писал в Санкт-Петербург Аркадию Алексеевичу: «Батюшка и все ваши родные, в том числе и я, который в любви к вам никому из них не уступлю, поздравляем вас и Веру Николаевну с новорожденным. Да приосенит его Господь всеми своими милостями». Новорожденным, о котором шла речь в приведенных строках, был появившийся на свет 14 ноября сын друга Сперанского Алексей. Впоследствии Алексей Столыпин – «Монго» – будет учиться в одной юнкерской школе с Михаилом Лермонтовым и станет ему ближайшим другом, соратником по военной службе, секундантом обеих его дуэлей.
Тем временем Сперанский хлопотал о возвращении А. А. Столыпина на государственную службу. «Вам известна моя к нему и ко всему дому их привязанность, – обращался Михайло Михайлович к О. П. Козодавлеву. – Он желает службы, а я нахожу ее для него необходимою». В декабре 1816 года эти хлопоты принесли плоды: Столыпин был восстановлен на службе в Правительствующем Сенате.
В январе 1817 года Сперанский узнал о болезни племянницы Аркадия Алексеевича Марии Михайловны Лермонтовой, проживавшей в Тарханах – имении своей матери Елизаветы Алексеевны, располагавшемся в 110 верстах от Пензы. «У нас нового почти нет, – сообщал Михайло Михайлович А. А. Столыпину из Пензы в Петербург. – Есть одна новость для вас печальная, племянница ваша Лермонтова весьма опасно больна сухоткою, или чахоткою. Афанасий и Наталья Алексеевна отправились к ней, т. е. к сестрице вашей, в деревню, чтобы ее перевезти сюда. Мало надежды, а муж в отсутствии».
Перевезти в Пензу больную Марию Лермонтову не удалось. Ее состояние стремительно ухудшалось. «Дочь Елизаветы Алексеевны без надежды, но еще дышит», – писал Сперанский Столыпину в письме 20 февраля 1817 года. Через четыре дня Мария Лермонтова скончалась [15]
[Закрыть]. Михайло Михайлович, как только узнал об этой печальной вести, сел писать письмо другу.
Странно, любезный мой Аркадий Алексеевич, что я получаю письма ваши, как от больного, а отвечаю к вам, как к здоровому, столь крепка надежда моя на Бога, что он не допустит вас страдать долго. Последнее письмо, писанное рукою Веры Николаевны, меня, однако, поколебало. Сие уже слишком продолжительно. Вы отдали справедливость моим чувствам, не пропустив почты, и хоть в трех строчках дали мне знать, что вам, по крайней мере, не хуже. Надеюсь, что настоящее мое письмо получите вы в выздоровлении, и в сей надежде не колеблюсь сообщить вам вести о племяннице вашей Лермонтовой. Нить, на которой одной она столько времени висела, наконец, пресеклась. Наталья Алексеевна отправилась в деревню и, вероятно, привезут сюда Елизавету Алексеевну. Батюшка ваш все сие переносит с бодростию и удивительной кротостию. Ныне у него должно учиться истинной философии…
Из письма М. М Сперанского к А. А. Столыпину от 27 февраля 1817 года
Как человек близкий к семье Столыпиных, Сперанский был хорошо осведомлен о ее внутренних проблемах. «Бог даровал сестрице вашей Наталье Алексеевне дочь Феоктисту, – писал он Аркадию Алексеевичу 5 июня 1817 года. – Ожидаем сего дня Афанасия, а за ним и Елизавету Алексеевну. Ее ожидает крест нового рода. Лермонтов требует к себе сына. Едва согласился оставить еще на два года.
Странный и, говорят, худой человек. Таким, по крайней мере, должен быть всяк, кто Елизавете Алексеевне, воплощенной кротости и терпению, решится делать оскорбления…»
12 июня 1817 года Михайло Михайлович сообщал Столыпину в Петербург: «Елизавета Алексеевна здесь и с внуком своим, любезным дитем. Она совершенная мученица-старушка. Мы решили ее здесь совсем основаться» [16]
[Закрыть]. Приехала в Пензу сестра Аркадия Алексеевича по очень важному для себя делу. 13 июня 1817 года в Пензенской гражданской палате Сперанский заверил своей подписью, в числе других свидетелей, завещание Елизаветы Алексеевны, определявшее судьбу ее внука Михаила Лермонтова – ужасную участь жить в разлуке со своим отцом. 44-летняя «мученица-старушка» сделала условием получения наследства внуком его пребывание по жизнь ее или до времени его совершеннолетия на ее воспитании и попечении без всякого на то препятствия со стороны его отца и ближайших родственников последнего. В качестве оправдания столь жестокого условия Елизавета Алексеевна указывала на свою «неограниченную любовь и привязанность» к внуку как к «единственному предмету услаждения» остатка ее дней и «совершенного успокоения» горестного ее положения.
* * *
Общение Сперанского со Столыпиными, особенно интенсивное в первый год пребывания его в Пензе, помогло ему быстро войти в жизнь местного общества, проникнуться его духом и стать своим в общественной среде, изначально ему чужой и чуждой. Весной 1817 года Михайло Михайлович писал дочери в Петербург: «Ты хочешь, чтобы я дал тебе понятие о Пензе. Поставь в некоторую цену, что я о ней перед тобою столь долго молчал или мало говорил. Я боялся тебе ее хвалить, точно так как та мать, которая боялась, чтоб ее ребенок не попросил себе луны. Скажу вообще: если Господь приведет нас с тобою здесь жить, то мы поживем здесь покойнее и приятнее, нежели где-либо и когда-либо доселе жили. Правда, что мы с тобою и не избалованы, но и то правда, что здесь люди, говоря вообще, предобрые, климат прекрасный, земля благословенная».
Елизавета Сперанская приехала в Пензу вместе с Марией Карловной Вейкардт 22 июля 1817 года и оставалась здесь до конца сентября 1818 года. Она отпраздновала с отцом в этом городе восемнадцатый и девятнадцатый дни своего рождения. Пензенский губернатор более года являлся одновременно и преподавателем, занимаясь со своей дочерью различными науками в присущей ему свободной манере. По возвращении в Санкт-Петербург Елизавета Сперанская рассказала графу Кочубею и его супруге Марии Васильевне об отце и своей пензенской жизни, а также о том, что узнала за прошедший год. 18 октября 1818 года Виктор Павлович писал Михаиле Михайловичу в Пензу о своих впечатлениях после общения с его дочерью: «Признаюсь вам, что образование ее немало меня удивило. Мне представлялось вещью невозможною в Перми и Пензе иметь средства к воспитанию. Г[осподин] Цейер просветил меня, изъясняя, что занимались оным вы исключительно».
Елизавета была в Пензе, когда в начале августа 1817 года в гости к ее отцу приехал М. Л. Магницкий. 14 июня он был назначен на должность гражданского губернатора в Симбирск и, после того как в конце июля сдал дела новому воронежскому губернатору, решил заехать к своему старшему другу и сослуживцу, с которым в один и тот же день был изгнан из столицы и с государственной службы, затем – также в один день – возвращен из ссылки и на службу. 12 сентября 1817 года Михаил Леонтьевич писал из Симбирска Сперанскому: «Я так привык любить вас, что не могу быть покоен, как скоро хоть пылинка лежит на дружбе нашей. Благодаря Богу мы ее сняли. Пребывание мое в Пензе будет для меня незабвенно».
Сперанский не мог не казаться жителям Пензы человеком диковинной натуры. Обходительный в обращении со всеми, в том числе и с простыми людьми, не позволявший себе злоупотреблений, обыкновенных для российского губернатора и потому привычных для населения, он отличался от всех своих предшественников на посту пензенского губернатора.
Князь Григорий Сергеевич Голицын, у которого Сперанский принимал дела по управлению Пензенской губернией, порезвился на губернаторской должности всласть. Если кто-то говорил, к примеру, что вся Пенза плясала под его дудку, то он был прав вдвойне, поскольку это происходило не только в переносном смысле, но и в самом что ни на есть буквальном. Губернатор Голицын имел страсть к карнавалам и часто заставлял пензенцев наряжаться и плясать, причем не смущался выделывать это даже в тяжелейшие для России дни Отечественной войны.
Следует заметить, что поначалу к Сперанскому относились в Пензе с большой настороженностью: в провинциях все еще носился слух о его измене и разных противных интересам дворянства делах. Но спустя некоторое время настороженность исчезла – новый губернатор очаровал всех.
В немалой степени способствовали этому званые обеды, на которых Михайло Михайлович стал регулярно бывать с первых дней своего пребывания на посту пензенского губернатора, «Вот другая неделя, как я здесь, – сообщал он из Пензы дочери Елизавете 31 октября 1816 года, – и каждый день на званом обеде, где редко бывает менее 50-ти человек. Знакомлюся, стараюся нравиться и, кажется, успеваю…». По-настоящему прочное в человеке никакие удары судьбы из его натуры не вышибут. К пятому десятку лет подбирался Сперанский, а все старался, все любил нравиться…
* * *
Жажда плодотворной деятельности никогда не покидала Сперанского, он томился только от рутинной, чиновничьей работы, не ведающей результата. Потому глубоко расстраивался он всякий раз, когда убеждался в тщетности каких-либо попыток переменить положение дел, с которым сталкивался на государственной службе и которое виделось ему пагубным.