Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Владимир Замлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Ганжу поддержал Кричевский.

Собрание было шумным. Сбросили есаулов Барабаша и Ильяша Караимовича, а вместо них выбрали старшим Джеджелия. Когда Барабаш и Караимович попытались сопротивляться, их тут же схватили и казнили как изменников. Перебили и немецких наемников. После этого Джеджелий распределил всех по полкам и двинул на помощь восставшим.

Из донесения коменданта крепости Кодак Гродзицкого К. Потоцкому (май 1648 года):«Сообщаю Вашей милости, моему любезному пану, печальную весть: 24 апреля около Каменного Затона все запорожское войско, которое шло водой, взбунтовалось и побило полковников и всю старшину. Это несомненная и верная новость. Верьте мне, милостивый пан, ибо сегодня в первом часу ночи прибежали ко мне два моих раненых мушкетера, которых я послал было туда с мортирой и гранатами… Они избрали себе есаулом Дзяния Кривуню (Филона Джеджелия. – В. З.). Те же мушкетеры рассказали мне также, что у них был совет о том, чтобы переправить через Днепр орду и хана и, выступив вместе, разгромить пана комиссара и потом овладеть Кодаком».

Хмельницкий встретил восставших реестровых казаков перед лагерем. Он был на белом аргамаке. За ним выступала старшина. На свежем ветру реяло белое знамя, на котором большими буквами было выведено: «Мир христианству!»

Полки реестровых остановились. Наперед выехал Джеджелий. Его кряжистая коренастая фигура, лицо с маленькими татарскими узкими раскосыми глазами выражали решительность и волю. Сняв шапку, он чуть склонил голову перед Хмельницким.

– Кланяемся и клянемся тебе, гетман, и приходим служить верой и правдой народу своему, святой церкви и матери нашей Украине!

Хмельницкий расправил плечи, оглядел потеплевшим и в то же время острым взглядом примолкшие полки и громовым голосом проговорил:

– Добре и во славу отчизны нашей учинили, братья!

Над полками разнеслись радостные восклицания, поднялись руки с оружием, полетели вверх шапки. Но Хмельницкий поднял булаву, и все сразу стихло. Среди тишины звучал только сильный голос гетмана:

– Братья, рыцари, молодцы! Пусть будет вам ведомо, что взялись мы за сабли не ради славы и добычи, а ради обороны жизни, жен и детей наших. Ляхи отняли у нас честь, вольность, веру – все это в благодарность за то, что мы проливали кровь, обороняя и расширяя Польское королевство! Так что же, нам оставаться невольниками на собственной земле своей?

Гневные голоса возмущения разнеслись по полю.

– Не будет этого! Одна мать – Украина – родила нас! Постоим за нее и за весь наш народ!

Снова вскинулась вверх гетманская булава, и все постепенно стихло. И снова Хмельницкий обратился к ним как к братьям, как к рыцарям отчизны, ее защитникам и спасителям.

– Помыслите, братья и други, помыслите и рассудите, против кого вы вооружились и за кого хотите брань с нами иметь, и кровь свою и нашу втуне проливать? Я и окружающие меня товарищи единокровная и единоверная ваша братия; интересы и пользы наши одни суть с пользами и нуждами вашими. Мы подняли оружие не для корысти какой или пустого тщеславия, а единственно на оборону отечества нашего, жизни нашей и жизни чад наших, а равно и ваших! Все народы, живущие во вселенной, всегда защищали и будут защищать вечно бытие свое, свободу и собственность, и самые даже пресмыкающиеся по земле животные, каковы суть звери, скоты и птицы, защищают становища свои, гнезда свои и детища свои до изнеможения; и природа по намерению творца всех и господа снабдила разными к тому орудиями каждого из них.

Почто же нам, братие, быть нечувствительными и влачить тяжкие оковы рабства в дремоте и постыдном невольничестве в собственной еще своей земле? Поляки, вас вооружившие против нас, суть общие и непримиримые враги наши. Они уже все отняли у нас: честь, права, собственность и самую свободу разговора и вероисповедания нашего; остается при нас одна жизнь, но и та ненадежна и несносна самим нам; да и что за жизнь такая, когда она преисполнена горестей, страхов и всегдашнего отчаяния? Предки наши, известные свету славяне или русы, соединясь с литовцами и поляками добровольно и ради обоюдной защиты от иноплеменников, пришли к ним с собственною своею природною землею, с своими городами и селениями и своими даже законами и со всем, в жизни нужным. Поляки ничего им и нам не давали ни за грош, и заслуги наши и предков наших в обороне и расширении королевства их известны всей Европе и Азии; да и сами поляки хрониками своими очевидно то доказывают. Но пролитая за них кровь наша и избиение на ратных полях тысячи и тьмы воев наших награждаются от поляков одним презрением, насилием и всех родов тиранствами. И когда вы, о братья наши и други, когда не видите унижения своего от поляков и не слышите презрительных титулов хлопа и схизматика, то вспомните, по крайней мере, недавние жертвы предков ваших и братии вашей, преданных коварством и изменою и замученных поляками самым неслыханным варварством.

Вспомните, говорю, сожженных живыми в медном баке гетмана Наливайко, полковника Лободу и других; вспомните ободранные и отрубленные головы гетмана Павлюги, обозного Гремыча и иных; вспомните, наконец, гетмана Остряницу, обозного Сурмило, полковников Недригайло, Борона и Рындича, коих колесовали и живыми из них жилы тянули, а премногих с ними чиновников ваших живых же на спицы воткнули и другими лютейшими муками жизни лишили. Не забывайте, братья, и о тех неповинных младенцах ваших, коих поляки на решетках жарили и в котлах варили. Все оные страстотерпцы замучены за отечество свое, за свободу и за веру отцов своих, презираемую и ругаемую поляками в глазах ваших. И сии мученики, неповинно пострадавшие, вопиют к вам из гробов своих, требуя за кровь их отмщения, и зовут вас на оборону самих себя и отечества своего.

Едва кончил Хмельницкий речь свою, раздались дружные возгласы: «Готовы умереть за отечество и веру православную! Повелевай нами, Хмельницкий, повелевай и веди нас, куда честь и польза наша требует. Отомстим за страдальцев наших и за поругание веры нашей или умрем со славою…»

И снова вверх взметнулись шапки. С торжественными возгласами проходили казаки мимо своего гетмана в лагерь запорожцев, которые радостно приветствовали своих братьев.

Это было страшным ударом для поляков. Часть казаков, которые были в лагере Шемберга, тоже перешла к повстанцам, а за ними и драгуны, украинцы по происхождению. Пришло к восставшим и новое подкрепление – донские казаки вместе с запорожцами, которые были на Дону.

– Мы не одни теперь, – говорили восставшие, – с нами наши исконные братья.

При сложившихся обстоятельствах молодому Потоцкому и Шембергу ничего не оставалось, как идти на переговоры. Это устраивало и Хмельницкого. Он говорил: «Не губите себя понапрасну, панове, победа в моих руках, но я не хочу братней крови».

Поляки выделили для переговоров Чарнецкого, а Хмельницкий послал в польский лагерь как заложников Максима Кривоноса и сотника Крысу. Странные это были переговоры. Пока Хмельницкий угощал Чарнецкого и слушал его речи, Кривонос и Крыса в польском лагере уговаривали реестровых казаков, которые еще оставались там, перейти к повстанцам. Вскоре все реестровцы покинули поляков.

Шемберг, старший по возрасту и уже не раз бывавший в битвах, видел безвыходность положения польского лагери. Оставалось одно: согласиться на капитуляцию, выдать артиллерию с условием, что казаки позволят им выйти к Крылову. «Ни только для нас, но и для всего отечества будет полезнее, – говорил он на собравшемся совете, – если мы от несомненной гибели откупимся какими-нибудь маловажными орудиями; зато мы выиграем время, присоединимся к войску и дадим ему возможность, узнав вовремя о мятеже, не дать ему разгореться». Стефан Потоцкий согласился с доводами старшего товарища.

Но Хмельницкий не хуже своих врагов ведал об их намерениях. Однако к соглашению не пришли, и борьба продолжалась.

На рассвете о мая казацко-крестьянские полки выстроились, ожидая сигнала к новому штурму. Вперед выехал Хмельницкий.

Гремел его голос над полками.

– Братья и молодцы славного Войска Запорожского! Настал час, поднимите оружие и щит веры! Не бойтесь и не устрашайтесь лядской силы гордой и не бойтесь никакого их свирепства, ни их страшилищ, из кож леопардовых и перьев страусовых устроенных. Вспомните прежде бывших украинских воинов, которые мужеством своим многие страны воевали и устрашали. А вы, того ж берега дети, храбрых отцов сыны, явите свою природную храбрость против наступающих на вас неприятелей. Вам у бога прочтется вечная слава!

Пехоту поддерживала артиллерия. Закипела битва, которая длилась весь день. Казакам удалось прорваться к укреплениям и захватить их. Засев в шанцах, поляки продолжали ожесточенно отбиваться, однако надежд на спасение не оставалось. Наступила ночь.

В польском лагере собрались на совещание. Решено было отступать под прикрытием ночи. Устроили небольшой заслон в 40 телег и двинулись в сторону Чигорина.

Об этом Хмельницкий тотчас узнал через перебежчика-гайдука, и казаки немедля двинулись вслед за отступающими. Татары до этого, как позже писал посол Богдана Хмельницкого в Москве Силуян Мужиловский, «сбоку глядели, которому нога посклизнется». Увидев, что побеждают казаки, они также кинулись в битву.

Двигаясь быстрым шагом, поляки дошли на рассвете до балки Княжие Байраки. Здесь утром 6 мая их настиг конный авангард Хмельницкого и татары.

Вскоре все было кончено. Отряд Стефана Потоцкого был уничтожен. Много полегло в этот день жолнеров, а те, кто остался в живых, были ранены, в их числе и комиссар реестровых казаков Шемберг, а также сам неудавшийся полководец Стефан Потоцкий. Шемберга и Потоцкого Хмельницкий отправил в Запорожье, приказав беречь их пуще глаза, но Потоцкий по дороге скончался от ран. «Бедный, бедный пане Степане, – говорили казаки, – не попал, небоже, на Запорожье, не нашел горазд шляху». Повстанцы захватили восемь пушек с боеприпасами, немало огнестрельного оружия, десяток хоругвей, бунчуки, литавры.

Это первая победа восставшего украинского народа под Желтыми Водами еще не имела решающего военно-стратегического значения, потому что была разбита лишь авангардная часть вражеских войск, но она показала силу восставших, высокое военное мастерство их руководителей. Знаменательным было и то, что уже в этой первой битве народно-освободительной войны была получена поддержка от русского народа, оказанная донским казачеством.

КОРСУНЬ

Ничего не зная о поражении своего авангарда, коронное войско продвигалось на юг, чтобы закрепить предполагаемую победу Стефана Потоцкого.

Продвижение это было неспешным. Да и как такому войску идти на врага, когда сдвинуться с места и то стоило усилий. Казалось, выехали не на войну, а на панские гуляния. Каждый магнат приезжал в лагерь не только со своими хоругвями, но и с многочисленными возами. Чего здесь только не было! И посуда для пиров, и одежда, и постель, и ковры, и обильная снедь. Ехала и челядь для ухода за панами. Казалось, о войне никто и не помышлял. Панство ежедневно устраивало банкеты, кичась друг перед другом роскошью. Да и что там за война? С кем? С голодранцами, гультяйством, у которых и оружия-то настоящего нет. А они сила, они ум, они гордость Речи Посполитой. Армия Речи Посполитой была одной из лучших в Европе. Недавно умерший гетман Станислав Конецпольский приложил к этому немало усилий. Он настойчиво укреплял и армию, и пограничные городки, и замки, чтобы в случае народных восстаний было на что опереться. На это и уповали Потоцкий и Калиновский, двигаясь к Запорожью, пируя и гуляя день и ночь.

К 3 мая неспешно прошли Чигирин и остановились. До Желтых Вод оставалось более ста верст, а никаких вестей от посланного отряда так и не было. Что делать дальше? Коронный и польный гетманы, как всегда, спорили между собой. Наконец решили разослать отряды, чтобы узнать, что делается вокруг, и рыть шанцы для артиллерии. И тогда в лагерь пришло страшное известие о разгроме передового отряда. Его принес солдат, которому удалось бежать с поля битвы под Желтыми Водами.

Не хотели, не могли верить рассказанному. Решили: это хитрость Хмельницкого. Он послал солдата, чтобы напугать, ввести в заблуждение. Пытать его! А когда уяснили, что беженец рассказал правду, леденящее чувство страха охватило лагерь. Растерянность усиливалась гневом Потоцкого-старшего. Он ломал и крушил все, что попадало под руку. А потом, обессиленный, напивался до бесчувствия.

Оттягивать наступление было невозможно. Даже король выразил свое недовольство пассивностью войска и командующих. Владислав IV писал, что сам намерен ехать на Украину привести Хмельницкого к покорности. Он строго повелевал гетманам немедленно выступить против восставших.

Собрали военный совет. Потоцкий сидел хмурый и злой. После известия о смерти сына и пьяного буйства он еще не пришел в себя. Жизнь потеряла смысл, осталась только ярость и ненависть к этой земле, к ее людям, ко всему живому на ней. Едва проснувшись сегодня и снова осознав все, он тут же отдал приказ: жечь, казнить, уничтожать. Не оставлять ничего. Окрестные села пылали. Оставалась только черная и обугленная земля. Холодные оловянные глаза Потоцкого презрительно смотрели на панов. Он видел, что разодетый напыжившийся Калиновский готов был уже возразить каждому его слову. Остальные сидели растерянные и настороженные. И их роскошные одежды словно подчеркивали неуместность пребывания здесь и неспособность на какие-нибудь серьезные военные решения.

– Вельможные паны знают о моем горе, – начал Потоцкий. – Табун быдла, воспользовавшись предательством, погубил наше славное воинство. Душа моя скорбит, но не успокоюсь, пока не накажу презренных хлопов, не утешу себя местью за их вероломство, не искуплю обильным пролитием их крови смерть моего сына. Не потерплю, чтобы они тешились и надеялись избегнуть кары за то, что осмелились подняться на господ своих. Пусть любая сила казацкая идет на меня: войско у меня хорошее, а мне воевать с казаками не в первый раз.

Многие из присутствующих считали, что разумнее отступить, занять лучшую позицию близ городов, обеспечить себя всем необходимым. Однако промолчали. Выступил только Калиновский, он доказывал, что следует идти дальше и разбить дерзкого врага.

По приказу Потоцкого войско снялось с лагеря и двинулось на Корсунь и Белую Церковь. 10 мая прибыли под Корсунь и заняли относительно выгодные позиции.

После разгрома польского отряда под Желтыми Водами Богдан Хмельницкий созвал к себе соратников. Момент был напряженным. Одержана первая победа в задуманном ими большом деле. Но это лишь начало, основные битвы впереди. На раде были единодушны. И Кривонос, и Богун, и Нечай, и Кричевский, и Вешняк, и другие соратники Хмельницкого в один голос поддержали предложение Хмельницкого немедленно выступать против армии Потоцкого. И когда утром об этом решении сообщили войску, оно поддержало его радостными возгласами: «Слава гетману! Слава Хмелю! Веди нас, батько, на клятых ляхов, и мы все как один пойдем за тобой!»

– Спасибо, товарищи-братья, славные запорожцы! С вами добыл я эту победу, весть о которой разнесется теперь по всей Украине и согреет сердце нашего замученного народа. С вами и милосердным богом побьем наших гонителей и дальше и навеки освободим от них нашу истерзанную родину!

И снова восторженный крик понесся после слов Хмельницкого над нестройными рядами казаков.

Потом Хмельницкий возвратился в белый шатер, где ждали его неотложные дела. Нужно было распределить добровольцев, которые шли и шли к нему со всей Украины, создать новые полки, назначить командиров, заготовить все необходимое к походу. Ведь придется воевать с испытанным врагом, хорошо вооруженным и слаженным в битвах. Необходимо решить много других дел, связанных с предстоящим походом и от решения которых сегодня зависит – удастся ли им сломить главные силы врага или нет.

…За столом уже сидели писари, готовые записывать все его распоряжения. Среди них выделялся один, с тонкими усами, торчащими в стороны, и хитрыми глазами. Это был захваченный татарами в последнем бою и выкупленный Хмельницким за кобылу польский жолнер Иван Выговский. Он был давним знакомым Хмельницкого.

Получив хорошее образование, которое дал ему отец, состоявший на службе у Петра Могилы, Иван Выговский в конце тридцатых годов был уже управляющим делами Луцкого земского суда. Затем ему удалось получить видную должность писаря при польском комиссаре, управляющем Украиной вместо гетмана. В это время они и познакомились. Выговский был представлен Хмельницкому, когда тот как войсковой писарь составлял инструкцию для запорожских послов, ехавших к королю просить восстановления вольностей, отнятых у казаков «Ординацией». Тогда Выговский словно мимоходом подсказал, как вписать в инструкцию и письмо некоторые требования казаков.

Хмельницкий подошел к ожидающему Выговскому и, посмотрев на бумагу и каламарь [58]58
  Каламарь– чернильница.


[Закрыть], проговорил:

– Будем писать, Иване, мое слово к войску…

Пока они составляли обращение, в шатер собрались вызванные старшины.

– Ну что же, братья мои, – обратился к пим Хмельницкий. – Для лучшего устройства нашего войска счел я нужным учинить следующее. Всю добытую нами артиллерию разделить на три батареи и назначить гарматными атаманами, – Хмельницкий обвел присутствующих суровыми, не допускающими никаких возражений глазами и, обнаружив среди присутствующих тех, кого искал, продолжил: – Сыча, Ганжу и Вернигору. Подчиняю ее всю, равно как и обоз, генеральному обозному Сулиме. Наше Запорожское войско уже имеет более пяти тысяч. Ставлю над ним кошевым Небабу. А всех перешедших к нам реестровцев и всех других из «кварцяных» войск, считаю должным разбить на шесть полков – Чигиринский, Черкасский, Корсунский, Каневский, Белоцерковский и Переяславский. Полковниками к ним назначаю Кривоноса, Богуна, Чарноту, Нечая, Мозыря и Вешняка.

Далее новым генеральным есаулом был назначен Тетеря, между полками «распределен обоз, боевые припасы и харчи».

Покончив с делами, Хмельницкий пригласил сподвижников за стол. И все, дружно и радостно переговариваясь, уже в качестве полковников, атаманов, есаулов поспешили «отдаться братскому пиру». Однако каждый помнил о предстоящем выступлении, за чаркой крепкого меда шли разговоры о будущей битве, обсуждались сведения, полученные от многих осведомителей из войска Потоцкого.

Хмельницкий сидел за столом сосредоточенный и спокойный и внимательно слушал разговоры своих побратимов. Они снова и снова возвращали его к выбору, который он должен был сделать: ждать здесь новых подкреплений или выступать немедленно, не дав врагу опомниться. Одни из его соратников советовали подождать, другие были за выступление. От его решения зависело многое. Он выбрал наступление. В этом сказалась натура самого гетмана, стремительная и страстная, и его полководческое дарование. Учитывал он и надломленный моральный дух поляков, и месть казаков.

Из летописи Самоила Величко:«По прошествии тогда дней трех, то есть мая 11 в пятый день шестой недели по пасхе, устроившись со всем как надлежало, Хмельницкий двинулся спешно от Воды Желтой со всем войском, к самым гетманам коронным; того же дня из Чигирина, Крылова и других городов и сел две тысячи прибыло воинских охотников к Хмельницкому».

15 мая под Корсунем появились передовые силы повстанцев. Они расположились к югу от поляков на берегу реки Рось, охватив стан противника, расположившегося на правом берегу и занявшего позицию фронтом на юг.

Польские войска стояли на хорошо укрепленной позиции и имели многочисленную артиллерию. Осведомители доносили, что, несмотря на разногласия между Потоцким и Калиновским, поляки решили обороняться. Их войско насчитывало около 25 тысяч человек при сорока пушках. В казацком войске, которое непрерывно пополнялось, было уже 15 тысяч. С ним был и четырехтысячный отряд Тугай-бея.

Беспокоясь за исход боя, Хмельницкий сам решил осмотреть вражескую позицию. Польский лагерь стоял на небольшой возвышенности. С трех сторон его окружали высокие земляные валы, которые по настоянию Калиновского успели насыпать жолнеры, а также глубокие шанцы. С четвертой стороны лагерь защищала река Рось. Хмельницкий знал от лазутчиков, что на валах были поставлены пушки, а подступы к лагерю охранялись хорошо вооруженной пехотой и драгунами.

– Да, выбить поляков из этого лагеря – дело нелегкое, – обратился Хмельницкий к стоящему рядом Кривоносу, который тоже осматривал польские укрепления. – Здесь нужно что-то придумать. И такое, чтобы ляхов застать врасплох. Иначе много казацкой крови прольется.

Татарский чамбук переправился через реку и подошел к шанцам польского лагеря. Слаженный огонь польской артиллерии словно смел его с лица земли. Остальные отступили и уже не осмеливались подъезжать к лагерю. Необходимо было во что бы то ни стало перехитрить врага и вынудить его покинуть выгодную позицию.

Из летописи Григория Грабянки:«И вот во вторник подоспев татаре и казаки с поля до ляхов и крикнувши великим воплем, битися начата, а поскольку ляхи стояху в окопе, не могли татаре и казаки ляхов одолети (понеже не было казаков и татар больше над тысяч пятнадесят), а став на горе, на единоборство ляхов вызывали. В то время некоего казака ляхове взяли и приведше пред гетманов вопросили о силе татарской и казацкой. Пленник оный, хитер будучи и премудр (вероятно, Хмельницким научен), – сказал, – пятьдесят тысяч татар с Тугай-беем и хан вскоре со всею силою будет, а казаков без счета. Это услышав, ляхи поверили, и страх на них тяжкий напал, так что все впали в уныние, и руки их ослабели, и разум отступил от них, ибо боялись не только силы казацкой, но и голода и осады, и решили отступать напролом обозом».

Уловка Хмельницкого и Кривоноса с засылкой в польский лагерь казака, который передал противнику преувеличенные сведения о казацко-крестьянском войске, удалась.

Напуганный рассказом об огромных силах противника, Потоцкий решил не принимать боя, а отойти и соединиться с хоругвями Иеремии Вишневецкого, от которого прибыл гонец. Он сообщил, что шеститысячный отряд Вишневецкого, состоящий из шляхты, идет навстречу Потоцкому.

В ночь на 16 мая разведка донесла Хмельницкому о подготовке ляхов к отступлению. Богдан лишь усмехнулся в усы и про себя проговорил услышанную недавно от казаков пословицу: «Скачи, ляше, як Хмель скаже». Пока не подошел Вишневецкий, армия Потоцкого должна быть разбита.

Той же ночью Хмельницкий получил от своего казака Самойла Зарудного, служившего при Потоцком, сведения о том, что поляки решили, бросив тяжелые возы, всем войском, построенным походным табором, идти через Богуслав и Белую Церковь на Паволочь. Зарудный сообщил, что вызвался провести коронное войско кратчайшим путем к Богуславу. На пути шляхетского войска за десять верст от города Корсуня будет узкая лесная долина – балка Гороховая Дубрава. Дорога здесь спускалась в узкий болотистый овраг и проходила между двумя кручами, склоны которых поросли густым высоким дубняком. Пересеченная лесистая местность лишала поляков возможности использовать преимущества своей кавалерии. Учитывая это, Хмельницкий решил дать бой Потоцкому именно здесь.

Расположив свои силы у Корсуня на противоположном берегу Роси, Хмельницкий отправил в обход польского войска шесть тысяч пеших казаков с артиллерией по главе с Максимом Кривоносом. В урочище Гороховая Дубрава, или, как ее еще называли, Крутая Балка, они устроили засаду – прокопали через дорогу несколько рвов, заложили засеки, по обочинам ее устроили завалы из срубленных деревьев, в густом кустарнике спрятали пушки, засели при выходе дороги из леса в густом дубняке и специально вырытых шанцах.

На рассвете 16 мая громоздкая колонна шляхетского войска начала отход из своих укреплений. В авангарде и арьергарде ее находилась кавалерия, в центре – обоз, груженный боеприпасами и разным имуществом, и артиллерия в восемь рядов, а по бокам располагалась пехота.

Стояла предрассветная тишина. Казалось, никто не замечал, как поднялось и начало свое движение войско. В казацком и татарском таборах словно все заснуло глубоким сном. И ничто не предвещало беды. Скорым маршем с величайшими предосторожностями дошли до Гороховой Дубравы и стали спускаться но крутому откосу к болотистому леску. Здесь шляхетскому войску, ничего не ведавшему о засаде, пришлось менять свой походный порядок. И внезапно по ним из кустарника ударили казацкие пушки. Узкая дорога и густой лес, в который втянулось польское войско, мешали ему обороняться. Этим воспользовались казаки и начали с двух сторон громить жолнеров и шляхту. И пока те пробивались через лес, казаки расстреливали их из пушек, мушкетов, самопалов. Авангард врага бросился пробиваться вперед, остальные повернули назад, ища выхода из яра, но всюду натыкались на глубокие шанцы и завалы из деревьев. Пушки увязли в трясине и ничем не помогли полякам.

Из реляции королю из-под Корсуня 16 мая 1648 года:«…Далее мы отошли с табором за полчаса до полудня мили за полторы в несчастную дубраву под Гороховом. При входе в болотистую рощу много возов погрузло и перевернулось; к ним подбежали татары и казаки. Наши отстреливались из заряженных дробью пушек и мушкетов; они враги, с двух сторон на нас обрушили тяжелый удар. Табор вошел в эту дубраву (Гороховую Дубраву. – В. З.), как в мешок, дальше продвигаться он не мог, потому что дороги были перекопаны и перегорожены. Сзади на табор жали всей тяжестью татары, спереди и с боков казаки наносили большой урон, пользуясь устроенными шанцами. Наши мужественно сражались… но, попав в западню, не могли побороть превосходящие вражеские силы».

Когда в бой вступили основные силы казацко-крестьянского войска во главе с Хмельницким, а также татары Тугай-бея, старый Потоцкий, видя, что его армия гибнет, делает последнее усилие. Он приказывает конным хоругвям спешиться и взяться за мушкеты. Но не приученные к пешему бою польские кавалеристы не успели даже построиться в боевой порядок. Казаки ударили по ним, смели и образовавшейся «улицей» прошли через весь табор. Татары ворвались в лагерь с другой стороны. Началось смятение. Этим воспользовалась челядь, пахолки [59]59
  Пахолки– слуги.


[Закрыть], которым спешившиеся паны отдали своих лошадей. Вскочив на лошадей, они бросились вскачь. Некоторое время, упорно обороняясь, держался только центр. Но вскоре рухнул и он. После этого началась всеобщая паника. Жолнеры разбегались, «кто как мог, и татары их топтали конями, других живьем взяли». Лишь князь Корецкий сумел пробиться сквозь ряды окружения, оставив на поле боя половину своего двухтысячного отряда.

Казакам и татарам досталась богатая добыча. В плен попали оба польских гетмана и несколько десятков других магнатов. Все они тотчас были отправлены в Крым.

Молча наблюдал Богдан, как вязали татары пленников, и вспомнилось ему, сколько народной крови пролили они на Украине, сколько горя и страданий принесли ей. Вспомнилось, как по приказу Потоцкого четвертовали, сажали на кол тех, кто сражался в 1637 году под Кумейками под руководством его друга Павлюка, как в январе 1638 года в Киеве на его глазах сажали на кол его товарища повстанческого вожака Кизима и его сына Кизименка, как отсекли голову повстанцу Кушу, как издевались над женами и детьми восставших, и не было к ним ни малейшей жалости.

И когда, стараясь унизить Хмельницкого, его победу, Потоцкий злобно спросил: «Хлоп! Чем заплатил славному рыцарству татарскому? Оно победило меня, а не ты со своей разбойничьей сволочью!»

Богдан ответил: «Тобою, тобою, который называет меня хлопом, и тебе подобными». И с грустью подумал, что ничему не научился коронный и что еще немало крови прольется, и украинской, и польской, пока настанет на этой земле покой и мир.

Потоцкий все еще ожидал помощи от Вишневецкого и других магнатов, но те, узнав о разгроме коронных войск под Корсунем, решили не испытывать судьбу, отступили в свои имения и, забрав семьи, отходили дальше к границам коронной Польши.

Разгром шляхетского войска под Корсунем не означал прекращения борьбы, окончательной победы. Хмельницкий верил, что народ пойдет за ним и дальше.

Для успеха дела сейчас, как и прежде, необходимо было выиграть время. Шляхта и магнаты вскоре соберутся и выйдут против него всей своей силой. Ему это было известно и от осведомителей, и из переписки, захваченной в гетманской канцелярии. Чтобы этой силе противостоять, необходима сильная армия, которую нужно организовать. Нельзя себя противопоставлять королю Владиславу. Пусть думает, что он за него, но против магнатов, с которыми и сам король не ладит. Королю следует написать и все представить в нужном свете. Немало горя принесут своевольные татары. Уже сейчас без его согласия они двинулись по Украине и грабят население. Как их остановить? Кто союзники? Все больше и больше Хмельницкий приходит к мысли, что будущее Украины может решить только союз с Россией.

Обо всем этом он говорил утром 18 мая на казацкой раде, которая вошла в историю как Корсунская. Собрались еще не остывшие от битвы – старшина, одетая в жупаны и кунтуши, казаки в серых свитках, так что поле вокруг стало серым. Пожалуй, только один Кривонос остался в своей старой синей свитке, с давней любимой саблей, которую, как говорили, сам и выковал по своей руке и силе. Хмурое и настороженное выражение лица подчеркивало какую-то отрешенность от остальных. Он был недоволен тем, что Хмельницкий воспротивился его предложению – продолжать преследование польских войск, которым удалось вырваться из корсунского побоища.

Хмельницкий окинул взором присутствующих. Вот его любимец и ближайший советник Федор Вешняк, непримиримый враг магнатов Филон Джеджелий, Иван Чарнота, Данило Нечай, Мартын Небаба, Иван Богун, Матвей Гладкий, Мартын Пушкарь, Иван Золотаренко, Михайло Кричевский и другие. Что скажут они?

Он говорил долго и убежденно. Все, о чем думал раньше и передумал за эти дни. И когда кончил и опустил сивую голову, несколько минут стояла тишина. Потом возбужденно закричали все сразу. Требовали и дальше бить магнатов и шляхту. А вот чем, какими силами? Об этом не думал никто. Единодушно выступили против всякого мира с шляхтой. А главное, «поддержали его мысль объединиться с Россией».

Весть об этом важном решении рады разными путями дошла до русского правительства. Наиболее полно о ней сообщил курский дворянин Никита Гридин, который провел около полутора лет на Украине, главным образом в Сечи. Он пользовался у восставшего казачества полным доверием. Вернувшись в начале июля 1648 года в Россию, он рассказал хотмыжскому воеводе Волховскому о том, что узнал за это время. Рассказал он и о казацкой раде, состоявшейся сразу же после корсунской победы. Гридин сообщил, что на раде казаки постановили, что, если «они ляхов не собьют», то просить у русского царя, чтобы он дал «ратных людей на помощь на ляхов».